Келлер соврал консьержу, будто гулял по горам — отсюда, мол, грязь на щеках и рюкзаке и пропитавший одежду запах сырости, травы и земли. В номере он тщательно и аккуратно побрился, отмок в обжигающе горячей ванне и выкурил первую за два дня сигарету. Потом спустился в столовую, где наелся от пуза и выпил бутылку самого дорогого бордо, что нашлось в погребе (спасибо денежным запасам Лакруа). Сытый и довольный, он тихими улочками городка отправился в собор. В нефе было пусто, если не считать сидевшего перед алтарем Габриеля.

— Вы точно уверены? — спросил он, когда Келлер присел рядом.

— Да, — ответил Англичанин, медленно кивнув. Он был уверен на все сто.

— Вы ее видели?

— Нет.

— Тогда откуда знаете, что она в доме?

— Преступную лавочку сразу видно, — без тени сомнения произнес Келлер. — В доме либо варят мет, либо собирают грязную бомбу, или же стерегут заложницу. Англичанку. Спорю, что они заняты последним.

— Сколько в доме людей?

— Броссар, женщина и еще двое марсельцев. Днем сидят дома, ночью выходят — покурить и проветриться.

— К ним приезжают?

Келлер покачал головой.

— Каждый день женщина ездила за покупками, здоровалась с соседями. А так все тихо.

— Надолго она отлучается?

— В первый день уехала на час и двадцать восемь минут. Во второй — на два часа и двенадцать минут.

— Ценю вашу точность.

— Заняться больше нечем было.

Габриель спросил, как проводит время Броссар.

— Притворяется отпускником, — ответил Келлер. — Он, кстати, тоже периодически выбирается на прогулку по окрестностям. Осматривается. Раз или два чуть не наступил на меня.

— Что происходит ночью?

— Кто-нибудь обязательно остается на часах: смотрит телевизор в гостиной или трется в саду.

— Телевизор?

— В щели между ставнями видно мерцание. Кстати, — добавил Келлер, — ставни закрыты все время. Постоянно.

— Свет по ночам зажигают?

— Только не внутри, — ответил Келлер. — Зато снаружи дом — что твоя рождественская ель.

Габриель нахмурился, а Келлер, подавив зевок, спросил, как там в Париже.

— Холодно.

— Вы о погоде или о встрече?

— О том и о том, — сказал Габриель. — Особенно похолодало, когда я предложил, чтобы девушку спасли французы.

— Это еще зачем?

— Точно так же отреагировал Грэм.

— Я поражен.

— Похоже, вы держите руку на пульсе, знаете о жизни на Даунинг-стрит.

Келлер пропустил замечание мимо ушей. Габриель некоторое время смотрел на трепещущее пламя свечей и только потом рассказал, чем закончилась встреча с Грэмом Сеймуром: про явку в Шербуре, команду помощи заложникам, незаметном возвращении в Англию по поддельному паспорту. Впрочем, все это было преждевременным — предстояло еще спасти Мадлен, быстро и тихо. Без перестрелок, без погони.

— Перестрелки — для ковбоев, — заметил Келлер. — А погони бывают только в кино.

— Как нам пройти мимо охраны по освещенному двору?

— Мы не пойдем через двор.

— То есть?

Келлер объяснил.

— Что, если Броссар или его человек спустятся в подвал?

— Это плохо скажется на их здоровье.

— Непоправимо плохо, — добавил Габриель и серьезно взглянул на Келлера. — Понимаете, что произойдет, когда жандармы найдут трупы на вилле? Они начнут опрашивать местное и окрестное население и вскоре составят фоторобот британского спецназовца, который вроде как погиб в Ираке. Плюс к этому сохранятся записи с камер наблюдения в гостинице.

— На такой случай и растет маккия.

— В смысле?

— Я вернусь на Корсику и залягу на дно.

— Неизвестно, сколько пройдет времени, прежде чем вы сможете вернуться к работе. Ждать придется очень долго.

— На эту жертву я готов пойти.

— За королеву и родину?

— За девушку.

Габриель молча уставился на Келлера.

— Не любите, когда причиняют боль невинным женщинам?

Келлер медленно кивнул.

— Не хотите рассказать, в чем дело?

— Вы, наверное, не поверите, — начал Келлер, — но я не в настроении пускаться в долгие воспоминания заодно с вами.

Габриель усмехнулся.

— А вы не совсем пропащий человек, Келлер.

— Да, есть надежда.

Заслышав шаги, Габриель обернулся и увидел женщину в дождевике: как и в прошлый раз, она преклонила колени перед алтарем и медленно перекрестилась на католический манер.

— Завтра срок истекает, — напомнил Габриель. — Действовать надо сегодня.

— Чем раньше, тем лучше.

— Чтобы все прошло гладко, нужно больше людей, — мрачно заметил Габриель.

— Не спорю.

— Кто знает, что пойдет не так.

— Не спорю.

— Вдруг девушка не сможет идти?

— Понесем ее, — ответил Келлер. — Мне не впервой выносить людей с поля боя.

Габриель взглянул на женщину в желто-коричневом плаще, потом на свечи.

— Как думаете, кто он?

— Кто — он? — переспросил Англичанин.

— Поль.

— Не знаю. Но если встречу — он труп.

Из собора Габриель вернулся в отель и сказал менеджеру, что выписывается. Потом успокоил его, мол, причина срочного отъезда — несерьезная. Так, небольшой кризис дома, с которым разобраться под силу только несравненному герру Йоханнесу Клемпу из Мюнхена. Менеджер печально и понимающе улыбнулся, а в душе только порадовался: наконец этот несносный немец уезжает! Персонал гостиницы единогласно признал его самым отвратительным постояльцем, и Мафуз — старший носильщик — даже мысленно желал ему сдохнуть.

Именно Мафуз, стоя, будто колонна, на посту у парадного входа, провожал его взглядом, когда Габриель под личиной герра Клемпа скрылся в ночи. Несколько минут он катался по ночным улочкам города, чтобы проверить, нет ли «хвоста», затем, погасив фару, выехал на неровную грунтовую дорогу, что вела вдоль границы сельской долины. Одна из вилл — та, что на востоке, — светилась огнями, будто в честь праздника. Келлер затаился в сосновой рощице и пристально смотрел на дом. Присоединившись к нему, Габриель тоже стал следить за домом. Через несколько минут в саду появился скрытый тенью человек, сверкнула зажигалка. Вытянув в его сторону палец, Келлер прошептал:

— Бах-бах, ты труп.

Потом они с Габриелем вернулись в «рено» Келлера и, не включая света в салоне, обговорили последние детали плана: штурм, позиции, секторы поражения и то, как вести себя внутри дома. Спустя двадцать минут осталось решить, кто первым выстрелит, запустив механизм действия. Габриель вызвался было добровольцем, однако Келлер урезонил его — напомнил, что он в Херефорде на «бойне» набрал больше всего очков.

— То было просто упражнение, — отмахнулся Габриель.

— С боевыми патронами, — возразил Келлер.

— И все равно упражнение.

— Что предлагаете?

— Я как-то всадил пулю в лоб палестинскому террористу, проехав мимо на мотоцикле, на заднем сиденье.

— И что?

— Террорист сидел в самом центре людного кафе на бульваре Сен-Жермена в Париже.

— Ну да, — изобразил скуку Англичанин, — кажется, я читал об этом в учебнике истории.

В конце концов подбросили монетку.

— Не промахнитесь, — сказал Габриель, пряча монетку в карман. Жребий выпал Келлеру.

— Я никогда не промахиваюсь.

Было около десяти вечера — время штурма еще не пришло. Келлер решил вздремнуть, пока Габриель следил за виллой, представляя небольшую комнатку в подвале: койка, наручники, мешок на голове, ведро для справления нужды, шумопоглощающая изоляция на стенах — чтобы никто не слышал криков несчастной женщины, переставшей быть собой. На мгновение он мысленно перенесся в зимний березовый лес где-то в России: он брел по снегу к даче. Габриель моргнул, чтобы избавиться от воспоминаний и невольно коснулся коралловой руки на шее. Со смертью девушки, вспомнил он предупреждение, откроется правда.

Четыре часа спустя Габриель потряс Келлера за плечо, и тот моментально проснулся. Вышел из машины и достал из багажника рюкзак, внутри которого лежали: два мотка скотча, пара усиленных болторезов и два глушителя — один для ХК-45 Келлера, второй — для «беретты» Габриеля. Прикрутив глушитель к стволу пистолета, Габриель закинул на плечо рюкзак и последовал за Келлером через рощу; вместе они перешли границу долины. В небе не было ни звездочки, даже луна не светила; ветер не дул. Келлер ступал по жесткой траве и камням тихо и медленно, будто шел под водой. Через каждые несколько шагов он поднимал правую руку, давая Габриелю сигнал остановиться. В словах они не нуждались — каждый шаг, каждое действие обговорили заранее.

У подножья холма разделились: Келлер зашел к вилле с юга и укрылся в сточной канаве. Габриель — с востока и засел в гуще вереска, в пятидесяти футах от границы освещенной зоны. Прямо напротив него были французские двери, ведущие из сада в гостиную. Сквозь щели в ставнях пробивалось мерцание экрана телевизора, и даже вроде бы виднелась тень человека.

Габриель взглянул на часы: 2:37. Оставалось три часа до рассвета, потом человек на вилле больше в сад не пойдет. Он выйдет последний раз — глотнуть свежего воздуха, полюбоваться ночным небом, пускай даже нет луны и звезд и не дует ветер. Из сточной канавы к югу от виллы раздастся единственный выстрел, и начнется действие… Койка, наручники, ведро для нужды и женщина, которая уже не помнит себя.

Габриель снова взглянул на часы — прошло всего две минуты — и поежился от холода. Желая отвлечься, он мысленно перенесся к себе в мастерскую, за холст: на нем Сусанна купалась, тогда как за ней подглядывали деревенские старейшины. Вновь он поместил вместо нее на картину Мадлен, только на сей раз он залечивал раны, причиненные не временем, а людьми.

В своем воображении Габриель работал неспешно: убирал следы от оков на запястьях, возвращал плоть исхудалым плечам, цвет — впалым и бледным щекам. И все это время он следил за утекающим временем, за виллой, что стояла на заднем плане воображаемой картины. Два часа было тихо, затем, когда на востоке забрезжил первый лучик рассвета, французские двери приоткрылись, и в сад к Мадлен ступил мужчина. Он потянулся, посмотрел налево, направо и снова налево. По просьбе Мадлен Габриель быстренько завершил реставрацию; когда на юге в сточной канаве мелькнула вспышка, он поднялся с колен, выхватил пистолет и побежал к дому.