Глава LIV. Повесть о «Таун-Хо»

Мыс Доброй Надежды, как и вся водная область вокруг него, весьма сходен с людным перекрёстком больших дорог, где можно встретить столько путешественников, как ни в одном другом месте земного шара.

Вскоре после встречи с «Альбатросом» мы увидели ещё одно возвращавшееся домой судно – китобоец «Таун-Хо». Экипаж на нём почти полностью состоял из полинезийцев. Во время устроенного короткого «повстречанья» мы услышали разительные новости о Моби Дике. Для некоторых из нас интерес к Белому Киту беспримерно увеличился сейчас благодаря одному обстоятельству из истории «Таун-Хо», которое, казалось, отдалённо и в каком-то противоположном смысле наделяло кита неким удивительным даром вершить господний приговор, по временам настигающий иных людей. Это обстоятельство, вместе с особыми вытекающими из него последствиями и выводами, образующими, так сказать, потаённую часть трагедии, которая будет сейчас изложена, так и не достигло слуха капитана Ахава и его помощников. Ибо потаённая часть этой истории не была известна и самому капитану «Таун-Хо». Она была достоянием лишь трёх белых матросов с этого корабля, один из которых, как выяснилось, сообщил её Тэштиго, взяв с него страшный обет молчания; но в ту же ночь Тэштиго бредил во сне, и таким образом столь многое стало известным, что, проснувшись, он уже не мог не досказать остального. Тем не менее так велико было влияние этой тайны на матросов «Пекода», которые узнали её во всей полноте, и такая, я бы сказал, необычная деликатность овладела ими, что они хранили молчание, и слух обо всём этом не проник за пределы кубрика. Вплетая, где должно, таинственную нить в официальную версию рассказа, я приступаю к изложению и увековечению сей необычной истории во всём её объёме.

Мне почему-то захотелось сохранить тот стиль, в котором однажды, накануне дня какого-то святого, я рассказал её в Лиме, в кругу моих испанских друзей, когда мы, развалившись, курили на украшенной щедро позлащёнными изразцами веранде Золотой гостиницы. Двое из этих изящных кавалеров, юные дон Педро и дон Себастьян, были ближе знакомы со мной – вот почему время от времени они прерывали меня вопросами, на которые в должное время получали ответы.

За два года до того, как я впервые услышал о событиях, о которых собираюсь поведать вам, джентльмены, «Таун-Хо», китобоец из Нантакета, плавал здесь, в Тихом океане, в нескольких днях пути к западу от гостеприимного крова Золотой гостиницы. Он находился где-то к северу от экватора. Однажды утром, когда матросы, как всегда, встали к насосам, было замечено, что воды в трюме набралось больше обычного. Решили, что обшивку корабля проткнула меч-рыба, джентльмены. Однако капитан, имевший одному лишь ему известные основания верить в редкую удачу, которая якобы ждала их в этих широтах, не желал изменить курс: течь казалась тогда ещё невелика и неопасна, хотя пробоина так и не была обнаружена во время поисков, значительно затруднённых волнением на море; и корабль продолжал свой путь, меж тем как вахты сменялись у насосов, работая недолго и без напряжения. Однако удачи им не было, пробоина не только не была обнаружена, но и столь значительно увеличилась течь, что обеспокоенный капитан принял решение идти на всех парусах к ближайшему порту на островах, чтобы там поднять судно из воды и отремонтировать.

Хотя плыть им предстояло неблизко, капитан нисколько не боялся, что судно затонет в пути, если только не произойдёт какой-нибудь исключительный случай, ибо помпы у него были отличные, и тридцать шесть матросов, сменяясь, могли без особого затруднения выкачивать воду, даже если бы течь увеличилась вдвое. Почти всю дорогу их сопровождали попутные ветры, и несомненно, что «Таун-Хо» благополучно достиг бы пристани без всяких роковых происшествий, если бы не грубая властность Рэдни с Вайньярда, старшего помощника капитана, и не вызванная им ожесточённая мстительность Стилкилта, отчаянного парня с озёр, из Буффало.

– С озёр! Из Буффало! Ради бога, с каких это озёр? И что такое это Буффало? – сказал дон Себастьян, приподнимаясь в своём гамаке.

– Город на восточном берегу нашего озера Эри, дон… Но взываю к вашей любезности. Сейчас для вас всё разъяснится.

Так вот, джентльмены, эти парни с озёр, плавающие на бригах и трехмачтовых шхунах, не уступающих размерами тем большим и прочным судам, что отправляются из вашего старого Кальяо к далёкой Маниле, в самом сердце нашей замкнутой, сухопутной Америки получили то необузданное флибустьерское воспитание, которое обычно приписывают воздействию открытого океана. Ибо в своём взаимосвязанном единстве наши огромные пресные моря – Эри, Онтарио, Гурон, Великое и Мичиган, – окружённые разнообразнейшими племенами и народами, обладают океанскими просторами и многими другими благороднейшими океанскими качествами. В них, как в водах Полинезии, лежат кольца живописных островов; на берегах их, как в Атлантике, живут два великих и столь же отличающихся друг от друга народа; они открывают морской доступ с востока к нашим многочисленным и далёким колониям, расположенным вокруг их вод; тут и там на них грозно взирают батареи береговых орудий, и с крутых скал смотрят в воду старинные пушки неприступного Макино; они слышали, как громыхали салютами флотилии, возвещая морские победы; по временам на их песчаных склонах появляются дикие варвары, чьи раскрашенные багровые лица мелькают в увешанных мехами вигвамах; на многие лиги граничат они с древними нетронутыми лесами, где сомкнутыми рядами стоят, как короли в готических родословных, высокие сосны, где прячутся кровожадные африканские хищники и маленькие зверьки, чьи шелковистые меха украшают царственные одежды татарских императоров; в них отражаются столичные дома Буффало и Кливленда, а также и виннебагские селения; их воды несут на себе судно мошенника-купца, и вооружённый крейсер государства, и пароход, и буковое каноэ; над ними бушуют сокрушительные гиперборейские ветры, такие же ужасные, как те, что вздымают солёные морские волны; им известны кораблекрушения, ибо не раз в ночную пору в их безбрежных, хотя и замкнутых водах гибли корабли со всем перепуганным экипажем. Да, джентльмены, хотя Стилкилт и вырос в глубине страны, бурный океан был для него родной стихией; в отваге и дерзости он не уступал ни одному моряку. Что же касается Рэдни, то, хотя в младенчестве он и лежал на пустынном песчаном берегу Нантакета, прильнув к материнской груди моря, хотя позже он не раз бороздил наш суровый Атлантический и ваш мечтательный Тихий океаны, всё же он был так же злопамятен и неуживчив, как моряки с озёр, где в лесной глуши царят поножовщина и месть. Всё же в уроженце Нантакета были и хорошие черты, а моряк с озёр, хоть он и был сущим дьяволом, мог бы, если бы к нему отнеслись с непреклонной твёрдостью, смягчённой простым и открытым признанием его человеческих достоинств, какое по праву причитается и подлейшему рабу, – мог бы долго оставаться послушным и безобидным. Во всяком случае, так он и вёл себя до поры; но Рэдни был обречён, безумие было его уделом, а Стилкилт… но, джентльмены, сейчас вы всё узнаете.

Прошло никак не больше дня или двух после того, как «Таун-Хо» взял курс на ближайшую гавань, а течь снова увеличилась, правда, всего лишь настолько, что насосам приходилось ежедневно работать час или немногим больше. А надо вам знать, что в таком смирном и цивилизованном океане, как наш Атлантический, некоторые капитаны будут хоть весь рейс откачивать воду, не подумав изменить курс. Бывает, правда, и так, что если вахтенный офицер забудет об этом в тихую ночь, когда всех сильно клонит ко сну, то уж ни он, ни кто другой на судне никогда более о том и не вспомнит, по той причине, что вся команда тихо погрузится на дно. Да и в пустынных и диких морях, расположенных далеко к западу от вас, джентльмены, на судах не считают необычным, если вся команда в полном составе работает посменно у насосов на протяжении даже значительного пути, конечно, если он пролегает вдоль более или менее доступного берега, или если существует какой-либо другой разумный вид отступления. Лишь в том случае, когда судно с течью находится далеко в открытом океане и поблизости нет никакой земли, капитан начинает немного беспокоиться.

Именно так обстояло дело с «Таун-Хо», поэтому, когда обнаружилось, что течь снова увеличивается, кое-кто из экипажа проявил некоторое беспокойство, в особенности Рэдни, старший помощник капитана. Он приказал поставить бом-брамсели так, чтобы ветер как следует надувал их. Должен вам сказать, джентльмены, что Рэдни был далеко не трус; он столь же мало был склонен к какому-либо проявлению нервного страха за свою жизнь, как и любой бесшабашный смельчак, какого можно встретить на суше или на воде. Поэтому, когда он выказал такую заботу о безопасности корабля, матросы стали поговаривать, будто тут дело в том, что, мол, он один из его владельцев. В тот же вечер, когда они стояли у помп, немало весёлых шуток сыпалось в его адрес, между тем как ноги матросов то и дело с шумом окатывала прозрачная морская вода – прозрачная, как в горном источнике, джентльмены, – которая, с силой вырываясь из насосов, текла по палубе и низвергалась непрерывным потоком в море через подветренные шпигаты.

Как вам хорошо известно, в нашем полном условностей мире, будь то водный, или любой другой, нередко случается так: когда человек, поставленный начальником над своими собратьями, обнаруживает, что один из них значительно превосходит его своей горделивой мужественностью, он исполняется к нему горькой и непреодолимой антипатией; и если только ему представится случай, джентльмены, он постарается сокрушить превосходство своего подчинённого, обратив того в жалкую горстку пыли. Как бы то ни было, джентльмены, но Стилкилт был большое и благородное существо, с головой как у римлянина, с мягко ниспадающей золотой бородой, подобной бахроме на попоне горячего скакуна из конюшни вашего последнего вице-короля, джентльмены, с умом, сердцем и душой, которые сделали бы его Карлом Великим, если бы он только родился сыном его отца. А Рэдни, помощник капитана, был уродлив, как мул, и так же упрям, безрассуден и злопамятен. Он не любил Стилкилта, и Стилкилт знал это.

Заметив приближающегося помощника капитана, Стилкилт, вместе с другими матросами выкачивавший воду, притворился, будто не видит его, и бесстрашно продолжал свои весёлые шутки:

– Да, ребятки, вот это хлещет! А ну-ка, кто-нибудь подставьте кувшинчик, давайте хлебнём как следует! Чёрт побери, не грех бы и разлить по бутылкам! Говорю вам, друзья, вся доля старика Рэда уйдёт в эту пробоину. Не мешало бы ему отрезать свою часть корпуса и притащить её на буксире домой. Эх, сказать правду, братцы, меч-рыба только начала дело, а потом она вернулась с целой бандой рыб-пил, рыб-плотников и рыб-топоров, и вся эта орава теперь принялась за работу – давай резать и пилить днище; сразу наладят, если что не так. Будь старик Рэд сейчас здесь, я бы посоветовал ему прыгнуть за борт и разогнать их! Да они растащут на куски твою собственность, сказал бы я ему. Но он простак, наш Рэд, да и красавчик к тому же! Говорят, ребята, что весь остальной капитал он вложил в зеркала. Хотел бы я, чтобы он подарил мне, бедняге, слепок со своего носа!

– Дьявол вас побери! Какого чёрта помпа не работает? – проревел Рэдни, сделав вид, будто он не слышал разговора матросов. – А ну-ка, принимайтесь за дело!

– Слушаюсь, сэр, – отвечал Стилкилт, веселясь от души. – А ну, навались, ребята!

И помпа загремела, как полсотни пожарных насосов; матросы принялись за дело всерьёз, и вскоре послышалось то характерное тяжёлое дыхание, которое свидетельствует о величайшем напряжении всех человеческих сил.

Прекратив наконец вместе с остальными работу, Стилкилт, задыхаясь, отошёл от помпы и уселся на шпиль, утирая обильный пот со лба; лицо его было багрово-красным, глаза налились кровью. Не знаю, какой злой дух овладел Рэдни, джентльмены, заставив его связаться с таким человеком, находящимся к тому же в столь возбуждённом состоянии; но именно так оно и случилось. Подойдя к Стилкилту с надменным видом, помощник капитана приказал ему взять метлу и подмести палубу, а потом убрать лопатой отвратительные следы, оставленные разгуливавшей по палубе свиньёй.

Надо вам сказать, джентльмены, что приборка палубы в море – это такая работа, которая выполняется каждый вечер в любую погоду, кроме сильнейших штормов; известно, что она производилась даже на судах, уже буквально идущих ко дну. Такова, джентльмены, неизменность морских обычаев и инстинктивная любовь к порядку в моряках, из которых иные откажутся утонуть, не умывшись предварительно. Но на всех кораблях орудовать метлой представляется исключительно юнгам, если таковые имеются на борту. Кроме того, вахты, работавшие поочерёдно у помп, были составлены из самых крепких матросов «Таун-Хо»; Стилкилт, как сильнейший из всех, неизменно назначался старшиной, а следовательно, должен был, как и его товарищи, освобождаться от прочих мелких дел, не связанных с собственно мореходными обязанностями. Упоминаю все эти подробности для того, чтобы было совершенно ясно, как обстояло дело между этими двумя людьми.

Однако этим всё отнюдь не исчерпывалось: приказ взяться за лопату был так же откровенно рассчитан на то, чтобы уязвить и оскорбить Стилкилта, как если бы Рэдни плюнул ему в лицо. Это поймёт каждый, кто ходил матросом на китобойце. Всё это (и даже значительно больше) полностью осознал житель лесной глуши, когда услышал распоряжение помощника капитана. Мгновение он продолжал сидеть, не двигаясь, пристально глядя в злобные глаза помощника капитана и чувствуя, как гора пороховых бочек всё громоздится у него в груди и фитиль беззвучно догорает, подбираясь к ним всё ближе и ближе; он чувствовал это, хотя и не отдавал себе ясного отчёта, но им овладела, джентльмены, странная сдержанность и нежелание ещё более раздражать вспыльчивого человека, и без того уже потерявшего самообладание (такого рода оцепенение чаще всего – если только вообще оно возникает – бывает свойственно действительно мужественным людям, даже когда они озлоблены).

Вот почему Стилкилт отвечал обычным голосом, лишь самую малость охрипшим от крайней физической усталости, которую он тогда испытывал, что приборка палубы – не его дело и он не станет им заниматься. Затем, обойдя полным молчанием замечание о лопате, он указал на трёх матросов, которые обычно подметали палубу, – не будучи заняты у помпы, они почти (или вовсе) не работали весь день. На это Рэдни ответил бранью, с отвратительной властностью требуя безоговорочного подчинения приказу, в то же время надвигаясь на всё ещё сидящего Стилкилта с поднятым в руке купорным молотом, который он выхватил из стоявшей рядом бочки.

Обливающийся потом Стилкилт был возбуждён и измучен напряжённым трудом у насоса, он вряд ли смог бы, несмотря на возникшее у него вначале безотчётное желание не доводить дело до скандала, долго терпеть такое обращение со стороны помощника капитана, но всё же, по-прежнему стараясь унять пламя, бушевавшее в его груди, он упрямо продолжал сидеть, не двигаясь с места, пока наконец обезумевший Рэдни не потряс молотом всего лишь в нескольких дюймах от его лица, в ярости требуя повиновения.

Стилкилт поднялся и, медленно отступая за шпиль, раздельно повторил, обращаясь к помощнику капитана, неотступно преследовавшему его с угрожающе поднятым молотом в руке, что он не намерен подчиниться. Видя, однако, что его миролюбие не производит ни малейшего впечатления, он грозным жестом согнутой руки попытался предостеречь одержимого глупца; но всё было напрасно. Таким-то образом они медленно кружили вокруг шпиля; решив наконец прекратить отступление и полагая, что он уже вынес всё, что только было в его силах, Стилкилт стал на крышку люка и сказал помощнику так:

– Мистер Рэдни, я не желаю подчиняться вам. Положите молот, а не то – берегитесь!

Но обречённый помощник капитана, подойдя ещё ближе к стоявшему неподвижно Стилкилту, потряс тяжёлым молотом не далее чем в дюйме от его зубов, извергая в то же время целый поток невыносимых проклятий. Не отступая ни на тысячную долю дюйма и пронзая его несгибаемым клинком своего взгляда, Стилкилт, сжав за спиной в кулак правую руку и медленно занеся её вверх, сказал своему преследователю, что если только молот заденет его щёку, он (Стилкилт) убьёт его. Но, джентльмены, глупец был уже клеймён на убой самими богами. Молот коснулся щеки Стилкилта, в следующее мгновение нижняя челюсть помощника капитана была свёрнута, он упал на крышку люка, плюя кровью, словно кит.

Не успели крики достичь капитанской каюты, а уж Стилкилт дёрнул за бакштаг, который тянулся к самому топу, где стояли дозором двое его друзей. Оба были канальцами.

– Канальцы? – воскликнул дон Педро. – Мы видели немало китобойцев в наших гаванях, но никогда не слышали о ваших канальцах. Простите, но кто они и чем занимаются?

– Канальцы, дон, это лодочники с нашего великого канала Эри. Вы, должно быть, слышали о нём.

– О нет, сеньор, здесь, в этой скучной, жаркой, до крайности ленивой и косной стране, мы почти ничего не знаем о вашем энергичном Севере.

– Неужели? Что же, дон, налейте-ка мне ещё. Ваша чича очень хороша. Прежде чем продолжать свой рассказ, я объясню вам, что собой представляют наши канальцы, ибо эти сведения, возможно, с какой-то новой стороны осветят мою историю.

На протяжении трёхсот шестидесяти миль, джентльмены, пересекая весь штат Нью-Йорк, через многочисленные людные города и цветущие сёла, через огромные, мрачные, пустынные болота и тучные нивы, которым нет равных по плодородию, через биллиардные и бары, через святая святых великих лесов, по римским аркам, переброшенным через индейские реки, в тени и на солнце, мимо счастливых сердец или печальных, по всему широкому и живописному простору благородных земель Мохок, под стенами белоснежных церквей, чьи шпили стоят словно верстовые столбы, одним непрерывным потоком течёт по-венециански развратная и подчас преступная жизнь. Там подлинная страна дикарей, джентльмены, там воют язычники, они там всюду, совсем рядом с вами, в густой тени, отбрасываемой церквами, и под их надёжной и снисходительной защитой. Ибо по некоей удивительной и роковой закономерности грешники, джентльмены, подобно пиратам у вас на родине, которые, как отмечают многие, всегда поселяются вокруг храмов правосудия, обитают главным образом вблизи святых мест.

– Кто это там идёт – монах? – спросил дон Педро, с забавной тревогой глядя вниз на оживлённую площадь.

– К счастью для нашего друга северянина, инквизиция сеньоры Изабеллы начинает слабеть в Лиме, – заметил дон Себастьян со смехом. – Продолжайте, сеньор.

– Минутку! Простите! – воскликнул кто-то из присутствовавших. – От лица всех нас, жителей Лимы, я хотел бы заявить вам, сэр мореход, что от нашего внимания не ускользнула деликатность, с какой вы удержались от замены далёкой Венеции на современную Лиму. Прошу вас, не благодарите и не старайтесь казаться удивлённым – вы ведь знаете поговорку всего побережья: «развратна, как Лима». И это полностью совпадает к тому же с вашим описанием; церквей здесь больше, чем биллиардных столов, они всегда открыты и «развратны, как Лима». То же и в Венеции; я был там, в священном городе блаженного евангелиста Марка! (Да очистит его Святой Доминик!) Ваш стакан, сэр! Благодарю, я наливаю! А теперь наполним снова!

Если свободно изобразить канальца и его призвание, джентльмены, из него вышел бы превосходный драматический герой, настолько он полновесно и живописно порочен. Подобно Марку Антонию, день за днём плывёт он лениво по зелёному цветистому Нилу, открыто забавляясь со своей краснощёкой Клеопатрой, подрумянивая своё золотистое, как персик, бедро на солнечной палубе. Но на берегу вся эта изнеженность исчезает. Каналец с гордостью принимает облик настоящего бандита; низкая шляпа с опущенными полями, украшенная пёстрыми лентами, дополняет его великолепный портрет. Он гроза улыбающейся невинности деревень, мимо которых проплывёт; его смуглого лица и безудержной дерзости побаиваются и в городах. Однажды, когда я путешествовал по каналу, меня выручил из беды один из канальцев; выражаю ему сердечную признательность; мне не хотелось бы быть неблагодарным; но ведь у таких разбойников равная готовность поддержать в несчастье бедного незнакомца и ограбить встречного богача и служит обычно главным искуплением за все их грехи. В целом же, джентльмены, разгульность жизни на каналах красноречиво доказывается тем, что в нашем разгульном китобойном промысле подвизаются столь многие из наиболее отпетых выпускников этой школы и что едва ли какие-либо другие представители человечества (кроме, пожалуй, сиднейцев) вызывают меньшее доверие наших капитанов-китобоев. Удивительно, не правда ли? А ведь для многих тысяч наших деревенских подростков и юношей, рождённых на берегах этого водного пути, полная испытаний жизнь Великого Канала представляет собой единственную ступень, ведущую от мирной жатвы на ниве христианства к безрассудной вспашке языческих морей.

– Понятно! Понятно! – воскликнул порывисто дон Педро, орошая чичей шитые серебром кружевные манжеты. – К чему путешествовать? Весь мир – та же Лима! Я было думал, что на вашем умеренном Севере люди так же холодны и бесстрастны, как горы… Но ваш рассказ!

Я остановился на том, джентльмены, как Стилкилт дёрнул за бакштаг. В ту же минуту его окружили трое помощников капитана и четверо гарпунёров и стали теснить к борту. Но тут вниз по вантам соскользнули, с быстротой зловещих комет, двое канальцев и ринулись в самую гущу, чтобы помочь своему товарищу выбраться на бак. Им на помощь бросились другие матросы, всё смешалось и перепуталось, а доблестный капитан, держась подальше от опасности, прыгал с острогой в руках, приказывая своим офицерам загнать на шканцы и избить негодяя. По временам он подбегал к самому краю непрерывно вращавшегося клубка людей и бросал острогу в его сердцевину, целя в предмет своей ненависти. Однако они не смогли одолеть Стилкилта и его молодцов; тем удалось захватить бак, и, быстро подкатив несколько огромных бочек и поставив их в ряд слева и справа от шпиля, эти морские парижане скрылись за баррикадой.

– А ну, выходи, разбойники! – загремел угрожающе капитан, потрясая зажатыми в каждой руке пистолетами, которые только что принёс ему стюард. – Выходи, бандиты!

Стилкилт вспрыгнул на баррикаду и прошёлся по ней, бросая вызов направленным на него пистолетам; однако он дал ясно понять капитану, что его (Стилкилта) смерть будет сигналом для кровопролитного морского бунта. Опасаясь в душе, что именно так и случится, капитан несколько сбавил тон, всё же он приказал инсургентам немедленно вернуться к исполнению своих обязанностей.

– Обещаете не тронуть нас, если мы это сделаем? – спросил их главарь.

– А ну, давай за работу! Давай за работу! Я ничего не обещаю! Делай своё дело! Вы что, хотите потопить судно? Нашли время бунтовать! За работу! – И он снова поднял пистолет.

– Потопить судно? – вскричал Стилкилт. – Что же, пусть тонет! Ни один из нас не вернётся к работе, пока вы не дадите клятвы, что не поднимете на нас руку. Что скажете, ребята? – спросил он, оборачиваясь к своим товарищам. Они ответили восторженным криком.

Ни на минуту не спуская глаз с капитана, Стилкилт обошёл баррикаду, отрывисто бросая:

– Мы не виноваты; мы этого не хотели; я ведь сказал ему положить молоток; это же ясно было и ребёнку; он должен был знать меня; я же сказал ему не дразнить буйвола; чёрт побери, я, кажется, вывихнул себе палец о его челюсть; где у нас ножи, ребята, в кубрике? Ничего, братцы, приглядите себе по вымбовке! Говорю вам, капитан, остерегайтесь! Дайте нам слово, не будьте глупцом; забудьте всё это; мы готовы встать на работу; обращайтесь с нами по-людски – и мы ваши; но на порку мы не пойдём!

– За работу! Ничего не обещаю! За работу, говорю вам!

– А ну-ка, послушайте, капитан! – закричал Стилкилт, яростно взмахнув рукой. – Среди нас немало найдётся таких (и я из их числа), кто подрядился только на одно плавание, так ведь? Вы отлично знаете, сэр, мы можем потребовать увольнения, как только судно бросит где-нибудь якорь. Мы не хотим ссориться, это не в наших интересах; мы хотим, чтобы всё обошлось спокойно; мы готовы встать на работу, но на порку не пойдём!

– За работу! – загремел капитан.

Стилкилт приостановился на мгновение, огляделся, затем проговорил:

– Вот что я скажу вам, капитан. Мы вас не тронем, если только вы сами не начнёте, – очень мне нужно убивать такого паршивого негодяя, а потом болтаться на рее. Но до тех пор, пока вы не пообещаете не трогать нас, мы и пальцем не шевельнём.

– Тогда спускайтесь вниз, в кубрик, я продержу вас там, пока не одумаетесь! Вниз, говорю вам!

– Ну что, пошли? – закричал главарь своим товарищам. Большинство из них запротестовали, но затем, повинуясь Стилкилту, спустились впереди него в чёрную дыру и, недовольно ворча, исчезли в ней, как медведи в берлоге.

Когда непокрытая голова Стилкилта оказалась на уровне палубы, капитан вместе со своим отрядом перескочил через баррикаду, и они, быстро задвинув крышку люка, все вместе навалились на неё. Стюарду приказали принести тяжёлый медный замок, висевший на сходном трапе. Затем, приоткрыв крышку люка, капитан прошептал что-то в щель, закрыл люк и защёлкнул замок за ними – их было десятеро, – оставив на палубе свыше двадцати матросов, которые до сей поры были нейтральны.

Целую ночь все офицеры, не смыкая глаз, несли вахту на палубе, особенно около кубрика и носового люка, где также опасались появления инсургентов, если бы те вздумали разобрать переборку внизу. Однако ночные часы миновали спокойно; матросы, не бросившие работу, усердно трудились у насосов, унылый грохот и лязг которых по временам оглашал в мрачной ночи всё судно.

На рассвете капитан вышел из каюты и, постучав в палубу, вызвал узников на работу; с громким криком они отказались. Тогда им спустили воду и бросили несколько горстей галет; и снова, повернув ключ в замке и положив его в карман, капитан возвратился на шканцы. Так повторялось дважды в сутки в течение трёх дней; на четвёртое утро, когда к узникам обратились с обычным призывом, послышался разноголосый спор, а затем и шум драки; внезапно из люка вырвалось четверо матросов со словами, что они готовы встать на работу. Зловонная духота и голодный рацион вкупе с опасениями неизбежной расплаты побудили их сдаться на милость победителей. Ободрённый этим, капитан повторил свои требования и остальным. Но Стилкилт угрожающе крикнул ему снизу, чтобы он перестал нести чушь и убирался туда, откуда пришёл. На пятое утро ещё трое бунтовщиков вырвались на палубу из цепких рук товарищей, отчаянно пытавшихся удержать их внизу. Остались только трое.

– Не лучше ли сдаться, а? – сказал капитан с глумливой усмешкой.

– Заприте нас опять, понятно? – прокричал Стилкилт.

– Можете не сомневаться, – ответил капитан и защёлкнул замок.

В эту минуту, джентльмены, возмущённый низостью семерых своих прежних товарищей, уязвлённый насмешками, которым он только что подвергся, и обезумевший от длительного заточения в кубрике, где было темно, как в бездне отчаяния, – в эту минуту Стилкилт предложил канальцам, которые до сей поры как будто оставались ему верны, прорваться на палубу, когда гарнизон их плавучей крепости соберут на шканцах, и, вооружившись острыми ножами для резки китового сала (длинными, изогнутыми, тяжёлыми инструментами с ручкой на обоих концах), нанося удары направо и налево, пройти от бушприта до гакаборта и сделать отчаянную попытку захватить корабль. Присоединятся они к нему или нет, сказал Стилкилт, но сам он решился. Он больше не проведёт ни одной ночи в этой дыре. Однако замысел его не встретил никакого сопротивления со стороны двух канальцев; они поклялись, что готовы на это или любое другое безумное предприятие, короче, на всё, только бы не сдаваться. Более того, каждый из них хотел быть первым, когда придёт время пробиваться на палубу. Однако их главарь решительно восстал против этого, оставив первенство за собой; в частности и потому, что его двое товарищей не желали уступить друг другу в этом споре, а оба они никак не могли быть первыми, ибо на трапе может поместиться лишь один человек. Но тут, джентльмены, я должен раскрыть вам грязную игру этих двух негодяев.

Выслушав безумное предложение своего главаря, каждый из них в отдельности начал лелеять в душе один и тот же план предательства, а именно: первым прорваться на палубу, с тем чтобы сдаться первым из трёх, хотя и последним из десятерых, тем самым обеспечив себе хотя бы самую малую надежду на помилование, которое можно было заслужить таким поступком. Однако когда Стилкилт заявил о своей решимости вести их до конца, они каким-то образом, путём тончайшей химии подлости, слили воедино свои до той поры тайные планы предательства; и лишь только их главарь погрузился в дремоту, в двух словах открыли друг другу души, связали спящего верёвками, заткнули ему рот паклей и, когда настала полночь, кликнули капитана.

Почувствовав, что дело пахнет кровью, капитан вместе со своими вооружёнными помощниками и гарпунёрами бросился на бак. Через несколько мгновений люк был открыт и вероломные союзники выбросили на палубу связанного по рукам и ногам, но всё ещё сопротивляющегося главаря, выразив при этом надежду, что им зачтётся в заслугу поимка человека, замыслившего кровопролитие. Однако их схватили, поволокли всех троих по палубе, словно битые туши, и подвесили на снастях бизань-мачты, где они и висели до самого утра.

– Чёрт вас побери, – кричал капитан, шагая по палубе перед ними. – Даже стервятники вас не трогают, негодяи!

На рассвете он собрал всех матросов и, отделив бунтовщиков от тех, кто не принимал участия в мятеже, заявил первым, что он твёрдо решил подвергнуть их поголовной порке – в общем, по-видимому, так и сделает, должен так поступить, того требует справедливость, – но в настоящий момент, учитывая их своевременную капитуляцию, обойдётся одним выговором, который он соответственно и произнёс в весьма сильных выражениях.

– А вас, мошенников, – закричал он, оборачиваясь к висевшим на снастях, – вас я искрошу в куски и побросаю в салотопку! – И схватив линёк, он со всей силой обрушился на спины двух предателей и бил их, пока они не перестали кричать и безжизненно свесили головы на плечи, подобно тому как рисуют двух распятых разбойников.

– Я растянул себе запястье из-за вас! – вскричал он наконец. – Но для тебя, голубчик, ещё найдётся крепкий линёк. А ну-ка, выньте у него изо рта кляп, послушаем, что он может сказать в свою защиту.

С минуту измученный бунтовщик судорожно пытался раскрыть свои затёкшие челюсти, а затем, болезненно выгнув шею, произнёс свистящим шёпотом:

– Вот что я скажу вам, а вы подумайте об этом: если вы меня выпорете, я вас уничтожу!

– Скажите пожалуйста! Видишь, как ты испугал меня! – И капитан поднял руку с линьком.

– Лучше не троньте! – прошипел Стилкилт.

– Ну, нет! – И снова рука с линьком поднялась для удара.

Но тут Стилкилт прошипел что-то, чего не услышал никто, кроме капитана, который, к удивлению всех матросов, отпрянул, лихорадочно прошёлся несколько раз по палубе и, внезапно бросив линёк, сказал:

– Этого я не сделаю, отпустите его, разрежьте верёвки, слышите?

Однако когда подчинённые бросились исполнять приказ, их остановил бледный человек с перевязанной головой, – это был Рэдни, старший помощник капитана. Всё время после столкновения на палубе он пролежал у себя на койке, но в это утро, услышав шум, он, превозмогая слабость, вышел наверх и видел всё, что произошло. Челюсть его была в таком состоянии, что он почти не мог говорить; однако, пробормотав, что он с охотой исполнит то, на что не решился капитан, он схватил линёк и направился к своему связанному врагу.

– Трус, – прошипел Стилкилт.

– Пусть так, но ты у меня получишь! – Рэдни размахнулся, но снова свистящий шёпот остановил поднятую для удара руку. Он приостановился, однако затем не колеблясь исполнил своё намерение, несмотря на угрозу Стилкилта, в чём бы она ни состояла. Затем трое бунтовщиков были освобождены, все встали на работу, и молчаливые матросы снова угрюмо сменялись у помп, стук которых, как и раньше, оглашал корабль.

В тот же день, едва стемнело и сменившиеся вахтенные спустились вниз, из кубрика послышался шум; двое предателей, трепеща, выбежали на палубу и осадили капитанскую каюту со словами, что они не осмеливаются оставаться вместе с остальными членами команды. Ни уговоры, ни пинки и затрещины не могли заставить их вернуться в кубрик; наконец, по их собственной просьбе, их поместили для сохранения их жизней в корабельный трюм.

Между тем среди матросов не видно было никаких признаков волнения. Напротив, они решили, следуя, вероятно, предложению Стилкилта, поддерживать строжайший порядок, до конца повиноваться всем приказам, а затем, когда судно придёт в порт, всем сразу покинуть его. Для того же, чтобы плавание как можно скорее пришло к концу, они договорились и ещё об одном – а именно: не подавать голос в случае, если будут обнаружены киты. Ибо, несмотря на течь и другие опасности, на мачтах «Таун-Хо» всё ещё от зари до зари стояли дозорные; капитан по-прежнему, как и в тот день, когда они впервые вошли в промысловые воды, горел желанием пуститься в погоню за добычей, а Рэдни в любой момент был готов променять свою койку на вельбот и, несмотря на собственную свёрнутую челюсть, помериться силами с убийственной челюстью кита и загнать ему в глотку кляп смерти.

Но хотя Стилкилт убедил матросов не выходить за рамки покорности, он до конца плавания никому не говорил о своём собственном плане мести человеку, который нанёс ему удар в самую глубину сердца. Он был в вахте старшего помощника Рэдни, а этот безумец, точно спеша навстречу своей погибели, несмотря на откровенное предостережение капитана после происшествия у бизань-мачты, настоял на том, что будет снова возглавлять по ночам свою вахту. На этом-то, а также и на некоторых других обстоятельствах и зиждился тщательно продуманный Стилкилтом план мести.

По ночам Рэдни обычно усаживался на планшир шканцев, что не подобало бы делать бывалому моряку, и сидел, облокотившись о шлюпку, которая висела за бортом. В этой позе, как было хорошо известно, он мог иногда и задремать. Расстояние между шлюпкой и бортом корабля было значительным, а внизу шумело море. Стилкилт тщательно рассчитал время; его очередь стоять у руля приходилась с двух часов на третье утро после того дня, когда его предали. А покуда, всякий раз как во время вахты у него выдавалась свободная минута, он сразу принимался что-то старательно плести.

– Что это ты там делаешь? – спросил его кто-то.

– А как ты думаешь? На что это похоже?

– На шнурок для сумки, только, сдаётся мне, он какой-то странный.

– Да, странноват, – отвечал Стилкилт, вытянув руку со шнурком перед собой, – но думаю, подойдёт. Знаешь, друг, у меня кончается бечёвка, нет ли у тебя немного?

Но в кубрике бечёвки не было.

– Надо будет пойти попросить у старика Рэда, – и Стилкилт поднялся с места.

– Ты что, хочешь у него одолжаться?! – воскликнул матрос.

– А почему бы и нет? Думаешь, он не захочет оказать мне услугу? Ведь в конце концов это ему же пойдёт на пользу, друг! – И, подойдя к первому помощнику, он спокойно посмотрел на него и попросил бечёвки, чтобы починить свою койку. Просьба его была исполнена, но ни бечёвки, ни шнура никто после этого не видел; а на следующую ночь, когда Стилкилт сворачивал свой бушлат, чтобы положить его вместо подушки в головах, из кармана выкатилось небольшое железное ядро в плотно прилегающей сетке. Через двадцать четыре часа он должен был стать у штурвала – вблизи от человека, который не раз дремал над могилой, всегда зияющей под боком у моряка, – тогда должно было наступить роковое мгновение; и перед нетерпеливым внутренним взором Стилкилта Рэдни уже лежал недвижным и окоченевшим трупом, с зияющей раной во лбу.

Но, джентльмены, от исполнения задуманного им кровавого дела будущего преступника спас глупец. И всё же, хотя и не став мстителем, Стилкилт был полностью отомщён. Ибо по таинственному решению судьбы само небо, казалось, взяло на себя исполнение ужасного дела, которое он задумал.

На рассвете второго дня, когда солнце ещё не взошло и команда мыла палубу, какой-то дуралей матрос с Тенерифа, который вышел на руслень зачерпнуть воды, неожиданно закричал:

– Кит! Кит!

Боже, какой кит! Это был Моби Дик.

– Моби Дик! – вскричал дон Себастьян. – Святой Доминик!.. Сэр мореход, разве у китов бывают имена? Кого вы называете Моби Диком?

– Это знаменитое, белоснежное, бессмертное и смертоносное чудовище, дон, но о нём слишком долго рассказывать…

– Расскажите! Расскажите! – закричали молодые испанцы, столпившиеся вокруг меня.

– Нет, сеньоры! Сеньоры, это невозможно! Я не могу сейчас углубляться в эту историю. Дайте мне подышать свежим воздухом, господа.

– Чичи! Чичи! – воскликнул дон Педро. – Наш доблестный друг ослабел. Наполните его пустой стакан!

– Не беспокойтесь, джентльмены; мгновение – и я продолжаю. Итак, джентльмены, увидев столь неожиданно белоснежного кита в пятидесяти ярдах от корабля, матрос с Тенерифа забыл в волнении о договоре между членами команды и невольно закричал, хотя трое дозорных на мачтах, давно уже заметившие чудовище, хранили молчание. Всё пришло в страшное волнение. «Белый Кит! Белый Кит!» – кричали капитан, помощники и гарпунёры, которые мечтали, не устрашённые ужасными слухами, одолеть эту знаменитую и бесценную рыбу; матросы с угрюмой опаской и с проклятиями всматривались в огромную молочно-белую тушу устрашающей красоты, которая, освещённая восходящим солнцем, ослепительно сияла, словно живой опал в синем утреннем море. Джентльмены, странный рок тяготеет над ходом этих событий, словно всё было предопределено ещё до того, как была предначертана мировая история. Бунтовщик был загребным на вельботе помощника; после того как забрасывали гарпун и Рэдни становился с острогой на носу, он должен был сидеть рядом с ним и по его приказу травить или выбирать линь. Когда вельботы были спущены на воду, старший помощник отвалил первым, и Стилкилт яростно грёб и кричал от восторга, покрывая все голоса своим воинственным кличем. Некоторое время они бешено гребли, затем гарпунёр всадил гарпун, и Рэдни вскочил на нос с острогой в руке. Рэдни не знал страха во время охоты. Он крикнул своим матросам, чтобы они выгребали прямо на спину кита. Стилкилт быстро выбирал линь, и вельбот шёл прямо в слепящую пену, воедино слитую с белизной чудовища; внезапно шлюпка словно ударилась о подводный выступ и сильно накренилась, стоявший на носу Рэдни полетел за борт. В ту минуту, когда он упал на скользкую спину кита, вельбот выровнялся, но тут же был отброшен волной прочь, а Рэдни полетел в море, по другую сторону кита. Он упал в кипящий вокруг кита водоворот, и какое-то мгновение они ещё видели смутно сквозь завесу брызг, как он лихорадочно пытался скрыться от глаза Моби Дика. Но во внезапном порыве ярости кит рванулся вперёд и схватил его своими гигантскими челюстями, вздыбился над водой, нырнул головой вниз и скрылся в пучине.

Между тем при первом же ударе днищем шлюпки Стилкилт начал травить линь, стремясь выскочить из водоворота; спокойно глядя на происходящее, он сидел и думал о своём. Но когда шлюпку внезапно со страшной силой рвануло вниз, он, не размышляя, выхватил нож и перерезал линь – кит был свободен. Через некоторое время Моби Дик снова поднялся в отдалении на поверхность воды, и обрывки красной шерстяной фуфайки Рэдни торчали между зубов, которые растерзали его. Все четыре шлюпки снова устремились в погоню, но кит ускользнул от преследования и наконец совсем исчез из виду.

Спустя несколько дней «Тоун-Хо» достиг пристани; это было дикое, пустынное место, где жили одни туземцы. В тот же день все матросы (за исключением лишь нескольких марсовых) сошли на берег, возглавляемые Стилкилтом, и, медленно шагая, исчезли между пальмами; в конце концов, как выяснилось потом, они захватили две большие военные пироги туземцев и отплыли с острова.

Оставшись на корабле лишь с горсткой людей из прежнего экипажа, капитан обратился к островитянам с просьбой помочь ему в трудной задаче поднять днище из воды и заделать пробоину. Однако от горстки белокожих потребовалась и днём и ночью столь неусыпная бдительность в отношении их опасных союзников и столь изнурительным был предпринятый ими труд, что, когда наконец судно было готово к отплытию, все они оказались так слабы, что капитан не решился вывести в море с такой командой своё большое судно. Посоветовавшись с помощниками, он поставил «Таун-Хо» на якорь возможно дальше от берега, вытащил на нос две пушки и зарядил их, поставил в козлы мушкеты на корме и, предупредив островитян, чтобы они не вздумали себе на погибель приближаться к кораблю, прихватил с собой одного человека и отправился на своей лучшей шлюпке, подгоняемой попутным ветром, к Таити, находящемуся на расстоянии пятисот миль, за пополнением экипажа.

На четвёртый день плавания они заметили большую пирогу, приставшую к низкому коралловому островку. Капитан направил шлюпку в сторону от неё, но дикарское судно устремилось за ним, вскоре он услышал голос Стилкилта, приказывающего ему остановиться, если он не хочет пойти ко дну. Капитан вынул пистолет. Поставив широко раздвинутые ноги на носы двух связанных вместе пирог, Стилкилт презрительно засмеялся в ответ, заверив капитана, что, если только он услышит щёлканье курка, он тут же пустит капитанскую шлюпку ко дну.

– Что тебе от меня надо? – закричал капитан.

– Куда вы идёте? И зачем? – спросил Стилкилт. – Только без обмана.

– В Таити, за пополнением.

– Хорошо. Дайте-ка я подплыву к вам. У меня нет оружия.

С этими словами он прыгнул с пироги, подплыл к шлюпке и, перевалившись через планшир, очутился лицом к лицу с капитаном.

– Скрестите руки, сэр, поднимите голову. А теперь повторяйте за мной. Клянусь, как только Стилкилт оставит меня, вытащить шлюпку на остров и пробыть там шесть дней. Пусть молния поразит меня, если я этого не сделаю.

– Хороший ученик! – засмеялся Стилкилт. – Адью, сеньоры! – и, прыгнув в море, он поплыл к своим товарищам.

Проследив, как шлюпку вытащили на берег и подтянули к кокосовым пальмам, Стилкилт продолжал своё плавание и в должное время достиг Таити, места своего назначения. Там удача улыбнулась ему; два судна готовились отплыть во Францию, и судьба позаботилась о том, чтобы на них не хватало как раз того количества матросов, которое он возглавлял. Они нанялись на эти суда, навсегда избежав опасности встретиться со своим прежним капитаном, если бы тот вдруг паче чаяния решился навлечь на них законное возмездие.

Спустя десять дней после отплытия французских судов прибыл вельбот, и капитан завербовал несколько более или менее цивилизованных таитян, которые немного знали морское дело. Зафрахтовав небольшую местную шхуну, он возвратился на ней к своему судну и, обнаружив, что там всё благополучно, продолжал плавание.

Где сейчас Стилкилт, джентльмены, никто не знает, а на острове Нантакет вдова Рэдни всё глядит на море, которое не возвращает мертвецов, всё видит во сне страшного Белого Кита, который погубил её мужа.

– Вы кончили? – тихо спросил дон Себастьян.

– Да, дон.

– Тогда, умоляю вас, скажите мне по правде: действительно ли всё так и произошло, как вы сейчас рассказали? Это кажется совершенно невероятным! Из надёжного ли источника узнали вы эту историю? Простите мне мою настойчивость.

– Простите и нас, сэр мореход, но мы все присоединяемся к просьбе дона Себастьяна, – закричали и остальные, не скрывая жадного любопытства.

– Найдётся ли в Золотой гостинице святое Евангелие, джентльмены?

– Нет, – сказал дон Себастьян. – Но я знаю достойного патера поблизости, он не заставит меня ждать, если я обращусь к нему. Я пойду за Евангелием. Но хорошо ли вы подумали? Это может обернуться очень серьёзно для вас.

– Могу я попросить вас привести также и патера, дон?

– Хотя в Лиме сейчас и не бывает аутодафе, – сказал один из присутствовавших другому, – боюсь всё же, как бы нашему другу моряку не пришлось иметь дело с отцами-епископами. Луна светит так ярко, давайте лучше спрячемся в тень. Не знаю, зачем это было нужно…

– Простите, что я побежал за вами, дон Себастьян. Могу я также настоятельно просить вас взять самое большое Евангелие, какое там будет?

– Вот и патер, он принёс вам Евангелие, – сказал дон Себастьян торжественно, возвращаясь с высоким и степенным человеком.

– Дайте я сниму шляпу. А теперь, достойный пастырь, станьте на свету и держите Священное Писание передо мной, чтобы я мог коснуться его:

– Да поможет мне небо, клянусь честью в том, что история, которую я рассказал вам, джентльмены, верна в своей сути и основных частях. Я знаю, что это правда, это случилось на нашей планете, я был на том судне, я встречал тех матросов, я виделся и беседовал со Стилкилтом после смерти Рэдни.