14

Стапи, маленькое селение, состоящее приблизительно из тридцати хижин, стоит среди голого лавового поля, ничем не защищенное от палящих солнечных лучей, отраженных снежными вершинами вулкана. Небольшой фьорд, у которого ютилось селение, окаймлен базальтовой стеной совершенно необычного вида.

Известно, что базальт принадлежит к тяжелым горным породам вулканического происхождения. Исландский базальт ложится пластами с поражающим своеобразием. Природа поступает здесь, как геометр, и работает точно человек, вооруженный угломером, циркулем и отвесом. Если в каком-нибудь другом месте она показала свое искусство в создании хаотического нагромождения гранитных массивов и в необыкновенном сочетании линий, едва намеченных конических форм, незавершенных пирамид, то здесь она пожелала дать образчик правильности форм и, предвосхитив мастерство архитекторов первых веков, создала строгий образец, не превзойденный ни великолепием Вавилона, ни чудесным искусством Греции.

Я слыхал раньше о «Плотине Гигантов» в Исландии и о Фингаловой пещере на одном из Гебридских островов, но до сих пор мне еще не приходилось видеть базальтовых сооружений.

В Стали я их увидел во всей их красе.

Стена вокруг фьорда, как и вдоль всего побережья полуострова, представляет собою ряд колонн в тридцать футов вышиной. Эти стройные, безупречных пропорций, колонны поддерживали орнамент верхней части пролета арки, образующий собою ряд горизонтально расположенных колонн, которые в виде сквозного свода выступали над морем. Под этим естественным impluvium глазу представлялись пролеты стрельчатых арок прелестного рисунка, через которые устремлялись на сушу вспененные волны. Обломки базальта, сброшенные разъяренным океаном, лежали на земле, точно развалины античного храма, – вечно юные руины, над которыми проходят века, не нарушая их величия.

Это был последний этап нашего путешествия. Ганс провел нас так умело, что я немного успокоился при мысли, что он будет сопровождать нас и далее.

Когда мы подъехали к воротам пасторского дома, представлявшего собой низкую хижину, которая была ни лучше, ни удобнее соседних, я увидал человека в кожаном фартуке и с молотком в руке, занятого ковкой лошадей.

– Saellvertu, – сказал охотник.

– God dag, – ответил кузнец на чистом датском языке.

– Kyrkoherde, – сказал Ганс, обращаясь к дядюшке.

– Приходский священник, – повторил последний. – Аксель, ты слышишь, оказывается, этот бравый человек – пастор.

Между тем проводник объяснил «kyrkoherde», в чем дело, и тот, прервав работу, издал крик, бывший, вероятно, в ходу у торговцев лошадьми. Тотчас же из домика вышла великанша, настоящая мегера. Если ей не хватало роста до шести футов, то дело было за малым.

Я боялся, что она подарит путешественников исландским поцелуем, но напрасно: она не очень-то приветливо ввела нас в дом!

Комната для гостей показалась мне самой плохой во всем пасторском доме, – узкой, грязной и зловонной; но пришлось довольствоваться и ею. Пастор, по-видимому, вовсе не признавал старинного гостеприимства. Далеко не признавал! Уже к вечеру я понял, что мы имеем дело с кузнецом, рыбаком, охотником, плотником, но никак не с духовной особой. Правда, день был будний; возможно, что в воскресенье наш хозяин становился пастором.

Я не хочу порочить священников, которые, судя по всему, находятся в очень стесненном положении; они получают от датского правительства крайне ничтожное содержание и пользуются четвертой частью церковного десятинного сбора, получаемого с прихода, что не составляет даже шестидесяти марок; поэтому они вынуждены работать для пропитания. Но если приходится быть и охотником, и рыбаком, и кузнецом, то естественно усвоить и нравы и образ жизни охотника, рыбака, словом, людей физического труда; вечером я заметил, что нашему хозяину была незнакома и добродетель трезвости…

Дядя увидел сейчас же, с какого сорта человеком он имеет дело; вместо достойного ученого он встретил грубого невежду. Тем скорее решил он покинуть негостеприимного пастора и пуститься в путь.

Несмотря на усталость, дядюшка предпочел провести несколько дней в горах.

Итак, на следующий же день после нашего прибытия в Стапи начались приготовления к отъезду. Ганс нанял трех исландцев, которые должны были нести вместо лошадей наш багаж; но было решено, что, как только мы доберемся до кратера, наши провожатые будут отпущены.

По сему случаю дядюшка сообщил Гансу, что он намерен продолжить исследование вулкана до последних пределов.

Ганс только кивнул, головой; ему было все равно, куда идти: вперед или назад, оставаться на поверхности Земли или спускаться в ее недра. Что касается меня, то, поглощенный путевыми впечатлениями, я забыл о будущем, зато теперь мысль о предстоящих опасностях тем сильнее овладела мною. Что же делать? Если сопротивление фантазиям Лиденброка и было возможно, то надо было попытаться оказать его в Гамбурге, а не у подножия Снайфедльс.

Больше всего меня терзала ужасная мысль, могущая потрясти даже самые нечувствительные нервы.

«Мы поднимемся, – рассуждал я, – на Снайфедльс. Хорошо! Мы спустимся в его кратер. Отлично! Другие тоже проделывали это и не погибали. Но ведь тем дело не кончится! Если откроется путь в недра Земли, если злосчастный Сакнуссем сказал правду, мы погибнем в подземных ходах вулкана. Ведь мы еще не знаем наверное, что Снайфедльс потух, что нам не угрожает извержение! А что тогда будет с нами?»

Стоило подумать над этим, и я думал. Стоило мне заснуть, как начинались кошмары: мне снились извержения! А играть роль шлака казалось мне чересчур скверной шуткой.

Наконец, я не выдержал: я решился поговорить с дядей на эту тему, высказав свое мнение как можно искуснее, в виде гипотезы, совершенно нелепой.

Я подошел к дядюшке и изложил ему свои опасения в самой дипломатической форме, причем, из предосторожности, несколько отступил назад.

– Я сам думал уже об этом, – ответил он просто.

Что это значит? Неужели он внял голосу разума?

После небольшой паузы дядя продолжал:

– Я думал об этом; со времени нашего приезда в Стапи я думал над этим вопросом, ибо безрассудная смелость нам не к лицу. Вот уже пятьсот лет, как Снайфедльс безмолвствует, но все-таки он может заговорить. Извержениям, однако, всегда предшествуют совершенно определенные явления. Я расспросил жителей этой местности, исследовал почву и могу тебе сказать, Аксель, что извержения ждать не приходится.

Я был поражен этим утверждением и ничего не мог возразить.

– Ты сомневаешься? – сказал дядя. – Ну, так иди за мной!

Я машинально повиновался. Мы покинули пасторский домик, и профессор избрал дорогу, которая, через проем в базальтовой стене, шла в сторону от моря. Вскоре мы очутились в открытом поле, если только можно так назвать огромное скопление выбросов вулканических извержений. Вся эта местность казалась расплющенной под ливнем гигантских камней, вулканического пепла, базальта, гранита и пироксеновых пород.

Я видел: там и тут из трещин в вулканическом грунте подымается пар; этот белый пар, по-исландски «reykir», исходит из горячих подземных источников; он выбрасывается с такой силой, которая говорит о вулканической деятельности почвы. Казалось, это подтверждало мои опасения. Каково же было мое изумление, когда дядюшка сказал:

– Ты видишь эти пары, Аксель? Они доказывают, что нам нечего бояться извержений.

– Как же так? – вскричал я.

– Заметь хорошенько, – продолжал профессор, – что перед извержением деятельность водяных паров усиливается, а потом, на все время извержения, пары совершенно исчезают. Поэтому, если эти пары остаются в своем обычном состоянии, если их деятельность не усиливается, если ветер и дождь не сменяются тяжелым и неподвижным состоянием атмосферы, – ты можешь с уверенностью утверждать, что в скором времени никакого извержения не будет.

– Но…

– Довольно! Когда изрекает свой приговор наука, остается только молчать.

Повесив нос, вернулся я в пасторский домик. Научные доводы дядюшки заставили меня умолкнуть. Однако оставалась еще надежда, что, когда мы дойдем до дна кратера, там не окажется хода внутрь Земли, и таким образом будет невозможно проникнуть дальше, несмотря на всех Сакнуссемов на свете.

Следующую ночь я провел в кошмарах; мне снилось, что я нахожусь внутри вулкана, в недрах Земли; я чувствовал, будто я, точно обломок скалы, с силой выброшен в воздух.

На следующее утро, двадцать третьего июня, Ганс ожидал нас с своими товарищами, которые несли съестные припасы, инструменты и приборы. Две палки с железными наконечниками, два ружья и два патронташа были приготовлены для дяди и меня. Ганс предусмотрительно «прибавил к нашему багажу кожаный мех, наполненный водой, что вдобавок к нашим фляжкам обеспечивало нас водою на восемь дней.

Было девять часов утра. Пастор и его мегера ожидали нас у ворот: надо думать, для того, чтобы сказать путешественникам последнее прости. Но это «прости» неожиданно вылилось в форму чудовищного счета, согласно которому даже зачумленный воздух подлежал оплате. Достойная чета общипала нас не хуже, чем это делают в отелях Швейцарии, и дорого оценила свое гостеприимство.

Дядюшка заплатил, не торгуясь. Пустившись в путешествие к центру Земли, не приходилось думать о каких-то лишних рейхсталерах.

Когда с расчетами было покончено, Ганс дал сигнал к выступлению, и через несколько минут мы покинули Стапи.