Город построили после Второй мировой, в ходе программы расселения переполненных трущоб Лондона и Ист-Энда, пострадавших во время бомбежки. В результате появился Новый город, который окрестили городом без истории, души и иной цели — кроме как размещение рабочего класса. Его деловой центр — городской торговый центр — стал шедевром неосоветской архитектуры. Как и дом-башня, похожий на гигантский ломоть жареного хлеба и накрененный под опасным углом.

В полумиле к востоку располагалась потрепанная колония жилых блоков и домов, известная как Погост. Улицы носили приятные имена: Эйвон-Уэй, Норич-Уок, Саутвэрк-Пэт, — однако дороги там были покрыты трещинами, а во дворах бурно разрослись сорняки. Перед некоторыми домами имелись небольшие лужайки, но крохотный дом в конце Блэкуотер-Уэй мог похвастаться лишь узкой полоской разбитого асфальта, на которой стоял припаркованный древний автомобиль. На уровне первого этажа дом был облицован смесью штукатурки и каменной крошки, на уровне второго шел голый красный кирпич. На трех небольших окнах висели занавески. Над маленькой, негостеприимного вида парадной дверью не горело даже маленькой лампы.

— На пособие, что ли, живут? — спросил Келлер, когда они второй раз проезжали мимо.

— Мать работает несколько часов в неделю, в аптеке «Бутс» при торговом центре, — ответил Габриель. — Брат занят пьянством.

— Уверены, что никого нет дома?

— По-вашему, в доме кто-то еще живет?

— Может, им нравится в темноте?

— Или они вампиры.

Габриель остановился на общей стоянке за углом и заглушил мотор. Прямо над окном со стороны Келлера висел знак, сообщающий, что стоянка находится под круглосуточным скрытым видеонаблюдением.

— Меня терзает нехорошее предчувствие, — признался Англичанин.

— Вы недавно убили человека за деньги.

— Не перед камерой же.

Габриель не ответил.

— Сколько вы там пробудете? — спросил Келлер.

— Сколько потребуется.

— А если нагрянет полиция?

— Будет неплохо, если вы меня предупредите.

— А вдруг меня заметят?

— Предъявите французский паспорт и скажете, что заблудились.

Не говоря ни слова, Габриель вылез из машины. Он уже хотел было перейти улицу, как вдруг где-то залаяла собака. Должно быть, крупная, потому что гавканье зычным эхом отдавалось от крошащихся стен, будто пушечные выстрелы. Габриель даже мрачно подумал: не вернуться ли в машину? Бестия наверняка нацелилась на его горло. Вместо этого он пересек бетонный сад Хэртов и встал у них на пороге их двери.

Козырька над дверью не было, и дождь немилосердно лил на голову. Габриель подергал за ручку — заперто. Ничего удивительного. Габриель достал из кармана отмычку и поковырялся ею в замочной скважине. Со стороны могло показаться, что он в темноте просто не может попасть ключом в скважину. Войдя, он поспешил прикрыть за собой дверь. Снаружи собака пролаяла последний раз и наконец замолчала. Габриель же спрятал отмычку в карман и достал фонарик.

Посветив вокруг и себе под ноги, обнаружил, что стоит в обветшалой прихожей: на линолеумном полу лежали непрочитанные газеты, справа на крючках висели дешевые шерстяные и клеенчатые плащи. Габриель опустошил их карманы: спичечные коробки, чеки, визитки — и только потом двинулся в гостиную. В давящей тесноте — всего десять на восемь футов — стоял телевизор, перед ним — три потертых кресла; в центре комнаты — низкий столик, на нем — две переполненные пепельницы. На одной из стен висели фотографии в рамках: Мадлен — маленькая девочка, бегущая за мячиком по залитому солнечным светом полю, Мадлен получает диплом, Мадлен позирует перед камерой рядом с премьер-министром на Даунинг-стрит. Имелась даже групповая фотография Хэртов: угрюмое семейство на сером песчаном пляже. Габриель присмотрелся к широким, невыразительным лицам родителей Мадлен. Невероятно, как они смогли произвести на свет такую красоту. Мадлен — ошибка природы. Дитя другого Бога.

Покинув гостиную, он через небольшую столовую прошел на кухню. Стопки грязных тарелок на столешнице, полная жирной воды мойка… Сильно пахло испорченной едой. В одном из нижних шкафов Габриель обнаружил полную пищевых отходов корзину. Еще больше гнилых продуктов он нашел в холодильнике. Что заставило хозяев бросить дом в беспорядке?

Габриель вернулся в прихожую и по узкой лестнице поднялся на второй этаж. Там располагались три спальни: две тесные коморки слева и одна большая комната — справа. В нее Габриель и зашел первым делом. Большую спальню некогда занимали родители: двуспальная кровать осталась незаправленной, через раскрытое окно с видом на задний двор влетал холодный ветер с дождем. Габриель открыл тонкую фанерную дверь в кладовку и посветил внутрь: всю вешалку занимала одежда; еще больше ее было сложено сверху на полке. Следом Габриель заглянул в комод: все ящики оказались забиты под завязку, кроме верхнего слева — там обычно женщины хранят личные документы и памятные подарки. Опустившись на четвереньки, Габриель заглянул под кровать, однако нашел там лишь толстый слой пыли. Потом перешел к телефону — аппарат стоял на одном из двух одинаковых ночных столиков, рядом с пустым стаканом. Подняв трубку, Габриель не услышал гудка. Проверил сообщения на автоответчике — ничего.

Заглянул в одну из меньших спален. Выглядела она так, будто в ней подорвали начиненный взрывчаткой автомобиль. Разве что уцелели стены, увешанные самыми обыкновенными плакатами: звезды футбола, супермодели, машины, которых обитатель комнаты никогда не смог бы себе позволить. Здесь витал запах немытого мужского тела, которого — слава богу — Габриель не ощущал со времен армии. В комнате не нашлось ничего необычного. Удивляло другое: не нашлось ничего, даже клочка бумаги, могущего указать на имя обитавшего тут животного.

Напоследок Габриель заглянул в спальню Мадлен. Не любовницы Джонатана Ланкастера и не пленницы, погибшей на севере Франции, а девочки, умудрившейся выжить в этом клоповнике. Она выносила этот ад — как и плен, — соблюдая порядок, и с утонченностью. Кровать была аккуратно застелена, крохотный письменный столик готов к проверке; на нем стояла стопка английской литературной классики: Диккенс, Остин, Форстер, Лоренс. Тома выглядели так, будто их зачитывали до дыр, полнились пометками и примечаниями, сделанными мелким аккуратным почерком. Габриель хотел было сунуть в карман «Комнату с видом», но тут тихонько завибрировал сотовый. Габриель ответил сей же миг.

— У нас гости, — сказал Келлер.

— Много?

— Вроде всего один, но могу ошибаться.

Габриель чуть раздвинул полупрозрачные занавески на окне и глянул на улицу. Вдоль Блэкуотер-Уэй шла женщина с зонтом. Стоило ей ступить в освещенную уличным фонарем зону, и Габриель увидел ее лицо. Хватило мимолетного взгляда, чтобы вспомнить: где-то он эту женщину видел. Ответ нашелся, когда незнакомка свернула на стоянку. Это ее Габриель видел в древнем соборе, среди гор Люберона. Она тогда осеняла себя крестным знамением, словно первый раз в жизни. И вот она отпирает ключом дверь в дом Хэртов.

Выключив телефон, Габриель достал из-за пояса пистолет. Так и подмывало спуститься в прихожую и взять незнакомку на мушку, без промедлений. Однако он решил подождать. В конце концов женщина все расскажет: кто она, что здесь делает — сама того не заметив (в идеале, конечно же). Самый лучший способ добычи разведданных — когда источник даже не подозревает о слежке. Как любил повторять Шамрон, разведчик должен быть карманником, не грабителем.

Габриель замер в детской спальне Мадлен Хэрт, прижав к щеке ствол пистолета. Незнакомка тем временем вошла в дом и тихо прикрыла за собой дверь. Произнесла непонятное односложное слово. Зашелестело, зашуршало; значит, она принялась собирать в полиэтиленовый пакет разбросанные по полу газеты. Затем прошла в гостиную, где провела минуты две. Дальше — в кухню, где вновь произнесла то же непонятное слово. Габриель понял, что она ругается, просто не по-английски, не на иврите, не по-французски, не по-итальянски и даже не по-немецки. Она обыскивала дом, как до нее — Габриель.

Когда она стала подниматься по лестнице, Габриель на миг растерялся. Если он прав относительно намерений незнакомки — если она ищет здесь нечто конкретное, — то непременно заглянет в спальню Мадлен. Габриель огляделся в поисках укрытия, но ничего не нашел. Комната была чуть больше той, в которой держали Мадлен похитители. Оставалось одно — бежать. Вот только куда? Через коридор была ванная. Беззвучно войдя в нее, Габриель представил: что бы сказал Шамрон, увидев сейчас будущего шефа израильской разведки? Наверное, одобрил бы его действия. Ха, сам великий Ари Шамрон в свое время, наверное, прятался в местах куда менее пристойных.

Габриель оставил дверь приоткрытой — на дюйм, не более — и выставил перед собой пистолет. Женщина тем временем закончила восхождение на второй этаж. Сперва она проследовала в большую спальню и, судя по шуму, перерыла все вверх дном. Пять минут спустя прошла мимо ванной, даже не догадываясь, что в эту самую секунду ей в голову нацелено дуло пистолета. Она была одета в тот же плащ, разве что немного изменила прическу. В левой руке она держала зеленый пакет для покупок «Маркс и Спенсер». (Судя по виду, в нем лежали не только непрочитанные газеты.)

Войдя в комнату Мадлен, женщина будто сорвалась с цепи. Спальню она обыскивала профессионально: выгребла из шкафа одежду, сорвала с кровати простыни и покрывала, вытряхнула на пол содержимое ящиков стола и комода. Затрещала, ломаясь, доска, затем повисла гнетущая тишина. Нарушил ее голос женщины — низкий, спокойный. Таким тоном отчитываются перед начальством по открытому каналу связи. Габриель не понимал ни слова, поскольку в славянских языках не разбирался. Однозначно он понял одно…

Женщина говорила по-русски.