ВСПОМИНАЯ САРУ
ГЛАВА 24

Фрэнсиса Джоуну похоронили в пятницу, первый день весны.

Завещание бывшего священника предусматривало проведение закрытой поминальной службы — и никаких репортеров. Все мероприятие было вверено попечению отца Джека Коннелли. Сей уважаемый и любимый многими служитель церкви пользовался большим авторитетом в общине. Он сумел убедить полицию, большинство и которой составляли именно католики, что отныне Господь сам будет судить Джоуну, а они должны уважить последнюю волю усопшего.

Впрочем, чего отец Джек предотвратить не смог, так это утечки информации. Кто-то шепнул словечко репортерам, и они разбили лагерь прямо перед церковью.

Передние двери храма Святого Стефана распахнулись, и четверо молодых людей из похоронного бюро МакГилла-Флэттери вышли на ступени, неся на руках гроб. Они явно нe ожидали увидеть такое количество любопытных. Засверкали вспышки, защелкали затворы фотоаппаратов. Вступил в дело наряд полиции, расчищая дорогу для катафалка.

Майк устроился на пассажирском сиденье патрульного автомобиля Тугодума Эда, припаркованного на другой стороне улицы. Через очки он внимательно вглядывался в толпу, насчитывающую сотню с чем-то человек.

— На кладбище будет то же самое, — проворчал Тугодум Эд. — Или еще хуже.

Майк не ответил. Он просто сидел и смотрел в окно, чувствуя, как медленно тает тонкая, отделяющая его от остального мира стена.

Тугодум Эд завел мотор патрульной машины и отъехал от тротуара.

— Мы имеем право не пустить репортеров на кладбище, но не можем запретить им выставить камеры над оградой. А на Эвергрин они прямо-таки встали табором. Представляешь, они залезли на крыши фургонов, чтобы лучше видеть процедуру похорон. Ты говорил, что не хочешь, чтобы твоя физиономия мелькала на экранах телевизоров. Но если ты пойдешь туда, то увидишь себя в ближайшем выпуске новостей на всех каналах.

Движение в деловой части города было слабым. Выехав на Паркер-стрит, они поднялись на крутой холм. Проезжая по Эвергрин, длинной улице, застроенной типовыми домами для тех, кто навсегда потерял надежду обрести работу и собственную крышу над головой, Майк увидел, что на ступеньках нескольких домов столпились жители с опухшими от сна и беспробудного пьянства лицами. Дрожащими руками они прикуривали сигареты и пили кофе, наблюдая, как репортеры прихорашиваются, прежде чем предстать перед объективами телекамер. Вдоль тротуара вереницей выстроились фургоны, нацелив в небо тарелки спутниковых антенн.

— Если ты идешь туда, чтобы повидаться с отцом Джеком, — сказал Тугодум Эд, — я могу развернуться и отвезти тебя к нему домой. Если хочешь, могу подождать здесь, с тобой, пока он не выйдет с кладбища.

Тугодум Эд предлагал достойный выход из положения. Ему и впрямь не было никакого смысла светиться в этом деле — во всяком случае, разумную и уважительную причину Майк назвать не мог, хотя и пытался. Его спрашивали об этом и Тугодум Эд, и Билл, но Майк лишь разводил руками, будучи не в силах объяснить ни им, ни себе желание непременно присутствовать на похоронах. Но что-го внутри толкало его на этот шаг, какое-то необъяснимое стремление оказаться на кладбище в тот момент, когда Джоуну будут опускать в могилу. Быть может, эта внезапная тяга имела какое-то отношение к прежним снам о Саре и к новым тоже — тем, в которых Джоуна уже лежал на холодном стальном столе в прозекторской, а его последние слова так и замерли у него на языке. Майк буквально слышал их. Боже, они были здесь, совсем рядом, их оставалось только взять и понять! Но никому не было до этого дела. Джоуне начали зашивать рот, и Майк кричал, что этого нельзя делать, но его никто не слушал.

Майка не покидало ощущение, что эти сны были сигналом, что он должен продолжать борьбу. Хотя не исключено, им руководило стремление наказать себя. В конце концов, именно он привел в действие жернова судьбы.

Тугодум Эд посмотрел налево, на Хэнкок. У входа стояли два патрульных автомобиля. Он опустил стекло, помахал рукой, и патрульный открыл ворота. Они въехали на кладбище, и, когда Тугодум Эд прижался к обочине, прямо впереди, на вершине холма, Майк увидел клочок земли, на котором должны были вот-вот похоронить Джоуну. Он вдруг испытал приступ страха, который, словно раскаленная игла, пронзил его защитную оболочку.

— Я знаю, что ты близок с отцом Джеком. Был близок, во всяком случае, — начал Тугодум Эд. — Поэтому я не думаю, что он станет возражать против твоего присутствия здесь. Но если он попросит тебя уйти, мы должны будем уважить его просьбу.

Майк кивнул и вылез из машины. Солнце ласково светило ему в лицо, пока он поднимался по склону с сырой травой, направляясь к тому, что издалека казалось сараем для инструментов. Рядом росла кучка деревьев, которые по каким-то причинам еще не спилили.

Дойдя до вершины, Майк обогнул дерево и увидел хитроумный механизм, которому предстояло опустить гроб с телом Джоуны к месту его последнего упокоения. Здесь не было деревьев и, соответственно, на тень тоже рассчитывать не приходилось. Прямо перед ним зияла разверстая яма, вызывавшая в душе какое-то смутное беспокойство.

Через несколько минут на кладбище въехали катафалк и лимузин. Примерно с полдюжины полицейских в синей форме перекрыли движение, чтобы дать им проехать невозбранно. Мгновением позже катафалк и лимузин замерли у обочины. Из машин вылезли молодые сотрудники похоронного бюро и понесли гроб с телом Джоуны вверх по склону. Отец Джек, облаченный в ризу священника, шел следом.

Носильщики опустили гроб с телом Джоуны на поддон механизма и отступили. Майк смахнул пот со лба рукавом спортивного свитера.

Отец Джек раскрыл Библию.

— Давайте помолимся.

— Майкл…

Джесс смотрит на него широко распахнутыми от полночного ужаса глазами, в которых нет и следа сна, и он сразу понимает, что с малышкой что-то не так. Шла уже двадцать вторая неделя беременности, они собирались назвать свою еще не рожденную дочку Сарой, и вот теперь с ней что-то случилось.

Ключи и бумажник лежат на прикроватной тумбочке, чтобы не тратить время на их поиски среди ночи. Он хватает их и садится на кровати.

— Все в порядке, Майкл. Дай мне руку.

Он повинуется, и она прижимает его ладонь к своему животу.

Толкается. Малышка толкается.

— Ты чувствуешь ее?

Еще бы. Сара толкалась как заведенная. Джесс ложится на спину, и он расслабляется, придвигаясь поближе к жене. Он не убирает руку от ее живота, не желая расставаться с ощу-щением жизни, зарождающейся в ней. Подари мне ее, Господи, подари, и я больше не буду просить тебя ни о чем!

Скрежещут шестерни, и Майк видит, как гроб опускается и землю.

Джоуна лежит на столе в морге, стараясь освободить слова, которые не идут с его языка.

Только Господу известна вся правда.

Скрежет шестеренок смолкает.

Гроб лежит в могиле и ждет, чтобы его похоронили.

— Аминь, — провозглашает отец Джек и закрывает Библию.

Майк впивается ногтями в кору дерева, чтобы не закричать.

Майк меряет шагами лужайку рядом с патрульной машиной, пытаясь избавиться от нервного напряжения, от которого подгибаются ноги. Его сотовый телефон завибрировал вот уже в третий раз за последние две минуты. Он взглянул на экран. Там значилось: «Номер не определен».

Наверное, кто-то из репортеров. Майк закрыл телефон, вернул его на место и увидел, что к нему направляется отец Джек.

Священник подошел и остановился рядом.

— Мне очень жаль, Майкл.

— А он не… ну, вы понимаете…

Отец Джек опустил голову и принялся сосредоточенно изучать носки своих ботинок.

Вновь завибрировал сотовый телефон Майка. Он достал п о из заднего кармана и взглянул на экран. Звонил Билл. Майк ответил.

— Мне только что звонила Джесс, — сообщил Билл. — Она пытается дозвониться тебе на сотовый, но говорит, что у нее ничего не получается.

Вот что означала эта надпись «Номер не определен» — п о были звонки от Джесс.

— Спасибо, — ответил Майк и отключился.

Отец Джек поднял голову и теперь смотрел прямо ему в лицо.

— Фрэнсис был ожесточившимся человеком. Ожесточившимся и очень злым. Он отрекся от людей. — Отец Джек покачал головой и вздохнул. — Я пытался…

У Майка перехватило дыхание. В горле образовался комок, который ему никак не удавалось проглотить.

— Мне очень жаль, — сказал отец Джек.

Ладно, ничего не поделаешь. Значит, отцу Джеку ничего не известно. Но оставались еще Меррик и сестра Рассел, с которыми можно было поговорить. Кто-то из них должен знать. Надежда умирает последней.

Вновь зазвонил телефон Майка.

— Майкл?

Это была Джесс, и в ее взволнованном голосе звучали знакомые панические нотки.

— Я тебя плохо слышу.

— Я звоню из Франции. — Она говорила торопливо, проглатывая слова, словно задыхалась после быстрого бега. — Я только что узнала обо всем. Я была на ферме, там нет телевизора и… В общем, это не имеет значения. Я только что заказала билет на самолет и буду дома завтра после обеда. С тобой все в порядке? Ты где?

Взгляд Майка метнулся на вершину холма и уперся в надгробный камень на могиле Джоуны.

Я так больше не могу, Билл. Я устал жить с закрытой морской раковиной. Я устал жить с женщиной, которая панически боится жизни и которая превратила меня в пленника в моем собственном доме. Я устал сражаться за простые вещи — например, за то, чтобы отвести свою шестилетнюю дочь покататься на санках с горы. Я устал и не хочу жить так дальше.

Это были слова, которые он, как молитву, мысленно произнес в тот вечер на Холме.

— Майкл! Ты меня слышишь?

— Я стою у могилы Джоуны, — отозвался он.

— Что? Почему? Зачем ты туда пошел?

Ему хотелось заплакать и закричать одновременно. Он хотел избавиться от этих чувств, загнать их вглубь и отвести взгляд от могилы. Хотел и не мог.

— Перестань мучить себя. Сколько раз я должна повторять это тебе? Помнишь тот случай в гастрономе? Сара была со мной, и я отвернулась буквально на секунду, но она исчезла. Продавцы перевернули весь магазин, а пять минут спустя я нашла ее на улице. Сара разговаривала с какой-то женщиной, которая показалась ей матерью ее подружки, и она пошла за ней к выходу…

— Ты не понимаешь…

— Чего я не понимаю? — В голосе Джесс явственно прозвучали слезы. — Пожалуйста, не прогоняй меня. Я хочу помочь.

«В ту ночь на Холме я разрешил Саре подняться наверх самой, потому что был зол на тебя. В ту ночь я молился о том, чтобы найти выход, и в кои-то веки Господь услышал меня».

— Поговори со мной, Майкл. Не прогоняй меня. Не сейчас.

Майк открыл было рот, чтобы заговорить, но с губ его сорвался лишь стон. Чувство вины, гнев, любовь, которую он по-прежнему питал к дочери и прошлой жизни, все, что он носил в себе целых пять лет, с рыданиями хлынуло наружу, и он захлебнулся слезами.