Александра Романова
Третья лишняя боль

© Александра Романова, 2014

Не надо было ей наступать на те же грабли. Оля сломалась, когда Егор стал снова выскальзывать из рук. Для расставания у обоих была веская причина, так какого черта Оля поехала к бывшему ночевать? Егор был красив, как породистый конь. Глядя на его гриву волнами и крепкую задницу, сложно было внутренне согласиться с тем, что перед тобой случайный псих.

– Я бы с ним переспала разок, – говорила Оле подруга, – но на серьезные отношения вряд ли подписалась.

В первый заход с Егором Оля чувствовала себя суперженщиной. Потому что хватило духу подписаться, и нашлась смелость не жалеть. Через месяц Егор заскучал. От него пришла роковая смс: «Прости, я, наверное, просто мальчишка». Оля решила, что хрен с ним, кудрявым трусом, но под вечер разболелась спина. Оля с удовольствием бы пострадала от горя, инфаркта и цирроза, но у нее просто ныл позвоночник. Наверное, мы все в какой-то момент рассыпаемся. Спина говорила Оле: посмотри на свои зубы, чего удивляешься? Спина каждый вечер внушала ей больше с Егором не связываться, но разве кто-нибудь слушает собственные кости и зубы мудрости…

Оля начала переезд. Никакой Егор не заволок бы ей шкаф, диван и комод на четвертый этаж, поэтому она наняла грузчиков. Грузчиками были студенты. Молоденькие, как солдаты, которые никогда раньше не думали о том, как хрупок человек. Оля видела, как они тащили комод на четвертый этаж старого дома без лифта, их жилы вздувались от напряжения. У Оли отчаянно болел за грузчиков позвоночник. Она сама перенесла в новый дом килограммы книг и платьев и ненавидела пирамиды в Египте и Великую Китайскую стену за то, что камни кто-то живой таскал на горбу. Она включала студентам свет на каждом этаже и подносила крынку воды из портативного фильтра. Современные люди культивируют силу. Мы до последнего уверены, что, если будем есть булки, которые не черствеют, и пить молоко, которое не киснет, в нас никогда ничего не сломается. Мы очень крепкие машины, потому что раз в неделю нам позволено выспаться. Но лет в тридцать с небольшим старуха с косой непременно посылает нам первую ласточку.

Среди ночи позвонил Егор. Было четыре утра, из телефонной трубки грохотала музыка. «Я люблю тебя!» – сказал он тусклым голосом. Оля ничего не ответила. Скучающий гуляка был в прекрасном возрасте между мальчиком и мужчиной. Он вечно заходил с тыла. А у Оли не было сил участвовать в охоте на мышь, у нее болела спина. Потом пришел день, и Оля поняла: легче сдохнуть в знак протеста, чем отказаться от ужина с Егором, назначенного на среду. Она просила спину хоть один вечер не быть между ними третьей лишней. Спина послушалась и ушла в тень. Так Оля оказалась у бывшего в гостях.

Наутро ее свалило с ног. Егор еще спал, Олина правая пятка не чувствовала края туфли. Оля поехала на работу и плакала от страха в метро. Они дважды занимались любовью, так ничего друг другу и не пообещав. Еще вчера Оля летела к Егору на крыльях надежды, а сегодня нет ни крыльев, ни ноги, ее место заняла тупая боль. Девушка в вагоне уступила Оле место. От дома Егора до офиса было в два раза больше станций.

На работе Оле вызвали скорую. Коллега отвела ее за руку вниз. Оля смотрела, как женщины с зелеными чемоданчиками вынесли к ступеням носилки. Начинался дождь. Ржавая крыша скорой протекала, дождь красиво серебрил капельками Олины черные туфли, вместо правой ступни была деревяшка.

– Скорее всего, защемление нерва, – объяснили врачи скорой.

Они не хотели колоть лекарство, боялись, Оля начнет в больнице скакать как кузнечик, а у них правило – возить больных, а не здоровых. Оля чувствовала себя странно, будто под кайфом, в голове от боли стелилась вата кусками. Добрая женщина в приемном покое больницы удивилась:

– Какая молоденькая! Неужто ревматизм?

Она распрямила Оле ногу на пару секунд – в бедре пульсировал огненный шар. Чуть позже в больнице заверили, что кости у Оли целые, и отправили к участковому доктору в поликлинику.

Молоденькая невролог сразу нашла себе развлечение: раздевать Олю и щупать ногу. По выражению лица Оли она определяла тяжесть болевого синдрома и продляла бесконечный больничный. Лекарства не помогали. Хохотушка медсестра говорила: «Купите еще медвежий яд – назавтра как рукой снимет». Оля верила всему, как в церкви. Яд был вонючим, а бедру было на него плевать. Бог не спешил вылечить Олю. Лежа, стоя, сидя, на боку, на спине – в ноге крутилось колючее сверло. Только раком отпускало. Оля пыталась ночью спать на корточках, но ноги сползали, и она просыпалась от боли. Колени распухли и ныли. Каждый день казалось, что начались улучшения. Особенно когда Егор звонил и звал на вечеринку. Оля обещала, что вот-вот станет легче, и тогда…

Надежда Оли трансформировалась во времени: одно обезболивающее не помогает – пробуем другое, сильнее, если в поликлинике не лечат, будем ждать МРТ. Олины родители дали знакомым взятку, чтобы записать Олю на томографию. В их городе очередь на чудо-аппарат была на три месяца вперед, а Оля так долго жить на карачках не могла. Каждое утро в медицине появлялось что-то новое, во что можно было верить, – в этом была прелесть Олиного оптимизма.

Егор пришел во вторник. Прямо к Оле в квартиру, как настоящий смельчак. Дверь ему открыла мама. Сначала Оля лежала на покрывале раком, уперев подбородок в подушку, чтобы было удобнее разглядывать Егора, сидящего в кресле напротив.

– Какая у тебя соблазнительная поза, – подмигнул он.

– Ты грязный извращенец, Егор, мне же больно сидеть и стоять, – в глубине души Оле было приятно сознавать, что она соблазняет, а не вызывает одни рыдания. Ей хотелось держать Егора за руку, а потому она выдумала хитрость: – Выведи меня погулять.

– Тебе надо сперва одеться, нет? – Егор и сам был рад сбежать из лазарета, но был уверен, что идея провалится.

Спина не давала согнуться, и он помогал Оле натягивать колготки. Пожалуй, это было самым эротичным моментом последних дней. А самым смешным воспоминанием – переходить с Егором дорогу. Время, отпущенное пешеходам на зебре, не рассчитано на калек и старушек – и Оля, которая не могла развить скорость выше черепашьей, катастрофически не успевала на зеленый сигнал. Егор как джентльмен шел рядом и поддерживал ее под локоток. Справа скрежетал тормозами белый «лексус», водитель покрывался пеной ненависти и наверняка считал, что нарочито медлительная пара над ним издевается. То, что чувствовала Оля, было похоже на счастье. Единственное: ей очень хотелось прилечь, чтобы разгрузить сустав. Идти домой болеть к маме, чтобы никогда больше не увидеть Егора, было страшно. Она попросилась в бар с диванами, продлить моменты счастья. Там Оля улеглась Егору головой на колени. Его джинсы пахли свежей тканью. Они выглядели как влюбленные подростки, которые плюют на приличия, официанткам в голову не приходило, что молодой человек выгуливает развалину с защемлением нерва. Скоро в бар пришли друзья Егора. Оля чувствовала себя как на прощальной вечеринке, потому что все пили за ее завтрашнюю МРТ.

Магнитно-резонансный монстр напоминал барокамеру. Кушетку с Олей засунули под самый купол, внутри нечем было дышать, а пространство вокруг пульсировало и гудело как в аду. Хорошо, нога не болела. Медсестра предусмотрительно подставила Оле под оба колена треугольную подушечку. Когда муки закончились, Олю вытащили на свет. Попросили обождать пару минут для проявки фотографий. Пока Оля ковыляла в туалет, ее нагнал лаборант с побелевшим лицом:

– Вам надо срочно делать что-то с позвоночником, не тяните. Берите снимки и бегом в больницу.

– А что со мной? – спросила Оля, у которой не было сил посмеяться над абсурдом слова «бегом».

– По моим подсчетам, там двадцать восемь миллиметров в диаметре, это грыжа, я напишу вам расшифровку для врача, – ответил лаборант, поправляя очки.

«О, господи! – думала Оля. – У принцессы грыжа – звучит как дерьмо!»

По словам врачей, эта штуковина в позвоночнике так разрослась, что начала закрывать позвоночный канал. У нормальных людей канал шире шнура от системного блока, у Оли просвет скукожился до двух миллиметров в диаметре. Отсюда хроническая боль. Интересно, что теперь скажет ее невролог, которая две недели лечила Олю раздеванием и сгибанием ноги?

«У меня сужается позвоночный канал, думаю, будут резать», – настрочила Оля Егору смс, упустив некрасивое слово грыжа. «Все же будет хорошо, правда?» – отмазался тот, и Оле захотелось выдрать у него клок кудрявых черных волос. Она ответила: «Ну да, не в каменном веке живем».

Глупая собака будет помогать себе сама, умная пойдет к людям за милосердием. По приезде в НИИ микрохирургии Оля уже не могла сидеть и чувствовала себя дворнягой, которая улеглась на кушетке ждать вердикта главврача. Будь что будет – думала Оля. Здесь, в больнице, ее как минимум обезболят, говорят, у них и наркотики есть. На каталке по коридору стройная женщина в трико везла немолодую пациентку, которой, судя по всему, было плохо. Больная тихо стонала, молодая дама рассказывала кому-то в телефонную трубку:

– Она уже и писается, говорит, не чувствует ничего. И запах пошел ацетона, да, изо рта. А операция только в понедельник.

Олю прошибло холодным потом. Седовласый мужчина в белом халате, похожий на персонажа из «Король-лев», повернул ключ в замке кабинета заведующего и кивнул Оле, чтобы заходила. У заведующего отделением был взгляд, который проникал в самый позвоночник. Он посмотрел Олину запись с МРТ и сказал:

– Операция сложная, но я другого выхода не вижу.

– Операция? – прошептала Оля.

– Диск раздробился на секвестры, – глаза хирурга светились холодной синевой.

Оля понятия не имела, что такое секвестры. Она подумала, что заведующему часто приходится иметь дело с идиотами, которые согласны лечиться только травами и медвежьим жиром. Но она чувствовала, что ее тело само не справится. Оля только уточнила:

– Резать?

Он перебил:

– Не резать – оперировать!

Оле стало стыдно, что она к нему как к мяснику.

– А я буду потом ходить? – смогла прошептать она.

– Даже бегать будете, ну что у вас за глупости в голове, – доктор сделал вид, что окончательно рассердился.

Оле определили кровать в палате на шесть человек. Больница была забита под завязку, свободных одиночных палат не было. Оля лежала между двумя прооперированными бабушками, ее душили слезы. На койке в самом углу мучилась женщина, которой было плохо с утра, ее дочь стелила себе матрас на полу под кроватью больной. Невозможно было унять слезы, они текли беззвучно, как вода. Оля оплакивала свой раздробленный диск, свою глупую любовь и вот это путешествие себя, такой молодой и прекрасной, в царство коллективно бессознательной боли. Выбирай, что важнее: любить или сдохнуть. А если выберешь неправильно, организм скорректирует решение за тебя. И тогда останется только надеть на морду маску с эфиром, сделать дыру в спине и вырезать к черту заразу. Перед грозой операции Егор отошел на дальний план, его больше не было.

Назавтра Олины мысли стали чисты. Стонавшую всю ночь женщину прооперировали, она весь день спала. Вечером к Оле пришли подруги. «Проводить в последний путь», – вяло пошутила она. Она гнала от себя мысли о том, что от общего наркоза бывает кома. Как это возможно: заснуть и не проснуться? Она вышла к подругам в коридор, прихрамывая, как больная лошадь. На диванчике сидел Егор. Было неясно, то ли девочки притащили его силком, взывая к чувству гуманизма, то ли он сам пришел. У Егора был растерянный вид, будто он осознал, как Оля будет выглядеть в семьдесят лет. Она видела по глазам, что ему хочется выпить. Егор вывез кровать с Олей на колесиках в коридор, чтобы бабушки не подслушивали, о чем будут говорить подруги, и принес следом ее туфли. Как настоящая девушка, Оля взяла в больницу не пошлые тапки, но лаковые лодочки без каблука. Когда друзья ушли, Оля почувствовала моральное право на последнюю сигарету. Это как солдат, раненный в живот, который хрипит однополчанину: «дай затянуть», а потом вместе с дымом испускает дух. Она выползла в халатике на заснеженное крыльцо, пальцы дрожали от холода. У двери курили медсестры, одна из них была очень похожа на Кейт Мосс. Оля пожаловалась девушкам, что завтра у нее операция. Затушив окурок, проковыляла в палату и улеглась на кровать на четвереньки. Слез уже не было. Ей не хотелось, чтобы пациентки учуяли запах табака. Но медсестры Олю сдали. В покой ворвался лечащий врач:

– Я сейчас тебе эту сигарету засуну в задницу! – закричал Иван Семенович стоящей в двусмысленной позе Оле и обернулся к сбежавшимся на крик санитаркам: – Сделайте ей укол. А то она так до операции раком и простоит.

Соседки по палате говорили, что от наркотика эффект – будто бахнула рюмку коньяку. Оля знала ощущения от рюмки, укол работал иначе. Ей дали два часа тяжелого медикаментозного кайфа, а потом она уснула. Перед сном бабушка с соседней койки зашептала: «Я смотрела расписание операций. Твоя первая, оперирует заведующий отделением». Оля успокоила: из всех врачей больницы она интуитивно больше всего доверяла вот этому первому, который смотрит жестко, как мясник. Олю здорово успокаивал тот факт, что все организмы всех людей на земле похожи. Если подфартило не родиться о трех ногах, то на заводе в НИИ микрохирургии тебе непременно найдут запчасти. Даже бабушки с соседних коек встают на ноги, неужели Оле в первый раз в жизни так глобально не повезет?

Утро встретило Олю пустой и прозрачной. Ей не давали есть со вчерашнего дня. «Голая девушка под простыней – блеск!» – пошутил Иван Семенович, когда санитарки уложили Олю на хирургическую кушетку. Медсестра со шприцем обнажила Оле плечо. Интересно, сколько раз тебя должны уколоть, чтобы развилась зависимость, – думала Оля, уносясь в страну розовых грез. Ее кушетку с грохотом вывезли в коридор, казалось, Оля снимается в клипе отчаянной рок-группы. Зеленые стены, лампы дневного света, скрип каталки по пути в операционную – Оля смотрела по сторонам во все глаза, стараясь на всякий случай запомнить больше картинок. Все это происходило с ней не потому, что она была нехорошим человеком. Не потому, что плохим был Егор. Оля просто слишком много взвалила на свои плечи. Медсестра Кейт Мосс везла каталку с Олей, поверх белого больничного халата был наброшен байковый для тепла. Рядом с каталкой шел Иван Семенович, лысый доктор в очках. На Олю напало желание говорить без остановки. Она задавала дурацкие вопросы доктору и хихикала сама вместо ответа. Наверное, по пути в операционную не принято смеяться шуткам пациента. Но Оля была уверена, что, когда ее выключат из реальности, хирург начнет петь арии. Наконец, реаниматолог не выдержал и заткнул Оле рот с носом маской с анестезией. Она сделала два глубоких вдоха, газ в маске отдавал привкусом пластикового пакета.

Человек, которого привозят из реанимации, пахнет ладаном. Оля поняла это потом, чуть позже, когда в палате менялись жильцы, и новых бабушек увозили в операционную одну за другой. Из наркоза Олю растолкал хирург-заведующий:

– Болит?

Прилежная Оля медленно возвращалась из расфокуса, чтобы старательно шевелить ногой:

– Нет, не болит!

Доктор улыбнулся, стальные глаза стали по-детски счастливыми. Оля отметила про себя, что нога шевелится. А этот доктор целое утро вырезал Олины двадцать восемь миллиметров боли. Он видел ее изнутри.

Оля приходила в себя. Она не видела Элвиса, не шла по светлому коридору, она просто хорошо выспалась впервые за долгое время, правда, проснулась с разрезом в спине. «Ты такая крутая лежишь, в пластырях», – сказала санитарка, отдирая от плеча хирургический датчик. Она притащила Оле утку и поставила под кровать. Оле стало страшно. Легче пережить момент, когда в тебя втыкают катетер, чем один раз описаться под себя. Она смотрела, как усердно тужится женщина, которой стало намного легче после операции, дочь придерживала ей железное судно и хвалила, как маленькую, будто они с матерью поменялись ролями.

Оле нельзя было вставать четверо суток. Казалось бы, лежи и радуйся. Но человеку ведь поминутно что-то надо: стакан воды, влажную салфетку, зубную щетку. Для этого в больницу к Оле приехала мама. Ночью она спала на матрасе под Олиной кроватью. Ее хрупкая мама, которая хватает ангину от хлопка форточки, жила на полу. Оля делила с мамой больничный обед напополам. Мама заплетала Оле косы и говорила, что все болезни от нервов. А Оля чувствовала запах сырого мяса. Даже ее запястья пахли этим разрезом в спине. Удивительно, что спину продырявили всего сантиметров на пять, а запах был так силен, будто отняли ногу. «Доброе утро», – пискнул телефон сообщением от Егора. Оля нажала отбой и отвернулась на другой бок, впервые не найдя что же сказать возлюбленному. Она попросила маму потрогать ей пятку и пальцы на правой ноге. Вдруг чувствительность вернулась, раз боли нет. Нога все равно была деревяшкой. Иван Семенович сказал, что онемение проходит очень долго, но это не страшно, главное – бедро не болит:

– Умеет Палыч генеральские грыжи выбирать! – говорил Иван Семенович про хирурга.

И вот этот термин «выбирать грыжу» звучал так по-свойски, будто Палыч вместо Олиного позвоночника выбрал ягоды клюквы из ведерка с черникой. Оля радовалась вместе с врачами, что вот эта дробленая генеральская мерзость, которая отравляла ей жизнь, исчезла, и теперь все пойдет по-другому.

Когда ты болен, ты не напишешь книгу или сонату. Ты лежишь и ждешь, что дни, отпущенные на заживление, закончатся. В болезни ты одинок, и тебя это не особенно беспокоит. Даже наоборот. Собаку, которая уползла зализывать раны, страшно удивляет, что кому-то до нее может быть дело. Женщина, которой было плохо, начала шутить бородатыми шутками из телевизора. Оля с мамой понимающе переглядывались. Мама уходила читать в коридор, когда к Оле приходили друзья. Друзья смотрели с жалостью, а Оля не могла понять: разве она перестала быть суперженщиной? Ну и что, что она писает в пакетик, пристегнутый к кровати. Это всего лишь ее временная жизнь: поворот влево к компьютеру, вправо к чайной чашке – всё. На перекладине над Олиной хирургической кроватью болталась скакалка, чтобы хвататься за нее рукой и менять положение тела. Так много чужих людей страдало на кровати, что скакалка сильно размохрилась.

– Позови Кейт Мосс, пусть поправит капельницу, – просила Оля подругу, и та срывалась с места, готовая быть хоть чем-то полезной в царстве боли, швов и лекарств.

Когда Олю подняли на ноги и научили носить ортопедический корсет с железными пластинами, она смогла в нем гулять по больничному коридору. Она видела совсем молодых мальчиков в инвалидных колясках. Она благодарила Бога, что с ней не так. Когда в палату подселили женщину с букетом роз, Оля не выдержала и настрочила Егору: «Слушай, привези мне цветов, а то перед тетками неудобно». Егор уточнил: «Какие тебе нравятся?» Оля нахмурила лоб: «Не знаю. Беленькие».

В тот день Оля смогла сама дойти до умывальника и почистить зубы. Она хотела в душ, но мышцы были слабые, и спину без корсета совсем не держало. Мама помогла опуститься в ванне на корточки. Оля вечность простояла под теплой струей воды, та лилась на ее заклеенную пластырем раненую спину. К вечеру Егор принес букет, сентиментальный и чудовищный, – белые хризантемы в зеленой обертке, которая пускала ядовитый сок в пластиковую бутылку без горла.

Олю выписали через две недели, чтобы привыкала к жизни заново. Первая прогулка в одиночку до поликлиники на капельницу, чуть позже – первая сигарета, первый бокал красного вина. Чтобы сделать человека счастливым, достаточно забрать у него свободу, а потом вернуть назад. Оля с радостью носила ортопедический корсет, ощущая себя дамой эпохи Возрождения.

– Ты видела, как ты двигаешься? – беспокоились подруги. – Это точно нормально?

Оля чувствовала зашитое место на пояснице и боялась согнуться. Она искренне верила в то, что ее улучшили, пусть теперь всю оставшуюся жизнь придется недолюбливать диваны с мягкой спинкой. Постепенно к Оле вернулся цвет лица и желание ходить на работу. Свою неестественную осанку она считала королевской.

– Девочки, купите себе корсеты для коррекции осанки, вместо того чтобы тратить деньги на педикюр, – советовала Оля подругам.

Когда у нее появился новый ухажер, Оля внутренне хохотала от того, что он не догадывается: правая ее ступня до сих пор ничего не чувствует. А еще понятия не имеет, кто такой Егор, и почему он до сих пор пишет Оле смс. Беда в том, что Егор все время будет ассоциироваться у нее с запахом ладана и зеленым букетом, пускающим в воду сок. Оля убедила себя в том, что именно болезнь мешала ей стать по-настоящему собой.