Вряд ли смогу описать свое состояние после этой душераздирающей сцены. Она была фантастична, ужасна и вместе с тем вызывала жалость к безумному старику. Хотя продавец из бакалеи предупреждал меня, действительность превзошла все мои ожидания. История производила впечатление ребяческой, но серьезность, с какой Зедок говорил, и его неподдельный ужас не могли не передаться. Во мне нарастало беспокойство, а если учесть изначальную мою неприязнь к городу и смутное ощущение нависшей над ним опасности, то немудрено, что меня тянуло поскорее его покинуть.

Я решил, что позже поломаю голову над этой аллегорией и постараюсь извлечь из нее рациональное зерно, сейчас же лучше выбросить ее из головы. Время неслось с угрожающей быстротой – часы показывали пятнадцать минут восьмого, а аркхемский автобус в восемь часов отходил с Городской площади. Стараясь перевести мысли в более практическое русло, я быстро шел пустынными улицами мимо покосившихся домов с завалившимися крышами, торопясь как можно скорее добраться до гостиницы, забрать оставленный там чемодан и сесть в автобус.

Хотя вечернее солнце проливало мир и покой на старинные кровли с осевшими трубами, наделяя их таинственной прелестью, я все же поминутно с опаской оглядывался. Мне не терпелось вырваться из зловонной и пугающей атмосферы Иннсмута. Жаль, что не было выбора. Предпочел бы ехать на чем угодно, только не садиться в автобус, который вел Сарджент – шофер со зловещей наружностью. Рассчитав, что на всю дорогу мне потребуется не более получаса, я позволял себе изредка бросить взгляд на дома с интересной архитектурой.

Желая добраться до площади новым путем, я выбрал на плане тот, что шел через Марш-стрит. Неподалеку от поворота на Фолл-стрит стали попадаться небольшие группки шушукающихся горожан, а выйдя наконец на площадь, я увидел, что вся праздношатающаяся публика околачивается около дверей «Джилмен-Хаус». Когда я вышел с багажом из гостиницы, мне показалось, что все они настороженно смотрят на меня своими выпученными, водянистыми, немигающими глазами. Как мне хотелось, чтобы никто из них не оказался моим соседом в автобусе!

Еще не было восьми часов, когда послышалось характерное громыхание и появился автобус с тремя пассажирами. Неприятный на вид мужчина, один из шатающихся у гостиницы, что-то тихо сказал шоферу. Сарджент, взвалив на плечо мешок с почтой и держа в руках пачку газет, вошел в гостиницу. Пассажирами оказалась все та же троица, прибывшая в Ньюберипорт утром. Они неуклюже выбрались из автобуса, обменялись с мужчиной, разговаривавшим с водителем, несколькими репликами на странном гортанном языке. Могу поклясться, то был не английский. Войдя в пустой салон, я сел на прежнее свое место. Но не успел толком устроиться, как вернувшийся Сарджент пробормотал своим гнусным голосом нечто, донельзя меня огорчившее. Получалось так, что мне катастрофически не повезло. Хотя автобус прибыл из Ньюберипорта с исключительной точностью, но дальше не шел: по словам шофера, барахлил мотор. На мой вопрос, есть ли надежда, что поломку удастся быстро устранить и могу ли я рассчитывать попасть в Аркхем еще сегодня, Сарджент ответил отрицательно. Нет, никаким другим транспортом туда не добраться. Он очень сожалеет, но мне придется заночевать в гостинице. Учитывая обстоятельства, с меня, возможно, возьмут неполную плату. В любом случае другого выхода нет. Ошеломленный неожиданной задержкой и раздосадованный тем, что придется провести ночь в этом угрюмом, гнилостном городе, я покинул автобус и снова вошел в гостиничный холл. Мрачный ночной портье, показавшийся мне подозрительным, сказал, что я могу занять комнату 428 на втором этаже – просторную, но без воды. Стоить это будет доллар.

Что мне оставалось делать! Расписавшись в регистрационной книге и заплатив доллар, я последовал за неразговорчивым портье, несшим мой чемодан, по скрипучей лестнице наверх, а затем по пыльным безлюдным коридорам – к моему отдаленному номеру. Это оказалась довольно унылая, бедно обставленная комната, одно окно которой выходило на грязный двор, а другое – на ряд заброшенных кирпичных домов. Вдали, за накренившимися полуразрушенными крышами, тянулось болотистое предместье. В конце коридора помещалась ванная, каких уже нигде не встретишь. В этой обитой заплесневелыми деревянными панелями комнате я разглядел при слабом освещении старую мраморную ванну, жестяной тазик и умывальник.

Было еще светло. Я спустился на площадь и огляделся, желая где-нибудь пообедать. Прохожие все так же недоброжелательно пялились на меня. Бакалея уже закрылась, и поэтому мне пришлось-таки отправиться в столь не понравившийся ресторан. Посетителей обслуживали сутулый мужчина с головой огурцом и выпученными немигающими глазами и девочка с приплюснутым носом и невероятно толстыми неловкими руками. У ресторана не было своей кухни, здесь подавали еду из консервов и пакетов, но меня это только порадовало. Быстро съев тарелку овощного супа с крекерами, я вернулся в гостиницу, купил в киоске у хмурого продавца вечернюю газету и засиженный мухами журнал и поднялся в свою мрачную комнату.

Сумерки сгущались. Я включил тусклую электрическую лампочку, висевшую над простой железной кроватью, и попытался сосредоточиться на чтении. Мне необходимо было отвлечься. Ни в коем случае, сказал я себе, не стоит сейчас думать о странностях, замеченных мною в этом старом, погибающем городе. По крайней мере до тех пор, пока я его не покину. Безумный монолог престарелого пьянчужки не сулил мне приятных сновидений. Надо было во что бы то ни стало стереть из памяти эти дикие, выцветшие, слезящиеся глаза.

Хорошо бы позабыть и рассказ некоего инспектора фабрик об этой гостинице и таинственных ночных голосах, переданный мне кассиром в Ньюберипорте. И мелькнувшее в темноте церкви лицо под тиарой, ужаснее которого я не видел в своей жизни. Не будь комната столь промозглой, было бы легче не думать обо всех этих неприятных вещах. Но пронизывающая сырость ассоциировалась у меня в мозгу с царящим в городе рыбным зловонием и поневоле вызывала мысли о смерти и разложении.

Беспокоило и отсутствие на двери задвижки. Свежие следы говорили о том, что ее сняли недавно. Видимо, она не работала, как и многое в этом ветхом здании. Нервно оглянувшись, я увидел задвижку на комоде. Несомненно, это была именно она. Следы соответствовали ее размеру. Чтобы как-то разрядиться и справиться с нахлынувшим волнением, я занялся прилаживанием ее на прежнее место. Чего только я не использовал при этом: и складной нож, и отвертку, благо оба эти предмета всегда возил с собой на кольце для ключей. Справившись с этим делом, я несколько успокоился: теперь перед сном можно было запереться. Я не очень-то полагался на прочность засова, но даже эта символическая защита действовала в такой ситуации умиротворяюще. Похожие запоры были на дверях, ведущих в две соседние комнаты, я их тоже постарался укрепить.

Я не раздевался, решив почитать, а потом лечь, сняв только пиджак, воротничок и ботинки. Достав из чемодана зажигалку, сунул ее в брюки: если проснусь в темноте, смогу взглянуть на часы. Спать, однако, все не хотелось. Помаявшись, я поймал себя на том, что постоянно прислушиваюсь к малейшему шороху, словно чего-то ожидаю. Неведомого и ужасного. Рассказ инспектора произвел, видимо, на меня более сильное впечатление, чем я думал. Попробовал было снова читать, но вскоре бросил эти бесплодные попытки.

Некоторое время спустя на лестнице и в коридоре послышался скрип, кто-то ходил, и я подумал, что, должно быть, прибыли новые постояльцы. Голосов, однако, не было слышно, да и ходили как-то чересчур осторожно, будто таясь. Это мне не понравилось, и я решил, что спать не стоит. В городе попадались подозрительные личности, несколько приезжих здесь уже пропало. Может, в гостинице убивают с целью грабежа? Но я не произвожу впечатления состоятельного человека. Или же местный люд не выносит любопытных туристов? Тогда мой очевидный интерес к городу, прогулки и листок с планом города, в который я то и дело заглядывал, могли произвести неприятное впечатление. Поразмыслив, я в конце концов решил, что у меня просто шалят нервы. Подумаешь, какой-то скрип… И все же жаль, что у меня нет при себе оружия.

Время шло. Спать не тянуло, зато навалилась усталость. Я закрыл дверь на задвижку, выключил свет и лег не раздеваясь, прямо в пиджаке и ботинках, на жесткую неровную постель. В темноте каждый звук казался зловещим, и меня одолели тревожные мысли. Зачем я только выключил свет? Но подняться и зажечь его снова недоставало сил. После некоторого затишья половицы опять заскрипели, а затем послышались звуки, в происхождении которых сомневаться не приходилось. Сбывались мои самые дурные предчувствия. Ошибки не было: кто-то осторожно и опасливо пробовал открыть ключом дверь.

Страх, испытанный мною в эти минуты, наверняка был бы еще острее, не предшествуй ему смутное ожидание опасности. Без особых на то оснований я все время находился настороже, и теперь это помогло мне. Что бы ни случилось, я ко всему был готов. И все же переход от неопределенных предчувствий к реальной угрозе оказался довольно резким. У меня сжалось сердце. Кто-то мог просто ошибиться номером, но мне это даже не приходило в голову. Убеждение, что за дверью стоит злоумышленник, крепло, я затаил дыхание и прислушался, ожидая, что будет дальше.

Вскоре тихое бряцание ключей прекратилось, а затем я услышал, как кто-то вошел в соседний номер. Опять повторилась история с ключом, теперь пытались открыть боковую дверь. Но и здесь задвижка не подвела. Пол снова заскрипел. Взломщик удалился. Через пару минут тихо щелкнул замок левого номера, на этот раз вошли туда. Подергав смежную дверь, неизвестный снова вышел в коридор. По удаляющемуся скрипу я понял, что он, миновав коридор, спустился по лестнице. Итак, взломщик понял, что я обхитрил его, и на какое-то время сдался. На какое? Мне это предстояло узнать.

План действий созрел быстро. Должно быть, подсознательно я ждал какого-то подвоха, потому и готовился к отступлению. С самого начала было ясно, что речь может идти только об отступлении – сопротивляться не имело смысла. Нужно было уносить ноги из гостиницы как можно скорее, пока цел, но ни в коем случае не через парадный вход.

Неслышно поднявшись, я зажег карманный фонарик, чтобы поскорее найти выключатель. Чемоданом придется пожертвовать, но кое-что из вещей можно с собой захватить. Однако, сколько я ни щелкал выключателем, лампочка не загоралась. Свет отключили. Против меня, судя по всему, затевается крупная акция. Как только она будет осуществляться? Пока я так стоял, держа руку на выключателе, и размышлял, этажом ниже послышался приглушенный скрип и, как мне показалось, голоса беседовавших людей. Но минуту спустя появилось сомнение: слишком уж не походили на человеческую речь эти хриплые, лающие звуки, а то и откровенное кваканье. Только теперь я осознал, что именно слышал инспектор ночью в этом ветхом и зловещем доме.

Набив карманы при свете фонарика всем необходимым, я надел шляпу и на цыпочках подкрался к окну. Меня интересовало, можно ли бежать этим путем. Против всех правил, пожарная лестница в гостинице отсутствовала. Окна номера выходили на мощенный булыжником двор. Однако справа и слева к гостинице примыкали кирпичные постройки. Можно попытаться спрыгнуть на пологую крышу одной из них, но только не из моей комнаты. Для побега придется перейти в третий от меня номер – справа или слева, и я стал лихорадочно соображать, как удачнее это проделать.

Выходить в коридор опасно, могут услышать. Мне не дадут даже ступить в нужную комнату. Может, пробраться через менее прочные смежные двери, выбив их плечом со всеми замками и задвижками? Учитывая ветхость дома и самих засовов, это вполне возможно. Но тут вставал другой вопрос: как попасть туда бесшумно? Спасти меня могла только скорость. Нужно добраться до окна раньше, чем враги сообразят, в какой комнате я нахожусь. Свою дверь, стараясь не производить лишнего шума, я припер комодом.

Понимая, что шансы на спасение ничтожны, я был готов ко всяким неожиданностям. Даже если мне удастся попасть на соседнюю крышу, это ничего не решит. Нужно еще спуститься на землю и выбраться из города. Обнадеживало лишь то, что прилегающие к гостинице строения походили на груду развалин и явно пустовали. В их крышах зияли внушительные дыры.

По плану юноши-продавца получалось, что из города проще выбраться с южной стороны, и поэтому сначала я занялся той дверью, что была обращена к югу. Она открывалась ко мне, и после тщательного обследования задвижки и замка стало ясно, что с ней придется повозиться. Этот путь к спасению отпадал, и я придвинул к южной двери кровать, чтобы обезопасить себя и с этой стороны. Вторая же дверь открывалась от меня, и хотя она тоже была закрыта и на замок, и на задвижку, я остановился на ней.

Мой план сводился к следующему. Оказавшись на крыше дома, выходящего на Пейн-стрит, и беспрепятственно спустившись вниз, я, возможно, смогу пулей промчаться через двор и выбраться через соседние дома на Вашингтон-стрит или Брейт-стрит. В худшем случае пробегу по Пейн-стрит и на первом же повороте сверну к югу, попав опять же на Вашингтон-стрит. Без этой улицы мне не обойтись: нужно срочно выбираться из центра города. Особенно следовало избегать Пейн-стрит: дежурство на пожарной вышке могло продолжаться и ночью.

Прикидывая так и эдак, я не спускал глаз с раскинувшейся внизу бесконечной и унылой череды ветхих крыш, залитых ярким полнолунием. Справа панораму прорезала река, падавшая в черную пасть ущелья, а вдоль нее лепились к берегам брошенные фабрики и железнодорожный вокзал. Отсюда в глубину заболоченной местности, усеянной сухими кочками, уходили ржавые рельсы и проселочная дорога на Раули. Слева у расширявшегося устья реки в лунном сиянии виднелась узкая дорога на Ипсвич. Столь нужное мне шоссе на Аркхем с этой стороны не просматривалось.

Я все еще размышлял, каким способом лучше всего открыть боковую дверь, да еще притом бесшумно, как снизу до моего слуха донесся какой-то шум, а затем ступени лестницы пронзительно заскрипели. Сквозь щель пробился слабый отблеск света, а пол в коридоре глухо застонал: тащили что-то тяжелое. Все это сопровождалось чем-то отдаленно похожим на человеческую речь, а скорее – бормотание. Затем раздался мощный удар в дверь.

Затаив дыхание, я замер. До следующего удара, казалось, прошла вечность. Резко и явственно усилился и без того невыносимый рыбный запах. И вот ударили снова. Затем еще и еще. С каждым разом дверь все больше поддавалась. Нужно было действовать. Открыв задвижку на боковой двери, я приготовился ее высадить. Наружная дверь оглушительно сотрясалась, так что вряд ли меня услышат. Несколько раз я с силой ударил в дверь плечом, не обращая внимания на сильную боль. Казавшиеся тонкими доски, однако, не уступали. Но я не сдавался. Снаружи тоже били почем зря.

Наконец дверь поддалась, но с таким грохотом, что его не могли не услышать в коридоре. В ту же минуту оттуда заколотили еще яростнее, а вскоре справа и слева от меня загремели ключи. Противники явно поняли, в чем дело. Рванувшись вперед, я влетел в соседний номер и мигом закрыл задвижку на двери, ведущей в коридор, еще до того, как в замок вставили ключ. Только успел я это сделать, как услышал, что вставляют ключ в наружную дверь третьей комнаты, из окна которой я собирался бежать.

У меня упало сердце. Из номера, где я очутился, побег был невозможен, я находился в ловушке.

Меня охватил ужас, вдобавок ко всему мой фонарик внезапно высветил на полу следы взломщика, пытавшегося проникнуть в мою комнату. Чудовищные, ни на что не похожие следы! Кто мог оставить их? Несмотря на полную безнадежность ситуации, я шагнул к следующей двери и толкнул ее, уже автоматически стремясь помешать вторжению из коридора.

Мне неожиданно повезло: дверь оказалась не только не заперта, но и приоткрыта. В мгновение ока я, подскочив к наружной двери, припер ее плечом и правым коленом. Это сбило с толку взломщика, а мне дало время укрепить задвижку. Получив небольшую передышку, я попытался собраться с мыслями. В наружные двери уже не барабанили. Зато за южной боковой дверью, которую держала кровать, слышалось растерянное бормотание.

Стало быть, мои враги проникли в южную комнату и теперь готовят атаку оттуда. Одновременно заскрипела наружная дверь в другой соседней комнате. Новая опасность поджидала меня!

Хотя вход в соседний номер был свободен, у меня уже недоставало времени преградить путь преследователю. Я бросился к боковой двери, запер ее на задвижку, а затем проделал то же самое с противоположной. К одной придвинул комод, к другой кровать, а к наружной – умывальник. Теперь осталось только надеяться, что таким образом я выиграю время и успею выбраться из окна на крышу дома, а оттуда – на Пейн-стрит. Но даже в этот опаснейший момент меня ужасала не столько моя почти полная беззащитность, сколько то, что преследователи не издали ни единого нормального человеческого звука, а только мерзко пыхтели, хрюкали и приглушенно, отрывисто лаяли.

Придвинув к дверям мебель, я бросился к окну и тогда же услышал громкий топот в коридоре. В южной комнате стало тихо – все побежали в примыкающую к моей с северной стороны. Враги, по-видимому, надумали сосредоточить свои усилия и выломать там тонкую боковую дверь. Я выглянул из окна. Луна ярко освещала крутой скат кровли – прыгать на него было опасно.

Все взвесив, я выбрал второе, более удобное окно, решив прыгать на скат, спускающийся во внутренний дворик, и с крыши проникнуть внутрь дома через слуховое окно. Если не подоспеет погоня, то разыщу в этом ветхом строении путь вниз и выскользну на улицу. Потом буду выбираться отсюда, петляя и прячась в подворотнях и темных дворах, пока не выйду на Вашингтон-стрит. А там уж прямо на юг – прочь из города…

Удары сотрясали смежную дверь, я видел уже, как гнутся тонкие доски. Взломщики, очевидно, использовали для тарана что-то массивное. И все-таки приставленная кровать держала дверь довольно прочно, и это давало мне некоторый шанс на спасение. Открывая окно, я заметил, что по обеим его сторонам свисают тяжелые велюровые занавеси, прикрепленные медными кольцами к карнизу. И еще увидел снаружи железку для закрепления ставен, которая вполне могла сойти за крюк. Появилась возможность избежать опасного прыжка, и я, недолго думая, сорвал шторы вместе с карнизом и всем прочим. Надев два кольца на крюк, я выбросил шторы наружу. Их тяжелые складки коснулись крыши. У меня не было сомнений, что занавеси и крюк выдержат меня. Выбираясь из окна и спускаясь по импровизированной веревочной лестнице, я надеялся, что навсегда покидаю зловещее место.

Благополучно съехав на крутую, крытую шифером крышу, я без помех добрался до слухового окошка и неслышно скользнул в него. Окно только что покинутой мною комнаты оставалось пока темным, зато вся северная часть города светилась зловещими огнями. Они горели в «Союзе Дагона», в бывшей баптистской и, наконец, в бывшей конгрегационистской церкви – той, о которой я не мог вспомнить без содрогания. Двор тоже пока оставался пуст, и я надеялся миновать его, прежде чем обнаружится, что мне удалось улизнуть. Направив луч фонарика вниз, я убедился, что никакого спуска от слухового окна нет – остается прыгать вниз. Высота, к счастью, была небольшая. Я приземлился на заставленный трухлявыми ящиками и бочками пол, взбив облако пыли.

Помещение выглядело премерзко, но у меня не было времени осматриваться. Фонарик выхватил из тьмы лестницу, и я тут же бросился к ней. Перед этим успел, правда, взглянуть на часы: было ровно два часа ночи. Ступени под ногами заскрипели, правда не так уж громко, и, миновав пролет похожего на казарму второго этажа, я оказался внизу. Там царило полное запустение – шаги мои гулко отзывались в тишине. Наконец я увидел в отдалении слабо освещенный прямоугольник – выход на Пейн-стрит. На противоположной стороне я нашел открытой дверь черного хода и, перелетев одним прыжком пять каменных ступеней, оказался на поросших травой камнях внутреннего двора.

Лунный свет не проникал сюда, но мне все же удавалось различать путь, не прибегая к фонарику. Некоторые окна гостиницы тускло светились, оттуда доносился неясный шум. Пробираясь к пустым строениям, граничащим с Вашингтон-стрит, я заметил в них несколько распахнутых дверей и вошел в тот дом, который, на мой взгляд, лучше других подходил для моих целей. Внутри было темно и пусто. Я быстро пересек помещение, но тут же убедился, что дверь на Вашингтон-стрит плотно заколочена. Решив попытать счастья в другом доме, стал ощупью пробираться назад, к черному ходу, но на пороге застыл, объятый страхом.

Из дверей гостиницы на улицу выходили одна за другой темные диковинные фигуры. Мерцали огни фонарей. Между собой эти тени обменивались какими-то жуткими квакающими звуками, каких и в помине нет в английском языке. Они беспорядочно метались то туда, то сюда. Значит, не представляли, куда я мог деться, и это открытие несколько обнадеживало. Однако страх не отпускал меня, и вот почему. Хотя я не мог разглядеть лиц, на меня производила чрезвычайно отталкивающее впечатление их шаркающая походка на полусогнутых ногах. Но особенно неприятно поразило необычное облачение одного из моих врагов, а также уже знакомая тиара, украшавшая его голову. Существа рассеялись по всему двору – мне стало совсем жутко. А что, если из этого дома нет другого выхода? Рыбное зловоние усиливалось, и у меня уже не хватало сил выносить его. На ощупь ориентируясь в потемках, я снова побрел через холл, наткнулся на какую-то дверь, открыл ее и попал в пустую комнату. Стекла в окнах здесь отсутствовали, а сами окна были полуприкрыты ставнями. Не задумываясь, я перемахнул через подоконник и, спрыгнув на тротуар, захлопнул побыстрее ставни.

Итак, я находился на Вашингтон-стрит, вокруг ни души. Ни огонька, только слабый свет луны. За спиной слышались хриплые голоса и топот, мало чем напоминающий привычное эхо человеческих шагов. Нельзя было терять ни минуты. Я представлял себе, в каком направлении следует двигаться, хорошо еще, что на улицах не горят фонари. Прекрасная все-таки привычка в этих бедных провинциях – экономить электричество! Ночью вполне можно обойтись и светом луны. С южной стороны раздались голоса, но я все же решил не уклоняться от маршрута, а в случае чего переждать опасность в подворотне одного из заброшенных домов.

Я шел быстро и бесшумно, стараясь держаться поближе к ветхим домам. Потеряв во время стремительного спуска шляпу, изрядно помятый, я не отличался теперь особой элегантностью и мог при встрече с ночным гулякой сойти в темноте за своего. Увидев на углу Бейт-стрит две шаркающие фигуры, я тут же нырнул в подворотню, переждал, а затем снова пустился в путь и вскоре вышел на открытое место, где пересекались Элиот-стрит и Вашингтон-стрит. Хотя во время прогулки по городу я сюда не заходил, но этот перекресток и раньше, когда я изучал его на плане, вызывал у меня сомнения. И не зря – здесь все оказалось залито лунным светом. Миновать его было невозможно: другие пути либо изобиловали опасностями, либо уводили далеко в сторону. Оставалось только одно: смело, не таясь, пересечь злополучное место, имитируя походку иннсмутца. И при этом надеяться, что никто из преследователей не окажется рядом.

Я не имел ни малейшего представления ни о масштабах погони, ни о ее причинах. В городе было еще довольно тихо. Возможно, известие о моем побеге пока не распространилось. Мне же следовало поскорее перейти на другую улицу, идущую в том же направлении: компания из гостиницы в конце концов должна была догадаться, куда лег мой путь.

В центре открытого пространства, залитого серебристым светом, темнел запущенный, огражденный железной изгородью скверик. К счастью, поблизости никого не было, хотя со стороны городской площади нарастал чудной гул или, точнее, рокот. Выходящая на этот же перекресток и отличавшаяся большой шириной Саут-стрит спускалась к морю, открывая взору бесконечные водные просторы. Оставалось только надеяться, что, пока я буду пересекать полосу света, меня не увидят.

Одолеть перекресток удалось благополучно. Ничто не говорило о том, что мой след обнаружен. Оглядевшись, я невольно замедлил шаг, не в силах оторвать глаз от величественно блиставшего в лунном сиянии океана. У самого горизонта смутным темным пятном вырисовывался Риф Дьявола, и при виде его я тут же вспомнил жуткие легенды, услышанные мною за последние сутки. В них эта выщербленная, неровная скала представала чуть ли не вратами самого ада – ужасным, богохульственным местом.

Неожиданно на рифе вспыхнули и замелькали огоньки. Нет, это не обман зрения, слишком ярко они горят; я вгляделся и почувствовал, как мною овладевает мистический ужас. Все тело напряглось, готовясь к паническому бегству, однако какое-то гипнотическое наваждение сковало мои члены. А тут еще на куполообразной крыше гостиницы, которая находилась теперь к северо-востоку от меня, засветились похожие огоньки, только интервалы между вспышками были иными. Ясно – это ответный сигнал.

С трудом очнувшись от странных чар, я вдруг сообразил, какой прекрасный сейчас из меня объект для обозрения, и снова зашаркал характерной походкой местного жителя. Но пока Саут-стрит, а с ней и океан были видны, я не спускал глаз с дьявольского рифа. Не понимая смысла этого обмена сигналами, я решил, что присутствую при некоем диковинном ритуале, как-то связанном с Рифом Дьявола. А может, просто компания гуляк высадилась с корабля на эту мрачную скалу. Огибая слева запущенный скверик, я продолжал всматриваться в призрачно блистающий океан, следя за таинственными огоньками, вспыхивающими, как сигнальный огонь маяка.

Тогда я и увидел то страшное зрелище, из-за которого, потеряв остатки самообладания, бросился сломя голову бежать; ноги сами несли меня по этой кошмарной пустой улице к югу, мимо темных подворотен и подозрительно распахнутых окон. Дело в том, что серебрящиеся в лунном свете воды между рифом и берегом были не пустынны. А точнее говоря, они прямо кишмя кишели некими диковинными существами, которые плыли к городу. Даже на большом расстоянии и за то краткое время, что я, пораженный, всматривался в темные очертания, мне стало ясно: эти выныривающие головы и рассекающие волны руки не имеют ничего общего с человеческой природой. Не могу сказать, в чем состояло отличие, но, клянусь, оно было.

Не пробежав и квартала, я замедлил свой сумасшедший бег, услышав слева шум и крики, говорящие, похоже, об организованной погоне. Слышался топот, гортанные звуки, а также дребезжанье автомобиля, двигающегося на юг вдоль Федеральной улицы. Нужно было срочно менять план отступления. Южный район оцеплен, значит, придется выбирать другой путь. Но какой? Я скользнул в подворотню, радуясь, что успел до погони, свернувшей на параллельную улицу, проскочить освещенный перекресток.

Но радоваться, собственно говоря, было нечему. Если погоня идет по другой улице, выходит, преследователи не знают, где я. Они просто хотят отсечь мне все пути к бегству. Стало быть, и остальные дороги, ведущие из города, взяты под контроль. Они ведь не знают, какой маршрут я предпочту! Может быть, держаться подальше от основных дорог и поискать какую-нибудь лазейку? Но что тут отыщешь! Город окружен болотами и речными протоками. От ощущения полной безнадежности, а вдобавок ко всему еще и резко усилившегося зловония у меня даже голова закружилась.

И тут я вспомнил про заброшенную железнодорожную ветку на Раули. Ведь от стоящего у горного ущелья полуразрушенного вокзала идут на северо-запад поросшие сорняками шпалы с проржавевшими рельсами. Этот путь мои враги могли упустить из виду, заросли вереска делали его почти непроходимым. Недаром я сам едва вспомнил о нем. Я видел колею из окна гостиницы и примерно представлял себе, как до нее добраться. К сожалению, начальный ее отрезок хорошо просматривался с дороги на Раули и вообще со всех высоких точек города, и я порешил, добравшись туда, ползти под прикрытием зелени. Попытка не пытка, другого пути у меня все равно нет.

В своей подворотне я еще раз при свете фонарика просмотрел полученный от молодого продавца план. Первым делом предстоит как-то пробраться к вокзалу. Изучив чертеж, я пришел к выводу, что безопаснее всего пройти вперед по направлению к Бебсон-стрит, а затем повернуть на запад и выйти на Лафайет-стрит. Там осторожно продвигаться прямо, избегая открытых и освещенных мест, вроде того перекрестка, который я так лихо пересек. Дальше мой путь пойдет, извиваясь, в северо-западном направлении: мимо Бейтс-стрит, Адамс-стрит и Бенк-стрит, окаймляющей край ущелья. А там рукой подать до заброшенного вокзала, который я видел из гостиничного окна. Решение мое начать путешествие с Бебсон-стрит, а уже затем повернуть на запад объяснялось тем, что мне хотелось, во-первых, избежать по возможности освещенных мест, а во-вторых – широких улиц вроде Саут-стрит.

Я перешел на правую сторону улицы, чтобы как можно незаметнее пробраться на Бебсон-стрит. С Федеральной улицы по-прежнему доносился шум, и, обернувшись, я увидел блики света неподалеку от подворотни, где только что прятался. Стремясь как можно скорее покинуть Вашингтон-стрит, я перешел на легкую рысцу, надеясь, что счастливая звезда спасет меня от встречи со случайным прохожим. У самого поворота на Бебсон-стрит я, к своему ужасу, наткнулся на дом, в котором кто-то жил, о чем говорили занавески на окнах. По счастью, в нем было темно, и я миновал опасное место без происшествий.

Бебсон-стрит пересекала Федеральную улицу, и поэтому здесь я жался как можно ближе к облупившимся, перекошенным домам. Дважды, заслышав громкие голоса, нырял в подворотню. Прямо передо мной расстилалась большая, залитая лунным светом площадь, но мой путь, к счастью, проходил в стороне от нее. Во второй раз я спрятался, услышав шум уже с другой стороны, и, осторожно выглянув, заметил ехавший по освещенной площади автомобиль. Он показался с Элиот-стрит, которая пересекала одновременно и Бебсон-стрит, и Лафайет-стрит.

Ослабевший было запах неожиданно снова усилился. Я задыхался, не мог дальше сделать ни шагу. И тут увидел следом за автомобилем шеренгу скрюченных и шаркающих фигурок. Видимо, это был патруль, направляющийся на ипсвичскую дорогу – продолжение Элиот-стрит. Двое из патрульных путались в широченных, падавших тяжелыми складками одеяниях, а голову одного из них венчала ярко сверкавшая на свету тиара. Походка последнего была настолько странной, что при виде его у меня мороз по коже пробежал. Мне даже показалось, что он передвигался прыжками.

Как только экзотическая компания скрылась, я возобновил свой путь. Обогнув угол, прошмыгнул на Лафайет-стрит, а затем поспешно пересек Элиот-стрит, стараясь не попасться на глаза патрульным из арьергарда. И хотя вдали, у городской площади, еще слышались громкое кваканье и отрывистые, лающие звуки, меня никто не заметил. Я благополучно оказался на противоположной стороне, но теперь мне предстояло самое рискованное испытание. Нужно было перейти широкую и прекрасно освещенную Саут-стрит. К тому же я не мог без содрогания думать о жутком зрелище, открывавшемся оттуда на море. При переходе меня легко могли увидеть с двух сторон. В последний момент я решил не перебегать улицу, а проковылять через нее тем же манером, подражая шаркающей походке иннсмутца.

Когда передо мной, теперь уже с правой стороны, открылась гладь океана, я некоторое время боролся с собой, отводя глаза в сторону. Но искушение победило, и я бросил любопытный взгляд на воду, продолжая шаркать и приволакивать ноги – спасительная тень еще не укрыла меня. Думая увидеть корабль, я был несколько озадачен, разглядев на волнах направлявшуюся к разрушенной верфи гребную шлюпку, а в ней что-то громоздкое, прикрытое брезентом. Разглядеть гребцов было почти невозможно, и все же они почему-то вызывали глубокое отвращение. Тут и там виднелись отставшие от основной массы пловцы. На далеком черном рифе мигающие огоньки сменились слабым, но постоянным свечением необычного оттенка. Впереди над остроконечными крышами чернел купол «Джилмен-Хаус». Невыносимое зловоние, унесенное на время благословенным бризом, вернулось с удесятеренной силой.

Не успел я перейти улицу, как услышал голоса преследователей, поспешавших по Вашингтон-стрит с севера. Они дошли до того светлого места, где предо мной впервые открылась в серебристых водах океана поразившая меня картина диковинного заплыва. Мои враги находились менее чем в квартале от меня, и я уже хорошо различал отдельные звероподобные лица, в очередной раз ужасаясь чудовищной иннсмутской походке – на полусогнутых ногах, со скрюченной спиной; в этих фигурах не было ничего человеческого. Один передвигался совсем как обезьяна, слегка касаясь руками земли. Другой – в пышном облачении и с тиарой на голове – скакал, как лягушка. Это, наверное, была та самая компания, от которой я прятался в гостиничном дворе, – они так и висели у меня на хвосте. Кое-кто смотрел в мою сторону, и я, хоть и был охвачен страхом, все же неуклюже дошаркал до темного местечка, притворяясь их собратом. Не знаю, заметили меня или нет. Если да, значит, моя уловка помогла, потому что они, не сменив направления, пересекли освещенное место и направились дальше, все так же квакая и лопоча на своем гнусном гортанном наречии.

Под покровом темноты я возобновил бег трусцой вдоль обшарпанных старых домов, мрачно возвышавшихся в ночи. Свернув на Бейтс-стрит, я побежал по южной ее стороне, миновав на своем пути два обитаемых дома, в одном из которых на верхнем этаже горел свет. К счастью, опять меня не заметили. На Адамс-стрит я почувствовал себя в большей безопасности, но тут же пережил шок: из темноты подворотни прямо на меня вышел человек. Он, однако, оказался не опасен, так как был мертвецки пьян, и я благополучно добрался до унылых складских трущоб на Бенк-стрит.

Эта улица близ ущелья казалась вымершей. Шум водопада заглушал мои шаги. До вокзала было еще довольно далеко, и я опять перешел на бег. Мрачные высокие стены нагоняли на меня здесь еще больше страху, чем в районе жилых домов. Наконец я увидел впереди арку старого вокзала или, вернее, его руин и, не задерживаясь, устремился к путям.

Рельсы хоть и заржавели, но все были на месте, а вот добрая половина шпал сгнила. Идти, а тем более бежать стало трудно, но я не унывал и продвигался вперед весьма быстро. Сначала рельсы шли вдоль ущелья, затем по длинному мосту, перекинутому через бездну на головокружительной высоте. Тут я заколебался: продолжать путь по этому сомнительному переходу или поискать где-нибудь поблизости мост попрочнее?

При обманчивом свете луны полоса шпал передо мной выглядела вроде бы неповрежденной. Я осторожно ступил на мост, светя себе фонариком, но меня тут же чуть не сбила с ног взметнувшаяся стая летучих мышей. Приблизительно посреди моста поджидала новая неприятность – пары шпал не было и в путях зияла дыра. Это препятствие могло все погубить, и тогда я, рискуя свернуть себе шею, прыгнул – и удачно приземлился.

Трудно представить себе мою радость, когда ущелье осталось позади. Далее пути пересекали под углом Ривер-стрит и направлялись в луга, где зловоние постепенно убывало. Травостой и заросли вереска мешали быстро продвигаться вперед, колючки безжалостно расправлялись с одеждой, но я все терпел, понимая, что густая зелень в случае опасности спасет: ведь с дороги, ведущей на Раули, пути хорошо просматривались.

Вскоре начались болота. Здесь колея лишь слегка возвышалась над открытой местностью, а травы и кустарник поредели. К счастью, вскоре железнодорожные пути пошли по более высокому месту и по обеим сторонам вновь зашумели кустарник и куманика. Меня несказанно обрадовал этот живой заслон: именно здесь дорога на Раули подходила к путям особенно близко. Как раз в конце зеленого туннеля дорога и колея пересекались, а потом снова расходились на безопасное расстояние. К этому моменту я почти уверовал в то, что железнодорожный путь не патрулируется.

Перед тем как вступить в заросли, я огляделся – вокруг никого не было. Издали старинные шпили и крыши гибнущего Иннсмута, затянутые таинственной вуалью из лунного света, выглядели необычайно живописно. Как же хороши они, видимо, были, подумал я, в те дни, когда Зло еще не распростерло свои крыла над городом! Блуждая, взор мой соскользнул с мирной картины ночного города на нечто такое, что заставило меня похолодеть.

Если зрение не обманывало, к югу от меня, у городской черты, зарождалось какое-то лихорадочное бурление. Казалось, город исторгал из себя целые полчища неких тварей, которые изливались на ровную ипсвичскую дорогу. На таком большом расстоянии трудно было различить отдельные фигуры, но меня стала бить дрожь от самого вида этой гадостной движущейся колонны. Как-то слишком уж равномерно она колыхалась и слишком ярко переливалась в лучах луны, переместившейся к этому времени в западную часть неба. Хотя ветер дул в противоположную сторону, мне слышались скрежет когтей и звериный рык, по омерзительности эффекта превосходивший даже те гнусные звуки, которые издавали мои преследователи.

В мозгу вспыхивали самые разные предположения. Может, это те иннсмутцы, которые превратились со временем в морских чудовищ и теперь укрываются в разрушенных домах у верфи? А может, таинственные пловцы, увиденные мной в водах океана? Поражало, однако, количество этих сверкающих тварей. Оно было слишком большим для такого безлюдного городка, как Иннсмут, тем более что часть местных жителей патрулировала другие дороги.

Откуда могли взяться эти толпы? Неужели в старых, заброшенных складах действительно таилась тщательно скрываемая от посторонних глаз неизвестная жизнь? Или некий корабль тайно высадил на дьявольский риф тысячи неведомых пришельцев? Кто они? Зачем появились здесь? Они заполнили всю ипсвичскую дорогу, – может, и на других творилось то же самое?

Я вступил наконец на заросший кустарником отрезок пути и медленным шагом стал продираться сквозь заросли. Неожиданно зловоние резко усилилось. Видимо, направление ветра переменилось, подумал я, наверное, теперь он дует с моря. Одновременно, к моему большому удивлению, послышалась гортанная речь. Раздавались и другие звуки, что-то вроде «шлеп-хлоп» или «плюх-бух», вызвавшие у меня неприятные ассоциации. Вне всякой логики я почему-то подумал о колышущейся по ипсвичской дороге колонне.

Звук и зловоние нарастали, и я, дрожа от страха, затаился, благодаря судьбу за надежное укрытие. Именно здесь дорога на Раули подходила к путям особенно близко, прежде чем пересечься и разойтись в разные стороны. Прижавшись к земле, я решил переждать, пока невидимое шествие минует меня и направится на запад. Благодарение небесам, они не искали меня с собаками. Те наверняка напали бы на мой след, если только им не помешал бы омерзительный смрад. Теперь же я чувствовал себя в полной безопасности, хотя знал, что патруль пересечет колею всего в сотне ярдов отсюда, и тихонько лежал, скрючившись, в песчаной ямке, отгороженный от врагов густой растительностью. Я смогу их видеть, они же, если не случится нечто непредвиденное, меня не заметят.

Услышав топот совсем рядом, я не решился посмотреть в ту сторону. Просто лежал и представлял себе, как в эту минуту залитая лунным светом дорога заполняется немыслимыми существами. Выглядят они, должно быть, еще гнуснее тех, что я видел в Иннсмуте. До смерти не забудешь!

Я задыхался от невыносимого зловония, но еще больше меня терзали звуки, нисколько не напоминавшие человеческую речь. Чудовищная какофония из кваканья, лая и рыка. Неужели это голоса моих преследователей? Может, все-таки с ними собаки? В городе я не видел домашних животных. Но кто может так шлепать и топать? Дегенеративные иннсмутцы? Вряд ли. Я решил как можно крепче зажмурить глаза и не открывать, пока не стихнет шум. Орда была совсем рядом: земля дрожала. Я уже почти не мог дышать и только все сильнее сжимал веки.

Что было дальше – ужасная явь или кошмарная галлюцинация? Правительственная комиссия, работавшая здесь после моих отчаянных призывов вмешаться и положить конец дьявольскому сговору, подтвердила: да, все происходило на самом деле. Но и они могли подпасть под власть галлюцинаций. Этот старинный, захваченный злой силой город, возможно, вызывал у людей массовый психоз. Такие места уникальны, к ним надо подходить с особой меркой. Завораживающая воображение легенда хоть кому замутит голову, особенно на фоне вымерших улиц с их удушливым зловонием, среди покосившихся шпилей и гниющих крыш. А может, микроб безумия проник в атмосферу города? Может, это болезнь, принесенная неким злом издалека? Ну у кого, скажите, могло сохраниться чувство реальности после рассказов Зедока Аллена? Позже полиция искала его, но не нашла. Кто знает, что с ним стало? И где кончается безумие и начинается объективная реальность? Возможно, мои недавние страхи – тоже иллюзия?

Но вернемся к тому, что я видел (или мне померещилось) в ту зловещую ночь, когда луна прямо-таки полыхала на небосводе. Когда я лежал, скорчившись, в кустах дикой ежевики, разросшейся на старой железной дороге, прямо передо мной двигалось в Раули сонмище прыгающих существ. Конечно же, любопытство победило, и я открыл глаза. А кто бы удержался на моем месте? Ведь всего в сотне ярдов шлепала мимо со страшным шумом, квакая и лая, неизвестная науке жизнь.

Казалось, после всех испытаний последнего дня меня ничто уже не могло устрашить. Человеческое начало почти отсутствовало в моих преследователях, и я не удивился бы, завидев существ, вовсе его лишенных. Просто другую жизнь. Жуткий шум и топот переместились тем временем вперед, и, по моим представлениям, дьявольская шеренга находилась теперь как раз там, где заросли немного расступались, открывая место пересечения двух дорог. До сих пор я держал глаза плотно закрытыми, но сейчас открыл, не в силах унять любопытство и уверив себя, что способен вынести любое зрелище, какое только ни предстанет в зловеще-желтом свете луны.

То, что я увидел, означало для меня конец прежней жизни. Конец спокойному существованию, душевному равновесию, вере в гармонию природы и человеческого разума. Ничто не могло соперничать в богохульстве с их противоестественным видом. Поверь я в россказни старого Зедока, и тогда не смог бы вообразить ничего, даже отдаленно приближающегося к увиденному. Меня можно упрекнуть в том, что я только и делаю, что намекаю на нечто ужасное, но поверьте, мне стоит большого труда написать, как все обстояло на самом деле. Сколь могу, оттягиваю этот момент. Как могут рождаться существа, подобные этим, на нашей планете? И как случилось, что человеческому зрению открылись – словно это была обычная плоть – креатуры, существующие лишь в инфернальных легендах или больном воображении?

Но как бы то ни было, а я увидел их. Бесконечную вереницу кошмарных тварей – шлепающих, прыгающих, квакающих, блеющих. Они, казалось, исполняли зловещую, бесовскую сарабанду в призрачном лунном свете. Головы некоторых венчали высокие тиары из неизвестного светлого металла, похожего на золото, на других колыхались странные одеяния, а тот, что шел впереди всех, был одет в черный, неприятно оттопыренный на спине пиджак и полосатые брюки, на бесформенной массе, отдаленно напоминавшей голову, торчала фетровая шляпа.

В их окраске преобладал серовато-зеленый цвет, животы были белыми. На блестящей и скользкой коже резко выделялись покрытые чешуей спинные позвонки. Если фигурой они еще как-то отдаленно напоминали антропоидов, то головы этих пучеглазых существ были несомненно рыбьи. На шеях пульсировали жабры, а длинные кисти и ступни были с перепонками. Они хаотично и бессистемно прыгали то на двух, то на четырех ногах, и я порадовался, что у них было только четыре конечности. Отрывистая речь напоминала то кваканье, то лай и своей мрачной экспрессией вполне компенсировала отсутствие мимики на лицах.

И все же дьявольское зрелище не застало меня совсем уж врасплох – ведь я видел эти уродливые фигурки на зловещей тиаре в Ньюберипорте. Теперь же, встретившись с адскими тварями – рыболягушками – лицом к лицу, все равно не мог не содрогнуться от ужаса. Вот кого напоминала согбенная фигура священника, мелькнувшая под темными церковными сводами! А рыболягушки все шли и шли. Конца колонне не было видно. Мгновение спустя все поплыло у меня перед глазами, и я погрузился в благословенное забытье, впервые в жизни потеряв сознание.

Очнулся я только днем от теплого мелкого дождя, струившегося по лицу. Впереди, на пересекавшей колею дороге, не осталось никаких следов дикой орды. Зловоние тоже исчезло. На юго-востоке темнели развалины Иннсмута, среди которых кое-где вздымались одинокие шпили церквей. А вокруг меня простиралась безлюдная заболоченная равнина. Мои часы показывали, что полдень уже миновал.

Хотя случившееся со мной казалось только страшным сном, я не мог отделаться от ощущения, что все вокруг пропитано ядом. Нужно было поскорее убираться подальше от зловещего Иннсмута. Превозмогая чудовищную слабость, голод, пережитый ужас и смятение чувств, я поднялся на ноги. Выйдя на размытую дождем, грязную дорогу, я поплелся по направлению к Раули. Деревни я достиг еще до наступления вечера. Поужинав и раздобыв кое-какую одежду, сел на ночной поезд до Аркхема и уже на следующий день, добившись приема у представителей власти, обстоятельно рассказал все, что видел и пережил в Иннсмуте. Позже мне пришлось повторить то же самое, слово в слово, в Бостоне. То, что последовало за этим, известно многим. Хотелось бы, чтобы здесь наступил конец истории. Однако мне кажется, что беда только приближается и настоящий кошмар – или чудо? – еще впереди.

Как и следовало ожидать, многие из моих планов рухнули. У меня недостало сил продолжать путешествовать по окрестностям, любуясь природой, памятниками архитектуры и прочими древностями. Не отправился я и в музей Мискатоникского университета, чтобы взглянуть на загадочные украшения. Духу не хватило. И все же часть намеченного удалось выполнить. Я навел справки относительно своего происхождения и кое-что разведал. Разрозненные и обрывочные сведения, но на досуге можно было покорпеть над ними и попытаться систематизировать. Очень помог мне в этих изысканиях член Аркхемского исторического общества Э. Лэфем Пибоди, отнесшийся к моему делу заинтересованно. Он проявил большое участие, узнав, что я являюсь внуком Илайзы Орн, уроженки этих мест, родившейся в 1867 году и в семнадцатилетнем возрасте выданной за жителя штата Огайо Джеймса Уильямсона.

Оказалось, что мой дядя по материнской линии много лет назад тоже интересовался своей родословной. И еще: семейство моего деда всегда вызывало у местного населения нездоровое любопытство. По словам мистера Пибоди, особенно много толков вызвала женитьба отца Илайзы, Бенджамена Орна, состоявшаяся вскоре после Гражданской войны. Дело в том, что происхождение невесты казалось загадочным. Она была круглой сиротой из рода Маршей, живших в Нью-Хэмпшире, получила образование во Франции и мало что ведала о своих предках. Опекун поместил родительские деньги в Бостонский банк, проценты от них шли на ее содержание, а также на оплату гувернантки-француженки. В Аркхеме не знали имени опекуна, а со временем он и совсем пропал из виду. Тогда его обязанности в судебном порядке возложили на гувернантку. Француженка оказалась на редкость скрытной особой, хотя, по мнению горожан, могла бы многое порассказать.

Самое удивительное заключалось в том, что о пресловутых родителях девушки, Иноке и Лидии Марш, никто слыхом не слыхивал в Нью-Хэмпшире. Предполагали, что она была внебрачной дочерью одного из Маршей – характерные для этого семейства глаза выдавали происхождение. Много пересудов вызвала и ее ранняя смерть в родах, когда она дала жизнь своему единственному ребенку – моей бабушке. Нельзя сказать, чтобы все эти открытия порадовали меня: слишком мрачные ассоциации возникали при упоминании имени Маршей, а сознание того, что я состою с ними в родстве, угнетало вдвойне. Неприятно поразило и замечание Пибоди, что у меня типично «маршевские» глаза. И все же я был благодарен ему за предоставленные сведения, которые, вне всякого сомнения, могли пригодиться. Сняв копии со всех документов, где упоминалось имя Орнов, я уехал домой в Толедо.

Проведя месяц в Моми, где приходил в себя после пережитых потрясений, я вновь возобновил занятия на последнем курсе Оберлинского университета. Вплоть до следующего июня я увлеченно занимался наукой, почти забыв об ужасах минувшего лета. О них мне изредка напоминали лишь визиты государственных чиновников в связи с расследованием, начало которому положили мои рассказы. Спустя год после иннсмутских событий, в середине июля, я гостил в Кливленде у родных покойной матушки, занимаясь уточнением раздобытых мной документов и сверкой их с тем, что находилось в семейном архиве. Мне хотелось свести все данные воедино, чтобы получить наконец-то ясную картину истории моего рода.

Нельзя сказать, что я получал удовольствие от своих занятий. Прежде всего потому, что атмосфера дома Уильямсонов всегда тяготила меня. В ней было нечто гнетущее, и, помнится, матушка с неодобрением относилась к моим поездкам сюда. А вот визиты ее отца к нам в Толедо доставляли ей удовольствие. Моя бабушка, та, что была родом из Аркхема, всегда казалась мне какой-то чудной. Я побаивался ее и потому не очень горевал, когда она исчезла из моей жизни. Тогда мне, восьмилетнему, сказали, что бабушка не смогла пережить самоубийства дяди Дугласа, своего старшего сына, и, потеряв голову от горя, ушла из дому и сгинула. Дуглас застрелился сразу же после поездки в Новую Англию, когда посетил Историческое общество в Аркхеме.

Дядю я тоже не любил – слишком уж он напоминал лицом бабушку. Встречая на себе взгляд их выпуклых глаз, я всегда поеживался от неясного беспокойства. Моя мать и дядя Уолтер были совсем другими – они пошли в отца. А вот кузен Лоренс, сын Уолтера, казался даже в детстве миниатюрной копией бабушки. Теперь он, бедняга, по состоянию здоровья томится в Кентонском санатории. Я не видел его уже четыре года, но, по словам дяди, физическое и психическое состояние больного оставляет желать лучшего. Это семейное несчастье повлекло за собой два года назад преждевременную смерть его матери.

Теперь в Кливленде жили только дед да овдовевший Уолтер, но в доме все напоминало о прошлом. Я по-прежнему с трудом переносил его атмосферу и торопился поскорее завершить свои дела. Дед поведал мне все предания, связанные с родом Уильямсонов, а также предоставил в мое распоряжение уйму всяких документов. Дядя Уолтер же ознакомил меня с архивом рода Орнов, включавшим разные записи, письма, вырезки из газет и журналов, фамильные вещи, фотографии и миниатюры.

По мере того как я изучал письма и рисунки из архива Орнов, меня охватывал все больший ужас. Как уже говорилось, мне всегда были чем-то неприятны бабушка и дядя Дуглас. И вот теперь, годы спустя, всматриваясь в их портреты, я чувствовал еще большую неприязнь и отчуждение. Почему? Сначала причина была неясна, но постепенно, против моей воли, в мое подсознание стало вкрадываться смутное подозрение о некоем ужасном сходстве. Выражение их лиц говорило мне теперь много больше, чем прежде. Я боялся задумываться об этом, предчувствуя, что разгадка может стать для меня катастрофой.

Но худшее еще предстояло. Дядя показал мне фамильные драгоценности Орнов, хранившиеся в банковском сейфе. Некоторые из них поражали изяществом и филигранной работой. А вот шкатулку, где хранились украшения моей загадочной прабабушки, дядя долго не хотел открывать. По его словам, оригинальность изделий по гротескной фантастичности замысла нарушала границы дозволенного и была даже отталкивающей. Бабушка никогда не носила драгоценностей на людях, но часто в одиночестве любовалась ими. По преданию, они приносили своим владелицам несчастье, хотя француженка-гувернантка моей прабабушки считала, что их неблагоприятное воздействие ощущается только в Новой Англии, а в Европе они безопасны.

Предупредив, чтобы я не пугался необычных и даже жутких узоров на украшениях, дядя осторожно и как бы нехотя вынул шкатулку. Художники и археологи, видевшие эти сокровища, единодушно признали непревзойденное мастерство и экзотичность ювелирной работы, хотя никто из них так и не сумел определить ни школу исполнения, ни сам металл. Среди таинственных поделок были два браслета, тиара и необычное нагрудное украшение. Выгравированные на нем фигурки побивали по своей инфернальной причудливости самую необузданную фантазию.

Еще во время дядиного рассказа, как я ни пытался сдерживать свои чувства, лицо мое выдавало нарастающий страх. Взглянув на меня, дядя сокрушенно покачал головой и отложил шкатулку. Я жестом успокоил его, все, мол, в порядке, и тогда он с явным неудовольствием открыл шкатулку. Извлекая на свет первый предмет, он, несомненно, ждал с моей стороны эмоций, однако не столь сильных, какие последовали. Да и сам я, казалось, был уже готов ко всему, понимая, какие драгоценности мне предстоит увидеть, но когда тиара открылась предо мной во всей своей зловещей таинственности, я потерял сознание, пережив такой же обморок, какой настиг меня год назад в зарослях на железнодорожной колее.

С того дня жизнь моя отравлена неотвязными мыслями и подозрениями. Как узнать, где кончается ужасная истина и начинается сумасшествие? Итак, моя бабушка происходила из семейства неких Маршей и жила в Аркхеме. Но Зедок Аллен говорил, что рожденную от рыболягушки дочь Абеда Марша выдали обманом за жителя Аркхема. Помнится, старый пьяница что-то бормотал о моих глазах, напомнивших ему глаза Абеда Марша. И услужливый член Исторического общества тоже отметил, что у меня типично «маршевские» глаза. Значит, капитан Марш – мой прапрадедушка? А кто же тогда моя прапрабабка? Попробуй разберись. Украшения из белого металла могли быть, конечно, куплены отцом прабабушки у какого-нибудь иннсмутского матроса. Что же касается необычно выпуклых глаз и бабушки, и дяди-самоубийцы, то, скорей всего, это мои фантазии. После пережитого в Иннсмуте шока воображение у меня разыгралось не на шутку. И все же почему дядя покончил с собой после поездки в Новую Англию, где наводил справки о предках?

Более двух лет я с переменным успехом боролся с одолевавшими меня сомнениями. По рекомендации отца я получил место в страховой компании и ушел с головой в работу. Но зимой 1930/31 года меня замучили сны. Вначале они посещали меня редко, заставая врасплох, потом чаще, становясь все ярче и красноречивее. Мне снились бескрайние морские просторы, гигантские подводные стены, увитые водорослями. Я плутал в этом каменном лабиринте, проплывая под высокими портиками в сопровождении диковинных рыб. Рядом скользили еще какие-то неведомые существа. Наутро при одном лишь воспоминании о них меня охватывал леденящий душу страх. Но в снах они нисколько не пугали меня – ведь я сам был одним из них. Носил те же причудливые одеяния, плавал, как они, и так же совершал богохульственные моления в дьявольских храмах.

Проснувшись, я помнил не все, кое-что ускользало из памяти, но и того, что оставалось, с избытком хватило бы, чтобы объявить меня безумцем или гением. Однако мне хватало ума не записывать свои сны. Я постоянно ощущал на себе пугающее воздействие некой посторонней силы, стремящейся вырвать меня из привычного окружения и перенести в чуждый, неведомый и страшный мир. Все это плохо сказалось на моем здоровье. Меня словно что-то подтачивало, выглядел я ужасно и вскоре, уйдя с работы, засел дома, ведя неподвижную и уединенную жизнь тяжелобольного человека. Ко всему присоединилось и странное нервное расстройство – временами я был не в состоянии закрыть глаза.

Именно тогда я начал подолгу с тревогой изучать свое отражение в зеркале. Всегда мучительно видеть разрушительное действие болезни, в моем же случае перемены были, кроме того, весьма странного свойства. Отец, видимо, тоже заметил их, и в его взгляде читалось любопытство, граничащее с ужасом. Что происходило со мной? Неужели я становился похож на бабушку и дядю Дугласа?

Однажды мне приснился страшный сон. В своих путешествиях под водой я встретил бабушку, которая жила в сверкающем дворце со множеством колонн, в окружении дивных коралловых садов, полных диковинной вьющейся растительности. Она тепло и слегка насмешливо приветствовала меня. Бабушка очень изменилась, как меняются все, навеки переселившиеся в океан. Она призналась мне, что не умерла, как все считают, а отправилась на то место, о котором узнал из бумаг покойный сын, поднялась на камень и бросилась вниз – в наше царство. Сын мог бы наслаждаться чудесами этого мира вместе с ней, но предпочел пулю.

Это царство ожидало и меня, – третьего, считая и дядюшкин, пути не было. Я тоже никогда не умру и буду жить с теми, кто существовал под водой еще до появления на земле человека.

Я встретился также с той, что была ей бабушкой. Восемьдесят тысяч лет прожила Пфтьялйи в Йхантлее и после смерти Абеда Марша вновь вернулась сюда. Они рассказали мне, что даже глубоководные бомбы, которые войска бросали в океан, не смогли разрушить Йхантлей. Повредили, но не разрушили. Обитатели Глубин не могут погибнуть, хотя древняя магия Почивших Старцев иногда способна повредить им. Теперь придется выждать. Но наступит время, и они снова всплывут за данью для могущественного Ктулху и на этот раз выберут город богаче и величественней Иннсмута. Они планируют расширить свои владения, и те, кого они растят на берегу, должны помочь им в этом. Но пока нужно затаиться. За то, что я навлек на них беду, меня ожидает наказание, но, по словам бабушки, не слишком суровое. В этом же сне я впервые увидел шоггота и тут же, вопя от ужаса, проснулся, не в силах вынести зрелища. Наутро, подойдя к зеркалу, я убедился, что приобрел типично «иннсмутское» выражение лица.

Я не застрелился, как дядя Дуглас, хотя купил автоматический пистолет и почти решился на этот шаг. Меня остановили сны. Страх понемногу ослабевал. Теперь морская пучина скорее манила, чем пугала меня. Во сне я видел и сам совершал странные вещи, но, просыпаясь, пребывал не в отчаянии, а в восхищении. Думаю, мне не следует по примеру остальных дожидаться полного преображения.

Не ровен час, отец упрячет меня в санаторий, как бедного кузена. Под водой же меня ожидают величественные дивные зрелища, и я должен увидеть их! Иа– Р’лайх! Ктулху фхтагн! Иа! Иа! Нет, я не застрелюсь! Никто не заставит меня это сделать!

Первым делом надо похитить из Кентонской лечебницы кузена и вдвоем добраться до чудесного Иннсмута. Мы поплывем к чернеющему вдали рифу и нырнем с него в темную бездну. Туда, где раскинулась великая родина моих предков, где возвышаются царственные колонны Йхантлея. Там, в этом пристанище Обитателей Глубин, среди чудес и великолепия, мы будем пребывать вечно.