Глава 4
Лето 454 г. Южная лесостепь
Свои

Свернув с тропы, князь углубился в чащу и перешел на шаг, ибо бежать здесь – неминуемо поломать ноги. Сучки, коряги, овраги, поваленные бурей деревья – сейчас, в непроглядной лесной тьме, все это стало смертельно опасным… Впрочем, не только для беглеца, но и для погони тоже. Да Рад никуда и не торопился – куда ночью спешить? Укрыться где-нибудь да дождаться утра – вот сейчас единственный выход, и никакого другого просто не существует. А утром… утром – вторая серия погони. Как там в старинной песне поется: «Погоня, погоня, колышется чад…» Вот где-то так.

А пока хорошо бы отдохнуть, набраться сил для утренней пробежки. Во сколько здесь светлеет – часов в шесть, семь? А сейчас, наверное, полночь или где-то рядом. Выспаться бы не помешало, отдохнуть, а заодно – и сбить с толку погоню. Идущий по ночному лесу человек ой как далеко слышен! И сам шумит – на сучки, коряжины наступает, и зверье да птицы ночные нервничают, чужака чуя, орут, друг друга предупреждают, свистят-верещат:

– Тир-ли-тир-ли, тир-ли тир-ли – чу-жой и-дет, чу-жой и-дет! Хороший здоровый сон еще и тем хорош, что о голоде на время позабыть можно.

Решив никуда больше не идти – все равно в темноте толком не сориентируешься, молодой человек на ощупь приискал местечко там же, где и остановился. Опустился на колени, пощупал вокруг. Жестковато, правда – повсюду старая, прошлогодняя еще, хвоя. Сосняк. Или – ельник. Нет, ельник – во-он верхушки какие разлапистые. Оно и к лучшему – у елок нижние ветви пушистые, низкие – под ними и утром, и днем схорониться можно. Забравшись под первую попавшуюся ель – тут уж не до выбора, Радомир устроился поудобнее, насколько это вообще было возможно. Ну, как получилось, как вышло. Конечно, хорошо было бы наломать лапника да подстелить – однако лишний шум-треск сейчас и вовсе ни к чему. Так что уж – как придется.

Подложив под голову руку, беглец наконец примостился, прислушался – где-то недалеко кричали-галдели птицы. Сойки, что ли? А черт их знает… какая разница! Главное – спугнул их кто-то. Погоня! Вот она, здесь уже, совсем-совсем рядышком. И что? А ничего. В ночном лесу без собак даже и под собственным носом ничего не сыщешь! Утра надо ждать, рассвета, вот уж тогда погоняемся, посмотрим, кто кого.

Погладив по древку положенную рядом рогатину, князь хищно ухмыльнулся и закрыл глаза. Честно говоря, он зря хорохорился. Если б в чистом поле все было, еще лучше – в бою, в схватке многолюдной, он бы этих подростков-недопесков сделал одной левой, и не заметил бы. Однако здесь, в чаще – совсем другое дело. Парни-то – охотники, а потому лес для них – дом родной: все видят, все слышат, все знают. В отличие от Родиона. Так что осторожней надо – возьмут на стрелу запросто, будь хоть какой сильный да смелый-удалый.

Рад и не заметил, как заснул – и спал крепко, но чутко, просыпаясь от малейшего шороха и тут же снова засыпая. Окончательно открыл глаза, когда начинало светать. Белесое – над черными елями – небо постепенно синело, наливалось на востоке пожаром, а вот и верхушки деревьев вспыхнули расплавленным золотом.

Осторожно усевшись, беглец прислонился спиной к стволу, примостив на коленях копье, и стал ждать, хорошо понимая, что затаившаяся до времени погоня делает сейчас то же самое, ожидая – а не хрустнет ли где-то сучок? Не вспорхнет ли, не забьет ли крылами птица? Не помчится ли по кустам испуганный кем-то заяц? И уж тогда…

Князь знал, что они знают. И они знали, что он знает. И все сидели тихо, таились. Тут уж – кто кого переждет.

Рад даже не помочился – до поры до времени сдерживался, да и не очень-то и хотелось – вся влага из организма со вчерашним потом вышла.

Чу! Вот закуковала кукушка, почти совсем рядом, в сторону восходящего солнышка. Болотные парни там схоронились? Не похоже. Ежели бы птица опасность почувствовала, так не куковала бы, а наоборот – улетела. А так – сидит. Значит, нет в той стороне никого. Или – таятся?

Терпи, княже, терпи. Родион неожиданно для себя улыбнулся, вспомнив военную службу, которую проходил за Полярным кругом, под Мурманском. Служил, конечно, водителем – и на «Урале», и – надо когда – на ГТС-ке, однако и в караул ходить приходилось. Карабин на плечо – и марш-марш вперед, рабочий народ! Это такая строевая песня в их взводе была – старшина Дормидонт Кондратьевич присоветовал, сказал, дескать, а кто сейчас в армии-то российской служит? Правильно – одни рабочие да крестьяне, кому сыночков своих ненаглядных откупить нечем. Как в восемнадцатом году – настоящая рабоче-крестьянская армия! Случись что – куда штыки повернет? А не против народа – точно. Мир хижинам – война дворцам. А где у нас дворцы? А на Рублевке. Вот туда-то и ударить, мозолистой рукой сжимая цевье! – это вот так опять же старшина выражался, когда в каптерке иногда чего-нибудь этакого дерябнет. А так – ни-ни – сама строгость и прямое олицетворение уставов и наставлений. Так вот, в карауле-то, на посту, на вышке, ветрами суровыми продуваемой, Родион терпению и научился. Что там еще делать-то? Ждать, пока смена придет, никаких нарушителей в границах охраняемой территории никто отродясь не видел. Да и что им там делать-то? Как тот же Дормидонт Кондратьевич однажды выразился, «все уже украдено до нас». Потенциальным нарушителям, увы, ничего и не осталось. Вот и часовой – ходит-ходит, бедолага, на вышке – два шага туда, два – сюда. Ветер тоскливо воет, гонит по небу серые облака-тучи – скучно – аж жуть! В Заполярье летом солнце, с ума сошедшее, не садится, по кругу ходит, в глаза бьет, или дождик на неделю затянет; про зиму уж и говорить нечего – тьма да снег, да фонари лупоглазые по периметру, и под каждым надпись – «Стой!». Это, верно, чтоб часовому зря глотку не драть. Очень многие Радиковы сослуживцы караула пуще ада боялись, и вовсе не потому, что там так уж сурово да сложно или дедовщина какая-нибудь жуткая. Нет, ничего подобного. Командир (а пуще того – старшина) под корень всю дедовщину искоренил – у них уж не забалуешь, поди, попробуй, рискни здоровьем – так опустят, потом век не отмоешься. Не этого в карауле боялись – скуки! Торчишь на посту два часа, незнамо что охраняешь – заняться нечем, и какие только мысли в голову стриженную не поскребутся. Даже самые причудливые! Когда светло, Радик на вышку с собой книжку брал, ту, что в части неведомо как завалялась, – «Типы социального действия» Макса Вебера. Поначалу книжка та скучной казалась… однако все ж не скучней окружающей унылой действительности. А через пару смен Рад и вообще – вчитался. Так вот и пришла мысль на факультет социальных наук – заочником – податься, что потом и сделал. Родители юноши умерли еще в детстве, воспитывала его тетка, особой любви к племяннику не питавшая. Так что все в этой жизни – сам, сам. Ну, не без добрых людей, конечно, не без их наставлений. Вот, тот же старшина Дормидонт Кондратьевич… Из староверов был старшина-то, потому и имя такое, но, вообще-то, мужик основательный. Книжку отобрал – «нечего на посту читать!», а мечту об учебе одобрил – «не всю же жизнь баранку крутить, Радя!».

Так вот, без книжки-то умной, что еще на посту делать, как от скуки спастись? А думать, рассуждать – все равно о чем – лишь бы не уснуть, лишь бы каждое шевеление на периметре для себя отметить – вдруг да отец-командир решил посты проверить? Бывало, частенько такое случалось и тогда уж разгильдяям никакого спуску не было. Как говорил незабвенный старшина: «Тут вам армия или перловку жрать?!»

А вот сейчас армейские уроки-то пригодились, хоть Рад уже и не был тем птенцом желторотым – младшим сержантиком, подросточком сопленосым, что обычно из себя бывалых солдат корчат – перед «молодыми», естественно. Перед старшиной-то поди-ка, покорчи… ха!

Родион знал – нужно о чем-то думать и – при этом – все кругом слышать, все видеть, все чувствовать – опыт был. Вот и думал сейчас, прислушиваясь ко всему, что в лесу творится.

Армию вот вспоминал – что еще вспомнить молодому, недавно отслужившему парню? Вождя Аттилу, если только, да еще Варимберта-херцога, да… жену-супружницу – Хильду. Как там она? Добралась ли хоть куда-нибудь? Нашла ли своих?

Так! Вот об этом сейчас как раз думать не надобно – волнительно слишком. И сердце сильнее забьется и дыхание громче станет, да и мускулы напрягутся – рука невзначай шевельнется да заденет ветку. Тут и птица, рядом сидящая, вспорхнет, заголосит, заругается:

– За-чем спуг-нул? За-чем спуг-нул? Вот вражины-то и догадаются, враз нагрянут. Об армии, об армии надобно думать… или вот, о туризме, о приятелях-сверстниках. Хотя… вернувшись после службы, молодой человек вдруг ощутил, что с ровесниками-то ему еще даже скучнее, чем лютой зимой на посту. И дело вовсе не в том, что те в массе своей слабо себе представляли, кто такой Макс Вебер и какие бывают типы социальных действий, нет. Многие как раз в этом смысле людьми были подкованными, умными, еще бы: почти все – студенты. И вместе с тем – дети голимые. Двадцать лет, а до сих пор грязные носочки-трусики из общаги мамкам возили – стирать. Чтоб еду себе приготовить – об этом вообще речи не шло, упаси, Господи! А неразумные мамаши этой всей безответственной детскости потакали: ах, ах, мальчик учится, некогда ему бытовыми проблемами заниматься… потом и до другого доходило – ах, ах, мальчик женится. Вот именно – не мужчина, мальчик. Амбициозный, но ни за что не привыкший отвечать, мальчик лет двадцати пяти. Вечный подросток. А если еще и жена такая же попадется – вообще хана! На родительской шее – всю жизнь. Родители в институт «устроили», от армии «спасли», потом – через знакомых – в «хорошую фирму» (или – в свою) на необременительно денежную должность, каким-нибудь «стратегическим менеджером» с хорошим окладом. Все хорошо, все прекрасно, только вот родители-то не вечны, а сам так и не научился ни за что отвечать, хотя уже и дети собственные в колясках пищат. Случись что – такой вот дурачина даже таксовать не пойдет, потому что лень, да и не приучен, привык, что все с неба валится. Много, много таких, куда больше, чем нужно бы… да и нужны ли такие? Вряд ли.

Чу!!!

Рад осторожно повернул голову – показалось, будто почти совсем рядом, в полусотне шагов, как-то по-другому защебетали птицы. Что там такое-то? Кусты… смородина? Нет, малинник. Малиновка, значит. Или – иволга, пеночка тоже может быть. Жаворонок – жаворонок обычно в высокой траве гнезда вьет, из нее, из травы, вверх и взмывает.

Малиновка, иволга – не важно, сейчас куда важнее другое. Ну, явно не так заверещали! Не беззаботно, как вот только что, а тревожно, словно бы предупреждая:

– Чу-жой и-дет, чу-жой и-дет! А им уже рядом откликались, советовали:

– Ле-ти-те, ле-ти-те!

Беглец насторожился. Ага! Вот послышался чей-то голос… приглушенный, будто кто-то кому-то что-то сказал-приказал. Преследователи не выдержали первыми! Да где им, подросткам, терпения набраться – хоть и охотники, а возраст-то юный все равно свое берет. Да и гормоны играют.

Ну-у-у… вот уже шаги-то совсем рядом. Да вот же она – тропа, не далеко от нее и ушел в темноте-то. А на тропе – трое! Нет, четверо. Идут один за другим, словно индейцы – след в след ступают. Трое с луками, один – впереди – с рогатиной. Ага, вот первый остановился – повернулся, шепнул что-то. Остальные дружно кивнули… разошлись. Двое влево свернули, а двое – вправо. Как раз туда, где затаился Рад. Все правильно – по секторам лес разбили, сейчас каждый свой сектор прочешет. Молодцы, сообразили – умные. Только все равно – дурни. Такому опытному рубаке, как князь Радомир, открутить головенки этим подросткам – дело настолько плевое, что и говорить нечего. Вот, как поближе подойдут, так и пырнуть рогатиной одного да сразу тут же – второго. В сердце попасть – не проблема, не вскрикнут, на помощь не успеют позвать. Вот только бы спроворить все гладко, чтоб почти сразу – обоих. Второй-то ведь может и успеть сигнал криком подать.

Ну, подаст? И что с того? Они ведь и так примерно знают, где беглец прячется. Даже не беглец – беглецы, про Хильду тоже забывать не надо. Хильда…

К реке надо выходить – там тропы, дороги, там, если что, и своих встретить можно. Даже если к болоту пойдут, все равно, у реки, у излучины. Сторожей выставят – больно уж удобное место. Значит – к реке… Во-он туда, против солнышка. Преследователи – те, двое – как раз к речке и выйдут.

Пропустить, а потом двинуть за ними? Ага… заметят! Охотники же, к лесу, к чащобе привычные. А Рад, сколько в этой эпохе не жил, а все ж по лесу, как индеец, бесшумно ходить так и не научился. Это уж, верно, врожденное, так вот ходить, чтоб ни одна веточка, ни один листик, ни один сучок… Тогда – валить их! И – без всякой жалости, главное – тихо. Расправиться – и к реке.

Поудобней перехватив рогатину, князь сменил позу и приготовился к рывку – парни уже приближались к его убежищу. Еще десяток шагов и… Выскочить – ударить одного тупым концом копья в челюсть, второго – сразу в грудь, в сердце, затем – туда же – и упавшего первого. Если в челюсть – не закричит, не сумеет, застонет только – да кто его стон услышит? Остальные-то далековато уже.

Ага… ну, давайте, давайте… Пять шагов осталось. Три… Два…

Радомир не успел выпрыгнуть – парни вдруг настороженно замерли, словно бы почуяв опасность. Неужели – заметили?

Да нет…

– Слыхал? – преследователи переглянулись – щуплые, и двадцати лет нет – подростки в рубищах, с луками. У одного за поясом – нож с костяной рукояткой.

Нож-то пригодился бы…

– Будто бы лошадь ржала! Во, слышишь – снова. Там, у реки… где могила Урмака!

– Да, там. Наши слыхали ли?

– Должны… Надо проверить! Бежим!

– Осторожней только, Лютоня. Парни, закинув за спины луки, побежали по звериной тропе, тут же скрывшись из виду.

Чуть выждав, беглец бросился следом, справедливо полагая, что в данный конкретный момент ребятишки сии будут заняты вовсе не тем, что делается позади. К речке бегут, к могиле. Рад хорошо помнил то место. Еще бы! Главное, и книжку где-то там потерял – «Чума». Может ведь и пригодиться книжечка. Если жива еще, если в костер не кинул никто.

Ударили по лицу ветки, Радомир тряхнул головой, пробежал еще пару десятков шагов да замедлил шаг, осмотрелся. Чаща закончилась, впереди, на лесной опушке, зеленели кусты – малинник, бузина, дрок, за которым покачивались пурпурные цветки иван-чая. Вот именно, что покачивались – а ветра-то, между прочим, не было!

Значит, там те двое и скрылись вот только что. Не нарваться бы на остальных, а с этими справиться можно. Впрочем, и с остальными – не шибко-то хлопотно. Ой, ой – расхорохорился-то! Рад даже посмеялся сам над собой на бегу. Этих болотных мальчиков не стоит недооценивать, чай не маменькины сынки-студентики, а люди, ко всему привычные и жизнью изрядно побитые. Охотники! Добытчики! Стрелки, без всякого сомнения, меткие – таким что лося завалить, что Радомира-князя. Ну и что с того, что князь силен да во владенье оружием ловок. Лось тоже силен. От стрелы-то не убережет никакая сила… разве что Божия.

Господи, помоги!

Перепрыгнув случившуюся на пути ямину, беглец осторожно, ползком, поднялся на кручу и замер – впереди, прямо перед самым носом, блеснула река.

– А вот и еще один, – буднично, как бы между прочим, произнесли сзади.

Поймали! Поймали! Перехитрили все-таки, сволочи юные.

– Рогатину-то брось, паря. И поднимись.

Исполнив требуемое – а куда тут денешься? – молодой человек медленно повернул голову, увидев позади себя двух воинов в панцирях из бычьей кожи и в кованых шлемах. Один из воинов целился в беглеца из лука, второй сжимал в руке копье. Метательное копье – короткий готский дротик – фрамею.

Однако парни выглядели серьезно, куда серьезнее, нежели те, болотные. Вообще – кто бы это мог быть?

– Ну, иди, чего встал-то?

Князь пожал плечами и сделал шаг… внизу у реки показались всадники – трое… четверо… целый отряд. От конного не убежишь, разве что – по лесу. Так там другие враги. Или они заодно? Да нет, не заодно – внизу Рад увидел понуро стоявших оборванцев, тех самых парней, преследователей, только уже обезоруженных и связанных. Ну, слава богу, хоть так. Только… может быть – из огня да в полымя?

А ведь и от этих можно уйти! Рвануть, прыгнуть в реку, нырнуть – пока спохватятся – уже и за излучиной, а там – на тот берег. Да, может выйти. Только не тянуть – вот, прямо сейчас уже и…

Один из всадников спешился – красивый юноша в длинном красном плаще, заколотом золотой фибулой. Спешился, посмотрел на Рада, снял шлем… Белым золотом рассыпались волосы по плечам…

– Хильда!

– А я книжицу-то твою нашла, милый.

Схватив жену в объятья, Радомир крепко поцеловал ее в губы и, кивнув на воинов, тихо спросил:

– Кто это?

– Те, за кем и посылал.

– Неужели…

– Голову-то повороти, любый.

Не выпуская из рук супруги, князь обернулся… и вздрогнул. Рядом с ним, широко улыбаясь, стоял Истр, побратим и давний надежный друг. Родич! Темно-русые волосы, карие, с лукавым прищуром, глаза. Такой же худой, как и был. Нет, вроде как, жилистей стал, мускулистее… и вытянулся. Плащ на нем красивый, ромейский. Да и туника богатая… и меч… Сколько же ему лет сейчас? Год прошел. Семнадцать? Или чуть больше…

– Дай же и мне обнять тебя, брате!

Ближе к вечеру сородичи уже сидели в разбитом на поляне шатре – трофейной палатке римского центуриона, попавшей сюда вместе с гуннами, готами… или словенами – и те, и другие ходили в походы с войском Аттилы, сталкивались, бивали ромеев. Впрочем, и не только их.

Красиво сидели родичи. В центре на белой кошме, напротив входа – сам Радомир-князь, светловолосый (вымыл в реке голову да и сам вымылся), ясноглазый, в чистой – братовой – тунике, правда, тесноватой, подпоясан наборным поясом. Жалко меча нет… потерял меч-то… подарил вместе с бежевой «Победой» алчным болотным духам. Да ведь не зря подарил, выходит. Все живы здоровы, веселы… Впрочем, не все. Да, сидит по левую руку жена-красавица Хильда, по правую – побратим-княжич Истр, сын старого Доброгаста, давно умершего… убитого. И вон, видно – рады, что позвали в шатер – близнецы Линь с Горшенею. Челядины бывшие, а ныне – вои. Все потому что многих воинов нет уже, да и не только воинов.

– Плохи наши дела, брате, – хлебнув из серебряного походного кубка бражицы, покачал головой Истр. – На тебя да на Хильду-красу вся надежа. Мор! Черное поветрие на наши земли пришло. Многие умерли страшной смертию… Страшной смертию, черной – заживо люди гниют, набухают, кровью исходят. В селение по весне ранней гунны заехали… может, они и мор с собой привезли, а может – наслали боги, как Влекумер-навий сказал.

Рад вскинул глаза:

– Навий? Он сказал, что вы его за мною послали.

– Посылали, – юноша угрюмо кивнул. – Да ведь явился-то он без тебя! Хотели его меж соснами растянуть, но убег, гад – хитрый!

– Ожерелье свое растерял… – Рад покачал головой. – Ну, Горшеню с Линем я вижу, а где другие? Ирман, Муму, прочие?

– Мор все, – посмурнел лицом Истр. – Умерли лютой смертию. Не они одни, и старосты все – Витенег, Межамир, Сдислав… и Творимир-слуга, и многие вои, а уж всякой челяди – бессчетно. Из пастухов так один Хвалунко остался – остальные все сгнили. Страх, страх над всей нашей землею! И не только над нашей – и у готов, у гуннов – так же. Смерть идет страшная, лютая… Мы уж и в жертву Мокоши и Сварогу красивейших дев принесли – не помогает, тогда Влекумера-навья в лесу словили, хотели к богам послать, просить помощи – так он на вас сослался. Мол, поверье давнее есть – Радомир-князь и жена только и могут всех от смерти спасти – корону краденую вернуть последнему владельцу, вождю Аттиле. В ней все дело, в короне.

Услыхав такие речи, Хильда гневно сверкнула очами:

– Что значит краденую? Это моя корона, бургундская! Аттила ее сам украл… украли по его приказу.

– Все равно, – упрямо склонил голову Истр. – Ее вернуть бы надо. В могилу гуннского властелина умершего закопать. Пусть там и будет! И черная смерть – тоже там. Мы венец-то сей из селения прихватили, когда ушли.

– Ушли? – встрепенулся князь. – Это вы правильно сделали, догадались. Раз уж туда смерть пришла.

– Так все делать стали – и словене, и готы. Волхвы-колдуны присоветовали. Где в селении мор – немедля уйти. Вот и мы так сделали, с тех пор – с весны – и скитаемся. В северные леса подались, новое селение выстроили, поля раскорчевали-выжгли, распахали… все ведь припасы с собой увезли, семена и прочее.

– Молодцы, молодцы, – задумчиво покивал Радомир. – Правильно все сделали. Гордый похвалой, побратим расправил поникшие было плечи.

 Князь повернулся к супруге:

– А ты-то как всех нашла, милая?

– Мы у селения сторожу выставили – вот, с Горшенею Линя, – с хохотом отозвался за Хильду Истр. – Мало ли, думаем, не обманул Влекумер-навий, позвал? И куда вы тогда пойдете? Конечно, в селение? А селения-то нет – одно пепелище!

– Ну да – я к селению и пришла.

– Вы его сожгли, что ли? Совсем хорошо!

– Так советовали волхвы, а они ведь к богам ближе. Хильда поправила волосы:

– Я ведь близнецов-то тех одинаковых помню. Наши ребята, челядины.

– Теперь – вои, – с некоторой суровостью прищурил глаза побратим. – Каждый человек на счету – так что были слуги, а стали воины. Нынче много разного народа по земле нашей шляется – и гунны, и готы, и наши – разоренные, смертию черной с родных мест согнанные.

– Кстати о воинах, – Радомир почесал бородку. – С теми, болотными, что будем делать?

– К себе возьмем, – не задумываясь, отозвался Истр. – Говорю же, каждый человек – ценность. Их старшой уже под нашу руку просился. А на новом-то месте амбары строить надобно, избы, частокол городить – нужны, нужны люди. Хотя… – парнишка склонил голову набок. – Скажешь – казнить их, казним. Обойдемся.

Князь задумался, опустил опустевший кубок. Все ж не давал ему покоя тот, возможно инфицированный, паренек с финкой.

– Нет, казнить не надобно. Но и в селение новое звать рано. Вот что, пущай они пока на своем болоте сидят, дань небольшую платят – медом там, рухлядью мягкой, дичиной – чего в лесу запромыслят. А заодно – и сторожу на реке держат – мало ли, кто чужой забредет? Здесь же ведь все кругом – нашего рода земли!

– А ты, брате – князь истинный! – искренне восхитился Истр. – Трибун, как ромеи говорят. Цезарь! Я б до такого не додумался… И в самом деле – старыето наши земли тоже оборонять треба.

– А на новые-то никто не зарился? – тут же уточнила вовсе не упускавшая нить беседы Хильда. – Тамто допрежь чьи земли были?

Княжич почесал голову:

– Частью – наши, угодья охотничьи, а часть – Келагастова рода. Ну да род тот весь сгинул, в лихоманке сгорел.

– А если не весь?

– На то частокол и строим.

На следующее утро Радомир-князь велел выстроить на излучине пленников – всех болотных парней во главе с рыжебородым вожаком, звали его Гоеславом. Чуть больше дюжины человек – четырнадцать, все юнцы, все в рубищах. Рад знал уже, откуда они взялись – просто сбились в кучу охотники да пастухи с дальних селений. Сбились, после того, как их сородичей мор сразил – чем больше народу, тем легче в лесу выжить, двое-трое разве что землянку на зиму выроют, а уж нормальное-то жилище не построят никак. Те, кто слова тянул, из рода Луговых Кулишей были, остальные – кто Ардагастовы, как покойный Урмак Шишкарь, а кто и от гуннов, из рабства бежал да вот, прибился. Стояли теперь, опустив головы, кусали губы, понимали – чужой князь им не простит обиды.

Радомир улыбнулся:

– Слыхал я – под мою руку проситесь?

Вот, сказал – «под мою руку»! Тоже еще, король выискался, император! У Гоеслава рыжебородого четырнадцать человек было, а у Рада – чуть побольше сотни. Не шибко-то и густо для рода-племени. Но тут ведь главное – как себя повести? Четырнадцать человек на дороге-то не валяются. Пусть и отроки – зато охотники-рыболовы умелые, дань платить будут, опять же – сторожу у реки выставят, все ж своих не посылать. С другой стороны – и карантин. Пущай себе на острове своем сидят, оно и лучше. Мало ли, от того, инфицированного, что с финкой, зараза пойдет? Первичное заражение бубонной чумой в первой фазе не слишком-то и заметно. Ну, познобит немного да отпустит – а болезнь-то, между тем, внутри зреет.

А может, и минует их – кто знает? Но так вот, в отдалении – оно понадежнее.

– Ты – князь, возьмешь – пойдем, – кивнув, гулко промолвил рыжебородый. – Силу твою и ловкость мы ведаем, и ты зла на нас не держи. Кто ж знал?

– Согласен, – князь пригладил волосы, искоса посмотрев на стоявших в конце шеренги двоих – наверняка инфицированного мальчишку Гостоя (так его все называли) да с локонами длинными красавчика Борича. Ишь, стоят, опустив очи долу. Впрочем, а чего на них обижаться? Действовали правильно, чужакам не поверили…

– Так тому и быть, будете отныне при нас, потом клятву на мече принесете.

Болотные парни резко подняли головы и переглянулись, пока еще без особенной радости, но уже – с надеждой. Враз пробуравили князя глазами – а чтой-то еще скажет?

– Жить будете здесь же – у себя, на острове, где и жили.

О! Вот тут уже и радость проклюнулась – все ж не в слуги-рабы их чужаки брали!

– Дань вам положу справедливую, – продолжал Рад. – С десятка белки-куницы – по две, с оленя-косули-кабана, буде запромыслите – окорок, ну и рыбы – корзину в седмицу. Остальное – поглядим. А всеми нашими силами подсобим к зиме ближе жилище справное выстроить.

Болотники явно повеселели, хотя дань была не очень-то и малая, да зато наметились определенные перспективы к выживанию. Одно дело летом – по лесам да болотам шастать, и совсем иное – зимой.

– Еще и сторожу будете править, здесь, на излучине, выставите людей, чтоб сидели в кустах да посматривали – кто вдоль реки едет или, может, в челне плывет? Если что – гонца шлите.

Один из парней сверкнул глазами:

– А куда слать-то, князь? – Куда скажем. Своих людишек иногда пришлем – примете с честию.

Вообще-то Рад и сам еще не знал – куда, разве что мысленно, по карте, представлял – от старого селения километров на пятьдесят – семьдесят к северо-западу. Там полесистее, гуннов нет – меньше заразы. Однако и в тех местах землица не пустовала – Келагастов род ею владел, покуда почти весь от мора не вымер. Что ж… значит, небезопасно и там. Может, еще дальше к северу уходить надо? Но уж до зимы не успеть, тут ничего не поделать. На том месте, что выбрали, и устраиваться надо.

Пока сбирали шатры, пока к отъезду готовились, Радомир Истра в сторонку отвел, поинтересовался насчет кого-нибудь сообразительного да верного.

– Желательно – парочку. Чтоб ушами не вялили, да можно было б доверять.

Княжич почесал голову:

– А-а-а… а вон, близнят возьми, Линя с Горшенею! Верные – верней не бывает.

– Это я и сам ведаю, – задумчиво протянул князь. – Однако ж, не молоды ли?

– А у нас, брате, старых-то нет – перемерли! – невесело пояснил Истр. – Хорошо мы на выселках, на охоте, были – вся молодежь, до сева хотели, до пахоты… А как вернулись – все на смертном одре. Да ты не думай, братец, у близнят ума на трех бородатых мужиков хватит! Ушлые.

– Такие и нужны. А ну, зови их сюда. Да… – князь резко обернулся. – Там, за кустами, могила недавняя. Всем скажи, чтоб подальше держались.

Отдав побратиму приказ, отошел к лошадям, близнецов дожидаясь. Те явиться не замедлили, поклонились радостно – старого своего хозяина еще не забыли:

– Здрав будь, княже и господин наш.

Стояли, поедали взглядом – обоим лет по пятнадцати, оба темненькие, светлоглазые, щуплые. Как таким пионерам серьезное дело доверить? С другой стороны, пятнадцать лет в эту эпоху – возраст не мальчика, но мужа. Оба – и Линь, и Горшеня – молодые, привыкшие к крови, воины, а уж никак не недоросли-подростки. Так же и те, болотные. Запросто бы Рада с Хильдой меж корнями сосны раздавили. Себя потешили бы, и чужаки – с глаз долой. Нет человека, нет и проблемы.

– Линь который?

– Я, господин, – тот, что слева, сделал шаг вперед и еще раз почтительно поклонился.

– Понял…

Вообще-то, Раду было все равно, кто из близнецов Линь, кто Горшеня – какая разница? Лишь бы вот сейчас их не перепутать, каждому свое задание дать, да потом и стребовать.

– Ты, Линь, чуешь, как часть чужаков слова тянет? Юноша с готовностью кивнул:

– То Луговых Кулишей люди, они завсегда тянули.

– Вот за ними и будешь присматривать. Знакомство сведи, следи… в общем – приглядывай. А ты, Горшеня – за всеми другими. Видишь того, с волосами, как у супруги моей?

– Угу.

– За ним особо следи и за тем, что рядом с ним, маленький. Мало ли, заболеет вдруг?

– Так ты, господине, думаешь…

– Я ничего не думаю. Просто, как вас к ним пошлю, понаблюдайте.

Дав указание близнецам, князь подошел к Хильде, обнял за плечи, поцеловал:

– Ну, что, в путь, милая? Домой!

– В путь. Где он, этот дом, только? Радомир рассмеялся:

– Да где бы ни был, нам там только до поздней осени быть. И много чего до этого времени следует сделать! Ой, много!

– Понимаю тебя, муж мой, – Хильда вытащила что-то из-под плаща. – Вот твоя книжица. Высохла, не развалилась.

– Славно! – князь протянул руку, взял, пролистнул.

«Чума».

Нужная, своевременная книга! Особенно – вот этот раздел: «Общий комплекс профилактических мероприятий».

С него, по прибытию на новое становище, и начал. Правда, не сразу – сразу навалилось и много иных дел. Во-первых – жилища. Те полуземлянки, кои сразу же бросились князю в глаза, особенного энтузиазма у него не вызвали. Сыро здесь, да и зима может выпасть суровой – с вьюгой, со снегом, с морозами. В земляночках-то ютиться – не сахар и не изюм. Избы надо строить, как много северней делают… впрочем, тут многие, прибившиеся, как срубы ставить, знали, вот только время-то было не то! На избу-то деревья – сосны или, там, лиственницы – еще загодя, по ранней весне рубить надо, покуда сок в дерево не вошел. Вот тогда такие бревна век гнить не будут! А срубишь позже – вот сейчас – и года не простоят.

– Все равно – рубите, – не раздумывая, приказал князь. – Два больших сруба сладим, так же почти, как у готов – длинные дома, только малость просторнее. В тех домах и жены, и детушки малые – вижу, народились уже – зиму и перезимуют. Камни для очагов на реке наберете… очаги кто умеет класть?

– Чай, найдутся умельцы, княже.

– Частокол, смотрю, строите… правильно. Еще и ров хорошо бы вырыть, хотя бы по склону холма – от леса отделиться получше. Из поживших-то людей, друже Истр, никого, говоришь, не осталось?

– Не, брате. Все повымерли.

Молодой мир… мать его за ногу! Ни опыта, ни особой сноровки. Зато энергии – хоть отбавляй, парни трудились так, что небу жарко было! Рубили – благо жили теперь в лесу – сосны, тащили, вкапывали, не забывали и об оставшемся – а сколько бы ни было – скоте, косили да складывали в копны сено, на полях уже колосились посеянные по весне хлеба, приближалась пора уборки. Молодые мужики и парни, кроме всех работ, еще промышляли дичь, те, кто помладше, ловили в реке рыбу да собирали орехи-грибы-ягоды. Так вот, колхозом, и трудились, а что было делать? Обстоятельства-то сложились форс-мажорные, в одиночку, частным хозяйством, не выжить. Впрочем, Радомир чувствовал себя в роли председателя сельхозартели вполне уверенно – в конкретику особо не лез, осуществлял, так сказать, общее руководство, чего не понимал – советовался, спрашивать никого не стеснялся.

Да и нечего было стесняться, с таким-то авторитетом! Люди на него да на Хильду – как на бога – молились!

Ах, как смотрели – радовались. Ведь совершенно искренне верили – раз уж князь с ними, так отступят и голод и – самое главное – мор!

А почему б и не верить? На то и князь. Вождь – перед всеми богами за род-племя ответственный, в нем и особая сила, колдовская, волшебная, чем-то сродни той, что весной заставляет растения цвести и тянуться к небу. Эту вот сакральность неожиданно ощутил в себе и Рад. Такое было ощущение что он должен нечто этакое всем этим людям, нечто такое, что сами для себя он и Хильда сотворить не могут… Чудо, что ли? Да нет, не чудо, а… уверенность в завтрашнем дне – так вот, наверное, куда лучше выразиться можно.

То же самое, кстати, относилось и к Хильде, которая несла этот свой крест с большим достоинством и тактом. Открыто во власть мужа не вмешивалась, но, оставаясь один на один, критиковала прямо в глаза, ни с чем не считаясь и не чинясь. Вот не понравился ей почему-то недавно выстроенный по приказу князя навес для общих собраний – на что, мол? Рад пытался, конечно, объяснить, что такое клуб, да махнул рукой. Правда, тут же и вывернулся: это, дескать, как и у римлян – базилика.

Хильда, однако, не сдавалась – упрямая попалась князю женушка:

– Не нужна нам базилика, и вообще – ничего здесь не нужно. Места-то плохие – сырость, света нет. Испокон веков тут никто не селился – только охотились да грибы собирали. На следующее лето обязательно переселяться надо.

– Согласен! Только эту зиму еще прожить нужно. И желательно – весело, в сытости да в тепле. Нас тут не будет, то так. Но это же наши люди! Наш народ. Вот я и хочу, чтоб им лучше было.

– Загоняешь ты их, о, муж мой. И так уже у парней языки свесились. И бревна таскай, и жатва, и сенокос – никакого просвету.

– Ничего! Вот, хлеба уберем, для всех праздник устроим. День всех богов!

Приличного жилища для князя и его благородной супруги в селении, увы, не нашлось. Истр хотел было уже отдать приказ выстроить, но Радомир махнул рукой – все равно месяца через три – в путь, на розыски могилы Аттилы, так что сойдет пока и любое жилье, лишь бы теплое, а с разными изысками да узорочьем – к чему строить? Место здесь гиблое, сырое – на следующий год другое нужно искать, благо, пустых земель теперь полно вокруг – черная смерть мало кого щадила.

Уточнить все – в этом Рад видел сейчас одну из главных своих задач, поскольку ощущал себя истинным князем, ответственным за свой народ, который теперь вовсе не собирался бросать, ибо жизни там, в далеком будущем, у него с Хильдой не было. Место-то занято тем… аватаром!

Конечно, ощущать подобное было довольно грустно, и временами самое жуткое отчаяние накатывало на молодого человека всепоглощающей волной. Правда, длилось это не долго – некогда было. Проблемы наваливались одна за другой и заканчиваться, похоже, не собирались. То болотные парни, то обустройство поселка, то – вот сейчас – контроль за эпидемиологической обстановкой в округе, точнее говоря – эпидемиологическая разведка, ибо в книжке доктора Юры в главе о профилактике чумы первым делом говорилось о «надзоре за чумой с использованием проверенных методов» и «выявлении неизвестных энзоотичных районов». Многие термины Рад не очень хорошо понимал, но, в принципе, об их значении догадаться было не трудно. Тем более, что было не очень понятно в одной главе, тут же разъяснялось в другой:

«Главной целью эпидемиологической разведки является быстрая оценка эпидемического состояния в очаге на основе эпизоотического обследования энзоотичной по чуме территории и медицинского наблюдения за населением».

Вот где-то так примерно. «Медицинское наблюдение» за жителями нового поселка вел лично сам князь, приобщив к этому и супругу, за «островитянами» же наблюдали близнецы – Линь с Горшенею. К удивлению Рада, эпидемиологическая обстановка на болоте, несмотря на тесное общение тамошних обитателей с чумным больным Урмаком Шишкарем, пока не вызывала никаких опасений. По словам Горшени, Гостой (тот самый мальчишка с финкой) чувствовал себя прекрасно – ни лихорадки, ни рвоты, ни каких-либо признаков сепсиса. Впрочем, в той же Юриной книжке было сказано, что «в первое время состояние больных нередко остается в целом удовлетворительным». Может, с Гостоем – именно такой случай? Лучше всего, как и решил князь, «болотников» следовало держать в отдалении – «в карантине», ибо «в любой момент бубонная форма чумы может вызвать генерализацию процесса и перейти во вторично-септическую или вторично-легочную форму. В этих случаях состояние больных очень быстро становится крайне тяжелым». Крайне тяжелым… и – очень быстро. Так что, ежели с болотниками что-то пойдет не так… Рад все же надеялся на близнецов, которых строго-настрого предупредил, чтоб соблюдали всяческую осторожность. Хотя, какая там, к чертям, осторожность? Если уж вспыхнет эпидемия, никому мало не покажется, и тогда останется лишь запереть людей рыжебородого Гоеслава на острове и убивать любого, кто рискнет выбраться из болота. Задача в данном конкретном случае – с гатью – очень даже нехитрая. Вот только что потом делать с близнецами? По уму – от них тоже придется избавиться. Не обязательно убивать, можно отправить с глаз долой куда подальше – на дальнее пастбище или сторожу, заимку охотничью. Много чего придумать можно.

У лесного ручья, в низинке, были устроены бани, за которыми опять-таки присматривали Линь да Горшеня, контролируя по приказу князя «эпидемиологическую обстановку». В те времена, не стесняясь, женщины мылись с мужчинами, а близнята уже примелькались, правда, Лишь как-то раз едва не получил ушатом по башке от какой-то девки – «за то, что таращился». Ну, а как было не таращиться, коли сам князь поручил «смотреть в оба».

Отложив книжку в сторону, князь пошире откинул полог шатра. Денек сегодня выдался славный, солнечный, но нежаркий, с ветерком, уносящим прочь комаров, мух, мошку и прочую кусачую гадость. Дела вроде пока шли неплохо – заканчивали уже возводить частокол, достраивали полуземлянки – в таких обычно жили и ранее, ничего тут нового не придумалось. Делали, как предки: выкапывали яму, так, чтоб пол находился ниже уровня земли на метр-полтора, выкладывали невысоким срубом стены, обмазывали глиной кровлю, устраивали глинобитную либо каменную, топившуюся по-черному, печь. Получалось довольно уютное – правда, темное, хоть коли глаз – «гнездышко» размерами пять на четыре. Для семьи из семи-десяти человек не очень-то развернешься. Ну, так день-деньской-то в такой избе даже по зиме не сидели. Мужчины да молодые парни – на охоту, за зверем, да к проруби – рыбу ловить, так вот дни напролет и возились, ну а летом-осенью и многих других забот хватало. И в первую голову – жатва. Недавно началась она и здесь, в расчищенных от леса полях, что принадлежали всей общине – верви. Сам князь с супругою, помолив и Христа, и древних богов – тех, по обычаю, никак нельзя было обижать, сжали серпами ритуальный сноп, который юные девушки, перевязав разноцветными лентами, тут же утащили в овин – на удачу. До скорого праздника урожая, а уж там – сжечь! Да плясать вокруг, веселиться. Скоро уже, скоро.

Налилась уже зрелостью пшеница, гнулись к земле колосья, доспевал и ячмень – для скота да на пиво. Опять же – на праздник.

Народу в поселке было не так уж и много, князь и княгиня с ними одними заботами жили. Нет, конечно, как все, спины до седьмого пота не гнули – невместно, все ж – власть! Но общими заботами не гнушались – Рад и на охоту ездил, а, бывало, и на рыбалку с мальчишками, не чинясь, хаживал. Кстати, и Хильда рыбу ловить обожала, особенно – на уду. Иное дело, что места-то здесь были нерыбные, приходилось уходить далеко, к реке, что прозывалась Светлой, к омутам. Уж там за пару часов можно было наловить изрядно – на два дня семье на ушицу хватало. Однако ж – не близко все, не рядом. А, если, не дай бог, враги?

Плохое, плохое место выбрали для поселка… ну, уж где смогли.

Рад потянулся и, поднырнув под полог, выбрался из шатра на вольный воздух, на минуту прикрыл от солнца глаза, оглядел все – и березовую рощицу, и густую хвойную чащобу, начинавшуюся прямо с околицы, да, в общем-то, нигде и не кончавшуюся, охватывающую весь поселок кругом. Частокол осмотрел – высокий, сверкающий новеньким тесом – любо-дорого взглянуть… если не знать, что бревна-то – летние – скоро, очень скоро, гнить будут. Да уж, по ранней весне для такого дела деревья рубить надо… ну, да не судьба была – так вот, наспех, переселились. Хорошо, хоть так сообразили, а остались бы в старом селище с умирающими – чума и этих сожрала бы, никого не помиловала, как не помиловала Творимира, Ирмана, Муму…

– Меня ждешь, брате? – выскочив верхом из березняка, Истр прыжком спешился, привязал низенькую гуннскую лошадь, а иных пород тут еще и не было – погладил по холке, повернулся. – Уж извини, задержался – к полям ездил, жатва по добру идет, по добру.

Светло-карие, как старое лыко, глаза юноши вспыхнули и сразу погасли:

– Жатва-то по добру, а урожай-то не очень. Мало полей раскорчевали-расчистили. Не успели, что ж, придется дичиной да рыбой добирать, в дальних лесах зимние заимки ставить.

– Это правильно, – согласно кивнул Рад. – Давайка прикинем – где.

Вытащив, он разложил прямо на траве кусок выделанной ягнячьей кожи – пергамент, вытащил и писало ромейское, и чернила, из древесного гриба да угля сделанные, примостился, задумчиво почесывая бородку, и, посмотрев на брата, прочертил по левому краю пергамента длинную кривую линию:

– Это – река Светлая… – Поставил чуть правее точку: – Это – болото, остров. Вот – леса, а вот – мы… На полдень от нас – что?

– Земли Келагастова рода. Далеко тянутся, Келагастовых-то много было… пока не перемерли все.

– Ага, – кивнув, Радомир отметил проблемные места русской буквой «Ч» – «чума». – А на юге что?

– Лес, потом – степи бескрайние, Луговых Кулишей земли.

– Знаю, знаю – тех, что слова растягивают.

– Да, говор у них – на особицу, – согласился Истр. – И гуннских слов много, вот как у нас – готских.

– А готы, значит, у нас – на полночь – за рекой… У них как? Тоже смерть лютует?

– Нынче везде смерть, брате. – Юноша посмурнел лицом и наконец спросил то, что давно уже хотел спросить, да все как-то не решался. – Что делать-то будем? Бежим от смерти, бежим, по гнилым лесищам таимся… а она возьмет – и догонит? Получается, зря бежали? Может, лучше было на старых местах остаться, где предки наши испокон веков жили? Многие старики так и сделали, отказались с нами новое место искать, вслед плевались.

Рад невесело усмехнулся:

– И где теперь те старики?

– Умерли. И их злая смерть не пощадила… О! – Истр вскинул голову. – Лошадь заржала. Видать, Хильда-госпожа с реки едет… больше некому, наши-то все – на полях.

Откровенно говоря, Рад не слышал никакого ржания, но все же доверял брату – раз тот сказал, значит, так оно и есть. Истр все ж моложе, да и вообще – местный.

И в самом деле, минут через пять на дорожке, что вела к воротам селения, показалась всадница в белом плаще – Хильда. Стянутые серебряным обручем волосы ее сверкали на солнышке белым золотом, голубые, широко распахнутые глаза сияли, видно было, что довольна чем-то княгинюшка, видать, неплохой улов.

Ну, конечно, спешившись, не преминула похвастаться супруга:

– Рыбы-то запромыслила немало. Язи, голавли, форель. Челядинке отдала, Раздане.

Раздана-челядинка – дебелая девица с круглым, густо усыпанным веснушками лицом и толстой рыжей косой – с недавних пор сделалась личной служанкой княгини, как бы сказали чуть позже – сенной девкою. Сильная, крепкая, преданная и очень добрая. А уж хозяйка… Повезет кому-то из смердов с супругой!

– Говоришь, рыбы немеряно? – встрепенулся Истр. – А где ты, госпожа-сестрица, ловила-то?

– На Светлой, где же еще-то? Покуда добралась, лошадь до пота загнала.

– Это у излучины, что ль?

– Нет, куда ближе. Где сосна на круче.

– Сторожа там наша стоит?

– Стоит… сидят, в кости играют.

– Ах, они змеи! Ладно, – княжич бросился отвязывать коня. – Сейчас погляжу… как они там.

– Уду не забудь, – со смехом крикнул князь вслед ускакавшему братцу. – Тоже еще, проверяльщик.

Оглянувшись вокруг, Хильда погладила мужа по волосам и вошла в шатер. Небрежно скинув плащ на кошму, выглянула, позвала тихонечко:

– Милый… Иди – что скажу!

– И что же такое? Очень интересно.

Уже предчувствуя, чем все дело закончится, молодой человек, опустившись на колени, вполз в шатер. Привстав, княгиня запахнула полог, устроив приятный полумрак… ко многому зовущий, томный.

Уселась сверху муженьку на спину, засмеялась:

– А ну, поехали-ка, лошадка! Н-но!

– И куда ж тебя везти госпожа?

– Ты ж сам знаешь.

– И все ж таки?

– А вот – на кошму, на ложе.

Рад ее туда и свалил – на кошму, как просила – обнял, погладил по волосам, поискал губами губы… Юная красавица подалась навстречу, обдавая пылким жаром любви, губы молодых людей наконец встретились и… словно искра пролетела! Взорвалась, ударила обоих, да так, что никто из супругов уже больше ничего не помнил и ничего уже не хотел, кроме… Кроме того, ради чего они и были сейчас здесь. Ради жарких объятий, поцелуев, бурных, будоражащих кровь, ласк. Радомир снял с жены тунику, лаская гибкое юное тело, такое податливое и, вместе с тем, упругое. Нежно, ласково прикоснулся к набухшей желанием груди, погладил, поцеловал, обнял, чувствуя, что улетает куда-то к Сатурну.

Он взял ее нежно и властно, красавица не противилась, ибо именно того и хотела, в чем не было никаких сомнений.

Жаркие губы, шелковистая кожа, упругая мягкость груди… И стон… стон… сто-о-он…

И мысли, упавшие в опрокинувшееся вниз небо.

– Знаешь, милая… Я никогда не брошу тебя, никогда.

– Знаю.

– И никогда больше не позову… туда… Наш дом – здесь!

– Все верно, – Хильда потерлась о плечо супруга щекою. – А ты становишься Цезарем, о, венценосный супруг мой!

Князь нежно погладил жену по спине:

– Цезарем – может быть. Но венценосным? У меня и венца-то нет… разве что тот, бургундский.

– Который нужно вернуть, – тревожным шепотом добавила Хильда. – Знаешь, милый, на этот раз я поеду с тобой.

Рад дернул шеей:

– Что? Со мной. Но это же невозможно!

– Все возможно. Разве я не была тебе верной спутницей во всех наших странствиях? Разве хоть раз подвела тебя в иных – очень странных – землях? Даже самобеглых повозок не испугалась.

– Ты самая смелая, любовь моя! – искренне отозвался молодой человек.

Хильда улыбнулась, вовсе не мягко, а с неким вызовом:

– Да, так. И, поверь, пригожусь тебе во всех скитаниях. Вместе мы сей венец взяли, вместе и вернем. Особого счастья он нам не принес… разве что от болезни избавил.

– Вот именно!

– Зато вызвал новую – страшную черную смерть! Я догадываюсь – почему.

– И почему же? – приподнялся на локте князь.

– Это наговор Брунгильды – древней бургундской колдуньи, про которую я слышала еще в далеком детстве. О, она была очень коварной и хитрой!

Рад прищурился:

– Как говорил старши… один уважаемый мной человек – на каждую хитрую жо… Ой… Короче – на каждый злой наговор найдется и добрый.

– О, супруг мой, это ты очень верно сказал! Без меня тебе не справиться с наговором, а я… я все-таки наполовину бургундка, тем более – из благородных людей. Пустимся в дорогу вместе, вместе и дальний путь короток, как зимний день.

Молодой человек ничего не ответил – да ему и нечего было сказать! Уж супругу свою, упрямицу, он успел узнать хорошо… более чем! Ежели уж втемяшилось ей в голову что – так и сделает, своего добьется, не мытьем, так катаньем. Не возьмешь собой – поедет сзади.

Нет уж, пусть лучше на глазах, под присмотром. С другой стороны, и правда – короток будет путь, с такой-то красавицей, тем более – любимой.

Хильда, привстав, достала из стоявшего тут же, в княжеском шатре, сундука древнюю корону бургундов. Ничего особенно выдающегося – венец, как венец – золотой, стилизованный под венок римских триумфаторов. Работа, конечно, тонкая – варвары славились своим ювелирным искусством, значит, не такие уж были и варвары. Тончайшая золотая напайка – перегородками, меж ними – разноцветная эмаль изумительных по чистоте цветов – густо-синяя, небесно-голубая, изумрудная, желтая, красная. Жемчуг, драгоценные камни. Не граненые – гранить в те времена еще не умели, но все же – ценности необычайной.

Радомир хмыкнул: здесь, в этих глухих местах, куда большую ценность представлял хороший меч или хотя бы каравай заварного хлеба. Мягкий, душистый, с тонкой хрустящей корочкою. Ум-м…

– Ты чего слюни глотаешь? – осторожно положив венец обратно в сундук, Хильда закрыла крышку и посмотрела на мужа. – Есть хочешь уже? Так давай, поснидаем. Сейчас, я Раздану кликну…

– Подожди, – натянув тунику, князь поспешно обулся, словно бы вспомнив вдруг что-то важное. – Меня ведь ждать должны верные люди. С докладом пришли.

Красавица повела плечом:

– Это близнецы, что ли?

– Ну, – Рад почему-то замялся, не очень-то хотелось выказывать перед супругой свое доверие к столь сопленосому люду. – Они, да. А что? Ты их по пути видела?

– Видела… Ну-ка, помоги фибулу застегнуть… Застегнуть, я сказала, а не шею мне целовать… Да пусти же – щекотно! Не по пути видела, здесь уже.

– Здесь?

– У колодца близнецы ошивались, видать, к тебе навострились, да, меня увидев, раздумали, обождать решили. Вели – кликнут.

– Сам до колодца дойду, – откинув полог, Радомир посмотрел в небо. – Заодно прогуляюсь – денекто эвон какой славный!

Глаза слепило яркое, но уже по-осеннему нежаркое солнышко, путалось средь желтевшей местами листвы, в березовых прядях. За березками, у колодца, улегшись на траву, терпеливо дожидались парни – Линь с Горшенею. Не просто так лежали, посматривали – не освободился ли князь, не покажется ли из шатра? Вот – увидели, показался.

Разом вскочив на ноги, близнецы помчались навстречу, шагов за десять перешли на спокойный шаг, а вот уже застыли почтительно, поклонились:

– К тебе, княже.

– Ну, доложите, – Рад уселся на ошкуренное бревно. – Слушаю вас внимательно.

Ничего страшного юные соглядатаи, как раз вернувшиеся с болота, слава богу, не сообщили. Никто из людей Гоеслава на здоровье не жаловался, все ходили бодрыми, а недавно вот, третьего дня, удачную охоту сладили. С охоты этой близнецы – как и обговорено было – кабанью голову привезли, окорок да тетерок без меры. Что и говорить, в дальних-то лесах дичь водилась. Не то, что здесь.

– Ну, и хорошо, что все там славно, – задумчиво покивал князь. Потом осмотрел близнецов внимательно, словно военкоматовский врач – призывников-новобранцев: – А сами-то вы как, отроки? Голова ль не болит, не кружится? Бессонницы да болей мышечных нет ли?

Близнята переглянулись, глазенками светлыми – не поймешь, серыми иль голубыми – разом хлопнули:

– Не, княже, ничего у нас не болит, все, слава Сварогу.

– Ну и ладненько. Болотник Борич, на княжну нашу похожий, а пуще того – сотоварищ его малой – тоже здоровы?

– Так мы б, князь, ежели что, сказали бы, знамо дело.

– Ладно. У излучины ничего этакого необычного не заметили? – так, между прочим, поинтересовался Рад.

Близнецы снова переглянулись, да так, что князь тут же что-то заподозрил, с чего это они промеж собой в гляделки играют? Наверное, наказ за сторожей болотной следить не выполнили, забыли.

– Не, господине наш, княже, не забыли, как можно? Просто… не знаем, как и сказать… да и говорить ли? Кой-что показалось… проверить бы надоть.

– Давайте, докладывайте! – всплеснул руками князь. – А насчет проверки – есть кому за вас думать. Что там вам показалось-то?

– Не нам – Горшене, вот – ему, – один из близнецов показал на другого. – Гунны ему у реки показались.

Услыхав про гуннов, Радомир сразу же насторожился – не хватало еще здесь этих разносчиков заразы! Грязных, немытых… Впрочем, большинство тех, кто именовал себя «гуннами», вовсе таковыми не были, являясь в большинстве своем германцами, словенами и даже греками. Просто, раз служили Аттиле-рэксу, так и звались – «гунны». Истинных-то, этнических, гуннов не так уж и много было. А вот они-то после смерти вождя и возвращались в свои степи! И несли с собой черную смерть. Из Европы – в Азию. Впрочем, первая волна уже должна бы пройти, укатиться далеко на восток, к Уралу. А вот вторая – от грызунов и прочих – снова должна вот-вот накатить… Ее бы пережить.

– Гунны, говорите?

– Горшеня так говорит, княже. Я-то сам сомневаюсь…

– Так, где ты, Горшеня, их видел? Отрок шмыгнул носом:

– Не их самих, господине – следы конские. Линь пока со сторожею говорил, язм по бережку прошелся – вроде б как рыбки запромыслить малость. А сам-то глазами – зырк, зырк! Как ты наказывал, княже.

– Молодец, – похвалил Рад. – Ну, давай, давай, рассказывай дальше.

– Так вот, – ободренный похвалою, продолжил Горшеня. – У берега, за излучиной – следы копыт у водопоя.

– И только-то? С чего ты взял, что это именно гунны?

– Коней больно уж много, князь. У одних копыта в песок больше вдавлены, у других – меньше. Одни, значит, под всадниками кони, другие – пусты, заводные. У кого еще столько лошадей есть? Знамо – у гуннов.

Молодой человек уважительно взглянул на подростка – вот ведь, следопыт, все заприметил:

– И давно там эти гунны были?

– День, два назад, – уверенно отозвался Горшеня.

– А сторожа болотная о них докладывала?

Близнецы разом пожали плечами и так же разом – хором – ответили:

– Нет, господине.

Нет… Вот как, значит… значит… и что это значит-то? А то, что рыжебородый Гоемысл что-то себе на уме держит, с пришлыми гуннами какие-то шашни ведет… хорошо бы узнать – какие? И гуннов получше высмотреть – сколько их, куда податься решили? И – самое главное – нет ли средь них больных?

Радомир снова ощутил на своих плечах тяжкий груз ответственности за свой народ, свой род, свое племя.

Именно так – за своих! Все эти люди – братец Истр, близнецы, все-все – были для него родными в самом первичном значении этого слова – родичами. И он, князь, должен был сделать для них все, именно к этому призывало некое внутреннее естество – то ли воля давно погибшего древнего богатыря, чье имя носил князь, то ли просто – зов крови. Все жители поселка – это был его народ, и молодой человек понимал, что другого – не будет. И от осознания этого как-то все меньше тянуло назад – туда, в начало двадцать первого века… Нет, все равно, тянуло, конечно… но уже куда меньше, нежели прежде. Может быть, потому что зов этот уравновесился зовом другим – все тем же зовом крови.

К концу сентября все полевые работы в поселке были наконец-то закончены. Хлеба сжаты и сметены в снопы, частью уже и высушены, обмолочены, морковь, репа, капуста, ожидая своего часа, наливались силой, нагуливал жирок на вольных выпасах скот, а в солодовнях поспевал ячменный солод. Все ждали праздника, ну а какой же праздник без пива?

Выстроили и частокол, сколотили ворота, осталось лишь углубить ров – ну да за этим дело не стало, работой сей можно было и в дождик, в ненастье, заняться, ништо. Вот покрыть крыши изб-полуземлянок торопились – успели, слава богам, повезло с погодой, сентябрь отстоял ведреный, теплый, а вот теперь, краснея кленовыми листьями, серебрясь поволокой летящих на ветру паутинок, приходил октябрь – месяц сытый, довольный, праздничный.

В начале октября и праздник – матери сырой земле поклониться, поблагодарить за урожай да засеять озимыми новое, только что распаханное поле. Пусть небольшое, да зато – первое. Еще по весне лес подсекли, без соков оставили, теперь вот – сожгли, пни выкорчевали, распахали, проборонили бороной-суковаткой. Великое дело – одной семье такое век не под силу, только общине – верви. Колхозу – как выражался про себя Радомир.

Всем «колхозом» и управились, распахали – теперь посеять только. Не просто так бросить семена в землю – был во всем этом таинственный сакральный смысл. Молодые пары и люди уже женатые, да и просто – юноши и девушки – совокуплялись на пару, перед посевом, чтобы дали боги матери-земле плодородную силу. Чтоб родило новое поле, чтоб дало урожай, чтоб ушел за горы, за моря голод.

По весне то же самое делали – на яровые – в честь Ярилы-бога тогда был праздник – ярилки, ну, а этот вот, осенний, по-разному назывался. Кто-то Семаргловым днем – древнее божество плодородия Семаргл считался охранителем побегов и злаков, кто-то называл Мокошицами – от страшненькой Мокоши-богини, так же как и Семаргл, дающей земле плодородие. Однако ж не только урожаю покровительствовала Мокошь, но и смерти. Богиня сыра земля – всяк в нее уходил, всякий мертвый. Уходил, чтобы возродиться вновь, как древний герой Радомир возродился много лет спустя в теле нынешнего молодого князя.

Для праздника принарядились всяк как мог. Чистые рубахи надели, в баньке вымылись, девушки в волосы разноцветные ленты вплели. Так и вышли на поле… Первым – князь со своей супругою, остальные почтительно остановились на краю, на меже, у самого леса.

Рад тоже остановился – как-то непривычно все было: расстеленное прямо на пашне полотно, разбросанное тут и там – чуть ли не копнами – мягкое сено. И сотни глаз – совсем рядом. Нет, в открытую-то, конечно, никто не смотрел, но по кустам жались, выглядывали – интересно было, а как там, у князя с княгинею? Хорошо ли стараются те во благо рода? Будет ли плодородной земля? Честно говоря, Рад чувствовал себя не в своей тарелке: как-то не мог вот так, на глазах…

А Хильда – ничего, видать, и у готов похожие обычаи имелись. Сбросив на копну белый плащ, расстегнула пояс, лукаво посматривая на мужа:

– Ну, что, помочь тебе раздеться, милый? Рад с неожиданным смущением хмыкнул:

– Да уж как-нибудь сам…

– Тогда мне помоги, – улыбаясь, юная красавица задрала подол…

Князь наклонился, ухватил двумя пальцами тунику, осторожно стянул… Разделся и сам… так они и встали друг против друга – нагими. Правда, под тусклым осенним солнышком молодые люди стояли недолго – живо кинулись друг другу в объятия, упали на сено, на брошенный плащ…

Так вот, на поле, у всех на виду, целовали, любили друг друга до жара, до звона в ушах, до сладостных громких стонов, уносящихся ввысь, к журавлиным стаям. Любили без стеснения – некого было стесняться, да и незачем – все понимали – князь и супруга его делают очень важное для будущего урожая дело.

Наконец, утомленные, отпустили друг друга, немного полежали, глядя на медленно плывущие в голубых небесах облака. Встали… оделись…

И тут же на поле бросились остальные – юноши и девушки сбрасывали на ходу одежду, хохотали, предаваясь важному обряду любви.

Улыбаясь, Хильда подошла к лошади:

– Поеду в селение, прослежу, как готовится пир. Князь махнул рукой:

– Да ну, милая – и без тебя приготовят.

– Сам знаешь – без хозяйского глазу – никак!

– Упрямица ты моя голубоглазая… Не обижайся. Уж, что есть – то есть. Я с тобой поеду! – Нет! – жестко отозвалась юная княгиня. – Ты – князь! Ты должен быть сейчас среди людей. Обязан!

Рад пожал плечами – обязан, так обязан – женушке лучше знать, она ведь из этой эпохи, а он… он, уже и не поймешь, из какой, и там и сям – приблуда.

Помахав на прощанье супруге, князь, обходя тут и там занимавшихся любовью молодых людей, направился на опушку… тоже уже занятую. Да где хоть от стонов сладострастных спастись-то?

Усмехнувшись, князь спокойно перешагнул сплетенных парня и девушку. Самозабвенно занятые своим делом, те не обратили на идущего никакого внимания, а вот сам Радомир все же узнал в парне того самого болотника с локонами – Борича. Все правильно – сплочать надо народ, вот и позвали людей с острова. Тем более, эпидемиологическая обстановка там оказалась в полнейшей норме – Рад никогда не забывал ее мониторить через близнецов. Что ж, пусть молодежь радуется, пусть любит, тем более – дело-то важное: плодородия землицы-матери ради, ради жизни всей. Интересно, много ль с болота пришло? И как бы их невзначай расспросить насчет гуннов? Снова близнецов подключить… а они не здесь, случаем? Не должны бы – рано. Хотя – почему же рано? По здешним понятиям – в самый раз.

Нет, если уж кого и подключать – так лучше девушек, зря князь об этом не подумал раньше, из женщин-то самые лучшие агенты и получаются, если шпионским романам верить. Мата Хари и прочие. Впрочем, Мата Хари, кажется, кончила плохо – расстреляли.

– Господине… – Из-за кустов вышло юное создание, абсолютно нагое, с упругой грудью, золотистыми, рассыпающимися по сахарно-белым плечам, локонами и большими чудно-зелеными глазищами. – Сегодня праздник, господине… И я – на радость богам…

Обняв князя за плечи, прелестная нагая нимфа принялась крепко целовать его в губы, а потом, чуть прикрыв глаза, прошептала:

– Возьми меня, возьми…

В вопросах морали Радомир был стойкий оловянный солдатик… но все же, недостаточно стойким, чтобы отказать этому колдовскому созданию, русалке, зеленоглазой навии. Не следовало отказывать, тем более сейчас, при всем честном народе, не только нимфу обидишь – богов, а боги мстительны и обиды прощать не склонны.

Ах, какие у нее были руки… какие нежные… как они щекотали кожу… конечно, не так, как руки Хильды, но… но… но…

Не в силах более сдерживаться, молодой человек подхватил прелестницу на руки и, положив на траву, повалился сверху, не чувствуя уже ни стыда, ни запоздалого раскаяния. Да и чего было стыдиться-то? Этих зовущих розовых губ, открывающих ровные жемчужно-белые зубки? Стройных и крепких бедер? Солнечнозолотого водопада волос? Мягкого животика с темною ямочкою пупка?

Как и все здесь, князь просто отдался внезапно вспыхнувшей страсти, отдался истово и беззаветно, совершенно ни о чем уже не думая и ни о чем не тревожась. Только эти глаза – сияющие изумруды, это дыхание, эта светлая кожа… волосы… Ах!

– Тебе понравилось, милый? А вот этого Радомир, честно говоря, не ожидал! Обернулся, все еще сжимая в объятиях прелестницу:

– Хильда? Ты же…

– Есть важные новости, – как ни в чем не бывало, юная княгиня присела рядом на траву и, хлопнув прелестницу ладонью по бедру, бросила: – Гостослава, оставь нас.

Девушка, похоже, ничуточки не удивилась. Покорно поднялась, улыбнулась князю. Потом перевела взгляд на Хильду, вовсе не выглядевшую разъяренной от ревности женщиной:

– Так я пойду, госпожа?

– Иди, иди, Гостослава. Еще увидимся.

Девчонка ушла, растаяла за малиновыми кустами, за красно-желтыми кленами… словно неуловимая лесная нимфа.

Радомир растерянно моргнул:

– Ты что же, ее знаешь?

– Конечно, знаю, милый, – обняв князя, супруга поцеловала его в губы. – Конечно. Я ее для тебя и выбрала, подослала.

– Ты?!

– Конечно. Гостослава – славная и красивая девушка, а ты – князь, конунг. А у всякого достойного и славного конунга должно быть много жен, так уж заведено исстари.

Молодой человек отпрянул – слишком уж все это было как-то странно:

– Но я люблю только тебя!

– Я это знаю, милый. Но ты князь!

– Я христианин. И ты, между прочим – тоже.

– Да, так, – Хильда вдруг нахмурилась. – Мы сейчас не о том говорим, о, муж мой. Есть вещи куда важнее – за тем я сейчас и пришла, извини, ежели помешала.

– Что? – одеваясь, воскликнул князь. – Что же такое случилось?

Юная княгиня тотчас же приложила палец к губам:

– Не кричи, тс-с… Корона исчезла!

– Что?!

– Венец бургундов кто-то похитил, унес.