Гомеопат Серегин умер странным образом. Поначалу происходило у него приблизительно как у всех. Больше не осилил боли, не вытерпел жара больничной простыни, поленился звать медсестру, устал дышать через силу. Сник, сломался, выпал из белого света по собственной воле, вырвался из своего исхудавшего, исколотого капельницей и уколами тела, так и не поняв до конца, что было причиной: гепатит, птичий грипп или все-таки обычное воспаление легких. Выключился от всего напрочь. Оборвал все нити. Рванулся ввысь. Легко так, хорошо ему сделалось в первый момент. Но насовсем отовсюду не сгинул. Вдруг, чуток осмелев, очухавшись, огляделся по сторонам и обнаружил себя в многолюдной, плотно роящейся толпе среди великого множества незнакомых, суровых людей с неулыбчивыми и озадаченными ликами. Кто такие и что они все тут суетятся, выгадывают, с лету не уяснил Серегин. На всякий случай никого расспрашивать не стал, прикинулся, будто знает, что к чему. И тоже отправился толкаться, слоняться в толпе.

Так и бродил, прислушиваясь к разговорам, к перебранкам лоточников на бескрайнем этом рынке не то рыболовного снаряжения, не то охотничьего инвентаря. Чтобы не показаться со стороны чужаком, милиционером или подозрительным наблюдателем, изредка подходил Серегин к лоткам, слюнявил палец, вертел перед глазами здоровенный крючок, пробовал на зуб промасленные крученые поводки, деловито взвешивал на ладони грузила. Интересовался насчет цены, выспрашивал про наживку, про катушки, а дослушать до конца забывал, тускнел и отходил в сторону. День линял, разменивался на глазах, над рынком растекались прохладные сумерки, вызывая к жизни из темноты тусклые, мигающие фонари. Посетителей и продавцов не убавилось. Где-то неподалеку будто бы жарили шашлыки – растекался повсюду жирный сытный дым, пропитанный перцем и кинзой. Денег ни у кого в руках не мелькало – ни бумажки, ни копеечки, ни иностранной какой-нибудь знакомой монеты. Зато иным сумрачным мужикам все заворачивали и передавали за так: и мотки лески, и наборы крючков, и блесны. За какие такие заслуги, за какие, может быть, огрехи, не имел Серегин понятий. А расспрашивать постеснялся. А гадать да прицеливаться в уме – не спешил. Тоскливо ему сделалось: и здесь вроде как царит неравенство, подозрительные какие-то обычаи, туман и муть. Потом вспомнил, что через пять дней у него в клинике намечена презентация нового, очень дорогого и эффективного средства на растительной основе для исцеления от гастрита. Уже и доклад с картинками и всякими схемами в компьютере готов, старший сын Олежка помогал делать. Вспомнилась Серегину и заповедь, зазубренная со студенческих времен: «Врач, вылечи себя сам», – которая всегда нагоняла на него умиление, глубоко трогала почти до слез. Переделал Серегин поскорее эту самую заповедь в «воскреси себя сам». Да и воскресил себя при помощи имевшихся в наличии подручных средств: осиротевшего перышка из крыла голубя, оброненного неизвестным на тротуар поплавка, вышедшего из срока годности крема для закрепления загара, ломтя бородинского хлеба, катышка слизи из глаза кота и открытки с рекламой молодежной одежды «Clo». Пересилил разлад окружающего, поднатужился, сгустился, налег еще сильнее, приложился поосновательней. И все-таки сдюжил.

И ты тоже обязательно сможешь…