В небольшом пассажирском салончике грузового «Ил-76», нудно звеневшего турбинами над облаками, сидело человек десять. Клык и Вера рядом, одетые, как и все прочие, в синие брюки, куртки и кепи с изображением гуляющего по торосам белого медведя, несущего на спине корзину апельсинов. «Polar oranges» — такая читалась надпись под этой картинкой. Именно это российско-испанское СП зафрахтовало самолет, и теперь Клык и Вера являлись ее служащими. Во всяком случае согласно списку, предъявленному пограничникам и таможенникам.

Пока все разворачивалось именно так, как раскладывал Цезарь. «Мицубиси-Паджеро» довез их до небольшой промзоны, располагавшейся почти впритык к Кольцевой дороге. В этой промзоне находилось несколько деревянных бараков и складских ангаров из гофрированного алюминия, вплотную примыкавших друг к другу и соединенных дверями. Бараки и ангары внутри были заставлены рядами стеллажей со всякими коробками и ящиками. Цезарь уверенно провел Веру и Клыка по этому запутанному лабиринту, и они очутились в офисе апельсиновых магнатов, точнее, в нескольких полупустых комнатах позади открытой для посторонних части офиса. Там их встретили мрачновато-молчаливые, довольно крупные, но, как выяснилось, вполне незлобивые и явно очень уважающие Цезаря ребята. Во всяком случае распоряжения Цезарь им отдавал в виде коротких команд, которые исполнялись тут же, без переспрашиваний, разъяснений и комментариев. Клык и Вера тоже подчинялись без дополнительных приглашений. Для начала Клыка заставили умыться, побриться и причесаться, выдали белую рубашку, галстук и пиджак, а затем усадили перед фотоаппаратом и сфотографировали. После этого выданную на съемку одежду отобрали, а самого Клыка хорошо, профессионально постригли и попрыскали одеколоном. Причем забесплатно. Затем ему выдали свежую майку, трусы и униформу «Polar oranges» с медведем и апельсинами. Почти такие же мероприятия провели и с Верой, с той лишь разницей, что ей на съемку выдали какую-то явно зимнюю вязаную кофту, а на голову надели парик.

Зачем фотографируют, догадаться было несложно — ясно, что на новый, свеженький липовый паспорт. Тот, что был выдан Клыку на имя Кузнецова от покойного Курбаши, Цезарь забрал и сжег в пепельнице, раскрошив ошметки в черную пыль. Конечно, Клык, как человек бывалый, маленько засомневался. Ему, даже хорошо стриженному и бритому, меньше тридцати лет никак не дашь. Да и Веруня не смотрелась моложе своих двадцати восьми. А на родных общегражданских советских паспортах у людей, проживших больше двадцати пяти лет, положено иметь две фотки. Ту, на которой 16, и ту, на которой 25. Допустим, что один паспорт мог быть восстановлен после утери, но два сразу? Тут даже менты придерутся, не то что погранцы. Кроме того, Клык по новому паспорту числился молдаванином Иваном Михайловичем Чобану, а Вера — татаркой Раисой Равилевной Хисамутдиновой. Какого хрена?! Клык по-молдавански не знал ничего, кроме «буна зиуа», «салютлрэ дин зона» и «дутэм пула». Первые два выражения относились к приветствиям, третье — к матюкам, и выучил их Клык, естественно, на зоне, где вместе с ним парился мужик из Бендер по кличке Блин, а по паспорту Плачинта. Позже Клык узнал, что «плачинта» и «блин» в натуре почти одно и то же.

Что же касается Веры, то она по-татарски не знала вообще ничего. Даже «салям алейкум», которое ей было ведомо, хоть и употребляется тюрками, приветствие арабское. Конечно, по внешности Вера кое-как могла сойти за татарку, но что будет, если какой-нибудь вежливый таможенник решит ей пожелать счастливого пути по-татарски? Или сам татарином окажется?..

Тем не менее именно с этими недоделками-паспортами Клык и Вера вышли через какую-то железную дверцу в коридорчик, находившийся уже в открытой для посторонней публики части офиса. Здесь Цезарь с ними попрощался.

Первым делом Цезарь проверил, знают ли они свои временные имена, а уж потом перешел к лирике.

— Самое главное, — заметил он, — не рыпайтесь и слушайтесь от и до. Увидимся или нет — не знаю.

— Спасибо, — от себя лично и от лица Веры поблагодарил Клык. — Должок за мной, но чем отдать — не знаю…

— Пока не за что. Доберешься — повернись на восток и скажи «спасибо». Может, дойдет. А если серьезно, корешок, то мы все у тебя в долгу. И не только я, но и люди побольше. Они тебя не забудут.

Когда Цезарь удалился обратно за железную дверь, Клык и Вера пошли по коридорчику мимо дверей туалетов, обозначенных фигурками мальчика и девочки, а затем очутились в большой комнате типа приемной с выходом на улицу. Тут было полно народу в точно таких же робах и мужчин, и женщин. На стульях у стен не хватало места, стояли посреди комнаты и у барьерчика, за которым восседала какая-то девица — по общепринятому выражению, «вся из себя», — судя по важности, административного назначения. На появление Клыка и Веры никто внимания не обратил, тут все были как инкубаторские. Только один мужик, русобородый и конопатый, улыбнулся им как старым знакомым и тут же подвалил поближе.

— Нормально успеваем, — сказал он, — сейчас придет старшой со списком и поедем.

Больше мужик с разговорами не навязывался. Он тут же отошел куда-то в сторону. Клык и Вера, прислонясь к стене, прождали минут пять. Новоиспеченному молдаванину удалось быстро усечь, что публика, судя по всему, друг с другом мало знакома. Во всяком случае было непохоже, что эти самые граждане давно работают в этом передовом СП. Скорее всего они набирались на один рейс, а потом распускались. Должно быть, хозяевам не хотелось создавать сплоченные трудовые коллективы.

Так или иначе, но через пять минут пришел старшой. Он сказал:

— Значит, так, блин. На рейс со мной вызываю по списку. Кого назову, подходить с паспортом. Паспорт мне, а сам на улицу и в микроавтобус. Всем ясно?

Клыка с Верой он назвал где-то в середине списка. Уселись в микроавтобус и покатили. Ехали в молчании; похоже, что, кроме них, тут подобрались люди, абсолютно не знакомые друг с другом. Только старшой с водителем, сидя впереди, перебрасывались короткими фразами. Старшой вез на коленях «дипломат», куда, как углядел Клык, перекочевали сданные паспорта.

Так, без болтовни, доехали до аэропорта Домодедово. Клык только успел заметить здоровенный «Ту-114», стоящий на пьедестале неподалеку от конечной платформы электрички. Затем микроавтобус свернул в сторону от главного здания и подкатил к каким-то боковым воротам, охраняемым мужиками в аэрофлотовской форме. Один из них подошел к машине, поприветствовал старшого как давнего знакомого и спросил:

— Сколько?

— Со мной десять, шофер не в счет.

— Давай.

Поехали дальше, к стоянке транспортников. «Ил-76», здоровый, пузатый, стоял с открытой аппарелью. Около него прохаживались два парня в камуфляжках без знаков различия, с, автоматами в положении «на ремень». Микроавтобус остановился под крылом, на виду у автоматчика.

— Так! — сказал старшой. — Мальчики-девочки, скоренько выходим и сразу в салон. Вон в ту дверь, где маленькая лесенка.

Все, кроме шофера, вышли из машины и гуськом стали подниматься в салончик с двенадцатью креслами. Как-то само собой получилось, что Клык, Вера и тот конопатый, которого к ним приставили, очутились в самом первом ряду кресел — Клык у окошка по левому борту, Вера — посередке, конопатый — у прохода.

Клык, конечно, помнил, как запросто прилетели они в Москву на самолете морской авиации, не проходя никакого контроля и регистрации. Но там была Надежда, вечная ей память, бедняжке! Очень тогда кстати дружка ее встретили. И рейс был внутренний. А тут — в загранку. Неужели так вот просто возьмут и выпустят, без всяких анкет и виз? С паспортами несуществующего Советского государства, к тому же предназначенными для внутренних, а не иностранных дел. Не верилось…

Старшой куда-то смылся, а потом вернулся в сопровождении трех мужиков в форме. Один был в полевой камуфляжке с нарукавной эмблемой погранвойск, а двое — таможенники.

Пограничник принял у старшого стопку паспортов, открыл верхний, посмотрел секунду на фото и сказал:

— Кого назову — вставайте.

Как и кого зовут — Клык толком не запомнил. И уверен был, что с другими была та же история. Он лично уловил только, что старшой числился Куркиным, а конопатый — Романовым.

Вся перекличка заняла не больше двух минут, и никаких сбоев не произошло. Затем паспорта были возвращены старшому, который положил их обратно в «дипломат», а вперед выступил один из таможенников.

— Никто с собой ничего не везет? — спросил он лениво. — Сумок, чемоданов нет?

— Нет, — ответил за всех Куркин. Действительно, ни у кого никакого багажа не было.

Второй таможенник в это время прошелся по салону, поглядел и, убедившись, что ничего между креслами не прячут, сказал:

— Порядок.

Потом они куда-то вышли ненадолго, затем старшой вернулся, дыхнув коньячком, и удовлетворенно сказал:

— Все, мальчики-девочки, летим. Стюардессы нет, но перекусить и покурить найдется.

— А выпить? — спросил кто-то за спиной Стыка.

— Как доберемся, после работы, — строго сказал товарищ Куркин.

До тех пор, пока самолет не взлетел, ни Клык, ни Вера друг другу ни слова не проронили. Оба не очень верили во все это действо, хотя все происходило наяву. Впрочем, и после того, как самолет набрал высоту, сомнений не убыло.

И Клыку, и Вере — последней особенно! — очень хотелось узнать хотя бы, куда летят. Вроде бы СП российско-испанское, апельсины в Испании растут, может, и летят в Испанию? Но Испания большая, а кроме Мадрида и Барселоны, Клык ни одного тамошнего города не знал. Мадрид знал, потому что со школы помнил о наших летчиках, которые там воевали, а Барселону — потому что там Олимпиада была. Вера, конечно и городов знала побольше, и «Дон Кихота» читала, правда, в каком-то облегченном варианте русского перевода, но испанского языка не знала абсолютно.

Впрочем, всего через десять минут после того, как самолет лег на курс и ровненько пошел над облаками, по обрывкам разговоров, долетевшим до ушей, Клык и Вера узнали, что летят они не в Испанию, а во Францию, в Амьен. Конечно, лететь вроде было поближе, но что ж они там будут делать? Хотя и в Испании им тоже делать было нечего. Ни языка, ни паспорта, ни вида на жительство…

— Волнуетесь? — спросил конопатый Романов. — Не стоит. Вы, главное, за меня держитесь. Все о’кей будет.

Пришлось поверить, хотя ничего конкретного царский однофамилец не сообщил.

Чем дольше летели, тем больше задумывались. Говорить вслух боялись, а в головах все больше и больше нарастало смятение.

Клык, конечно, понимал, что свалить за бугор — это единственный вариант спасти шкуру. Хотя в принципе, если очень захотят, то и там достанут. Правда, сделать это будет все-таки потруднее, чем в Москве или даже в Марфутках.

Там, под этим невероятно голубым небом и пышными перламутровыми корабликами облаков, которые проплывали мимо иллюминатора, — Россия. Пока еще. Трудно разглядеть, что там сейчас под крылом на дне воздушного океана. Километров десять глубины, не меньше. Чего там сейчас творится?

Рабочий день идет. Кто-то что-то производит, трудится, урожай убирает, кто-то торгует, кто-то деньги считает. А кто-то ворует, наверно, и, может, даже мокрушничает. И есть небось такие, что воров по-настоящему ловят. Еще начальники есть, которые сами воруют, а другим мешают. Все это вместе взятое называется Россия. Та самая, которую паскуды, ею же вскормленные и вспоенные, поделили и раскромсали на куски, словно волки палую лошадь.

Конечно, Клыку она скорее мачеха, чем мать родная. Правда, в натуре мать родная последнее время хуже мачехи была… Но если постараться, можно и об ней хорошее вспомнить. Не говоря уже про деда.

Марфутки, отсюда не поймешь, в какой стороне. Запустевшие, растащенные, нежилые, с тем самым бывшим его родным домом, доставшимся от него Вериной бабушке, а от нее — Вере. Теперь опустел он и брошен на произвол судьбы. А кто виноват — Курбаши, который Клыка с Верой и Надей оттуда увез, или Клык, который эту чертову нычку туда поволок?

Нет, каяться во грехах Клык не умел. Он и перед следователями не кололся, и на суде, когда припирали, чистосердечных раскаяний не устраивал. Когда влетел под вышак, тогда чуть-чуть заменжевался, Президента попросил о помиловании. А тот не помиловал, хоть там целая комиссия, говорят, по этой части заседает.

И все-таки надул он шмередуху, хотя бы на время. Навсегда ее не обманешь. Даже если никто не убьет, все равно помрешь когда-нибудь. Стоило ли так вертеться? А самое главное, ради чего? С этими вопросиками Клык всю дорогу мучился. Решал, мыслил, мозгами шевелил.

Вера тоже переживала. Господи, ведь она же сейчас числится в отпуске! Еще пару недель гулять… Впрочем, наверно, в редакции уже знают о том, что она в бегах. Но неужели так все и сойдет? Ведь она — убийца! Неужели все уже дошло до такой ручки, что можно, совершив пять убийств — вымолвить страшно! — не только остаться на свободе, но и спокойно выскочить за границу? Совсем еще недавно, накануне отпуска, Вера мечтала о поездке за рубеле как о чем-то невероятном, несбыточном, будучи вполне законопослушной, хотя и нищей гражданкой России. У нее даже на оформление загранпаспорта денег не хватило бы, не то что на путевку куда-нибудь. А сейчас сидит в самолете, летящем во Францию. Правда, в грузовом, без загранпаспорта и без визы, без денег — даже российских нету! — но летит. Что там будет? Зачем ее туда потащили? Кому она понадобилась? Она по-английски читает с превеликим трудом, а французского вообще не знает. Ну, допустим, в России все куплено от и до — выпустили, если кто-то крутой все оплатил. Но там-то, во Франции, наверно, законы действуют, там цивилизация, порядок, Европа… Неужели их впустят в страну без виз и с советскими фальшивыми паспортами, изготовленными за час до вылета?

То и дело Вера поглядывала на Клыка. Осторожно, стараясь долго не задерживать на нем взгляд. Да, это мужик. Прочный, крепкий, цепко держащийся за свою жизнь, но чужую не ставящий ни во что. Да, они теперь не чужие, хотя все, что между ними было, отдает бредом, кошмаром и сумасшествием. Если их, допустим, тут же задержат и арестуют, а потом отправят в Россию, все будет проще. Посадят, осудят и расстреляют обоих, каждого в свое время. Но ведь здесь с ними еще восемь человек, которые едут точно так же, как они. С русскими паспортами и без виз. И этот старшой Куркин держится преспокойно, не чуя никакого волнения. Значит, уже не раз так возил людей. Хотя наверняка знает, что троих на обратном пути не будет. Похоже, что и французов он тоже не боится. А раз так, то вполне может случиться, что они с Клыком — теперь-то она знала его кличку — тут останутся и будут жить. Вместе?

Вера никогда не мечтала выйти замуж за бандита. Даже за такого, как Петр Петрович Гладышев, то есть относительно доброго и не подлеца. Раньше она не представляла себе, что такие бывают. Хотя чего она от него хорошего видела? Если секса не считать, конечно. Представить себе, чем они будут заниматься во Франции, Вера не могла при всем своем богатом воображении. Грабить? Но здесь не родной облцентр и даже не Москва. Здесь куда более приличные системы охраны, хорошо оснащенная полиция, электроника, компьютеры… Тут у вора должно быть высшее образование, не меньше. Его тут же поймают. Неужели он тут кому-то нужен?

Вот так они и летели, ничего друг другу не говоря, но все время думая друг о друге и своей грядущей судьбе.

Правда, был небольшой перерыв в размышлениях, когда Куркин принес на всех две большие буханки хлеба и батон вареной колбасы. Раздал по упаковке аэрофлотовского кофе и сахара, кружки и налил кипятка. Пока жевали, запивали и глотали, ни о чем не думали.

А потом как-то совсем неожиданно самолет стал заходить на посадку. Клык, сидевший у иллюминатора, видел, что там, за бортом, постепенно приближается чужая, незнакомая, совсем не похожая на Россию земля. Ни лесов, ни полей до горизонта. Дороги, заводики, фермы, расчерченные на квадратики и прямоугольники сады, виноградники, плантации какие-то… Все аккуратненькое, не взъерошенное Не свое, одним словом. Только тут и у него, и у Веры, тоже впервые, может быть, промелькнула мысль: это что же, мы сюда — навсегда?

Но тут самолет чуть вздрогнул, коснувшись полосы, и покатился, помаленьку притормаживая. Закончив пробежку, не спеша порулил куда-то на стоянку, честно подчиняясь приказу «Follow me!», который был написан на транспаранте, укрепленном на какой — то оранжевой машинке, катившей впереди самолета и изредка показывавшейся в иллюминатор на поворотах рулежки.

— Приехали! — весело сказал Куркин. — Сейчас хозяева придут, просьба вести себя культурно.

Действительно, Клык увидел двух каких-то мужиков в цилиндрических кепи с козыречками, в голубовато-серой форме. Они шли к самолету. Кто-то из летчиков залязгал дверью и лесенкой, а затем французы появились в салоне.

«Бонжур, медам, месье!» — Клык понял без перевода. Куркин встречал туземцев стоя, с дежурной улыбочкой. Французы — Клык так и не врубился, таможенники это были, погранцы или полицейские, — как-то очень быстро пересчитали всех по головам, бегло поглядывая на фотографии в русских паспортах. Клык готов был голову на отсечение дать, что они даже фамилий не прочитали.

Чего-чего, а уж «о’кей», сказанное после проверки соответствия числа голов числу паспортов, не понять было сложно.

После этого Куркин с французами ушел в грузовой отсек, прихватив с собой какую-то папочку, и они там минут двадцать чего-то смотрели. Все это время народ просидел в гробовой тишине и явном, хотя и скрываемом волнении. Вера поймала себя на мысли, что ей очень хочется, чтоб что-то стряслось и их вместе с самолетом заставили вернуться в Москву. Это было противоестественно, но она этого хотела. Клыку ничего такого не хотелось, у него дурацких мыслей не было. Наоборот, он, пожалуй, именно сейчас волновался больше всего. А ну как к чему-нибудь придерутся, а у Куркина отмаза не найдется? Угодить во французскую каталажку Клык не опасался. Вряд ли там хуже, чем в российском СИЗО или ИВС. А вот если завернут «нах Москау» — это хреново. Там, как видно, живой Клык никому не нужен.

Но все обошлось. Куркин и французы вернулись, причем старшой сиял как медный пятачок. Видать, все получилось клево и не потребовало дополнительных издержек.

— Выходим, господа-товарищи! — объявил Куркин. — Сейчас микроавтобус подадут.

Действительно, подкатил. Красивенький такой, чистенький.

Французы убедились, что все влезли, махнули рукой: мол, катитесь, Иваны, вкалывайте на родную фирму. Пусть ваши белые медведи кушают наши апельсины по умеренным ценам. Тем более что они небось еще с прошлого года залежались.

Машинка тронулась и покатилась себе с летного поля. Куркин беседовал с шофером на некой смеси английского, французского и русского, причем тот его вроде бы понимал. Проехали мимо каких то пакгаузов, аккуратненьких, с эмблемами фирм, реклам-ками и незнакомых очертаний огнетушителями. Остановились у необычного шлагбаума, похожего на горизонтально подвешенную приставную лестницу. Он перекрывал выезд с территории аэропорта. Сбоку от него была стеклянная будочка. Там сидел мужик в рубашке и фуражке, которому Куркин показал стопку паспортов. Тот махнул рукой — не надо мол, катись так! — и нажал какую-то кнопку.

Шлагбаум-лесенка поднялся вверх и сложился на шарнирах, как пантограф. Микроавтобус выехал на симпатичную, не по-русски ровную асфальтовую дорожку и ходко попер по ней в направлении автострады.

Романов, оказавшийся рядом с Клыком, сказал:

— Как приедем, никуда не отходите, никаких вопросов и переспросов, уловили? Старшой скажет — пойдете следом за мной. Понял?

— Без проблем, — кивнул Клык. Он поглядывал в окно. Зелено, красиво. Ряды виноградных столбиков, оплетенных лозой, холмы такие симпатичные, реку еще проехали, потом город начался с вывесками, домами старинного вида, но со спутниковыми тарелками. Машины в большинстве своем были хорошо вымытые и непыльные. Европа!

— Примерьте. — Конопатый вынул из кармана две пары темных очков. — Классная вещь от солнца…

Клык пристроил очки на нос. Вера — тоже.

— Нормально смотритесь! — заметил Романов. — Как импортные…

Микроавтобус, проехав через город, снова очутился на окраине и, прокатившись вдоль какого-то забора, мимо шарообразных емкостей типа газгольдеров, остановился у ворот.

— Выходим! — скомандовал старшой. — Нас уже встречают.

Все вышли из микроавтобуса, к Куркину подошел некий месье в фирменной униформе, с галстучком, поручкался. Француз чего-то растолковывал на все том же англо-франко-русском диалекте, а Куркин в основном кивал и отвечал: «Уи, уи!» Прямо как поросенок. Пока они беседовали, все прочие стояли кучкой и ждали.

Наконец француз указал Куркину направление движения, тот, в свою очередь, приказал:

— Пошли за мной!

Притопали они в громадный подвал, в котором размещались стеллажи с какими-то ящиками, контейнерами, картонными упаковками, перевязанными широкими клейкими лентами. Тут же катались небольшие аккуратные электрокары, подвозившие что-то к большим грузовикам, размещавшимся на площадке перед этим хранилищем.

Подробнее Клык рассмотреть не успел, потому что Куркин объявил, обращаясь к Романову:

— Леха! Бери мужика с бабой и давай туда же, куда прошлый раз. Ты там все знаешь, разъяснишь, что и как.

Само собой, Романов взял с собой Клыка и Веру. Что там делали остальные — Бог их знает. Клык уже знал, что с Куркиным и его бригадой они скорее всего уже не увидятся.

Царский однофамилец повел их куда-то в лабиринт стеллажей. Если б Клык не был уверен в том, что они не станут возвращаться обратно, то, наверно, испугался бы, что заблудится тут, как в дремучем лесу. Наверно, точно так же чувствовала себя и Вера. Она даже уцепилась за его куртку, чтоб не потеряться.

Попетляли-попетляли — и вышли к небольшой дверце, почти незаметной в уголке между двумя стеллажами. Дверка была заперта, но у Романова имелся ключ.

За дверкой оказался коротенький коридорчик, а за коридорчиком — комнатка. В ней не было окон и практически мебели, кроме пары стульев и пластикового стола. Кроме того, противоположная от двери стена была занята от пола до потолка стеллажом с какими-то архивными папками в одинаковых переплетах с номерами, написанными на корешках.

— Пришли, — сказал конопатый Романов, гак бы докладывая кому-то, хотя в комнате никого не было.

Тут одна из секций стеллажа отворилась, как дверь, и появился парнишка в рубашке с галстуком, чем-то похожий на молодого бухгалтера.

— Привет! — сказал он. — Проходите!

Говорил он по-русски, но с акцентом. Следом за Лехой Клык и Вера проскользнули между стеллажами, а русскоговорящий француз прикрыл за ними секцию-дверь. Теперь они оказались в узком коридорчике. Слева и справа были дверные проемы, задернутые шторками, а впереди — стальная дверь.

— Ты — налево, — сказал Леха Клыку, — она — направо.

— Паспорта! — напомнил «бухгалтер».

— Здесь. — Романов вытащил из кармана паспорта Клыка и Веры. Когда и как он получил их от Куркина, даже Клык не углядел.

Клык с «бухгалтером» вошли в левый проем Там был какой-то загорелый мужик, одетый в майку к легкие брюки.

— Меняйся! — приказал Клыку француз. Тот сразу сообразил, что надо меняться одежкой с загорелым. Майка у этого мохнатого, конечно, была потная, но и Клык ему отдал не самую свежую. Впрочем, оба были не шибко брезгливыми. Видать, что этому корешку очень срочно хотелось попасть в Россию или по крайней мере поскорее унести ноги из Франции. Может, ему это было так же необходимо, как Клыку удрать из России.

Пока Клык переодевался, «бухгалтер» в углу комнаты корпел над паспортами. Он действовал быстро и ловко. Осторожненько отмочил чем-то фотографию гражданина Чобану и прилепил на ее место другую. Точно так же и Верину заменил. Клык даже углядел, что паспорт должен был достаться какой-то действительно восточной женщине — не то турчанке, не то арабке. Теперь, стало быть, татаркой будет.

Вошел Леха Романов. Он не переодевался, должно быть, ему обратно в Москву надо было лететь.

— Готовы? — спросил он.

— Сейчас, — отозвался «бухгалтер».

Романов без слов снял с Клыка темные очки и нацепил на загорелого, который уже был полностью наряжен в униформу «Polar oranges». Кепка и темные очки здорово затеняли лицо, и Клык прикинул, что вряд ли кто из тех, кто полетит в обратный путь, сможет тут же разглядеть, что в Москву летят совсем другие ребята. А там, в Москве, на охрану рубежей заступит новая публика, которая посмотрит только список и фотомордочки, в глаза не видев тех, кто улетал из Москвы. Им важно, чтоб среди прилетевших обратно были Чобану и Хисамутдинова. Десять улетело — десять прилетело. Фирмой уплачено. И начхать, если эти ребята — какие-нибудь алжирские террористы, которые французам бомбы подкладывали. Они небось в Москву ненадолго — проездом к Дудаеву или еще куда-нибудь, где работа есть.

Вера уже ждала Клыка в коридоре, одетая в облегающие джинсики и розовую майку-безрукавку. Там же стояла и восточная женщина в снятой с Веры униформе и темных очках.

— Поедете с Жаком, — сказал Леха Клыку. — Счастливо!

— Привет Москве! — хмыкнул Клык.

Разошлись, как в море корабли. Клык и Вера вышли следом за Жаком-«бухгалтером», а Леха с новыми «Чобану» и «Хисамутдиновой» остался.

За стальной дверью оказалась небольшая лестница и выход на маленькую площадку между' какими-то длинными бетонными сараями — так их охарактеризовал про себя Клык.

На площадке стоял фургончик, должно быть, принадлежавший Жаку. Месье указал Клыку и Вере на заднюю дверцу, а сам уселся на водительское место. Окна в кузове отсутствовали, от водительской кабины их отделяла переборка без стекол. Куда везут — они видеть не могли. Но если бы и видели, что бы это изменило? Они тут чужие… Правда, кому-то зачем-то нужные.

— Что ж теперь будет? — спросила Вера Кажется, это были самые первые слова, которые Клык услышал от нее после отлета из Москвы.

— Не знаю, — честно ответил Клык. — Ни черта не знаю. Что будет, то и будет.

— Я все понимаю, — кивнула Вера, — что сделанного не вернешь, что все уже пошло своим чередом и нас понесло по течению. И что другого выхода не было. Но что нас тут ждет, ты думал?

— Думай не думай, — серьезно сказал Клык, — а чему быть — того не миновать. Конечно, в России как-то попривычнее, букву «р» все выговаривают. Паршиво, когда ни хрена не понимаешь и весь из себя дурак дураком. Ну а что сделаешь? Только мозги нагружать, а они не казенные… Не мучайся, маленькая!

Вроде он и не сказал ничего особенного. И не объяснил ничего, и в любви не признался. Хотя какие уж тут признания, когда позавчерашняя ночь была со всеми пьяными сумасшествиями… Но Вере как-то легче стало. Все же не одна.

Клык почувствовал, как Вера прислонила голову к его плечу, обтянутому чужой майкой. И пахло от нее какими-то чужими духами, доставшимися от той турчанки или арабки. Но она была своя, марфуткинекая, бабки Аверьяновой внучка, ровесница его не сбывшейся сестренки… Тут, за бугром, ему такая баба нужна будет. При всех раскладах. Если, конечно, их сюда не убивать привезли. Такое тоже не исключается. Вдруг кому-то захочется, чтоб заместо тех, что с Романовым улетят, русские обнаружились? И лучше, чтоб молчаливые до ужаса… Холоднуло, хотя тут погода пожарче, чем в Москве. Неужели Цезарь такая сука? Навряд ли. Конечно, Клык не в законе, не авторитет, не пахан. Просто волчара, «борз», как выражаются товарищи чеченцы. Но братва узнает о такой заподлянке, может и на нож поставить. Правда, когда и что отсюда дойдет…

Фургончик остановился, не глуша мотора, а затем послышалось гудение, тарахтение и лязг — видимо, какая-то механика открывала ворота. Фургон проехал еще немного и встал.

Задние двери открылись, появились Жак и еще двое здоровых, качковатых — то ли охрана, то ли еще кто-то.

— Приехали! — сказал Жак. — Прошу…

Место было приятное. Кругом зелень, цветочки на клумбах, подстриженные изгороди из кустов, газоны под гребеночку. Фонтан журчал. Конечно, получше, чем у Курбаши, царствие ему небесное. Хотя участок, само собой, поменьше и дом небольшой. Но поаккуратней. Видно, что не наши делали.

Качки остались позади, во дворе. Жак проводил гостей через стеклянную дверь в просторный холл, где предложил присесть на диван. Потом он быстро взбежал куда-то на второй этаж по шикарной мраморной лестнице.

— Похоже, он тут не верхний, — шепнул Клык Вере. — Пошел докладывать.

Вера промолчала. Ей было страшно, но показывать страх не хотелось. Неужели здешний бандит может оказаться страшнее однокашника Геши? Минут через пять Жак вернулся и пригласил:

— Идемте наверх.

По лестнице поднимались медленно, у Клыка отчего-то дыхалка сбилась, волновался. Поднялись на второй этаж, прошли мимо охранника с пистолетом-пулеметом под мышкой и в конце концов добрались до предбанника явно боссовского кабинета. Тут помимо очень длинноногой секретарши, украшавшей собой помещение, сидели аж три братка очень крутого вида. Эти, правда, были без автоматов, но под пиджаками у них наверняка пушечки имелись.

При появлении Клыка они напыжились и поднялись с мест. Клык подумал: «Во пугают!», но постарался поспокойней держаться и под руку с Верой прошел мимо них. Жак открыл перед ними дверь кабинета, а в кабинете — шикарном, с дорогой мебелью книгами, картинами, шкафами, компьютером, баром — никого не было. Клык конечно подумал — что сейчас полки с книгами раскроются и появится босс. Однако Жак приоткрыв за собой дверь кабинета, сказал:

— Садись в кресло. Это теперь твое.

— Да? Удивился Клык. Вера тоже, но промолчала. Тогда садись. Теперь ты тут… шеф. Хо-зя-ин так это по-русски? Уи? Понял?

— Уи-Уи- кивнул Клык — только я ни хрена не понял.

— А это и не надо. Чтобы ты не был совсем дурак поясню. Есть закон — большая собственность — большой налог. Меньше — налог меньше. Уже понял?

Понял… А что надо делать?

— Ничего. Надо только писать автограф там, где буду говорить я. И сейчас, и еще много раз когда будет надо.

Жак нажал какую то кнопочку, и зеркало, висевшее на стене, напротив стола — в массивной позолоченной раме, опустилось куда-то вниз, на манер автомобильного стекла. Под ним, оказывается, прятался вделанный в стену сейф. Жак набрал на панели дверцы шестизначный код, открыл дверцу и полез в сейф. Оттуда он выудил папку в кожаном переплете и принес на письменный стол.

— Вот. Ты должен поставить свои автографы на каждой странице. После этого забудь, что есть я. Совсем! С тобой будет работать Морис Кокран, что он скажет — все надо делать. Ты — патрон офисиаль, он — патрон реаль. Надо будет учить франсез. Девушка там, — Жак мотнул головой в сторону предбанника, — ваша, русская. Будет вас учить и переводить, пока не выучишься.

— Кем подписываться? — спросил Клык, растерянно вертя папку в руках. Жак улыбнулся, хлопнул себя по лбу и сказал:

— Эскьюзе муа! Забыл! Теперь ты — месье Пьер Князефф, а она — мадам Вера Князефф. У вас будут паспорта, удостоверения и водительские права на это имя. Позже. А пока надо брать лист и писать автограф много раз. Тренировать. Писать надо так: A. Knjazeff. Репете, силь ву пле!

Клык начеркал три десятка подписей на чистом листке, прежде чем наконец добился такого начертания, которое устроило Жака. А после этого поставил еще кучу таких же закорючек на бумагах из папки. Они были сплошь на английском и французском языках, а потому Клык, ежели б и захотел, ни шиша не прочел бы.

Черкая автографы на листах, Клык думал и гадал не о том, что и зачем подписывает. Его и увезли сюда, чтоб не спрашивал. Не знал он, что хитрая судьба приготовила такой прикол…

Но все-таки он думал. Понимал, что превращается в раба, невольника, подставную фигуру, прикидывал, надолго ли будет нужен, старался представить себе, куда уехала и в чьи руки угодила «Пресвятая Богородица» в бриллиантовом окладе. Где-то слышал Клык, что Богородица — Руси покровительница. И ему помогла, хоть жил он не шибко по Писанию.

А он, условно говоря, продал ее. Точнее, жизнь за нее купил…

Когда все было подписано, Жак просмотрел всю папку от и до, улыбнулся и сказал:

— Молодец! Ты не пожалеешь. Идем, покажу ваш дом. Будешь жить, как Цека!

И он повел их по комнатам, нахваливая мебель, картины, посуду, телевизоры, всякую хитрую технику… Показал гараж с тремя машинами, сказал, что теперь за четой Князефф числятся какие-то торговые компании, два банка, три газеты, яхта, несколько вилл, еще чего-то. Даже самолет…

Вера, кажется, была в состоянии легкого шока. Она не была дурочкой, прекрасно понимала что все это богатство — чужое, а они здесь — просто элемент обстановки. И в любой момент, когда взбредет в голову настоящим хозяевам — они и не узнают никогда, кто это был, — их с Клыком просто уничтожат. Просто, без нравственных терзаний и мучений. Так, как простые люди выбрасывают ненужные вещи Понимала и то, что жизнь их станет, по сути дела, рабской, подневольной, не хуже, чем сам Клык. Что она никуда не выйдут отсюда без охраны и весь остаток жизни проведут под жестким контролем, даже если и и велят переехать отсюда на другой конец света.

Все знала, все понимала, но…

Впервые за долгие годы она наяву увидела Мир Красивых Вещей. Тот мир, о котором ей мною рассказывали, который она видела в иностранных фильмах, на страницах привозных журналов и так далее. Так хотелось чуть-чуть в нем пожить, хотя бы поиграть в него! И вот эта мечта рядышком. Здесь все, как у тех Таинственных богатых, которые неизвестно отчего проплакали столько серий. Да тут недельку пожить — и можно хоть живьем гореть! К черту всю эту Россию с ее дураками и дорогами, ворами и чинушами, с той дурацкой областью, где стоит родной, но пакостный город со своими иванцовыми и штангистами. Да, там мать и отец, их семьи, которые Вере дороги, и она когда-нибудь наверняка по ним соскучится, но ведь не сегодня, не сейчас. Сейчас же она переоденется в то, что подобает носить хозяйке такого дома, а перед этим, наверно, вымоется в шикарной просторной ванной с небольшим бассейном, а после, вечером, ляжет спать в той великолепной, прелестной спальне. И не одна…

Клык разглядывал все это великолепие по-иному. Вот, значит, какая ему на этот раз тюряга досталась. Конечно, получше, чем все известные ему зоны, посимпатичней смертуганки, само собой. Даже лучше, чем на хатах у Иванцова или Курбаши. Но все одно — тюрьма. Неволя, несвобода. С клевой шамовкой, с пуховой шконкой, с теликом и видиком. Даже с бабой, которую, в принципе, и полюбить можно. Такова уж его судьба: час воли — год тюрьмы. Опять какой-то козел вонючий, сука, падла и гад думают, что совсем его схавали, купили задешево, подставкой сделали. Нет, шалишь. Думают, волки позорные, что Клык им свою волю, которая внутри сидит, так просто отдаст?! А вот фиг вы угадали, гражданин начальник! Клыка не купишь. Он, конечно, все может, даже шлангом прикинуться, чтоб не боялись, что укусит. Осмотрится, пропишется, приглядится, поймет — и еще скажет свое слово. Может, даже по-французски…