КНИГА ДЕВЯТАЯ

Год тонких дипломатических ухищрений понадобился Майклу Корлеоне на то, чтобы утвердиться в положении наиболее могущественного из главарей семейных синдикатов Америки и тем завершить наконец кровавую победу своего семейства. Двенадцать месяцев он делил свое время между штаб-квартирой под городом Лонг-Бич и своим новым домом в Лас-Вегасе. Когда год подошел к концу, решил, что пора окончательно сворачивать все операции в Нью-Йорке и продавать имение. И в последний раз привез своих домашних на месяц в Лонг-Бич — чтобы, пока он будет закругляться с делами, Кей занялась упаковкой и отправкой вещей. Мелких хлопот, связанных с переездом, оставалась тьма-тьмущая.

Теперь, когда главенство семьи Корлеоне стало незыблемым, Клеменца отпочковался от нее с собственным семейством. На должности caporegime остался Рокко Лампоне. В Неваде Альберт Нери возглавил службу безопасности во всех контролируемых семейством игорных отелях. Работал на западный синдикат, возглавляемый Майклом, и Хейген.

Время залечивало старые раны. Конни Корлеоне помирилась с братом — не долее как через неделю после своих страшных обвинений явилась к Майклу с повинной и уверяла Кей, что наболтала чепухи с горя, что все это неправда.

Конни без труда нашла себе нового мужа — не подождав из уважения к памяти покойного положенного года, приняла на супружеское ложе отличного молодого человека, поступившего работать на семейство Корлеоне в качестве секретаря. Сына надежной итальянской четы, но со специальным образованием, полученным в одном из лучших колледжей Америки. Естественно, женитьбой на сестре дона он обеспечил свою будущность.

Кей Адамс-Корлеоне, к восторгу мужниной родни, решилась и, пройдя надлежащую подготовку, приняла католичество. Оба сына ее, в соответствии с правилами, тоже, естественно, воспитывались как католики. Что не вызывало особой радости у Майкла. Он предпочел бы видеть своих детей протестантами, как более подобает американцам.

Неожиданно для себя Кей отлично прижилась в Неваде. Ей полюбились эти места — каменистые багряные склоны, каньоны, раскаленная пустыня и внезапная, блаженная прохлада озер; полюбилась даже здешняя жара. Ее мальчики катались верхом на собственных пони. В доме были не телохранители, а обыкновенная прислуга. И Майкл здесь вел более нормальный образ жизни. Состоял, как владелец строительной компании, членом деловых клубов и общественных комитетов, проявлял здоровый интерес к тому, что происходит в местной политике, хотя сам в нее открыто не вмешивался. Хорошая жизнь. Кей радовалась, что они навсегда отрываются от Нью-Йорка и Лас-Вегас станет для них постоянным домом. Необходимость вернуться еще раз в Нью-Йорк тяготила ее. Вот почему в этот свой последний приезд она проявила чудеса распорядительности при сборах и отправке вещей, и теперь, в канун отъезда, ей не терпелось покинуть Лонг-Бич, как после долгой болезни не терпится выписаться из больницы.

В это последнее утро Кей Адамс-Корлеоне проснулась на заре. Слышно было, как снаружи, рыча моторами, разворачиваются тяжелые автофургоны, на которые будут грузить мебель из особняков. К вечеру все семейство, включая маму Корлеоне, улетит обратно в Лас-Вегас.

Когда Кей вышла из ванной, Майкл, полулежа на подушке, курил сигарету.

— Это надо так повадиться в церковь, елки зеленые! По воскресеньям — куда ни шло, не возражаю, но чтобы каждое утро? От свекрови отстать не хочешь? — Он потянулся в темноте к настольной лампе и включил свет.

Кей присела на кровать надеть чулки.

— Ты же знаешь, как у католиков обстоит с новообращенными. Ревностнее их никого нет.

Майкл протянул руку и дотронулся до ее бедра, до теплой кожи в том месте, где кончался нейлоновый чулок.

— Не надо, — сказала она. — Мне сегодня принимать причастие.

Он не пытался удержать ее, когда она вставала с кровати. Только заметил с легкой усмешкой:

— Как же так — ревностная католичка, а детям сплошь да рядом даешь отлынивать от церкви?

Кей насторожилась. Ей было не по себе под этим испытующим «доновским» взглядом, как она называла его про себя.

— Успеется, — сказала она. — Приедем домой, начну следить за ними строже.

Поцеловав его на прощанье, она вышла на улицу. Летнее солнце алым шаром всходило на востоке, и воздух уже слегка прогрелся. Кей пошла к воротам, где стояла ее машина. Там, одетая по-вдовьи во все черное, сидела, дожидаясь ее, мама Корлеоне. Это сделалось у них традицией — начинать каждый день с поездки вдвоем к ранней мессе.

Кей приложилась к морщинистой щеке свекрови и села за руль. Мама Корлеоне окинула ее подозрительным взглядом.

— Не завтракала?

— Нет, — отозвалась Кей.

Женщина одобрительно покивала головой. Был случай, когда Кей забыла, что от полуночи и до святого причастия нельзя ничего есть. Прошло много времени, но мама Корлеоне с тех пор больше не полагалась на нее и неизменно устраивала ей проверку.

— А чувствуешь себя не худо?

— Нет, хорошо.

Маленькая церковь выглядела на рассвете трогательно одинокой, покинутой. Витражи преграждали жаре доступ внутрь; там их встретит прохлада, отдохновенье. Кей помогла свекрови взойти по белокаменным ступеням, пропустила ее вперед. Старая итальянка предпочитала передние скамьи, поближе к алтарю. Кей, приотстав, чуть задержалась на ступенях. Ей всякий раз приходилось в последнюю минуту преодолевать внутреннее сопротивление, всякий раз становилось как-то робко.

Наконец и она вступила в прохладную полутьму. Обмакнула пальцы в святую воду и перекрестилась, мимоходом увлажнив кончиками пальцев пересохшие губы. Перед святыми, перед Христом на кресте, слабо колеблясь, рдели свечи. Кей преклонила колена, потом зашла в свой ряд и, опершись о жесткий деревянный подколенник своей скамьи, стала ждать, когда ее призовут к причастию. С молитвенно склоненной головой, но не совсем еще готовая к молитве…

Только здесь, под сумеречными церковными сводами, позволяла она себе обращаться мыслями к другой, тайной жизни, которую вел ее муж. К тому проклятому вечеру год назад, когда он умышленно использовал их доверие и любовь друг к другу, чтобы ее обмануть. Чтобы она поверила, что он не убивал мужа своей сестры.

Она тогда покинула его — не из-за самого деяния, но из-за этой лжи. На другое же утро, забрав с собой детей, уехала в Нью-Гэмпшир, к родителям. Никому не сказав ни слова, не зная толком, что предпримет дальше. Майкл сразу все понял. Позвонил ей в первый день и потом оставил в покое. Прошла неделя, и лишь тогда перед домом Адамсов остановился лимузин с нью-йоркским номером. Это приехал Том Хейген.

Долго тянулись те предвечерние часы, проведенные ею с Томом Хейгеном, — самые страшные часы в ее жизни. Вдвоем они ушли бродить по лесу на окраине ее родного городка — и Хейген ее не щадил.

Кей совершила ошибку, взяв с первых слов неверный тон, язвительно-цинический и вовсе ей несвойственный.

— Майк что, прислал тебя сюда постращать меня? А где «ребята» с автоматами? Должны были вроде повыскакивать из машины и силой вернуть меня назад.

Впервые на ее памяти Хейген рассердился.

— Что за детская болтовня, — сказал он резко. — Уши вянут. Как не стыдно, Кей.

— Ну, извини.

Они вышли на тихий зеленый проселок. Хейген спокойно спросил ее:

— Ты почему сбежала?

— Потому что Майкл мне солгал, — сказала она. — Потому что он дурачил меня, когда согласился быть крестным отцом на конфирмации сына Конни. Он меня предал. Я не могу любить такого человека. Я не могу так жить. Не хочу, чтобы у моих детей был такой отец.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал он.

Теперь уже, и с полным основанием, вскипела она:

— Я говорю, что он убил мужа своей сестры! Это ты понимаешь? — У нее на миг перехватило дыхание. — А мне солгал.

Долго потом они брели молча. Наконец Хейген заговорил:

— Ты не знаешь, так это или нет на самом деле, и знать не можешь. Но давай на минуту допустим, что это правда, — только запомни, я этого не утверждаю. Что, если бы я привел тебе доводы, которые в известной мере служат оправданием подобного рода действий? То есть, вернее, могли бы служить…

Кей смерила его презрительным взглядом.

— Первый раз тебя вижу в роли адвоката. Ты в ней выглядишь не очень привлекательно, Том.

Хейген усмехнулся:

— Неважно. Ты все же выслушай. Что, если Карло подставил Санни, выдал его убийцам? Если Карло в тот раз избил Конни не случайно, а по заранее намеченному плану, с умыслом выманить Санни из укрытия — и было известно, что он предпочтет ехать через Джоунз-Бич? Что, если Карло подкупили, чтобы он помог убить Санни? Что тогда?

Кей не отвечала. Хейген продолжал:

— И что, если дон, великой души человек, не нашел в себе силы сделать необходимое — отомстить за убийство сына, убив мужа родной дочери? Если он, наконец, уже дошел до предела — и сделал своим преемником Майкла, зная, что Майкл снимет с его плеч это бремя, взвалит эту вину на себя?

— Но все давно осталось позади. — У Кей выступили слезы. — Сколько времени прошло, все уже улеглось. Почему нельзя было простить Карло? Забыть — жить дальше, не поминая старого?

Она вывела его луговой тропинкой к ручью, осененному ветвями ив. Хейген сел, утонув в густой траве, и вздохнул. Оглянулся кругом, вздохнул опять.

— В таком мире, как здесь, это было бы возможно.

Кей сказала:

— Он не тот человек, за какого я выходила замуж.

Хейген коротко засмеялся:

— Был бы тот, так лежал бы сейчас в могиле. А ты была бы сегодня вдовой. И никаких проблем.

Кей вспылила:

— Что это значит, можешь ты объяснить, черт возьми? Можешь один раз в жизни выражаться понятно? Майкл — не может, я знаю, но ты-то? Ты же не сицилиец, Том, ты можешь поговорить с женщиной откровенно, отнестись к ней как к равной — такому же человеку, как ты?

Опять надолго наступило молчание. Хейген покрутил головой.

— Ты судишь о Майке неверно. Вот ты возмущаешься, что он тебе солгал. Но ведь он же предупреждал, чтобы ты никогда не спрашивала о его делах. Ты возмущаешься, что он был крестным отцом на конфирмации сына Конни. Но ведь это ты его заставила. А между тем ему, по логике вещей, как раз бы именно полагалось избрать такой ход. Классический маневр, с целью усыпить подозрения жертвы. — Хейген взглянул на нее с хмурой усмешкой. — Ну что, довольна? Понятно я выражаюсь? — Кей молчала, низко опустив голову. — Хорошо, буду выражаться еще понятней. После того как дона не стало, Майка задумали убрать. И знаешь, кто его продал? Тессио. Значит, Тессио надо было убить. Надо было убить Карло. Потому что предательство прощать нельзя. Майкл, положим, мог бы простить, — но люди сами себе не прощают, каждый из них был бы опасен. Майкл был по-настоящему привязан к Тессио. Он любит сестру. Но он бы пренебрег своим долгом — по отношению к тебе и детям, к семье Корлеоне, ко мне и моей семье, — если бы оставил Тессио и Карло в живых. Они бы всегда, каждый день, представляли для нас угрозу.

Кей слушала его с лицом, мокрым от слез.

— И Майкл прислал тебя сказать мне все это?

Хейген посмотрел на нее с искренним изумлением.

— Да нет. Он велел передать, что ты можешь иметь что захочешь и поступать как захочешь, если только будешь как следует заботиться о детях. — Хейген улыбнулся. — Велел сказать тебе, что его дон — это ты. Шутка такая.

Кей положила Хейгену руку на плечо.

— Значит, не он велел рассказать все это?

Хейген помедлил в нерешительности, как бы колеблясь, стоит ли говорить всю правду до конца.

— Ты так и не поняла, — сказал он. — Если Майкл узнает, о чем я тебе тут рассказывал, то я — мертвец. — Он снова помолчал. — Есть только три человека в мире, которым он не причинит вреда, — это ты и дети.

Прошло пять бесконечных минут. Потом Кей поднялась с земли и они медленно тронулись назад. Почти у самого дома Кей спросила:

— Ты можешь после ужина отвезти нас с детьми в Нью-Йорк на своей машине?

— За этим я и приехал, — сказал Хейген.

Через неделю она пошла к священнику и сказала, что хочет принять католичество.

Из сокровенных недр храма вылетел колокольный звон, призывая к покаянной молитве. Кей, памятуя о полученных ею наставлениях, легонько ударила себя в грудь сложенной ладонью в знак покаяния. Опять зазвонил колокольчик, тотчас сменясь шарканьем ног, — это причастники, покидая свои скамьи, потянулись к перильцам алтаря. Кей поднялась и двинулась следом. Преклонила колена пред алтарем, и вновь из глубины церкви донесся звон колокольчика. И снова сложенной ладонью Кей ударила себя в то место, где находится сердце. Перед нею стоял священник. Запрокинув голову, она открыла рот, готовая принять тоненькую, как папиросная бумага, облатку. Настал тот миг, который более всего внушал ей трепет. Пока не растает облатка и можно будет сделать глоток, и совершить то, ради чего она сюда пришла.

Очистясь от греха, осененная благодатью, Кей склонила голову, сложив руки на перильцах алтаря. Слегка переменила положение, освобождая от тяжести затекшие колени.

Отогнала прочь все мысли о себе, о детях, весь гнев и возмущение, все вопросы. И с истовым и глубоким желанием веровать, быть услышанной она, как вчера, как каждый день со времени убийства Карло Рицци, стала произносить слова молитвы о спасении души Майкла Корлеоне.