После первого допроса брат Бартоломе два дня находился в камере, прикованный цепями к стене. Их длина была такова, что узник мог только лежать или стоять на коленях. Воздух в камере был отравлен зловонием испражнений и мочи, лужи которой не высыхали на каменном полу. Раз в день надзиратель открывал небольшую дверцу внизу двери и просовывал через нее кружку воды и миску с куском хлеба и ломтиком сала.

Боль, бывшая сначала резкой и жгучей, постепенно становилась тупой, далекой. Одежда на Бартоломе была грязной и окровавленной: пытка и содержание в камере были рассчитаны на то, чтобы уничтожить человека морально. Бартоломе не понимал, как такое можно было творить во имя религии. Светской власти нужны были исполнители, которые поддерживали бы ее своими руками. И сам он, оказывается, не ведая того, сражался ради процветания всего этого беззакония. Теперь рыцарь очень раскаивался в этом.

В эти страшные дни, проведенные в полном одиночестве в мрачном, зловещем подземелье, единственным собеседником Бартоломе был Бог, и рыцарь поклялся Ему, что, не дрогнув, отдаст свою жизнь и вынесет все муки и унижения во имя Его.

Второй допрос начался точно так же, как первый. Альгвазилы пришли за братом Бартоломе в камеру и отвели его в комнату, где его уже ждали инквизиторы. Все было по-прежнему, только на этот раз гордая уверенность рыцаря, уничтоженная пыткой, сменилась тихим смирением. И тело, и душа его были измучены.

— Надеюсь, сегодня вы не станете снова упорствовать, брат Бартоломе? Поймите, что, вынуждая нас применять пытки, вы заставляете нас страдать не меньше, чем самого себя, — с притворной мягкостью сказал прокурор.

— Да, я знаю, что вам приходится много страдать, сеньор, — с горькой иронией произнес рыцарь едва слышным голосом. Глаза его неподвижно были устремлены в пол.

Прокурор ничего не ответил на этот выпад и некоторое время молчал, раздумывая. С этим монахом нужно было разговаривать по-другому. Подумав немного, инквизитор снова заговорил:

— Я еще раз вас спрашиваю: вы готовы сознаться в своих преступлениях?

— Мое преступление только в том, что я служил Богу и королю. Я вам уже говорил…

— Довольно! — гневно воскликнул инквизитор. — Если вы не желаете сознаваться, я прочитаю вам ваше обвинение.

— Кто меня обвиняет?

— Это не имеет значения. И не смейте ничего спрашивать. Вы обязаны только отвечать на вопросы.

Брат Бартоломе знал, что на определенном этапе процесса подозреваемому должны были предъявить обвинения, однако он был уверен, что при этом должен был также присутствовать защитник.

— В таком случае где мой адвокат? — спросил Бартоломе, впервые повысив голос.

Прокурор взглянул на рыцаря, приподнявшись со своего стула, и его голова, покрытая капюшоном, наполовину вышла из тени. Брат Бартоломе ждал, что инквизитор закричит на него, но тот заговорил спокойно.

— Вы ничего не можете требовать на этом суде, — сказал он. — Отвечайте на наши вопросы со всей искренностью, моля Господа, чтобы он осветил ваш разум, и все закончится быстро. — Прокурор снова опустился на свой стул и стал задавать вопросы: — Правда ли то, что вы находились в Неаполе вместе с генералом Фернандесом де Кордова в день, когда был арестован Чезаре Борджиа?

Бартоломе чуть было не сказал «да», но вовремя спохватился. Этот вопрос — на первый взгляд совершенно тривиальный — внезапно раскрыл ему глаза. Не из-за предков-иудеев, не по подозрению в ереси его допрашивали сейчас в этих застенках. Дело было в другом: очевидно, инквизиции каким-то образом стало известно об обнаружении в Неаполе святой плащаницы. Не добившись от Бартоломе подтверждения, прокурор продолжал задавать ему вопросы, заведомо предполагавшие положительный ответ. С каждым разом он все сильнее повышал голос и наконец сорвался на крик:

— Правда ли то, что на стене подвала во дворце Борджиа появился лик Господа нашего Иисуса Христа? Правда ли, что святыня, найденная за этой стеной, была привезена в Испанию вами и братом Доминго Лопесом де Техадой? Правда ли, что Великий Капитан скрыл ее от короля Фердинанда?

Взбешенный инквизитор так быстро сыпал словами, что секретарь едва успевал за ним все записывать. В заключение прокурор поднялся со своего места и, подойдя к рыцарю, произнес:

— Вам будет лучше, если вы сознаетесь во всем и расскажете, что было найдено в подвале и где это сейчас. В противном случае мы будем вынуждены вновь подвергнуть вас пытке.

Брат Бартоломе продолжал упорно молчать. Инквизитор, как оказалось, знал далеко не так много, как можно было подумать сначала. Рыцарь понял, что приговор уже вынесен, а судебный процесс был затеян лишь для того, чтобы выпытать у него необходимые сведения. Однако Бартоломе невозможно было сломить: он был полон решимости претерпеть до конца все мучения, чтобы выполнить свой долг перед Богом и уберечь от недостойных святую плащаницу Христову.

На этот раз брата Бартоломе подвергли еще более изощренной пытке. Альгвазилы привязали его к узкому деревянному столу в пыточной камере, и палач, затолкав ему в рот до самого горла мокрую тряпку, стал вливать воду через воронку. Тряпка не позволяла жертве выплевывать жидкость, и вся вода попадала в желудок, мучительно растягивая его.

Во время этой пытки брат Бартоломе обмочился, и содержимое его кишечника вышло наружу. Атмосфера в камере, и без того зловонная, стала вовсе невыносимой, но палачам этот запах страдания и страха был приятнее аромата роз, поскольку он говорил о том, что жертва раздавлена морально и физически и ее упорство наконец сломлено. Однако брат Бартоломе держался, несмотря ни на что. В него влили несколько кувшинов воды, но он так и не открыл прокурору ничего, что тот так жаждал узнать. Рыдая, рыцарь лишь повторил, что служил только Богу и королю и не знает за собой никаких преступлений.

В это время Великий Капитан был уже в Гранаде. Он приехал, чтобы лично встретиться с кардиналом Сиснеросом и потребовать освобождения рыцаря. Однако Великий инквизитор на протяжении двух дней отказывался принять его. На третий день Фернандес де Кордова сказал себе, что дольше ждать невозможно: каждый потерянный час уменьшал вероятность того, что брата Бартоломе удастся освободить живым.

Несмотря на то что в результате конфликтов с королем Фердинандом Великий Капитан утратил титул вице-короля Неаполитанского и большую часть своей власти, он еще продолжал пользоваться значительным авторитетом — в особенности среди военных. Гвардейцам, охранявшим дворец Сиснероса, было запрещено пускать Великого Капитана внутрь, но они не осмелились преградить ему дорогу, когда он, обнажив шпагу, потребовал пропустить его.

— Ваше высокопреосвященство, — презрительно сказал Фернандес де Кордова, стремительно войдя в богато убранный кабинет кардинала, — к сожалению, я вынужден ворваться к вам, поскольку вы не пожелали принять меня по-хорошему.

Сиснерос сидел за большим столом из орехового дерева, инкрустированного мрамором, и разговаривал с монахом-доминиканцем. Увидев Великого Капитана, кардинал, очень удивленный его появлением, но не потерявший самообладания, сделал монаху знак удалиться.

— Увы, моя занятость не позволила мне принять вас незамедлительно, — сказал он. — Но уверяю вас, я с чрезвычайным нетерпением ждал этого момента.

Великий инквизитор казался живым скелетом — настолько он был худощав: его тощие, костлявые руки высовывались из рукавов, как ветки старого высохшего дерева. Волосы его, посеребренные сединой и еще довольно густые, были выбриты на макушке. У кардинала было длинное узкое лицо и острый орлиный нос. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы разглядеть в нем безжалостного и фанатичного человека.

— Я требую, чтобы вы освободили брата Бартоломе де Сепеду! — воскликнул Великий Капитан, ударив кулаком по столу кардинала Сиснероса. — Он никакой не еретик и не преступник. Я ручаюсь вам, что он благочестивый христианин и верный слуга Испании. Думаю, мое слово достаточно надежный поручитель?

— Разумеется, генерал, я не ставлю под сомнение ваше слово. Но ведь вы можете заблуждаться, даже не подозревая об этом, — ответил Сиснерос и ехидно добавил: — Кстати, король почему-то утратил к вам доверие и уже не благоволит вам, как прежде. Так что утешайтесь по крайней мере тем, что не вы сами оказались в руках святой инквизиции.

— И вы еще смеете мне угрожать, кардинал? Неужели вы не понимаете, что я могу зарубить вас на месте прямо сейчас, как свинью?

— Я понимаю, как вы расстроены, генерал, ох, как я вас понимаю… Только поэтому я готов извинить вас за ваши слова. Что же касается вашего рыцаря, то вам придется дождаться, пока закончится судебный процесс.

— Скажите по крайней мере, в чем его обвиняют. У меня нет ни малейших сомнений в его невиновности.

— Я не могу сейчас ничего вам сказать. Вы все узнаете во время аутодафе. Это произойдет очень скоро, обещаю вам.

В этот момент в кабинет вошли гвардейцы со шпагами наголо. Они окружили Великого Капитана, и их предводитель попросил его покинуть дворец. Фернандес де Кордова заметил, что солдат действовал неохотно — он лишь выполнял приказ, который был ему явно не по душе. Великий Капитан вложил шпагу в ножны и, прежде чем последовать за гвардейцами, в последний раз обратился к кардиналу:

— Вы поставлены следить за исполнением закона Божьего на земле, а сами его преступаете. Что ж, подождите, придет час — и вы ответите перед Господом за все свои преступления.

Сиснерос надменным взглядом проводил Великого Капитана, пока он, окруженный гвардейцами, не вышел из кабинета. Оставшись один, кардинал закрыл глаза и несколько секунд сидел неподвижно, словно о чем-то размышляя. Затем он поднялся со своего места и направился в гардероб, находившийся в смежной комнате. Сменив свои шелковые одежды, отделанные горностаем, на грубую сутану монаха-францисканца, кардинал потянул за рычаг, скрытый в камине, и перед ним с грохотом могильной плиты открылась потайная дверь в стене.

Прежде чем вступить через нее в коридор, кардинал покрыл голову капюшоном и взял в руку канделябр, чтобы освещать себе дорогу в темноте. Пройдя по коридору, он спустился по узкой винтовой лестнице с крутыми ступеньками в маленькую комнату, откуда, как казалось, дальше не было хода. Каменный пол и стены ее были ледяные и влажные. Кардинал открыл зарешеченное окошко, проделанное в стене, и, убедившись, что в соседней комнате никого не было, погасил свечи и привел в действие скрытый механизм. Войдя через потайную дверь, он оказался в камере пыток за тем самым стулом, который он занимал во время допросов.

Брат Бартоломе был уже страшно измучен пытками. Он превратился в тень, и было странно, как он до сих пор оставался жив.

Сиснерос, выступавший в качестве прокурора на всех предыдущих допросах, решил допросить брата Бартоломе в последний раз. «Если и сейчас от него ничего не удастся добиться, с ним придется покончить», — сказал себе кардинал, надеясь все же, что прошлые пытки, томительные размышления в камере и страх перед новыми муками сломят наконец рыцаря. Сиснерос не осмеливался схватить и бросить в застенок самого Великого Капитана, хотя, как ему казалось, на это были все основания. Ведь Фернандес де Кордова оскорбил его! Его — Великого инквизитора, служителя Бога! А значит, его хула коснулась и самого Бога… Личную обиду кардинал Сиснерос готов был забыть, но он не мог простить богохульства.

— Итак, вы будете наконец говорить? — спросил он из полумрака брата Бартоломе, почти смирившись уже с тем, что рыцарь унесет тайну с собой в могилу.

— Мне нечего сказать, и я вручаю свою душу в руки Господа, — глухо кашляя, ответил Бартоломе, который сидел на этот раз на низкой скамейке, уже будучи не в силах держаться на ногах.

— Не заставляйте меня снова применять пытку, брат Бартоломе. Вы можете покончить со всем этим, если сознаетесь.

— Я мученик, и мои палачи — пастыри церкви, которой я служил всю свою жизнь. Я ожидаю Суда со спокойной душой. Можете ли вы сказать то же самое?

В камере пыток повисла тишина. Напряженная тишина. Услышав вопрос рыцаря и задумавшись над ним, кардинал невольно поежился на своем стуле. Однако сомнение, овладевшее им на секунду, тотчас уступило место привычной непоколебимой уверенности: его ревностное служение было угодно Богу, и все, что он делал, было во имя Его. Царство Небесное — был уверен Сиснерос — принадлежало тем, кто не жалел ничего и никого в своем служении Господу.

— Обещаю вам, это произойдет очень скоро… — сказал кардинал, слыша свой голос словно издалека. — Очень скоро вы предстанете перед более строгим Судом.

Брата Бартоломе опять стали пытать. Пытка была такой жестокой, что даже палачи удивлялись, как душа могла держаться в столь истерзанном теле. Однако конец был уже близок и неизбежен. Раны рыцаря были слишком серьезными, и выжить он мог только чудом. А по своему опыту палачи знали, что в такой ситуации чудо еще никого не спасало.

Кардинал понял, что проиграл. Его фанатизм не оставлял в его сердце места для жалости, но он не мог не восхищаться силой духа брата Бартоломе, которого не смогли сломить даже самые жестокие пытки. Наверное, он был слишком суров с ним. Возможно даже, следовало освободить его, хотя все равно неотвратимая смерть уже висела над ним. В любом случае, если рыцарь пострадал без вины, ему, как мученику, была открыта дорога на небеса. Святая инквизиция всегда творила лишь благо.

Гонсало Фернандес де Кордова понимал, что спасти брата Бартоломе нелегко. Он не мог обратиться за помощью к Фердинанду, потому что с некоторых пор под влиянием нелепой зависти и наговоров советников-интриганов король лишил его своей милости, как и титула вице-короля Неаполитанского. Великий Капитан любил Италию, восхищаясь ее красотой, и итальянцев, которые отличались открытостью и широтой души, хотя и не могли, как он считал, сравниться с испанцами в воинской доблести и отваге.

Среди испанского народа Фернандес де Кордова пользовался большой популярностью. Испанцы той эпохи превыше всего ставили военное искусство. Они называли Фернандеса де Кордову Великим Капитаном, некоронованным королем Италии и гордились его победами. Великий Капитан одерживал победы над французами, швейцарцами, немцами; часто — при численном перевесе противника. Он завоевал пол-Италии и с триумфом вошел в Рим — Великий город, колыбель европейской культуры. Однако все это пробудило в Фердинанде зависть и ревность из-за того, что Великий Капитан, слуга короля, своими подвигами, благородством и доблестью заслужил восхищение и любовь королевы Изабеллы.

Решив при необходимости силой вырвать брата Бартоломе из лап инквизиции, Фернандес де Кордова собрал отряд из двадцати верных рыцарей. Это были действительно надежные люди, всей душой преданные Великому Капитану и добровольно выразившие готовность помочь ему в этом рискованном предприятии.

Когда генерал вновь явился ко дворцу кардинала Сиснероса, тот велел провести его в свой кабинет. Великий Капитан был настроен воинственно, но все же решил еще раз встретиться с кардиналом: он хотел во что бы то ни стало освободить брата Бартоломе и был бы только рад, если бы это удалось сделать без кровопролития.

Сиснерос ожидал Великого Капитана в своем кабинете, читая комедию Торреса Наарро «Солдатчина», не одобряемую святой инквизицией. Возможно, именно поэтому кардинал желал с ней ознакомиться — чтобы знать опасные мысли и уметь с ними бороться. Как бы то ни было, над остротами, встречавшимися в тексте, он потихоньку посмеивался.

— О, вот и вы, генерал! — воскликнул Сиснерос, когда Фернандес де Кордова вошел в кабинет в сопровождении двух гвардейцев из дворцовой охраны. — Я ждал вас с нетерпением. С таким человеком, как вы, всегда приятно поговорить.

— Я не нуждаюсь в ваших любезностях, кардинал, — резко ответил Великий Капитан. — Я пришел сюда только затем, чтобы требовать освобождения брата Бартоломе. Надеюсь, я еще не опоздал…

— Брат Бартоломе еще жив, и я отпущу его. Но сначала ответьте мне на один вопрос: что вы нашли во дворце, где был арестован Чезаре Борджиа? Что за святыня хранилась за стеной, на которой чудесным образом возник лик Христа?

Фернандес де Кордова был поражен, услышав эти слова. Он даже не подозревал, что его рыцарь был схвачен инквизицией в связи с той историей. Трудно было предположить, как кардиналу удалось докопаться до этого. Великий Капитан был в замешательстве. Отрицать очевидное было бессмысленно, но и выдать тайну нельзя было ни в коем случае.

— Я не могу ничего вам сказать, ваше высокопреосвященство, — твердо сказал он.

— Спасибо и на том, что не пытаетесь лгать мне, — ответил Сиснерос. — Я восхищаюсь стойкостью брата Бартоломе и вашей смелостью, генерал. Как только врачи обработают его раны, я отдам вам его. Ваш рыцарь в тяжелом состоянии, но я искренне надеюсь, что он все же выживет. А свое доброе имя он сохранил.

Состояние брата Бартоломе действительно было критическим. Его физические и моральные силы помогали ему бороться со смертью всю ночь после освобождения, но тяжелейшие раны не оставляли ему шанса выжить. Он умер со спокойной душой, сообщив Великому Капитану, что не сказал ни слова о святой плащанице.

Фернандес де Кордова распорядился, чтобы брата Бартоломе похоронили с военными почестями, как павшего в бою отважного солдата. Великий Капитан горько плакал на его могиле, как ему уже не раз случалось оплакивать своих воинов. Всю жизнь он провел в походах и сражениях, однако смерти верных солдат, товарищей и друзей, не стали для него чем-то обыденным. К этому невозможно было привыкнуть, и суровое сердце Великого Капитана разрывалось от горя при каждой новой потере. В такие моменты он всегда вспоминал один из своих любимых девизов: «Лучше умереть молодым, чем жить без чести». Брат Бартоломе выполнил свой долг и умер с честью. Это было теперь единственным утешением.

После похорон Великий Капитан покинул Гранаду и отправился в монастырь Поблет, ставший в то время центром тайного ордена тамплиеров. Плащаница находилась в опасности, и ее хранителям следовало быть начеку. Люди — даже самые благочестивые — были готовы на любые преступления и убийства ради того, чтобы заполучить ее. Святая плащаница была свидетельством страшного злодеяния, и, словно по наущению дьявола, к ней все время тянулись руки, запятнанные невинной кровью.

По прибытии в Поблет Фернандес де Кордова снял военную форму и облачился в скромную сутану монаха-цистерцианца. Аббат, магистр ордена тамплиеров, ждал его в секретной комнате в подвале монастыря. Несколькими днями раньше он получил известие о том, что брат Бартоломе попал в руки инквизиции. С того момента аббат не переставая молился о его спасении, однако Бог не внял его мольбам — по крайней мере на земле.

Секретная комната монастыря была большим квадратным залом площадью около ста метров. К ней вел темный коридор, и вход в нее был завешен шелковой пурпурной портьерой. Внутри комнаты, по левую и правую сторону от входа, располагались Соломоновы колонны Яхин и Боаз. У противоположной стены стоял большой стул с готическими украшениями, предназначенный для магистра ордена храма. За ним висел гобелен, на котором символически были изображены три ступени посвящения братьев-строителей, предшественников франкмасонов. Высоко на стене было высечено всевидящее Божественное Око, окруженное звездами созвездия Близнецов — одного из важнейших эзотерических символов тамплиеров.

Фернандес де Кордова уже много раз бывал в этой комнате. Он торжественно приблизился к магистру, поприветствовав взглядом остальных братьев, сидевших вдоль боковых стен, украшенных знаменами и гербами. Все рыцари были в белых плащах с красным крестом ордена тамплиеров на левом плече. Подойдя к магистру, Великий Капитан вынул из ножен шпагу и выставил ее перед собой, как крест из стали и золота; затем он опустился на правое колено и склонил голову в знак повиновения.

— Благословите меня, Великий магистр.

— Поднимитесь, брат мой, — сказал ему аббат, положив ему руку на голову.

Фернандес де Кордова не смог сдержать слез. Он вынужден был признаться в своем бессилии — ему не удалось спасти своего рыцаря и товарища, вырвать его из жестоких лап инквизиции. Это были волки в овечьей шкуре, мертвой хваткой державшие свою жертву, и даже он, Великий Капитан, некогда один из могущественнейших людей Испании, не мог совладать с ними.

— Сейчас тяжелые времена, Гонсало, — сказал магистр с глубокой печалью. — Мы потеряли одного из самых славных рыцарей нашего ордена. Он отдал свою жизнь во имя веры, и все мы должны быть готовы к тому же. Наш брат умер: да примет его Господь в свое лоно. А мы можем утешаться лишь тем, что по воле Всевышнего святая плащаница Господня нашего Иисуса Христа останется навсегда в Поблете под нашей надежной защитой.