Глава 1

Сталин и Гитлер: на пути к власти

Для освобождения людей от многовекового гнета, избавления их от неимоверных страданий, успокоения их душ, охваченных тревогой и смятением, взрослевших, не зная безопасности, – в один прекрасный день судьба пошлет человека, рожденного во имя этих целей, и он в конце концов добивается того, о чем так долго тосковали люди.

Адольф Гитлер «Mein Kampf», 1926¹

Весна 1924 года. Пленум Центрального комитета Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) собрался 18 мая, за несколько дней до XIII съезда партии. В этот же день вдова Ленина передала Комитету запечатанное письмо, с болью продиктованное ее тяжелобольным мужем в 1922 году. Было сделано пять копий этого письма, каждая из которых была запечатана сургучной печатью. Ленин просил свою жену передать это письмо следующему съезду партии, так как не мог из-за болезни сам обратиться к делегатам. Но она задержала письмо до того, как он умер годом позже, 21 января 1924 года. Письмо содержало политическое завещание Ленина. Оно было вскрыто, прочитано и обсуждено Центральным комитетом. Завещание запомнилось прежде всего тем, что в нем упоминался Сталин: «Товарищ Сталин, став Генеральным секретарем [в апреле 1922 года], сконцентрировал в своих руках неограниченную власть, и я не убежден, что он сможет использовать ее должным образом»². Сталин знал содержание этого письма до того, как он было вскрыто; одна из секретарш Ленина, обеспокоенная возможными последствиями этого завещания, показала его Сталину сразу же после того, как Ленин закончил его диктовать. После ознакомления с этим письмом горсткой руководителей партии Сталин издал жесткий приказ помощнику Ленина сжечь его, не зная, что остальные четыре копии письма уже хранились в сейфе³. Что Сталину не было известно, так это то, что Ленин продиктовал несколькими днями позже приложение к письму, которое могло погубить его политическую карьеру. Разгневанный грубостью Сталина и его высокомерием, он советовал партии «изыскать способы перевести его» и заменить его кем-то «более терпимым» и «менее капризным»⁴.

Предложение Ленина, объявленное так скоро после его смерти и которое могло бы иметь огромное значение для верных членов партии, не было поставлено на повестку дня съезда. Его обсуждали на закрытом заседании Центрального комитета. Один из участников этого заседания впоследствии вспоминал Сталина, сидевшего на ступенях трибуны, когда зачитывали завещание, и как он выглядел «маленьким и жалким»; хотя при этом его выражение лица внешне было спокойным, «было хорошо заметно по его лицу, что решается его судьба»⁵. Григорий Зиновьев, которого поддержал председатель комитета Лев Каменев, сидевший за столом на месте Ленина, предложили не рассматривать письмо на основании того, что Ленин не вполне осознавал себя, когда писал его. Сталин, как утверждают, предложил свою отставку с занимаемого поста, но это предложение не было принято его соратниками по партийному руководству. На съезде была сделана оговорка, чтобы побудить Сталина к тому, чтобы он принял замечание Ленина всерьез и изменил поведение в сторону большего соответствия своему положению. Сталина спасла не только продемонстрированная им показная скромность, но и перипетии борьбы, начавшейся после смерти Ленина в руководстве партии. Среди очевидных наследников вождя напрочь исчезли остатки прежнего пиетета. Зиновьев и Каменев не хотели, чтобы ленинскую мантию унаследовал пламенный и одаренный комиссар обороны Лев Троцкий. Поддержав Сталина, они рассчитывали получить себе союзника в борьбе с соперником. Вопрос, могла ли недружелюбная реакция со стороны Центрального комитета и съезда после прочтения письма Ленина лишить Сталина поста, остается открытым, однако нет сомнений в том, что решение проигнорировать последнюю просьбу Ленина дало Сталину счастливую политическую отсрочку, которой он воспользовался сполна. Двенадцатью годами позже Зиновьев и Каменев были расстреляны по приговору первого большого сталинского показательного процесса⁶.

Этой же весной 1924 года в Германии, на судебных слушаниях, состоявшихся в невзрачной классной комнате пехотной школы, выстроенной из красного кирпича в пригороде Мюнхена, Адольф Гитлер ожидал своей судьбы после неудавшегося мятежа в прошлом ноябре против баварского правительства. Путч 9 ноября должен был стать прелюдией к грандиозному «маршу на Берлин» с целью свержения республики и захвата государственной власти. Попытка переворота была подавлена градом полицейских пуль. На следующий день, укрывшись в одном доме, Гитлер угрожал застрелиться, но был обезоружен хозяйкой дома, которая недавно научилась приемам джиу-джитсу⁷. Его схватили в тот же день и несколько недель спустя ему, вместе с другими руководителями его немногочисленной национал-социалистической партии, среди которых был и Эрих Людендорф, ветеран армии, непреклонно маршировавший с Гитлером навстречу полицейскому кордону и строю солдат, ставшим на их пути, даже после того, как те открыли огонь, а его сотоварищи бежали с поля боя, предъявили обвинение в государственной измене. Государственная измена считалась серьезным преступлением, которое предполагало возможность получения двадцати лет каторжных работ. Угрожая начать голодовку, Гитлер решил воспользоваться этим процессом для пропаганды своей идеи революционного национализма. Ему повезло, что его судили в Мюнхенском народном суде [Volksgericht], который, наряду с другими чрезвычайными судами, созданными сразу после войны, должен был закрыться в конце марта 1924 года. Тому, что стало впоследствии известным как «суд над Гитлером», и должно было состояться в Баварии, а не в Берлине, было отведено полтора месяца⁸. Судебное разбирательство длилось двадцать пять дней, с 25 февраля и до вынесения окончательного приговора 1 апреля. Временное помещение суда было окружено охраной, состоявшей из вооруженных войск, расположившихся за баррикадами из колючей проволоки. На большей части зала суда были размещены три блока сидений, отведенных прессе, которая пришла, чтобы освещать необычный политический спектакль, разворачивавшийся в зале⁹.

Гитлеру было позволено говорить в свою защиту неограниченно долго. Он представил себя и своих подельников как честных германских патриотов, жаждущих спасти Германию от «парламентского рабства», к которому ее предательски приговорили в конце войны в 1918 году те, кто принял условия Версальского договора. Председательствующий в суде Георг Нейдхардт, открыто симпатизировавший правым националистам в Баварии, не ограничивал проявления ораторского таланта Гитлера, рвавшиеся наружу. В последнее утро слушаний Гитлер чувствовал себя настоящим героем в суде. Заседание открылось только после 9 часов и закрылось в 11.17. И хотя должны были выступить еще пять подзащитных, заключительная речь Гитлера заняла почти две трети всего утреннего заседания. Он завершил ее риторическим и цветистым заявлением об историческом искуплении: «Даже если вы произнесете «виновен» тысячу раз, вечная богиня [история] вечного суда со смехом разорвет на части петицию генерального прокурора, то же будет и с решением суда, потому что богиня заявляет: мы свободны!»¹⁰ Речь Гитлера убедила даже обвинителя в том, что перед ним человек, призвание которого «стать спасителем Германии». Нейдхардт приговорил его к пяти годам тюремного заключения (на три года меньше, чем требовал прокурор) и к штрафу в 200 золотых марок. Он также должен был бы потребовать депортации Гитлера, так как тот все еще был гражданином Австрии, а не Германии. Даже пятилетний срок, полученный Гитлером, мог бы положить конец его политической карьере, но, учитывая благоприятный отзыв о его примерном поведении в ландсбергской тюрьме (где он был просто завален едой, напитками и цветами его доброжелателями, отказывался участвовать в спортивных мероприятиях – «Лидер не может позволить себе быть побитым в играх», – и диктовал «Mein Kampf»). 20 декабря 1924 года¹¹ его освободили. Впоследствии Найдхардт был вознагражден более щедро, чем Зиновьев и Каменев: после назначения Гитлера канцлером Германии в январе 1933 года он получил пост президента баварского высшего суда, а на торжестве по случаю его выхода на пенсию в 1937 году было зачитано письмо Гитлера, прославляющее непоколебимый патриотизм судьи, который тот демонстрировал на протяжении всей своей карьеры¹².

Своим выживанием в течение кризиса 1924 года оба, и Сталин и Гитлер, были во многом обязаны удаче. Не проигнорируй партийное руководство последнюю волю Ленина, сохранение Сталиным своего положения в самом сердце партийного аппарата оказалось бы куда более проблематичным; если бы судья Нейдхардт был менее склонен проявлять свои политические симпатии, Гитлер мог бы оказаться в положении, когда ему бы пришлось бороться за звание фюрера не Германии, а Австрии. Тем не менее ни Сталин, ни Гитлер не вполне осознавали, сколь значительную роль удача играла в их политическом выживании. В ходе интервью американскому журналисту Уолтеру Дуранти Сталин резко отреагировал на вопрос журналиста о том, в какой мере тот обязан удаче в своей карьере. «Вы что думаете, что я старая грузинская бабка, которая верит в богов и чертей? Я большевик и не верю во всю эту чушь». Далее после паузы он добавил: «Я верю только в одно: в силу воли человека»¹³. Гитлер же, как правило, успехи в своей карьере объяснял волей Провидения, хранившего его во имя спасения Германии. «Судьба избрала меня для выполнения моей миссии» – таков был обычный посыл Гитлера перед лицом каждого кризиса (FN). И, тем не менее, кризисы 1924 года напоминают нам о том, что восхождение обоих тиранов на вершину власти ни в коей мере не было ни фатальной предопределенностью, ни тем более непреодолимым обстоятельством. Гитлер не в большей мере был необходимым исходом германской истории, чем Сталин – неизбежным детищем ленинской революции 1917 года. На пути к вершине власти им сопутствовала удача, в той же мере, в какой ими руководили их амбиции и позволяли реальные возможности.

* * *

Нет сомнений, личности Сталина и Гитлера сильно различались. Между ними, однако, имеется и поверхностное сходство, поэтому умозаключения, сделанные на основе случайных совпадений отдельных фактов их биографий, требуют очень осторожного подхода. Оба, как считалось, испытали безжалостное насилие со стороны своих деспотичных отцов, у Сталина – нерадивого, часто пьяного сапожника, у Гитлера – мелкобуржуазного солдафона. Оба были сильно привязаны к своим матерям. Оба противились раннему религиозному образованию; оба были социальными и этническими аутсайдерами, находясь в русской и германской среде, так как Сталин был грузином, а Гитлер – австрийцем. У обоих сохранялся очень сильный акцент, сразу выделявший их из основной массы. Оба начали карьеру в политическом подполье как террористы, Сталин в Российской социал-демократической партии до 1914 года, а Гитлер в сомнительной среде радикальных националистов в Германии после 1918 года. Каждый прошел через тюремное заключение за свои политические убеждения. Но ни одно из этих сравнений не является чем-то необычным, тем более уникальным. Сотни европейцев в начале века оказывались в заключении за свои убеждения; многие из них были аутсайдерами, будь то справа или слева от основного потока. Большинство европейцев имели какое-либо религиозное образование; лишь немногим мальчикам в Европе в конце XIX века выпадало счастье избежать рукоприкладства, но регулярное и жестокое насилие, испытанное будущими деспотами, Сталиным и Гитлером, было не так широко распространено. В отношении же большинства остальных личностных качеств, ежедневных привычек и прочей рутины оба персонажа сильно различались.

Биографам Сталина приходится преодолевать два препятствия: с одной стороны, имеется большое расхождение между реальной историей революционной деятельности Сталина и лживой историей его жизни, сконструированной в период безудержных славословий 1930-х годов; с другой – сохранившиеся сведения о личности Сталина сильно колеблются между образом безжалостного и жестокого деспота, лишенного всего человеческого, и представлением о тихом, непритязательном, добром человеке, подобном тому, на колени которого, как заметил американский посланник Джозеф Дэвис, «хотелось бы сесть ребенку»¹⁴. Сталин был многолик, и эти лица со временем менялись. Поймать «истинного» Сталина означает понять, что отмеченные черты в его образе в реальности формировались под влиянием времени и обстоятельств, которые сложились к тому моменту, когда эти черты были замечены. Тихий, упрямый, настороженный Сталин, как его характеризуют многие современники его политической юности, превратился в покровительственного, скрытного и капризного государственного деятеля 1940-х годов. Подробности раннего периода его жизни хорошо известны. Родился 21 декабря 1879 года в небольшом грузинском городке Гори, отдаленной окраине Российской империи, в семье сапожника и прачки, то есть происхождение Сталина было на удивление невпечатляющим для человека, который через пятьдесят лет взобрался на вершину власти. Он начал жизнь люмпен-пролетарием, ущербным, воистину социальным изгоем. Начав посещать местную школу, он поразил своих учителей замечательной памятью так, что они решили, что этого вполне достаточно для того, чтобы определить его в семинарскую школу в столице Грузии Тифлисе. Здесь узколицый юноша с сильно заметными следами оспы на лице, обезобразившей его в раннем детстве, слегка кривоногий, с левой рукой на четыре сантиметра короче правой, худощавый из-за истощающей его язвы желудка, впервые столкнулся с российским социал-демократическим движением¹⁵.

В восемнадцать лет он вступил в революционное движение, после чего был исключен из семинарии. Юный Сталин был захвачен бескомпромиссным революционным мировоззрением, свойственным российскому марксизму, и простыми уроками классовой борьбы. После вступления в подпольную жизнь ему пришлось прожить следующие семнадцать лет в слабоосвещенных и опасных подземельях. Здесь он научился выживать, нивелируя свою собственную личность; имя Иосиф Джугашвили, которое ему дали при рождении, превратилось сначала в «Коба», затем временами в «Давид», «Нижевадзе», «Чижиков», «Иванович», пока, наконец, по некоторым данным незадолго до начала войны в 1914 году, он взял русское слово «сталь» и стал «Сталиным». Он был весь поглощен борьбой, много читал, писал куда больше, чем его более поздние хулители могли прочесть, и участвовал в ограблении банков, чтобы финансировать свое дело. По крайней мере четыре раза его арестовывали, пока, наконец, не отправили в Сибирь. Он бежал, что в случае царской ссылки означало несколько больше, чем просто сесть в поезд, направляющийся на запад. Его несколько раз делегировали на партийные конференции за границей, однако решающим для его дальнейшего продвижения вверх было его решение встать на сторону фракции большевиков, или «большинства», когда в 1904 году в социал-демократической партии произошел раскол по вопросам революционной тактики. Сталин встал на сторону группы партийцев, возглавляемой молодым юристом Владимиром Ульяновым, чьим революционным псевдонимом был «Ленин». В 1912 году, будучи заключенным в тюрьме, Сталин был избран членом Центрального комитета большевиков, руководящего органа партии, и оставался в нем, не считая краткого перерыва в годы мировой войны, на протяжении всех следующих сорока лет. В 1913 году началась его четырехлетняя ссылка в Туруханск, где ему выдавали казенное жалованье 15 рублей в месяц; здесь он много времени проводил на охоте и рыбалке. Его соратник по ссылке вспоминал в 1916 году тридцатишестилетнего, но уже опытного ветерана молодежной революционной борьбы: «Толстеющий, среднего роста, свисающие усы, густые волосы, узкий лоб, довольно короткие ноги… его речь была скучной и сухой… ограниченный, фанатичный человек». Сталин был высокомерным и неразговорчивым, его отношение к окружающим было «грубым, провокационным и циничным»¹⁶. Тогдашние личностные качества Сталина хорошо узнаваемы в будущем диктаторе.

Революция 1917 года сотворила Сталина. Он вернулся из Сибири в Петроград и вошел в когорту испытанных активистов, надеющихся воспользоваться падением российской монархии как ступенью к социалистической революции. Героическая версия вклада Сталина в дело революции, написанная в 1930-х годах, ставит имя Сталина повсюду, всегда в гуще кризиса. Он стал ближайшим соратником Ленина и неутомимо работал над подготовкой захвата власти в октябре 1917 года¹⁷. Однако реальные обстоятельства были несколько иными, хотя Сталин и не был таким уж скромным в год революции, как это пытались представить более поздние ревизионеры роли Сталина. Он поддержал стратегическую линию Ленина, объявленную им в апреле 1917 года, о недопущении компромисса с Временным правительством. Его статьи и речи свидетельствуют о неутомимом, бескомпромиссном революционере, разоблачающем угрозу контрреволюции со стороны менее преданных или оппортунистически настроенных социалистов и призывающем партию и все население к захвату власти и передаче ее российскому трудовому народу. Узость его взглядов на единство партийных рядов и единую партийную линию, характерная для 1930-х годов, полностью обозначилась в период идеологической и организационной неразберихи между двумя революциями. В мае в газете «Солдатская правда» он призывал к «единству взглядов», «одной общей цели», «одному общему пути»¹⁸. Именно Сталин составил отчет Центрального комитета в июле 1917 года, в котором звучал призыв порвать с другими социалистическими партиями, меньшевиками и социал-революционерами, поддерживавшими «буржуазное» правительство. Его тогдашние речи свидетельствуют о ясном понимании политической ситуации и твердом революционном курсе. В момент наступления последнего кризиса Временного правительства в октябре 1917 года Сталин, как и большинство других членов комитета, проголосовал за переворот. Его речи, зафиксированные в кратких протоколах, заканчивались следующими заявлениями: «Мы должны твердо и решительно держать курс на вооруженное восстание»¹⁹.

Существует вероятность того, что определенная доля этого революционного энтузиазма была привнесена позже, когда в 1934 году были опубликованы избранные труды Сталина; восстание же, когда оно началось, отнюдь не нуждалось в Сталине для того, чтобы добиться успеха, но нет сомнений в том, что Сталин, находясь в самом центре большой политики, чувствовал себя как рыба в воде. Никто никогда не ставил под сомнение факт того, что он был преданным революционером, на протяжении всего 1917 года видевшим революцию никак не иначе, как только передачу власти простым людям и полное разрушение общества привилигированных, эксплуатировавших их. Это была его работа, смысл его жизни. Когда 26 октября 1917 года было сформировано первое большевистское правительство, Сталину был предложен Коммиссариат по делам национальностей. В контексте дезинтеграционных тенденций, наметившихся в многонациональном государстве, это был важный пост, и Сталин использовал его для того, чтобы воспрепятствовать попыткам нерусских окраин бывшей империи, включая и его родную Грузию, отделиться от нового революционного сообщества. В 1921 году его политика привела к серьезному конфликту с Лениным, что внесло свою лепту в нелестный отзыв о Сталине в ленинском «завещании». Сталин стал одним из примерно дюжины соратников, сформировавших большевистское руководство. В октябре 1917 года его избирают одним из семи членов Политбюро Центрального комитета, предшественника формального политбюро, учрежденного в 1919 году, членом которого Сталин также станет. В ноябре его называют одним из четырех руководителей партии наряду с Лениным, Троцким и Яковом Свердловым, имевших полномочия решать срочные вопросы, не обращаясь за поддержкой большинства²⁰. Кабинет Сталина находился рядом с кабинетом Ленина. Сталин стал главой политической администрации большевистского руководства в самый критический период начала большевистского режима, оказавшегося перед лицом гражданской войны и коллапса экономики. В 1919 году его назначили на дополнительный пост комиссара по делам «рабочих и крестьян» (Рабкрин), который должен был обеспечить эффективное функционирование аппарата и быстро реагировать на жалобы простых людей. Неудивительно, что именно на него, выполнявшего эти многочисленные обязанности, и пал выбор, когда в апреле 1922 года было решено укрепить аппарат, обслуживающий Центральный комитет, и был учрежден пост Генерального секретаря. Существует много противоречивых мнений о раннем периоде политической карьеры Сталина, но большинство из них сходятся в том, что он был ничтожеством или незначительной личностью. Возникновение этого убийственного суждения обязано воспоминаниям социалиста Николая Суханова, опубликованным в 1922 году. Он, как известно, охарактеризовал Сталина как «серость», что в дальнейшем было окончательно закреплено в язвительном определении Сталина Троцким как «выдающейся посредственности» партии²¹. Мнение о том, что Сталин был бесцветной и явно невыдающейся личностью с ограниченными умственными способностями, было широко распространено. В ссылке в Сибири, где они находились вместе во время войны, Каменев отвергал то, что говорилось Сталиным, «краткими, почти презрительными замечаниями»²². Существует мнение, будто Ленин утвердил назначение Сталина членом правительства в октябре 1917 года, потому что этот пост «не требовал особого ума»; имя Сталина стояло последним в списке из двенадцати рекомендованных народных комиссаров, составленном Лениным²³. Образ скучного бюрократа, высиживавшего время, нашел отражение в одних из первых сталинских прозвищ: «товарищ, заполняющий кабинет», «товарищ Картотеков»²⁴. Личное поведение Сталина и характер его личности укрепляли этот имидж. Он был внешне скромным и непритязательным, так как был лишен страстности и интеллектуальной целеустремленности многих своих коллег. Его голос, по воспоминаниям многих его соратников, был бесцветным, невыразительным; он не отличался и ораторскими способностями, говорил невнятно, обычно медленно зачитывал напечатанный текст, время от времени делая паузы и запинаясь, и, следуя стереотипам, скрашивал свою речь только сильной интонацией, чтобы акцентировать нужные места в тексте. Позднее его критики обнаружили, что он говорил наподобие вчерашней передовицы в «Правде», которую, вероятно, прочитал²⁵. На заседаниях его часто видели сидящим на одной стороне зала, говорил он мало или молчал, курил сигареты или трубку, набитую сильно пахнущим табаком, при этом он был весь внимание и всегда настороже.

Теперь легко понять, почему многие из его соратников недооценивали его, скрывавшегося под маской неуклюжего, скромного чиновника и интеллектуального карлика. Сталин был великим мастером симуляции. Там, где некоторые видели отсутствие ума, был острый, хорошо информированный, осторожный и блестяще организованный интеллект. Сталин не был тупым. Он читал жадно и критично, ставя в книгах знаки вопроса, делая пометки, подчеркивая нужные места. В 1930-х годах его библиотека насчитывала 40 000 экземпляров книг²⁶. Помимо этого он много и интенсивно писал как до 1917 года, так и в 1920-х годах, и его работы и речи, когда их опубликовали, составили в общей сложности тринадцать томов. Его видение марксизма было хорошо продумано и подкреплено очевидно ясной, логически последовательной, взвешенной аргументацией. Его проза, позже возведенная в ранг образца социалистической прямоты и ясности, была скучной и не поражала воображение, хотя местами для придания остроты была сдобрена приковывающей внимание метафорой, тем более что окружающий ее фон представлял собой напыщенные пассажи. Он благоволил тому, что в 1917 году определялось как «творческий марксизм», а комплекс его собственных политических убеждений свидетельствует о его желании приспособить Маркса к существующей реальности в той же мере, в какой это делал Ленин²⁷. При этом он ни на секунду не отходил от идеи построения коммунистического общества. Его взгляд на коммунизм был скорее «однонаправленным», чем «ограниченным». В начале своей политической карьеры он относился к коммунизму как к исторической необходимости, даже тогда, когда реальная жизнь противоречила идеям большевиков в 1920-х годах, делая идею коммунизма полной утопией.

Если Сталин и не был тупым, то он не был и интеллектуалом, «умничание», по его мнению, было равнозначно чуть ли не преступлению. Характер его личности в 1920-х годах казался, особенно на фоне Ленина и Троцкого, явно плебейским. Он был груб; часто сквернословил, даже жене Ленина, что дало повод для возникновения приложения к «завещанию» последнего. Привычка к употреблению ругательств изолировала низшие классы коммунистического движения от образованной и благородной большевистской интеллигенции, ставшей редким явлением в среде новой правящей элиты, которой Сталин окружил себя в 1930-х годах. Неспособный выдерживать хороший тон, лишенный социального лоска (на обеде в честь союзников в 1943 году он был вынужден смущенно спросить, как надо пользоваться многочисленными приборами, окружавшими его тарелку), обладая небольшими размерами тела, Сталин уходил в сторону, вместо того чтобы ответить грубостью, пусть даже в автократической манере²⁸. Непритязательный перед теми, кого он хотел ввести в заблуждение, он позволял себе быть вспыльчивым, вульгарным, отчужденным или властным по отношению к подчиненным и безжалостно жестоким к тем, кого он считал своими личными врагами. Очевидно, в силу своей природы Сталин был мстительным и чувствовал себя незащищенным; а культура вендетты, возможно, была им позаимствована из его родной Грузии; Сталин, по воспоминаниям Каменева, во время сибирской ссылки читал и перечитывал Макиавелли; однако о взглядах Сталина на политические взаимоотношения практически ничего доподлинно не известно²⁹. Между тем, как политик, он довел искусство манипулирования людьми и использования их для своих целей до совершенства.

Существует ходячий анекдот, возможно приукрашенный, так как его автором был Троцкий, что однажды после обеда в 1924 году Сталин, Каменев и руководитель службы безопасности Феликс Дзержинский поспорили друг с другом о том, что каждому из них больше всего нравится. Сталин выбрал следующее: «Самое большое удовольствие в жизни – это наметить жертву, тщательно подготовить атаку, нанести мощный удар, а затем лечь в постель и мирно уснуть»³⁰. Так это или нет, но эта история раскрывает центральный элемент политического комплекса Сталина. Его взгляды на других людей характеризовались абсолютным цинизмом и оппортунизмом: полезным ему людям он всячески потворствовал, поскольку нуждался в них, и только если они не стояли на его пути или если у него были возможности их перехитрить. Его методы слежки за людьми напоминали повадки хищника, хорошо знающего свою жертву. Скрытный и нетерпимый, Сталин, однако, умел входить в доверие даже к тем, кого он пытался свалить. «Следите за Сталиным внимательно, – говорят, повторял Ленин. – Он всегда готов предать вас»³¹. У Сталина было мало близких друзей, хотя он и мог, когда того хотел, быть общительным, веселым и дружелюбным. На протяжении всей своей карьеры он был сильно обременен недоверием к другим людям, которое позже стало граничить с патологией. И, как следствие, его инстинкты отличались капризностью и мстительностью, даже если его публичный облик, распропагандированный на плакатах и портретах 1930-х годов, являл, по словам одного из многих иностранных визитеров, очарованных Сталиным, «образ приятного, уважаемого стареющего человека»³².

Несомненно, Сталин был продуктом двадцати лет подпольной политической жизни, в условиях которой не было места доверию, где повсюду скрывались полицейские шпионы и провокаторы. Секретность и необходимость полагаться только на себя стали второй натурой, а опасность предательства – суровой правдой жизни. Он впитал в себя этику подпольного мира и, отшлифовав ее в горниле гражданской войны, перенес в практику высокой политики. В 1930-х и 1940-х годах, будучи диктатором всего Советского Союза, он вел себя так, как будто внедрение, маскировка, предательство и резкие, ведущие к расколу партии аргументы по идеологическим и тактическим вопросам, являющиеся реалиями подпольной жизни, все еще живы и действуют в условиях зрелого однопартийного государства. И все же Сталин позднего периода был более эффективной и уравновешенной личностью по сравнению с озлобленным юношей, скрывавшимся в подполье. Он сполна воспользовался недостатками своей личности. Его угрюмость перешла в невозмутимость, его неуклюжая робость стала непритворной скромностью, его ходульная высокопарная манера речи трансформировалась в замедленное, хорошо продуманное, насмешливое представление, которое могло длиться по три-четыре часа. По выражению его лица было невозможно понять его истинные мысли, затаившиеся в его голове. И только желтовато-коричневые глаза, привычно мечущиеся из стороны в сторону, как будто в поиске уязвимых мест у его собеседника, выдавали гостю беспокойство, прячущееся за его внешним спокойствием³³.

Наряду с эволюцией его личности менялась и манера работать. Он никогда не был тем мягкосердечным служащим, который возникал из распространяемых о нем мифов, эдаким бюрократом, обернувшимся диктатором. Николай Бухарин, редактор «Правды» в 1920-х годах и главная жертва последующих сталинских репрессий, отмечал «лень» как основную черту Сталина, что никак не согласуется с имиджем неутомимого служащего, освободившего своих соперников от тягот административной работы³⁴. Сталин действительно был неутомим, но его работой была политика. Он пренебрегал обязанностями народного комиссара до такой степени, что Ленин был вынужден вынести ему публичное порицание за невыполнение им задачи превращения Рабкрина в эффективное учреждение. Сталину не нравилась бюрократическая работа, и в 1924 году он оставил оба комиссариата. Рутинная работа секретариата была возложена на огромную команду служащих и помощников, набранных Сталиным после 1922 года. Сталин был активистом и революционером и оставался таковым так долго, как это только было возможно. Его персональная обыденность в 1930-х годах часто контрастировала с рутиной Гитлера, но здесь были и сходства. Он вставал поздно и ложился поздно; заседания назначались почти каждый день, ежедневно проходила и работа с корреспонденцией, но он мог и отсутствовать, уехав на дачу, а в 1930-х годах стал брать длинные отпуска. Вечерами он иногда бывал занят ужином, за которым мог последовать фильм в кремлевском кинотеатре, после чего иногда начинались дискуссии, которые временами затягивались до самого поздна. Пил он мало, обычно легкое грузинское вино, но любил наблюдать за тем, как напивались его гости. Любил общество женщин, с которыми мог быть очаровательным до галантности. Однако, как правило, Сталин ужинал скромно в просто обставленной трехкомнатной квартире, специально обустроенной для него в Кремле. Он был женат дважды, но после самоубийства его второй жены в 1931 году, оказавшего на него сильное воздействие, Сталин оставался одиноким на протяжении всего периода его диктаторства, хотя и не соблюдая целибата³⁵. Он никогда не выставлял свою власть напоказ и не любил и высмеивал, когда это делали другие. Его ненависть к привилегиям никуда не исчезла, однако, являясь высшим государственным лицом и политиком мирового уровня в период после 1945 года, он одевался более официально и демонстрировал куда большую респектабельность, чем будучи партийным политиком 1930-х годов.

Любое упоминание о жизни Сталина неизбежно ставит вопрос о том, какие побуждения двигали его вперед. По мнению его первого российского биографа периода гласности Дмитрия Волкогонова, и что вполне соответствует здравому смыслу, это была власть: «Чем больше власти он концентрировал в своих руках, тем большей власти он жаждал»³⁶. Как отмечал Роберт Такер в своей классической биографии диктатора, Сталин жаждал не только власти, но и славы: «Слава… оставалась его целью»³⁷. По мнению Бухарина и Троцкого, Сталиным двигали глубинные пороки его личности: зависть, ревность, мелкие амбиции³⁸. Между тем каких-либо заметок, могущих пролить свет на мотивы, двигавшие Сталиным, почти не осталось. Однажды, во время гражданской войны, когда шла успешная защита расположенного на Волге города Царицына, Сталин заметил, что он бы с готовностью пожертвовал сорока девятью процентами людей, если это «спасет остальные пятьдесят один процент, потому что это будет означать спасение революции»³⁹. Возможно, зависть к более успешным и честолюбивым людям, окружавшим его, толкала его на их устранение, но возможно и то, что ему просто льстили рукоплескания масс (многие, однако, свидетельствовали о том, что он возражал против наиболее экстравагантных форм восхваления его персоны), но единственной нитью, связывавшей все его поступки и дела, была идея спасения революции и защиты первого социалистического государства. Власть для Сталина, по-видимому, не была самоцелью, скорее эта власть была нужна ему для сохранения и развития революции и государства, которые он олицетворял. Цель сохранения революции стала для Сталина личным делом, поскольку в какой-то момент в 1920-х годах, возможно после смерти Ленина, он стал видеть себя в роли руководителя большевиков, который только и был способен пролагать пути революции с достаточной жесткостью и целеустремленностью. Его инстинкт самосохранения, полное бесчувствие, с которым он уничтожал своих соратников по партии, макевиаллистская политика – все это свидетельство не того, что Сталин был полностью поглощенной собой личностью, извращенной садистскими наклонностями, а скорее того, что этот человек сполна использовал доступные ему средства для достижения главной цели, преданность которой он сохранял на протяжении всей своей жизни, начиная еще с подросткового возраста. Советскому обществу такая целенаправленность стоила огромных потерь и имела далекоидущие последствия, однако Сталину такая позиция, очевидно, казалась оправданной высшей целью строительства коммунизма.

Биография Гитлера изучена гораздо лучше. Лучше освещены все подробности его личной и общественной жизни, а взгляды Гитлера по самым разным вопросам нашли отражение в его произведениях и законспектированных беседах. Легенда о Гитлере, сформировавшаяся в 1930-х годах, куда ближе к истине по сравнению с официальной версией прошлого Сталина. И все же мысли, таившиеся в самых глубинных уголках сознания, которые могли бы выйти наружу в дневниках и регулярной личной переписке, остаются за семью печатями, как Гитлера, так и Сталина. Понять личность Гитлера – задача чрезвычайно сложная. Пропасть, лежащая между неуклюжим, ничем не выдающимся, замкнутым индивидом и публичным политиком Гитлером, демагогом и пророком, кажется совершенно непреодолимой, и напротив, личные черты Сталина в полной мере проявились в его публичной карьере. Этот контраст в характере Гитлера казался столь разительным, что многие подозревали его в обладании неким редким, непостижимым физическим и психологическим даром, который помогает ему очаровывать и гипнотизировать как тех, кто находился в непосредственной близости от него, так и стоящую вдали толпу, которую он стал обращать в свою веру с начала 1920-х годов. Но не только в сверхъестественном видели причину. Так, однажды в Берлине в 1934 году, сидя на стадионе буквально в футе от Гитлера за его спиной, два британских гостя гитлеровского съезда наблюдали за тем, как он завораживал слушателей уже знакомой всем нарастающей страстностью и резким голосом. «Затем случилось нечто невероятное, – отмечали они. – [мы] оба увидели вспышку голубой молнии, исходящей от спины Гитлера… Оставалось только удивляться тому, что никто из нас, стоявших совсем близко от него, не были убиты насмерть». Эти люди впоследствии пытались понять, действительно ли Гитлер в какие-то моменты оказывался во власти дьявола, и ответ был: «Да, мы пришли к выводу, что это имело место»⁴⁰.

Адольф Гитлер родился 20 апреля 1889 года в маленьком австрийском городке Браунау-на-Инне четвертым ребенком отца от его третьего брака, хотя его трое старших братьев и сестер умерли в младенчестве. Его отец был служащим таможни, и семья была вполне мелкобуржуазной. Отец Гитлера скончался в 1900 году, а мать Клара – в 1907-м. Он посещал местную школу, где демонстрировал некоторые способности, однако, перейдя в среднюю школу в Линце, юный Гитлер потерял интерес к учебе. Так же как и Сталин, Гитлер отличался исключительно хорошей памятью. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, он покинул Линц и переехал в Вену, где надеялся выучиться на художника или архитектора. Он жил тогда, вопреки его позднейшим заявлениям, не в нищете, а на довольно большое наследство, а также на средства, полученные от продажи своих картин – преимущественно городских ландшафтов, которые демонстрировались в местных галереях. В 1907 году ему отказали в приеме в Академию искусств Вены. Дни он проводил в компании молодых праздношатающихся людей без особых занятий, а по вечерам посещал театры и концерты, куда его влекла музыка его любимого композитора Густава Малера⁴¹. Пять юношеских лет, проведенные в Вене, дают мало зацепок, указывающих на будущего политика; он интересовался текущими событиями, увлекался пан-германским национализмом, однако четких данных о том, что в эти годы его национализм носил отчетливо антисемитский характер, нет. И все же в стеснительном, вежливом, социально пассивном юноше, который временами мог быть откровенно самоуверенным, блуждающим, сконцентрированным на себе и равнодушным к своим друзьям, можно было узнать раздвоенную личность 1930-х годов.

В мае 1913 года Гитлер бежал из Вены в Мюнхен, чтобы не проходить военную службу в Австрийской армии. австрийские органы связались с ним, но ему почти год удавалось избегать депортации, пока в феврале 1914 года двадцатичетырехлетнего художника не вернули в Зальцбург, где медицинская комиссия признала его «непригодным для военной или вспомогательной службы»⁴². В августе этого же года, стоя на Одеонплац в Мюнхене, он услышал о начале Первой мировой войны. Двумя днями позже он пошел воевать добровольцем в составе германской армии, которая нашла его вполне пригодным для военной службы. После краткой двухмесячной подготовки Гитлер был послан на фронт в Бельгию и Францию. Подобно тысячам остальных молодых европейцев, которые рвались на фронт, Гитлер признавался, что был «чрезвычайно взволнован»⁴³. Война сотворили Гитлера так же как революция – Сталина. Через месяц Гитлера повысили в должности до капрала и наградили Железным крестом второго класса («Счастливейший день в моей жизни», – писал Гитлер своему квартирному хозяину в Мюнхен). Железный крест первого класса он наконец-то получил в августе 1918 года. В экстремальных условиях войны, требующих от каждого солдата напряжения всех сил, он проявлял личную храбрость и всегда был веселым: «рисковать жизнью каждый день, смотреть смерти в глаза»⁴⁴. Тот факт, что он после всех четырех лет войны остался жив, тогда как тысячи его товарищей остались лежать на поле брани, был простой случайностью. Война оказала на него куда более сильное влияние, чем годы жизни в Вене. В своей книге «Mein Kampf», вспоминая это время, он пишет, что это было «самое незабываемое время всей моей земной жизни»⁴⁵. Он психологически был полностью погружен в борьбу; Гитлер приучил себя, по его собственному признанию, к парализующему страху смерти. Нет сомнений в том, что для молодого солдата, испытавшего все ужасы войны, находясь в суровых, аномальных условиях фронта, признать поражение было невыносимо. Гитлер, возможно, приукрашивал свой рассказ, вспоминая ночь перемирия, когда в нем зародилась всепоглощающая ненависть к тем, кто привел Германию к поражению перед союзниками, но на протяжении всей последующей карьеры характер его политики свидетельствовал о том, что он был просто неспособен отделять свое собственное психологическое состояние от исторической реальности, которой он пытался противостоять. Он воспринимал поражение его страны как свое собственное унижение. С тех пор Гитлер носил в себе безудержную жажду мести, временами граничившую с явным помешательством⁴⁶.

Свою послевоенную жизнь Гитлер начал армейским агитатором, который должен был информировать демобилизованных солдат об опасностях, исходивших от марксизма и евреев. В сентябре 1919 года он вступил в небольшую политическую партию в Мюнхене, созданную часовщиком Антоном Дрекслером, членом Партии Отечества, основанной в 1917 году на совместном собрании радикальными националистами и политиками-пангерманистами, объединившимися для поддержки войны. Он стал 55-м членом Германской рабочей партии; в ноябре 1919 года его назначили лидером пропагандистов. В феврале 1920 года партия сменила свое название на Национал-социалистическую рабочую партию, тогда же была опубликована ее программа. На следующий год Гитлера избирают председателем партии, и в этом качестве он организовывает впоследствии ставший знаменитым путч, но в результате провала этого путча в 1924 году оказывается заключенным в Ландсбергскую крепость, после чего в одночасье становится политической фигурой национального масштаба. Мировоззрение молодого политика в это время колеблется в самых широких пределах. Те, кому доводилось слышать его или кто был вовлечен в его ближайший круг, характеризуя Гитлера, обращались к терминам, которые были скорее применимы к проповеднику, обладающему даром откровения. Между тем многие из этих свидетельств позволяют предполагать, что Гитлер все же воспринимался как неудачник; его внешность и поведение, когда он был не на публике, были ничем не примечательны и малоинтересны, а его попытки строить из себя трибуна и защитника народа, которого предали, были просто смехотворны. Хрестоматийные неряшливый плащ, узенькие темные усы, свисающая со лба челка, бледное, слегка одутловатое лицо и даже голубовато-серые глаза и временами отсутствующий бесчувственный взгляд делали Гитлера легкоузнаваемым, но от этого не менее беспристрастным. В своем разоблачительном воспоминании о встрече с Гитлером в 1920 году на своей мюнхенской вилле композитор Клеменс фон Франкенштайн подчеркивал отчетливо заметную смесь социальной незащищенности и выспренной демагогии. Гитлер прибыл в сопровождении других гостей, состоявших из театральных деятелей и художников. На нем были гетры и мягкая шляпа, в руке он держал хлыст для верховой езды, хотя ездить на лошадях не умел и использовал его для того, чтобы периодически хлестать им по своим ботинкам. С ним была его собака. Выглядел он как «стереотипный увалень»; уселся с неуклюжей оговоркой в присутствии своих аристократичных гостей. В конце, ухватившись за какую-то реплику, он начал свой политический монолог в том стиле, который он сохранял на протяжении всей своей политической жизни. «Он обращался к нам подобно армейскому капеллану, – вспоминает другой гость – У меня сложилось впечатление, что он был просто тупой»⁴⁷. Его не прерывали, и он, оставив тон проповедника, перешел на крик. Слуги бросились на защиту своего хозяина. Когда Гитлер покинул собрание, гости сидели, как это говорится в воспоминании, с таким видом, как будто они были пассажирами в железнодорожном купе, неожиданно осознавшими, что «пребывали в компании с психопатом»⁴⁸. Ощущение чрезвычайной неловкости или смущения, которое Гитлер мог вызывать у всех, не отмеченное в этом представлении, затрудняло попытки утихомирить его, если он уже начал ораторствовать. Он научился использовать это обстоятельство как способ избегания конфликтов и возражений, добиваясь подчинения своего собеседника. Герман Раушнинг, руководитель отделения партии в Данциге, позже, в 1933 году, отмечал, что гитлеровские тирады представляли собой своеобразные «соревнования в подавлении», что объясняло, «насколько были важны для его красноречия выкрикивания и лихорадочный темп»⁴⁹.

Гитлер каким-то образом преуспел в 1920-х годах в превращении малопривлекательных личных разглагольствований в триумфальные ораторствования перед массами, ставшие самой поразительной чертой его личности как лидера партии, а после – диктатора. Он осознавал, какое впечатление он производит на людей, но у него было слишком мало чувства юмора, чтобы выносить критику, невнимание или смех. По словам Генриха Хоффманна, фотографа Гитлера, которому ни в коем случае не позволялось фотографировать его в очках или купальном костюме, «у Гитлера был страх показаться смешным»⁵⁰. Все его речи были тщательно отрежиссированы и отрепетированы. Сначала он писал все сам, а потом, как и Сталин, начал диктовать. Обычно он произносил свою речь так, как он хотел, чтобы публика услышала ее, и ждал, чтобы его секретари воспроизвели ее в том виде, в каком он ее произнес, без заметок. Речь Гитлера, посвященная десятилетнему юбилею его власти, была написана именно таким образом. Его секретарь напрягся с первой минуты, как только он начал медленно и тихо диктовать, прохаживаясь туда и обратно по комнате. К концу речи он уже кричал в стену, повернувшись спиной к комнате, но так, что его было слышно совершенно отчетливо⁵¹. Он по многу раз проходился по своей речи до тех пор, пока не достигал уверенности в том, какое впечатление она производит. С самого начала своей карьеры он осознал власть своего густого, дребезжащего голоса с сильным австрийским акцентом, сейчас размеренного и даже медлительного, в следующий миг резкого, шумного, негодующего, а иногда, но на очень краткий миг, истеричного. Он полагал, что в политике произнесенная речь всегда превосходит по силе воздействия написанный текст: «с незапамятных времен произнесенное слово было той силой, которое низвергала величайшие религиозные и политические лавины в истории», – писал он в «Mein Kampf». Только «огненное слово, брошенное в массы»⁵², способно разжечь пламя политических страстей.

Среди многочисленных исторических экскурсов в историю Гитлера широко распространено мнение о том, что содержание речей для него имело меньшее значение, чем то, как она была произнесена. Его идеи и взгляды, по общему мнению, вторичны и плохо продуманы, что является следствием его лени и дилетантских вкусов. Его «Mein Kampf» большинством исследователей рассматривается как сочетание самообслуживающей и лживой биографии с напыщенными идеями и взглядами, скорее не собственными, а обильно позаимствованными из разных источников. Как писал бывший министр экономики в 1945 году: «Гитлер был типом полуграмотного человека. Он прочел огромное количество книг, но интерпретировал все прочитанное в свете своих собственных идей… не расширяя своих познаний»⁵³. Но это только половина правды. Он читал, чтобы найти подтверждение своим собственным идеям; его сохранившаяся библиотека свидетельствует о том, что он много читал из области современной популярной философии, политических наук и экономики, делал пометки на полях и аккуратно подчеркивал те места, которые ему нравились или, напротив, не нравились. Среди прочитанных им книг – книги Ленина; он читал Поля де Лагарда, просветителя XIX века, автора «Принципа руководителя», книги Хьюстона Стюарта Чемберлена, возможно наиболее широко известного из поколения расовых теоретиков конца XIX века⁵⁴. Однако истиной является и то, что на основе всех этих многочисленных источников он выработал свое собственное мировоззрение и свои взгляды на реальную политику и поведение. В своей совокупности все это стало его идеей фикс и определило дальнейшую политическую карьеру, так же как творческий марксизм повлиял на Сталина. Тот факт, что Гитлер был ограничен и избирателен, глух к рациональной и объективной критике, интеллектуально наивен или банален, не снижает значения его идей как исторических источников, дающих понимание того, как он поднялся сначала к власти, а потом и на вершину диктатуры. «Mein Kampf» остается бесценным источником для того, кто хочет понять, через призму каких идей Гитлер смотрел на мир.

Взгляды на мир прорисовались очень скоро. Их контуры закрепились на всю жизнь, хотя детали постоянно менялись. Гитлер считал, что он является свидетелем одного из периодов взлета мировой истории, вызванных Французской революцией и последовавшей за ней эрой раскрепощенного индивидуализма и экономического эгоизма. Разделение общества на классы отвечает интересам буржуазии, порождает классовую зависть и поклонение деньгам, отрезает рабочие классы от нации и способствует возникновению революционного интернационализма, угрожающего подорвать европейскую цивилизацию. Ключ к выживанию заключается в признании того, что исторический прогресс лежит не через классовую, а через расовую борьбу и что истинное понимание важности расы (или нации) является ключом к переходу от эпохи классов к провозвестию национальной революции⁵⁵. В первую очередь должны быть сохранены расовые и культурно-социальные институты, рожденные расовыми сообществами. В этом состоит, по мнению Гитлера, центральная задача политики. Его радикальный национализм вышел далеко за пределы простого утверждения национальных интересов, общего для националистов всех видов. Гитлер хотел, чтобы нация представляла особый тип сообщества, не с классами, а «товарищами по расе», экономикой, управляемой во имя людей, общностью крови как основы для выражения преданности; некий конгломерат, охватываемый термином «национал-социализм», обязанный своим рождением в равной мере как австрийскому происхождению Гитлера, так и атмосфере радикального национализма в Германии⁵⁶. Врагами, противостоявщими этим устремлениям, были главным образом евреи. В какой-то момент в конце войны Гитлер схватился за популярный антисемитский тезис, что евреи ответственны за поражение Германии: либо являясь марксистами, проповедующими идеологию социального распада, либо в качестве капиталистов, в руках которых сконцентрированы все нити мирового рынка, либо как биологический вызов, угрожающий чистоте крови. Евреи и еврейство стали для Гитлера исторической метафорой, объясняющей кризис в Германии⁵⁷.

Его взгляды на политическую жизнь отличались цинизмом и носили манипулятивный характер. Толпа, движимая его риторикой, имела для него значение только в той мере, в какой она могла дать революционный импульс политическому движению. Герман Раушнинг вспоминал разговор с Гитлером о секрете его успеха у толпы: «Массы похожи на животных, которые подчиняются инстинктам. Они не способны делать выводы путем логических рассуждений… На массовом митинге мышление отключается»⁵⁸. Гитлер рассматривал человеческие взаимоотношения как борьбу между отдельными личностями: «Господство всегда означает передачу более сильной воли к более слабой», что кроется, как он полагал, «где-то в природе физических или биологических процессов»⁵⁹. Его расистские взгляды были исключительно узконаправленными, отвергающими любой человеческий материал, не прошедший отбор. «Все в мире, кто не принадлежит к хорошей расе, – писал он в «Mein Kampf», – отбросы»⁶⁰. Презрение к большей части человечества смешалось в нем с глубокой ненавистью ко всем, кого он считал врагами. Лексикон Гитлера всегда был приправлен выражениями, отражающими абсолютное качество этой навязчивой злобы: «искоренить», «уничтожить», «разрушить». Любой, кто переходил ему дорогу, становился изгоем; как и у Сталина, у него была длинная мстительная память. В политике, как полагал Гитлер, других людей надо или совращать и подчинять, или же изгонять и уничтожать.

Таким был идейный багаж Гитлера в период, когда происходила его трансформация из радикал-националистического агитатора в главу государства, а затем – диктатора. Будучи зрелым политиком, он демонстрировал больший декорум и осознание своего авторитета, но взрывы ярости не прекращались. Он стал использовать их в качестве политического инструмента, продуманно включая и выключая его и зная, какое воздействие они оказывают во время переговоров, хотя у Гитлера продолжала сохраняться способность полностью отпускать контроль над собой, и это ему удавалось делать совершенно естественным образом. Иногда он демонстрировал величайшее напряжение всей своей нервной системы, что находило отражение в многочисленных медицинских состояниях, как реальных, так и показных⁶¹. Притом что он сам считал решительность большим достоинством политика, его часто наблюдали в состоянии нерешительности и явной неуверенности в себе. Он был в равной степени способным вдруг обрести уверенность и «железную решимость», нисходивших на него внезапно после череды дней пребывания в состоянии колебаний или вызванных импульсом энергии, но в обоих случаях становившихся явно зримыми в проявлении. Умение создавать впечатление, что он обладает необыкновенной способностью к интуитивному суждению, Гитлер использовал как один из методов укрепления своего образа германского мессии в глазах народа. В своем повседневном общении Гитлер играл на контрасте своей внешней заурядности и претензии на исключительную природу личности. Одеваясь скромно, но элегантно, Гитлер мог обезоружить своих гостей и посетителей очевидной и безмятежной заурядностью. За улыбчивым приветствием, а затем рукопожатием – «рука, протянутая прямо и несколько вниз» – следовало молчание, равно неожиданное, как и приводящее в замешательство. В этот момент Гитлер устремлял свой взгляд на визави, не сводя с него глаз, как будто пытаясь проникнуть в глубь его мыслей. Его взгляд мог оказывать гипнотическое воздействие, как в случае с кроликом, оказавшимся во власти змеи. По наблюдениям одного из его переводчиков, Гитлер упорно «удерживал взгляд на своей жертве, и те, кто выдерживал испытание, принимались, а те, кто терял присутствие духа или оставался равнодушным, отвергались⁶².

Разрыв между мессианскими претензиями диктатора и банальным характером его персоны со временем становился все шире. Гитлер, оказавшийся способным разорвать Версальский договор, возродить военную мощь Германии, объявить войну половине человечества и уничтожить миллионы людей, непостижимым образом отличался от того недалекого морализатора и мелкобуржуазного Гитлера, чьей любимой трапезой был ежедневный послеполуденный чай. Обычный Гитлер был суетливым и привередливым буржуа с ограниченными и безопасными художественными вкусами, соблюдавшим размеренный и аскетичный режим. И этот характер углубился еще больше во время войны. После 1933 года Гитлер вел образ жизни, подчиненный банальной рутине. Он ушел в еще большую изоляцию, и стиль его жизни стал привычным и тщательно, а порой и навязчиво, контролируемым. После самоубийства в 1931 году его племянницы Гели Раубаль, к которой он испытывал сильную привязанность, он стал избегать женщин. Отличие от более земного, грубого и общительного Сталина просто поразительное. Гитлер не был склонен к курению, Сталин курил всю жизнь. В обеих резиденциях Гитлера, канцелярии в Берлине и альпийской вилле в баварском городке Берхтесгаден были выделены две отдельные комнаты – для курящих и некурящих, предназначенные для послеобеденного отдыха. Никто не смел свободно курить в его присутствии. Он был почти что трезвенником (позволял себе выпить немного бренди с молоком, чтобы уснуть, и был замечен с бокалом шампанского в то утро, когда Япония напала на Соединенные Штаты в Перл-Харбор); во время еды он предпочитал минеральную воду, в остальное время любил выпить настой ромашки или настой цветков лайма⁶³. Гитлер был вегетарианцем, ненавидевшим охоту на зверей; Сталин поглощал огромное количество мяса, пил вино и водку и, как говорили, находился в самом умиротворенном состоянии духа, когда держал в руке охотничье ружье или удочку⁶⁴. Гитлер мог быть вежливым до подобострастия, джентльменом перед противоположным полом и ругался так редко, что его проклятия, которые он слал итальянцам за то, что они капитулировали перед союзниками в сентябре 1943 года, его секретарша продолжала вспоминать даже в послевоенных мемуарах⁶⁵. Несмотря на то что Гитлер видел себя как художника, в одночасье превратившегося в политика, его вкусы никак нельзя было назвать богемными. Его любимой оперой, помимо Вагнера, была «Веселая вдова» Франца Легара; он наслаждался чтением историй о Диком Западе немецкого автора Карла Мея; среди художественных принадлежностей Гитлера, спрятанных в соляной шахте в 1945 году, была песня «Я капитан, плывущий в моей ванне»⁶⁶.

Чтобы понять ту огромную пропасть, которая разделяла заурядную личность с мещанскими вкусами, которой Гитлер был наедине с собой, и требующую напряжения всех сил публичную жизнь в самой гуще мировой истории, сознательно выбранную им, необходимо понять мотивы, побуждавшие его к борьбе за власть. Для Гитлера, как и для Сталина, власть не была самоцелью. Внешние атрибуты власти, по-видимому, мало значили для него; его хрупкая натура, очевидно, нашла во власти некую психологическую опору после многих лет обидных поражений, но это была власть во имя исключительной цели. Гитлер рассматривал вверенную ему власть как дар Провидения народу Германии для спасения ее от состояния бессилия и позора. «Это истинное чудо нашего времени, – говорил он на съезде партии в ноябре 1937 года, – что вы нашли меня, нашли среди миллионов других людей. А я пришел к вам. Это большая удача для Германии»⁶⁷. Гитлер видел себя спасителем Германии; его личная власть была властью, данной ему мировой историей, его низкое происхождение и скромная жизнь – лишь напоминание о том, что Гитлер «был избран Провидением для выполнения своей миссии» из огромной массы других людей. Вскоре после кризиса, завершившегося путчем штурмовиков под руководством Эрнста Рема в июне 1934 года, он сделал следующее претенциозное заявление в Рейхстаге: «В этот час я беру на себя ответственность за судьбу германской нации…»⁶⁸. Гитлер был зациклен на идее спасения германской нации, так же как и Сталин – на идее спасения революции. Он пришел к убеждению, что является избранником истории, ниспосланным для выполнения своей миссии, так же как и Сталин был убежден в своей незаменимости в деле строительства коммунизма. Эта глубокая убежденность в предначертанности своей судьбы согласуется со всей политической карьерой Гитлера начиная с самых первых лет послевоенного периода, когда его речи и статьи были нацелены на обман простодушных, но неординарных последователей, противореча урокам мировой истории, до его предсмертного завещания, продиктованного в 1945 году, в котором он обозначает свое место в истории: «Я посеял хорошие зерна. Я помог германскому народу осознать значение борьбы, которую он ведет за само свое выживание…»⁶⁹.

Ни Гитлера, ни Сталина нельзя отнести к разряду нормы. Насколько об этом позволяют судить данные о них, можно утверждать, что это были умственно неадекватные, в самом широком клиническом смысле этого слова, личности. Каким бы великим ни был соблазн предполагать, что чудовищные деяния идут рука об руку с безумием, они были людьми, наделенными исключительными личностными качествами и величайшей политической энергией. Ими двигала непоколебимая преданность одной идее, и они, каждый по-своему и по разным причинам, видели себя орудием истории, избранным для достижения этой цели. Осознание своей судьбы привело к тому, что в каждом из них развилась чрезмерная ранимость, сформировался болезненный комплекс. Сталина мучил страх смерти, и по мере старения усиливалась его озабоченность тем, что его смерть будет означать конец делу революции, которую он всю жизнь защищал.

Гитлера тоже снедал страх скорой смерти. «Подавленный мыслью о быстротечности времени, – как замечал лидер партии в Гамбурге Альберт Кребс, – он хотел спрессовать события целого столетия в два десятилетия»⁷⁰. Каждый из них был беспощадным, оппортунистичным, склонным менять тактику. Политическая жизнь обоих бескомпромиссно фокусировалась на собственном выживании. Обоих недооценили их коллеги и противники, не сумевшие распознать в ничем не приметных скромных личностях будущих деспотов с далекоидущими планами, политически беспощадных, освободивших себя от всяких моральных ограничений и, когда дело касалось политики, полных пренебрежения к другим людям. Оба были поглощены ежедневной борьбой с трудностями политической жизни; оба только благодаря собственным усилиям прокладывали себе дорогу к диктаторской власти, преодолевая препятствия и сопротивление. Единство целей и железная воля, продемонстрированная каждым из них в 1920-х годах, не сразу привели их к неограниченной власти, которой они пользовались в 1930-х годах. Никто из них не предполагал установления диктатуры. Остается неясным, когда Сталину пришла мысль о том, что его единовластие может быть более верным способом защиты революции, чем коллективное руководство. Попытка Гитлера, сначала нерешительная, идентифицировать себя как фигуру, ниспосланную Провидением для спасения Германии, была впервые предпринята им во время его краткого пребывания в тюрьме в 1924 году. Однако эволюция этого образа требовала времени, более того, необходимо было убедить в этом широкие круги как внутри партии, так и среди населения. Первейшей для обоих – Сталина и Гитлера, была задача стать во главе руководства своих партий прежде, чем заявить о своих более широких амбициях.

* * *

«Мы против того, чтобы вопросы руководства партии решались одним человеком, – писал Николай Бухарин 1929 году. – Мы против того, чтобы коллективное руководство партией подменялось руководством одного человека…»⁷¹. В 1920-х годах, после смерти Ленина партия большевиков должна была стать партией, которой руководил ее Центральный комитет. В первое время после 1924 года ни один из лидеров партии не осмеливался претендовать на главенство. Тем временем сталинский секретариат на протяжении двух лет после его формирования в 1922 году был организацией, наделенной наболее широкими полномочиями и большей властью в решении процедурных вопросов, чем это изначально предполагалось, когда этот небольшой обслуживающий отдел создавался в 1919 году. Решения по политическим вопросам принимались после обсуждения их на Центральном комитете партии. Голос Сталина был одним из многих других. Ядро руководства партии состояло из Зиновьева, Каменева, Бухарина, Троцкого и назначенного руководить Совнаркомом и наследовать этот пост, ранее занимаемый Лениным, Алексей Рыков. Но, вопреки всему, к 1930 году все они были смещены с высших постов, а Сталин стал рассматриваться большинством ее членов, как «хозяин», единственная и наиболее весомая фигура в руководстве партии. «Когда он входит, – как отмечается в одной из его ранних биографий, опубликованной в 1931 году, – у всех мгновенно выпрямляются спины, все превращаются в само внимание – аудитория лицезреет великого лидера…»⁷².

Пятилетний период между 1924 и 1929 годами был решающим для сталинской карьеры. За это время ему удалось, воспользовавшись своими полномочиями Генерального секретаря, сместить или отдалить своих коллег по руководству партией. Первым делом ему было необходимо завладеть наследством умершего Ленина. В октябре 1923 года Сталин предложил другим лидерам партии забальзамировать после смерти тело вождя, но был осмеян Троцким, а Бухарин, отвергнув эту идею, сделал ему замечание, отметив, что «это будет оскорблением его памяти»⁷³. К моменту смерти Ленина Сталин добился того, чтобы большинство членов Политбюро поддержали его идею, за осуществление которой весной 1924 года отвечал сторонник Сталина Феликс Дзержинский. Сталин был одним из двух основных людей, которые должны были нести гроб с телом Ленина на его похоронах. Три месяца спустя, на вечере в Коммунистическом университете им. Свердлова, он прочел серию лекций, посвященную вкладу Ленина в теорию марксизма. Опубликованная под названием «Основы ленинизма», эта серия лекций придала определенное направление мыслям Ленина и рисовала Сталина в качестве одного из лидеров партии, наиболее глубоко и правильно изучивших их. Книга была адресована новому поколению молодых коммунистов, вступивших в партию после победоносной революции, для которых единое ясное руководство по основам ленинской теории революционного государства было чрезвычайно важно. Сталин праздновал победу, добившись идентификации своей личности в народном сознании как единственного и истинного борца за воплощение в жизнь революционной теории⁷⁴.

Сталин нуждался в имени Ленина для того, чтобы подчеркнуть особую важность партийного единства и партийного руководства. С этой целью он приступил к нападкам на фракционеров и раскольников, решив таким образом ключевую для себя задачу обеспечения своего главенства в руководстве партии. В своей речи на съезде Советов, состоявшемся всего через два дня после смерти Ленина, Сталин отдал приоритет поддержанию духа бескомпромиссной солидарности: «Покинув нас, товарищ Ленин завещал нам беречь единство партии как зеницу ока»⁷⁵. В своих «Основах ленинизма» Сталин неизменно ссылался на ленинскую резолюцию, принятую на X Съезде партии в 1921 году, «О единстве партии», в то же время и его собственные сочинения периода революции были полны призывов к единой партийной линии. Партии необходимо «единство воли» и «абсолютное единство действий»; это, как писал Сталин, «предотвратит всякую фракционную борьбу и разделение власти в партии»⁷⁶. Сталин, о чем можно утверждать почти с полной уверенностью, сам верил в то, что в этом и заключается краеугольный камень политической стратегии, но нет сомнений и в том, что такой подход вполне отвечал его собственным политическим интересам, его стремлению позиционировать себя как гаранта этого единства. Все руководители, чей авторитет и власть в партии были подорваны Сталиным в 1920-х годах, стали обвиняться во фракционной борьбе. Это обвинение, преднамеренно включавшееся Сталиным во все его речи и статьи, использовалось им для того, чтобы изолировать своих соперников и разрушить основу их сопротивления.

Сталин прежде всего стремился ассоциировать себя с более широкими интересами рядовых членов партии. У Сталина было преимущество своего истинно плебейского происхождения. Он всегда называл партию организацией рабочих и бедных крестьян, несмотря на то что значительная часть его руководства состояла из представителей образованной интеллигенции. Его речь на похоронах Ленина начиналась с утверждения: «Мы коммунисты – люди особой закалки», но при этом он продолжал характеризовать идеальных членов партии как «сыновей рабочего класса, сыновей, нуждающихся и борющихся, сыновей тех, кто испытал невероятную нужду…»⁷⁷. В своих лекциях, посвященных памяти Свердлова, он выдвинул тезис о том, что интеллектуалы и другие мелкобуржуазные элементы, внедрившиеся в партию как оппортунисты, склонные к идеологическому разложению, должны быть исключены из партии истинными пролетариями с помощью «беспощадной борьбы», то есть той стратегии, которой он следовал и безжалостно воплощал в жизнь все последующие годы, уничтожая интеллектуальную элиту партии⁷⁸. Сталин имел возможность осуществлять «пролетаризацию» партии отчасти вследствие усиления его контроля за персональными назначениями в партийном аппарате. Сторонники Сталина получили основные посты в Центральном комитете и Секретариате, ответственном за назначения и выбор кандидатов на высшие должности. Сталин не пропускал ни одной детали, удерживая баланс сил в комитетах или собраниях, вместе с тем степень его контроля над партийной машиной была сильно преувеличена, поскольку многие чиновники в аппарате были, хотя и формально, назначены не Сталиным, а Центральным комитетом. Залогом его успеха среди новобранцев в партийных рядах было умение показаться единственным лидером, всегда ставящим интересы партии выше личных амбиций. Работая в комитетах, он выработал для себя эффективную тактику, позволявшую ему во всех случаях оставлять последнее слово за собой, создавая при этом впечатление, что он является всего лишь рупором партийной линии. «Присутствуя на заседаниях, Сталин никогда не участвовал в дискуссии, пока она не заканчивалась, – сообщал Борис Бажанов, работавший со Сталиным в Кремле. – Затем, когда все уже высказались, он поднимался со своего места и резюмировал несколькими словами то, что являлось мнением большинства»⁷⁹. На более крупных съездах он выставлял себя как голос, выражающий здравый смысл партии, и с неприкрытым удовольствием пародировал, высмеивал и нападал на любой намек на отклонение от партийной линии, которое в действительности, в нужный ему момент, могло стать для него полезным. Сталин добился того, что в сознании большинства членов партии он утвердился как наиболее преданный выразитель партийной линии и надежнейший оплот единства партийных рядов.

Тем не менее еще оставались вопросы революционной стратегии, по которым мнение партийного руководства разделилось. Задолго до смерти Ленина Троцкий командовал войсками Советов в гражданской войне, будучи народным комиссаром по военным делам. Он стал ассоциироваться с политической позицией, ставившей его в стороне от ленинской генеральной линии. Он непреклонно стоял за идеи партийной демократии и считал необходимым проводить открытые дебаты по вопросам стратегии партии; Троцкий выступал против Новой экономической политики, принятой в 1921 году в качестве способа восстановления рыночной экономики в сельском хозяйстве и мелкорозничной торговле, считал необходимым усилить обобществление в системе производства продуктов, выступал за ускорение широкомасштабной индустриализации страны; и наконец, Троцкий верил в интернациональную миссию революционного движения («дать импульс мировой революции») и считал ее важным фактором строительства социализма в Советском Союзе, который в противном случае станет «временным» явлением⁸⁰.

Троцкий, являясь в высшей степени честолюбивым приверженцем партии, начиная с 1924 года стал дистанцироваться от ленинизма, пытаясь принизить роль Ленина в событиях 1917 года, и это происходило в то самое время, когда Сталин всеми силами укреплял свой имидж непоколебимого ленинца. Зиновьев и Каменев, поддержавшие Сталина при объявлении завещания Ленина, стали смещаться в сторону оппозиции человеку, который, как они осознавали, мог подорвать их собственные претензии на лидерство. К концу 1924 года Сталин почувствовал, что его позиции достаточно прочны и можно начать открытую и беспощадную атаку. В своей лекции по теме «Троцкизм или ленинизм?» он обвинил Троцкого в том, что тот сгруппировал вокруг себя «непролетарские элементы», нацелившиеся на разрушение пролетарской революции⁸¹. Через месяц Сталин опубликовал в газете «Правда» письмо, написанное Троцким в 1913 году, обнаруженное в старых полицейских архивах. В письме, адресованном одному грузинскому меньшевику, Троцкий презрительно отзывался о Ленине: «вся система взглядов ленинизма сегодня строится на лжи и фальсификации…»⁸². Письмо нанесло тяжелый удар по моральному авторитету Троцкого в партии, и в январе ему было предписано оставить пост народного комиссара по военным и морским делам.

В следующие два года Сталин не прекращал жестокие преследования как Троцкого, так и своих бывших союзников, Зиновьева и Каменева, которых Сталин и его сторонники в партии окрестили Объединенной оппозицией, стремящейся к расколу партийных рядов путем чрезмерного ускорения темпов экономических преобразований и отрицающих возможность построения социализма в одной стране. Тактическое мастерство Сталина заключалось в пристальном внимании к деталям и настойчивом, расчетливом раздувании их значения с целью дискредитации своих жертв. В 1924 году, например, он организовал кампанию по запрещению впредь давать городам, деревням или заводам имя Троцкого. Он издал приказ убрать имя Троцкого из инструкций, брошюр и учебников по политическому образованию в армии, в которых тот характеризовался как выдающийся командир Красной Армии⁸³. Среди населения распространились анонимные слухи и клеветнические выдумки, обыгрывавшие тот факт, что Троцкий большую часть своей политической карьеры был меньшевиком и в партию вступил только в 1917 году. Ту же тактику Сталин применил против Зиновьева и Каменева – тот факт, что они не поддержали призыв партии к восстанию в 1917 году, был представлен Сталиным как пример саботажа революции. К моменту открытия XIV Съезда партии в декабре 1925 года соперники Сталина были уже вынуждены защищать себя, уйдя в оппозицию, значительно ослабленную тем, что ответные атаки на Сталина со стороны каждого из троих носили сугубо личный характер, в то время как Сталин всегда нападал на них, манипулируя абстрактными понятиями их угрозы делу революции. Когда Каменев начал свою речь, осуждающую Сталина как лидера партии, делегаты съезда криками и возгласами заглушили его выступление, скандируя: «Сталин! Сталин!»⁸⁴ В своей речи, произнесенной год спустя, Сталин отметил с обезоруживающим примечанием, что он по мере сил «будет избегать персональных элементов в полемике», и тут же начал безжалостную атаку своих оппонентов, используя те самые личные элементы⁸⁵. Сталин пользовался очень простым, но действенным риторическим арсеналом, чтобы его демагогия не казалась обычной склокой между рассорившимися претендентами на ленинский трон. Он часто говорил о себе в третьем лице, чтобы еще больше сгладить этот самый «персональный элемент».

Позже оппозиция сделала еще одну отчаянную попытку сместить Сталина, хотя это едва ли был «переломный момент истории», как об этом позже писал Троцкий в своей автобиографии⁸⁶. В октябре 1927 года Центральный комитет, собравшись на свой пленум, исключил из своих рядов уже исключенных из Политбюро и лишившихся всех государственных постов Троцкого и Зиновьева. Троцкий воспользовался случаем, чтобы распространить длинное письмо, касавшееся истории партии, в котором он подчеркнул те части Ленинского завещания, в которых звучали осуждение Сталина и призыв его сместить. Копии письма были размножены и распространялись тайно. 23 октября 1927 года состоялся последний акт драматичной конфронтации, происходившей в рамках пленума ЦК. Троцкий встал и выступил, со всей страстностью, осудив Сталина как реальную угрозу партии, единовластного бюрократического тирана, от которого революционное движение должно избавиться, как того требовал Ленин. Одни стали прерывать его несмолкающими выкриками «Клевета!», «Раскольник!», другие слушали без особого внимания. Сталин, разгневанный и вынужденный защищаться, и зная, что уже возникают неудобные вопросы о том, почему завещание Ленина не было доведено до сведения всех членов партии, ответил, продемонстрировав, вопреки обвинениям Троцкого в том, что он был просто неспособен выразить свои мысли или сформулировать аргументы, необыкновенное ораторское мастерство и хорошо контролируемое негодование, блестяще отразив последний выпад Троцкого. Он согласился с аргументами против его персоны, заметив, обращаясь к делегатам: «Я думаю, было бы странно и оскорбительно, если бы оппозиция, стремящаяся к разрушению партии, стала бы хвалить Сталина, который защищает фундаментальные принципы ленинской партии»⁸⁷. Он безоговорочно согласился с обвинением Ленина в том, что он «слишком груб», но, перевернув все с ног на голову, заявил: «Да, товарищи, я груб, но только с теми, кто вероломно разрушает единство партии». Сталин убедил пленум принять резолюцию, одобряющую «грубость» как неотъемлемый атрибут партийцев, а не их недостаток. Он призвал изгнать всех, кто его осуждал, а затем обратился к пленуму с просьбой сделать ему замечание за то, что он был недостаточно груб с ними. Под восторженные выкрики: «Правильно, мы делаем вам замечание!» и гром аплодисментов Сталин торжествовал, одержав полную победу⁸⁸. Оппозиция была исключена из Центрального комитета, а в последующие месяцы и из партии. В январе 1928 года Троцкий был выслан в изгнание в Среднюю Азию, а через год – в Турцию.

На протяжении большей части борьбы против так называемой «левой оппозиции», Сталин пользовался поддержкой в Политбюро и Центральном комитете со стороны когорты руководителей, объединившихся вокруг партийного экономиста и редактора газеты «Правда» Николая Бухарина. Это была очень популярная в партии фигура, совершенно отличная от Сталина. Спокойный, общительный, с широкими взглядами, вежливый, с выделяющими его рыжими волосами, аккуратными усиками и козлиной бородкой, он отличался необыкновенным умом и энциклопедическими знаниями. Будучи сыном учителя, он изучал экономику в Московском университете, 1906 году вступил в партию, бежал за границу в 1910-м, и после революции вернулся в Россию. Занимая радикальные позиции в 1917 году и в годы гражданской войны и будучи сторонником распространения революционной борьбы и коммунизма в Европе, а также сторонником насильственной экономической мобилизации, он перешел в 1922–1923 годах на сторону более умеренной части партии, стал выступать за Новую экономическую политику и более умеренные темпы индустриального развития, дававшие возможность развития мелкой торговле и сельскому хозяйству, обеспечивающие необходимый баланс, когда «город не грабил деревню»⁸⁹. Бухарин был мало подходящей фигурой для политической деятельности и отличался необыкновенным простодушием, однако в 1920-х годах был многими признан как наиболее выдающийся мыслитель в новой, советской системе и рассматривался в качестве вероятного наследника Ленина. Он был на дружеской ноге со Сталиным, но одновременно был и близким интеллектуальным партнером Троцкого. Круг близких к нему людей включал руководителя Московского городского комитета партии Николая Угланова, лидера советских профсоюзов Михаила Томского и председателя правительства Алексея Рыкова. Это была не четко организованная фракция или платформа, а лишь группа людей, разделявших общую позицию, выступавших за более сбалансированный курс экономического развития и идею более стабильного послереволюционного общества, которое бы представило миру более приемлемый образ российского коммунизма и более предпочтительную альтернативу сталинскому деспотизму⁹⁰.

Вполне возможно, Сталин всегда стремился сбросить Бухарина, видя в нем угрозу собственному положению и с опаской относясь к нему как к стражу ленинской мантии и популярному, располагающему к себе потенциальному главе государства, однако проблема, разделявшая их, касалась не только вопросов доктрины, но и личных отношений.

Сталину никогда не импонировало неявно подразумеваемое изменение в направлении экономического развития, которое вытекало из принятой в 1921 программы. В длинном разговоре с Бухариным в 1925 году о перспективах российской экономики Сталин подчеркнул, что новая экономическая политика «раздавит социалистические элементы и восстановит капитализм»⁹¹. Сталин стоял за ускоренную индустриализацию в целях строительства истинно пролетарского государства, но в споре с идеями Троцкого, выступавшего за «сверхиндустриализацию», он занял промежуточную позицию. Зимой 1927/28 года, когда Объединенная оппозиция уже была сокрушена, Сталин получил возможность двигаться в сторону идеи ускоренной индустриализации, которую он всегда тайно лелеял. А это неизбежно означало отъем огромной доли прибавочной продукции у крестьян; весной 1928 года Сталин, наконец, дал старт чрезвычайным мерам по конфискации зерна, ставшим первым этапом революции в деревне, с которым имя Сталина неизбежно ассоциируется. Эта акция была непреодолимым яблоком раздора в его споре с Бухариным, поэтому в конце концов последний и был уничтожен, а с ним разгромлены и остатки национальных лидеров, группировавшихся до этого вокруг него.

Как правило, наметив жертву, Сталин начинал играть с ней в политические шахматы. Начинал он с того, что регулярно включал в свои речи намеки, указывающие на то, что формируется новая фракция оппозиционеров, не принимающих экономическую революцию. Не имея широкой поддержки и возможности обратиться с призывом к более пролетарским элементам в движении, Бухарин и его сторонники оказались в изоляции. В Москве, где Бухарин имел поддержку, Сталин путем манипуляций на выборах в городской Совет добился большинства, а глава города Угланов был уже низвергнут в ноябре того года. В январе 1929 года Сталин наконец открыто назвал Бухарина представителем платформы, стоящей в «оппозиции к политике партии»⁹². Именно в этом месяце Бухарин допустил серьезную ошибку, вновь напомнив Сталину об оценке, которую дал ему Ленин. В статье в «Правде», озаглавленной «Политическое завещание Ленина», Бухарин разъяснил, каким он видит подлинный ленинизм, и обвинил Сталина в подрыве ленинского принципа партийной демократии. В своем письме, опубликованном 30 января, Бухарин открыто, не страшась, заявил, что «Сталинский режим более не терпим в нашей партии»⁹³. Сталин преуспел, добившись поддержки большинства в Центральном комитете, после чего подавил последние остатки сопротивления. На пленуме Центрального комитета в апреле сторонники Бухарина выступили с обвинениями Сталина, осуждая его беспринципную карьеру в партии. На каждое личное обвинение Сталин бросал: «это тривиально», но, дождавшись конца, перешел в атаку, процитировав то место в завещании Ленина, где он обвинял Бухарина в том, что его марксизм носил схоластический и не вполне марксистский характер. Комитет проголосовал за смещение представителей «правой оппозиции» с их постов. В ноябре 1929 года Бухарин был исключен из Политбюро и потерял должность редактора газеты «Правда». Бухарина, Рыкова и Томского заставили написать покаянное письмо, где те признавались в допущенных ошибках. В декабре 1930 года Томский лишился поста главы профсоюзов, а вместо него Сталин назначил своего близкого союзника Вячеслава Молотова. В действительности «правая оппозиция», объединенная единой платформой, была во многом фикцией. Вместе с тем разногласия в вопросах политической стратегии были реальными. Сталин не верил, что Бухарин действительно понял, в чем состоят движущие силы и основополагающие идеи ленинизма. В пылу спора накануне исключения Бухарина, когда они обменивались гневными обвинениями, Сталин прорычал на него: «Вы все не марксисты, вы колдуны. Никто из вас не понимает Ленина!»⁹⁴ В декабре 1929 года вся страна отмечала пятидесятилетний юбилей Сталина; список членов политбюро, всегда составлявшийся в алфавитном порядке и свидетельствовавший о коллективном характере руководства партией, был изменен, так чтобы подчеркнуть, что Сталин – «первый ученик Ленина и руководитель партии». Это был первый и важнейший шаг на пути установления единовластия в 1930-х годах⁹⁵.

Продвижение Гитлера к вершине власти в партии происходило совершенно в ином контексте. Вопрос о том, готов ли он относиться терпимо к «коллективному руководству» в любом смысле этого слова, никогда не вставал. Когда в декабре 1924 года он вышел из Ландсбергской тюрьмы, его первейшей задачей было восстановление себя в роли бесспорного лидера партии, утраченной им во время пребывания в заключении. В отличие от Сталина, Гитлер должен был возглавить довольно шумную партию, не имеющую никаких перспектив оказаться у власти, тогда как Сталин был одним из высших руководителей правящей партии. Пребывание в тюрьме поставило Гитлера в весьма затруднительное положение. Его партия была запрещена во всех германских регионах, за исключением Тюрингии⁹⁶. В июле 1924 года он полностью оставил политическую деятельность на период до своего освобождения. За пределами небольших групп национал-социалисты разбивались на разные фракции, некоторые из них объединились под крышей радикал-националистов в Северной Германии, другие вступили в ассоциацию с небольшими пангерманскими союзам в Баварии. В отсутствие Гитлера для его замещения, первая из этих групп, Национал-социалистическая партия Свободы, поставила во главе престарелого генерала Людендорфа, но баварское крыло партии не приняло это назначение. Движение, приветствовавшее возврат Гитлера в политику в 1925 году, было очень малочисленным и разрозненным; партийное издательство в Мюнхене, «Эхер-Ферлаг», насчитывало всего три человека персонала⁹⁷. Гитлер произвел реорганизацию партии главным образом по принципу лояльности к своей персоне. Его первое публичное выступление 27 февраля 1925 года состоялось в том самом пивном подвале в Мюнхене, где начался возглавляемый им путч. В тот день тысячи его сторонников заполнили зал, большинству из них пришлось слушать стоя, так как мест для сидения не хватало. Гитлер призвал всех к преданности ему как единоличному лидеру партии. Лидеры местных националистов, сгруппировавшиеся вокруг Гитлера, по окончании его речи «достигли примирения», полностью препоручив себя его «непререкаемой» власти⁹⁸, как писал один из свидетелей.

Последующие два года были переломными для карьеры Гитлера. Началось его новое восхождение с самого малообещающего подножия к вершине власти в партии. Радикально-националистическое крыло германской политики было незначительным и разрозненным. Гитлер мог рассчитывать на поддержку только со стороны разнородной кучки из нескольких тысяч баварских националистов; организация на севере Германии находилась в руках революционных националистов, относившихся к авторитарной власти Гитлера с куда меньшим энтузиазмом; Людендорфф все еще оставался значительной фигурой на обочине движения; на горизонте также виднелись смутные очертания фигуры молодого честолюбивого фармацевта Грегора Штрассера, который в отсутствие Гитлера стал действовать как «доверенное» лицо заключенного в тюрьму фюрера. Штрассер для Гитлера был тем же, что Бухарин для Сталина. Вопреки тому что Штрассера часто называют представителем «северного» крыла партии, в действительности он был баварцем, родившимся в 1892 году в семье правоверного католика. Его отец был мелким государственным служащим. Как и Гитлер, Штрассер прошел всю войну, также был награжден Железным крестом первого и второго класса; как и Гитлер, он считал войну самым главным испытанием своей жизни. Личность Штрассера во многих отношениях была антиподом Гитлера. Он был от природы общительным, веселым, открытым, с большим чувством юмора; его крупная фигура и сильный голос, улыбчивость и обаяние непринужденной властности закономерно сделали его лидером и популярной фигурой как внутри, так и за пределами партии. Его политические взгляды сформировались в окопах: мощный революционный национализм, полностью отвергающий старый имперский порядок в пользу естественного сообщества, основанного не на классах и привилегиях, а на общем стремлении всех трудиться во имя нации. «Мы стали националистами в окопах, – говорил он собравшимся в 1924 году, – поэтому мы не могли не стать социалистами»⁹⁹. Гитлеровское движение стало естественным прибежищем для Штрассера. Он вступил в партию в 1922 году, а в марте 1923 стал во главе баварского полка в полувоенной организации партии – Штурмовых отрядах (СА). В период пребывания Гитлера в тюрьме Штрассер стал одним из ведущих членов блока радикальных националистов, борющихся за победу на выборах, в отсутствие запрещенной Национал-социалистической партии и в декабре 1924 года был избран в рейхстаг. В отличие от некоторых выдающихся праворадикалов, в феврале 1925 года Штрассер решил примкнуть к Гитлеру, но не в качестве «последователя», а равноправного «коллеги»¹⁰⁰.

Гитлер принял предложение Штрассера сотрудничать в возрождении угасающей партии, но он остался непреклонным в вопросе о руководстве ею, считая, что только он один способен вести ее к будущим победам. Эта убежденность Гитлера углубилась в месяцы, когда он сидел в тюрьме, она также подпитывалась подобострастным вниманием к нему со стороны его секретаря и его второго «я», Рудольфа Гесса, сидевшего в тюрьме вместе со своим лидером, которого он называл «трибуном». После встречи, с которой началось возрождение партии, Гесс отметил «непоколебимую веру» своего властителя «в его судьбу»¹⁰¹. Взгляды Гитлера на организацию партии исключали любую партийную демократию, которую хотели внедрить некоторые деятели партии; его концепция движения полностью основывалась на том, что он является потенциальным спасителем Германии и его идеи и политические шаги не могут быть подвержены влиянию идей и советов других. 14 февраля 1926 года Гитлер созвал все старшее руководство партии на конференцию в городе Бамберге на севере Баварии. Среди лидеров были и партийные радикалы, предпочитавшие революционный путь к власти. Они представляли собой слабо организованную рабочую группу, основанную в прошлом июле Штрассером для координации стратегии партии за пределами Баварии; им также была составлена модифицированная версия программы партии, принятой в 1920 году, которая, как он расчитывал, будет одобрена. Гитлер говорил без устали на протяжении пяти часов. Он утверждал, что программа партии незыблема («основа нашей религии, нашей идеологии»); он отмел революционный путь борьбы в пользу движения к власти через победу на парламентских выборах; но в первую очередь он ясно выразил мысль о том, что он сам незаменим и только он может привести партию к победе¹⁰². Пятью месяцами позже, на первом после возрождения съезде партии, созванном 4 июля в Веймаре, личное главенство Гитлера в партии было признано большинством, и его положение в партии в роли Führer (титул, официально одобренный в Веймаре) с этого момента стало непоколебимым.

Нет сомнения, Гитлер воспользовался своей притягательностью и личной харизмой для беспощадной расправы над теми, кто вставал на его пути, а также для того, чтобы упростить процесс выработки стратегии партии. И все же в основных вопросах доктрины и тактики имелись реальные различия. Так, Штрассер представлял те круги в партийном руководстве, которые выступали за подчеркнуто «германский» социализм. «Мы, социалисты, – враги, смертельные враги существующей капиталистической экономической системы», – писал он в 1926 году в памфлете, содержавшем перечень задач движения в будущем¹⁰³. Другие лидеры партии были настроены более враждебно к тому, что партия должна сконцентрировать все свои усилия, чтобы стать националистическим представителем городского рабочего класса. Эти различия отражали существующие разногласия по вопросам тактики: «социалистическое» крыло предлагало принять более бескомпромиссную и враждебную позицию по отношению к парламенту, умеренные выступали за легальные формы борьбы за власть. Здесь возникает соблазн сравнить гитлеровский подход к аргументам с тактикой Сталина на дебатах по вопросам индустриализации страны. Оба отвергали радикальные пути решения вопросов, так как они ассоциировались с партийными кругами, представлявшими угрозу их личным политическим позициям. Гитлер во многом разделял и продолжал продвигать в 1930-х годах взгляды Штрассера, утверждавшего, что старый экономический порядок обанкротился и был несправедлив, поэтому должен быть заменен на экономическую систему, основанную на «достижениях» для нации¹⁰⁴. Но Гитлер осознавал, что бескомпромиссный революционизм оттолкнет избирателей и в конце концов может смести и его самого.

Сила оппозиции, как и ее сплоченность, с которой сталкивался Гитлер, возможно, были сильно преувеличены. Реальной «объединенной оппозиции» не существовало, поскольку партийные лидеры пришли к выводу, что без Гитлера партию нельзя будет отличить от других мелких радикал-националистических группировок, соперничавших друг с другом в борьбе за выживание. Разнообразие политических перспектив и идеологий было следствием разнородности множества националистических группировок и ассоциаций, объединившихся в единую партию. Преодолеть возможный раскол и сплотить их могла только безусловная преданность Гитлеру, точно так же, как не меньший разброс политических взглядов и идей в ВКП(б) в 1920-х годах был преодолен, в конечном итоге, только в результате объединения вокруг сталинской партийной линии. Обе партии не были монолитными организациями и состояли из множества разнообразных идеологических, политических и социальных объединений.

Большую часть своей политической энергии в период до 1933 года Гитлер посвятил руководству партией, сглаживая разногласия, избавляя партию от диссидентов, объединяя местных партийных лидеров путем регулярных согласительных визитов, личных встреч и ободряющих бесед. Но оппозиция сконструированному мифу о германском мессии, на которого должна полагаться партия, все еще была жива. Артур Динтер, последовательный оппонент идеи объединения движения вокруг Гитлера и лидер партии в Тюрингии, на конференции большинства партии по вопросам организационной реформы в августе 1928 года внес на рассмотрение резолюцию, предполагающую ограничение власти Гитлера путем назначения партийного сената. При последующем голосовании Динтер оказался единственным, кто поддержал ее. В октябре он был исключен из партии, а Гитлер разослал письма всем партийным лидерам, чтобы те, подписав их, подтвердили свой отказ от идеи ограничения его полномочий. Все письма вернулись с подписями¹⁰⁵.

Другая серьезная опасность исходила от революционного крыла движения, которое усилилось после того, как выборы 1928 года в рейхстаг показали, сколь малый успех сулит законный путь к власти. Национал-социалисты получили всего двенадцать мест в рейхстаге, и их поддержало меньшее число избирателей, чем отдавших голоса за националистический блок в 1924 году. Партийная политика сместилась от борьбы за голоса рабочих, далеких от марксизма, в сторону поисков поддержки среди мелких землевладельцев и мелкой буржуазии небольших городов. Урбанистская стратегия не была оставлена, но социализм стал менее акцентированным. Однако в связи с этим возникли другие проблемы, касавшиеся военизированного крыла движения поскольку в CA входили в основном городские элементы, в их рядах также присутствовало значительное число работников ручного труда. Это крыло было восстановлено после возрождения партии в конце 1926 года под руководством бывшего члена Фрайкора Франца фон Пфайффера, ставшего во главе СА – организации, не зависимой от центрального аппарата партии, разделявшего озабоченность многих руководителей СА чрезмерной личной властью, навязанной Гитлером их движению¹⁰⁶. В 1930 году чаша терпения переполнилась и недовольство вылилось в открытый разрыв. В июле 1930 года брат Грегора Штрассера, Отто, с небольшой группой бескомпромиссных, антикапиталистически настроенных революционеров отделился от партии, открыто заявив, что «социалисты покидают НСДАП»¹⁰⁷. В августе фон Пфайффер ушел в отставку в знак протеста против нежелания партии поддержать стремление СА стать протоармейской силой, альтернативной регулярным войскам. Гитлер преодолел последовавший за этим кризис, заявив, что сам будет руководить СА, и предложил ряд незначительных уступок. Но следующей весной среди восточногерманских членов СА поднялся полномасштабный бунт во главе с Вальтером Стеннесом, который 1 апреля стремительным ударом сверг руководство в Берлине и объявил о том, что СА взяты под его контроль, однако после страстного призыва Гитлера об абсолютной необходимости сохранения преданности ему был низвергнут. Последовавшая вслед за этим чистка привела к временному отстранению тех членов СА, которые должны были пройти политическую проверку. Гитлер взял в свои руки контроль над всеми назначениями в штаб-квартире СА и потребовал от всех руководителей СА клятвы верности лично ему. В конце концов во главе СА встал другой бывший лидер Фрайкора, Эрнст Рем, который был старшим офицером в 1919 году и вместе с Гитлером выступал ответчиком на суде в 1924 году¹⁰⁸.

До того как в январе 1933 года ему был предложен пост канцлера, Гитлер столкнулся с еще одной трудностью. Хотя Грегор Штрассер никогда не отрицал своей личной преданности Гитлеру, он оставался скорее его товарищем, чем помощником. В 1928 году его назначили организационным лидером партии. Находясь на этом посту, он должен был решать организационные вопросы, возникающие в связи с резким увеличением числа новых членов партии после кризиса 1929 года. Штрассер был популярным и пользующимся большим уважением в широких кругах политиком и наиболее эффективной и выдающейся парламентской фигурой в партии. Начиная с 1930 года он начал смещаться в своих взглядах от социалистических позиций в сторону осознания необходимости реальной политической власти. В своей деятельности он пользовался связями с другими политическими партиями и их представителями, в отличие от Гитлера, не признающего никаких компромиссов с другими политическими силами, что не лишало его возможности получить пост канцлера. Штрассер опасался, что упрямство Гитлера лишит партию какой-либо возможности добиться власти, будь то однопартийной или в коалиции с другими политическими силам. Летом 1932 года поражение казалось столь же вероятным, как и успех, и Штрассер стал проявлять нетерпение. В октябре он выступил за блок с профсоюзами и другими националистическими партиями: «Все, кому с нами по пути, присоединяйтесь»¹⁰⁹. Он провел переговоры с Католической центристской партией; вел переговоры с армейскими командирами и в конце концов стал союзником Курта фон Шлейхера, министра обороны, защитника идеи широкого национал-социалистического альянса, к которому бы привлекались, кроме Штрассера, и другие политические лидеры. После полного провала на выборах в ноябре 1932 года Штрассер пошел на открытый разрыв с Гитлером в надежде на то, что сам сможет привнести в партию важные элементы либо сможет убедить Гитлера принять идею создания коалиций и коллективного руководства. 3 декабря Шлейхер предложил Штрассеру пост вице-канцлера в коалиционном правительстве; для последнего, после десяти лет пребывания в оппозиции, такое предложение было очень соблазнительным. Гитлер, пребывавший в личном яростном противостоянии со Штрассером, находясь в отеле «Кайзерхоф» в Берлине, приказал ему прекратить дальнейшие переговоры, и вместо того, чтобы отделиться от партии и вступить в правительство, Штрассер неожиданно 8 декабря подал в отставку и покинул почти все политические посты, в последний момент проявив неспособность отрицать значение Гитлера в национальной революции, к которой он так стремился¹¹⁰.

В итоге Штрассера, как и Бухарина, стали рассматривать как подлинную историческую альтернативу диктаторам, которые сумели отбросить их на обочину. Если бы Штрассеру сопутствовал успех и ему удалось бы сократить полномочия Гитлера или занять его место в национальной коалиции в начале 1933 года, личная диктатура Гитлера могла бы стать невозможной; если бы Бухарин сумел воспользоваться своим положением «любимца партии», как об этом было сказано Лениным в «завещании», достигнув успеха в продвижении своей версии революции, возможно, Сталин был бы смещен или вынужден принять условия коллективного руководства¹¹¹. Не может быть никаких сомнений в том, что истории обоих государств, Германии и Советского Союза, пошли бы совершенно иным путем, если бы те двое получили доверие партий. Однако здесь важно отметить, что предполагаемые выше альтернативы невозможно рассматривать как более приемлемое лицо коммунизма или национал-социализма, слабую тень фанатичной реальности. Штрассер был ярым антисемитом, непреклонным противником марксизма, ревизионистом в вопросах международной политики и противником парламентаризма. Свою карьеру в советской системе Бухарин начал с позиции ультра-революционера, и его приверженность умеренной экономической политике не сделала его большим демократом; будучи членом Политбюро, он оказывал поддержку всем авторитарным решениям, принятым в 1920-х годах. В этом отношении оба они ушли недалеко от Гитлера и Сталина.

В конце концов, ни Бухарин, ни Штрассер не проявили себя достаточно сильными личностями, чтобы преодолеть безмерную слабость всей оппозиции, противостоящей будущим диктаторам. Оба представляли собой прямолинейные и немудреные личности, чье прямодушие было серьезным недостатком в тайной и изощренной политической игре, в которую играли с ними Сталин и Гитлер, наслаждавшиеся искусством политики и являвшиеся совершенно безжалостными и беспринципными личностями. Ни у Бухарина, ни у Штрассера не было ни честолюбия, ни достаточной целеустремленности или силы воли, чтобы взять на себя руководство партией, что стало совершенно очевидным после их неуклюжей реакции на конфронтацию в конце 1920-х годов. Их доктринальные отличия от их главных соперников были сильно преувеличены историками, стремящимися подчеркнуть другие возможности выхода из кризисов 1920-х годов¹¹². Кроме всего прочего, ни один из них не сумел убедить ни партийные массы, ни более широкие слои населения, поскольку не смог успешно донести до их сознания свои обещания. Как Гитлер, так и Сталин через головы других партийных лидеров взывали к рядовым массам, которые в конце концов стали видеть в них незаменимые фигуры для будущего партии. И все же и Штрассер, и Бухарин получили ужасный приговор за то, что стали в истинную оппозицию тому стилю руководства, который был установлен в обеих партиях Гитлером и Сталиным. Штрассера арестовали в его доме 30 июня 1934 года под предлогом того, что он готовил государственный переворот, несколькими часами позже он был расстрелян капитаном СС в подвале штаб-квартиры тайной полиции. Бухарин продолжал цепляться за ограниченную роль в партии, терпя унижения со стороны Сталина на протяжении восьми лет, до тех пор пока в марте 1938 года его не обвинили в контрреволюционной деятельности и в терроризме. Приговоренный к смерти, в ночь расстрела 15 марта 1938 года он написал краткое письмо к Сталину, в котором вопрошал: «Коба, зачем тебе нужна моя смерть?»¹¹³

Стремление взять верх над партией не дает исчерпывающего объяснения, почему надвигалась диктатура, хотя это и было важной предпосылкой. Лучшим объяснением надвигавшихся диктатур были два сильнейших социально-политических кризиса, один в Германии, другой в Советском Союзе. Оба носили исторически четко выраженный революционный характер. В период с 1928 года население Советского Союза пережило огромные социальные потрясения: начало коллективизации, запуск пятилетних планов и непрекращающиеся нападки на культуру, идеи и взгляды, считавшиеся «буржуазными», которые первоначально в 1920-х годах казались режиму терпимыми и пригодными для использования. Так называемая «вторая революция» вернулась на радикальную траекторию и возродила социальные конфликты, бывшие характерными для первых послереволюционных лет гражданской войны, цель преобразований состояла в ускоренном построении социализма. В Германии социально-политический кризис, достигший исключительной остроты, был спровоцирован спадом экономики в 1929 году. Он породил националистическую революцию, полностью отвергающую политическую систему, культуру и социальные ценности республики и ставящую своей целью выбор «истинно германской» модели национального объединения. Революция отметала все «буржуазные» ценности, которые рассматривались как западные, космополитические и сеющие рознь. Возрождение нации трактовалось как возврат к траектории самоутверждения, прерванного войной и последующим поражением.

Гитлер и Сталин возникли в горниле внутрипартийной борьбы 1920-х годов как наиболее яркие представители двух революций и тех слоев населения обеих стран, которые поддерживали и участвовали в них. Ни одно из этих потрясений не возникло по мановению руки ни Сталина, ни Гитлера, хотя оба сыграли важную роль в обострении ситуации и сполна воспользовались представившимися политическими возможностями. Обе революции были порождением определенных социальных сил и обстоятельств, трудно предсказуемых и не всегда управляемых, и сопровождались широкомасштабным насилием и политическими конфликтами. В условиях нестабильности обоих сообществ, агонизировавших в эпицентре глубочайшего кризиса, возникло стремление найти харизматичную политическую фигуру, способную преодолеть хаос, сохранив при этом достижения революции. На своем пути к абсолютной власти и Сталин, и Гитлер опирались на поддержку широких масс, их поддерживало и распространенное даже среди тех, кто не горел желанием перейти в другую веру, мнение о том, что именно вождь сможет стать гарантом политической стабильности и революционного порядка. Ни один из них не имел возможности узурпировать власть с помощью прямого переворота или иным непарламентским путем. Установление обеих диктатур было результатом исторического стечения обстоятельств, когда амбиции двух лидеров слились в единый поток с устремлениями тех, кого они хотели представлять.

«Вторая революция» в Советском Союзе стала результатом очевидного парадокса, возникшего в самом сердце революционных преобразований в 1921 году, после того как Ленин положил начало Новой экономической политике. Решение разрешить частную собственность в сельском хозяйстве и торговле вызвало немедленный отклик в обществе, где четыре пятых всего населения были заняты работой на земле, а большая часть «рабочих» была представлена ремесленниками и мелкими торговцами. Принятое в тот же год решение прекратить фракционную борьбу и ликвидировать все альтернативные политические течения привело к тому, что на политической арене осталась преимущественно городская революционная партия, формально ставящая цель построения современного рабочего государства и создания мощной промышленности, партия, которой предстояло руководить сообществом, трудно поддающимся внедрению осовремененного социализма. Это противоречие вышло на поверхность сразу после того, как большая часть партии столкнулась с непреложным фактом, говорящим о том, что революции нигде больше в Европе в 1920-х годах не намечаются. Выводы, вытекавшие из осознания этой реальности, стали непреодолимым яблоком раздора между Троцким и Сталиным. Троцкий представлял тот узкий круг партийцев, которые придерживались мнения, что революция окончательно погибнет, если ее не распространять. Сталин же выступал от имени всей остальной части членов партии, считавших, что построение социализма только в одной стране – Советском Союзе – может стать вдохновляющей прелюдией революций, которые вспыхнут по всему миру. Победа над Троцким заставила партию встретиться лицом к лицу с логикой своей собственной позиции. Если Советскому Союзу предстояло в одиночестве пройти этот путь и явить всему остальному миру образцовую модель социалистического общества, необходимо было произвести стремительные и радикальные социально-экономические изменения. В своей речи перед руководителями промышленности в феврале 1931 года, вторящей его же пояснениям, изложенным в Центральном комитете в ноябре 1929 года, Сталин назвал экономические преобразования фундаментальным фактором выживания революции: «Мы на пятьдесят или сто лет отстаем от развитых стран. Нам надо преодолеть это отставание за десять лет. Мы сделаем это или просто пойдем ко дну»¹¹⁴. Сталин еще раз напомнил слушателям о том, что преображение Советского Союза станет образцом для пролетариата всего мира, который, вглядываясь в достижения модернизированной страны, воскликнет: «Там наш передовой отряд, ударная бригада, власть государства рабочего класса, мое отечество!»¹¹⁵

Но в реальности строительство образцового социалистического государства сопровождалось жестоким насилием, носило скорее деструктивный характер, а часто управлялось хаотично, что вело к негативным социальным последствиям. Критический момент наступил в 1927-м и 1928-м годах. В течение зимы 1927 года поставки зерна в города резко сократились. В ноябре и декабре они упали до половины уровня 1926 года¹¹⁶. Зерновой кризис был отчасти вызван неспособностью промышленности производить достаточно предметов потребления; крестьяне придерживали зерно, чтобы повысить свои ставки при торге с государством. Ситуация усугубилась тем, что государственные экономические органы в это же время приняли то, что стало первым пятилетним планом, согласно которому общий уровень промышленного производства должен был резко возрасти, в первую очередь в тяжелой промышленности. Разразившийся зерновой кризис привел к компрометации плана индустриализации; правительство столкнулось с тем, что рыночные силы в самый разгар Новой экономической политики стали смещать баланс советского общества в сторону огромного сегмента населения, занятого в мелкой торговле и частном производстве. К весне 1928 года в партии поднялась волна выступлений против спекулянтов и кулаков за ускорение роста промышленного производства. В январе 1928 года были приняты чрезвычайные меры – введена статья 107 Уголовного кодекса, направленная против спекулянтов и ставящая задачу изъятия большего количества зерна у крестьян и наказания тех, кто его придерживал. В 1928 году пятилетний план был запущен и акцент был сделан на тяжелую промышленность, тысячи партийных агентов разъехались по деревням с целью снижения угрозы сокрытия зерна крестьянами, возмущавшимися по поводу отсутствия необходимых товаров потребления. «Мы не можем позволить – заявил Сталин в начале 1928 года, – чтобы промышленность зависела от каприза кулака»¹¹⁷.

Эти меры знаменовали конец сотрудничества между двумя социальными слоями и окончательно похоронили концепцию умеренной экономики 1920-х годов. В сельских местностях партийные активисты, возмущенные тем, что крестьяне могут требовать у революции выкупа, навязали настоящую классовую войну тем, кого они заклеймили капиталистами, часто на весьма шатких основаниях. Для осуществления социальной революции на селе было мобилизовано все беднейшее крестьянство и сельские рабочие. Традиционные собрания деревенского населения, сходы, использовались как инструмент изоляции «зажиточных» крестьян и тех, кто сопротивлялся политике государства и отказывался увеличивать квоту зерна, отдаваемого государству, до такого уровня, которое лишало их конкурентоспособности. В итоге стали поощряться традиционные методы и ритуалы унижения кулаков, состоящие в том, что их проводили по деревенским улицам с обмазанными дегтем воротниками на шее или подвергали публичному избиению¹¹⁸. Стратегия, заключавшаяся в использовании самих крестьян в целях практической реализации того, чего хотела партия, а именно – претворения в жизнь «урало-сибирского метода», названного так самим Сталиным по названию региона, где этот метод был впервые применен, привела к возникновению истинно революционной ситуации, которая перешла в 1929 году в открытую классовую войну, а к концу того года стала исходным пунктом официальной политики «раскулачивания». Всего за один год партия совершила переход к политике коллективизации сельского хозяйства, создания крупных государственных сельскохозяйственных объединений, заменивших мелкие частные хозяйства, и к полному разрушению независимого рынка сельскохозяйственной продукции. Массовая коллективизация началась в октябре, но уже месяцем позже Сталин торжественно объявил о том, что он назвал «великим поворотом»¹¹⁹. В довершении ко всему 27 декабря 1929 года Сталин выступил с бескомпромиссным требованием «уничтожать кулаков как класс». Дух беспощадной классовой борьбы, пронизавший насквозь всю сталинскую политику в отношении крестьянства, распространился по всем деревням и селам огромной страны.

Революционная классовая борьба, воодушевляемая теми партийными руководителями, которые, как и Сталин, боялись того, что эра Новой экономической политики приведет к постепенному восстановлению капитализма, с новой силой возобновилась и на других фронтах. В марте 1929 года Верховный Совет принял самый амбициозный план развития промышленности, знаменовавший собой начало программы, которая физически изменила облик Советского Союза и привела к массовому исходу населения из сельских местностей и перемещению их в новые промышленные центры. Партия воспользовалась произошедшим социальным сдвигом для запуска агрессивной политики пролетаризации советского общества. На всех фабриках и заводах была начата кампанию по привлечению в партию сотен тысяч новых членов, и эта масса новобранцев полностью размыла старую гвардию дореволюционных большевиков. Культура находилась под жестким контролем, так что возможность появления новых, экспериментальных форм творческого самовыражения просто исключалась, а все новое характеризовалось как формалистическое и буржуазное, тогда как все истинно пролетарское всячески поощрялось и поддерживалось. Культурная революция была лишь небольшой частью продолжающейся войны против остатков буржуазного класса и буржуазных ценностей, которая ознаменовалась в марте 1928 года показательным процессом над инженерами угольных шахт в городе Шахты на юге России. Пятьдесят три инженера были обвинены в тщательно спланированном саботаже и разрушительной контрреволюционной деятельности. Большинство были признаны виновными, а пятеро – казнены. Процесс ознаменовал завершение периода, когда так называемых буржуазных специалистов приглашали к сотрудничеству. В апреле 1928 года Сталин заявил, что этот процесс способствовал выявлению новой формы контрреволюционной борьбы буржуазии «против диктатуры пролетариата». Страх возобновления «нападок на советскую власть» со стороны скрытых капиталистических элементов послужил причиной массовых нарушений прав человека, арестов, тюремного заключения и расстрелов тысяч представителей старой интеллигенции, работавших в промышленности, государственном управлении, включая и ряд наиболее выдающихся экономистов и работников статистического управления, сделавших возможным принятие плана развития промышленности в конце 1920-х годов¹²⁰.

В краткосрочной перспективе результаты возобновления революционной классовой борьбы оказались самыми плачевными. Старые специалисты повсюду заменялись наскоро подготовленными пролетарскими работниками. Промышленность расширялась, но это происходило в атмосфере постоянной незавершенности проектов, невыполнения квот и низкого качества выпускаемой продукции, что в свою очередь провоцировало бесконечные гонения и процессы за саботаж и нарушения законов. Наиболее разрушительными последствия этой политики были на селе, где миллионы крестьян продолжали сопротивляться внезапному насильственному изменению их мироустройства, так что часть сельского населения Советского Союза оказалась в состоянии необъявленной гражданской войны с государством. Крестьяне ломали рабочий инвентарь, разрушали и сжигали дома и хозяйственные постройки. Они скорее готовы были погубить свой скот, чем отдать его в руки государства: в период между 1928-м и 1933 годами поголовье крупнорогатого скота на селе сократилось на 44 процента, численность овец – на 65 процентов, число лошадей, жизненно необходимых для сельского хозяйства в век, когда трактора еще не были распространены, более чем на половину. Производство зерна резко сократилось, притом что централизованная закупка зерна возросла, оставив таким образом огромную часть сельского населения без достаточного запаса продуктов питания¹²¹. Сопротивление крестьянства спровоцировало новую спираль насилия, когда члены коммунистической партии, управленцы и милиционеры, оставив города, разъехались по всей стране, чтобы пресекать акты саботажа со стороны крестьян. Число яростных столкновений и террористических актов возросло с немногим более 1000 в 1928 году до 13 794 к 1930 году. В том году было совершено 1198 убийств и 5720 попыток убийства и серьезных правонарушений, большинство из которых были направлены против партийных активистов и крестьян, добровольно примкнувших к колхозам. Также росло число бунтов и демонстраций, достигнув более 13 000 в 1930 году, и они охватили, согласно официальной статистике, в целом более чем 2,4 миллиона крестьян¹²². В сложившейся ситуации власти оказались бессильными, и в марте 1930 году Сталин объявил временную передышку, обвинив коммунистических активистов в «головокружении от успехов». И, как следствие этой передышки, к октябрю того года число коллективных хозяйств в России сократилось с 59 до 22 %¹²³. Тогда режим произвел изменения в тактике своей политики, и коллективизация следующего года проводилась уже с применением силы: более 2 000 000 крестьян были депортированы в трудовые лагеря на севере страны, а 2 000 000 были перемещены в пределах их регионов¹²⁴.

В конце концов, в результате кризиса в 1932 году начался массовый голод. Установлено, что в течение зимы 1932/33 года на огромном пространстве территории от Казахстана, через Северный Кавказ до Украины в результате чрезмерных изъятий зерна, потери рабочей силы и лошадей, деморализации крестьян и их сопротивления погибло от недоедания и болезней, вызванных голодом, 4 000 000 человек. В тот год возникший вследствие «второй революции» кризис достиг своего максимума. Промышленное производство снизилось, инфляция росла. В апреле в ответ на сокращение продуктов питания разразилась забастовка среди промышленных рабочих Москвы. На Украине, где партия настаивала на максимальной квоте экспроприаций в наказание за сопротивление крестьян, ситуация была столь отчаянной, что Сталин был вынужден заметить в своем срочном письме, написанном в августе 1932 года: «Мы можем потерять Украину», хотя это, как уже стало обычным, могло означать указание усилить репрессивные меры против саботажников и преступников¹²⁵. В марте 1932 года группа коммунистов, объединившихся вокруг Мартемьяна Рютина, кандидата в Центральный комитет партии, распространила 200-страничный документ, озаглавленный «Сталин и кризис пролетарской диктатуры», в котором был дан детальный анализ провала «второй революции». В сентябре так называемая рютинская платформа распространила среди членов Центрального комитета «Письмо восемнадцати», в котором звучал призыв ко всем членам партии вывести страну из кризиса и тупика путем «ликвидации диктатуры Сталина и его клики»¹²⁶. В результате всех их исключили из партии, однако, когда Сталин потребовал расстрелять Рютина, Политбюро его не поддержало. Сталин был вынужден отступить и согласился с тюремным заключением Рютина.

Режиму удавалось сохранять контроль над «второй революцией» в течение всего кризисного периода отчасти благодаря тому, что он пользовался поддержкой широких масс населения, воспринимавших все происходящее как реальную попытку вернуть наконец-то революцию к ее истинно социалистическим идеалам. Поэтому массовое сопротивление властям в сельских местностях соседствовало с большим энтузиазмом беднейшей и безземельной части сельских работников, с готовностью сотрудничавших с властями, помогая им низвергать тех, кого заклеймили кулаками. Основу революционных бригад «ударного труда» на заводах и отрядов, объезжавших с благими революционными вестями деревни и села, составили новые партийные кадры более пролетарского происхождения, которые горели желанием осуществления преимуществ, обещанных рабочему классу, и не получившие особых благ от введения Новой экономической политики. Молотов, ставший Председателем правительства в 1930 году, приветствовал «высвобождение революционных сил рабочего класса и среднего крестьянства»¹²⁷. Но главным бенефициаром этого движения был все-таки сам Сталин, предусмотрительно сделавший ставку на новую волну классовой борьбы. Он преуспел в том, что в решающий период революционного переустройства общества его стали воспринимать как незаменимую фигуру в партии и государстве. «Получилось так, – жаловался Бухарин в 1936 году, – что он стал своего рода символом партии и его низовых членов – рабочих, люди верят в него…»¹²⁸. Даже те, кому совсем не нравилось то, что стоит за Сталиным, были воодушевлены исходящим от него революционным духом и оказывали ему всяческую поддержку. «Я не выношу ничегонеделанья, – писал Иван Смирнов, бывший сторонник Троцкого, – я должен строить!»¹²⁹. Сталин достиг огромного успеха в укреплении своего положения на вершине власти, став символом незыблемости в постоянно меняющемся мире. Даже в 1932 году, на пике кризиса, это чувство его незаменимости оказалось сильнее утверждений Рютина о том, что это совсем не так. «Преданность Сталину, – писал Александр Бармин в тот год, – была основана главным образом на убеждении в том, что не было никого, кто бы мог занять его место… остановиться сейчас или отступить означало бы потерять все»¹³⁰. Первая революция ассоциировалась с Лениным; вторая, представлявшая собой широкое движение вперед с целью завершения процесса, начатого первой революцией, стала в конечном итоге идентифицироваться как сталинская революция, претензии которого на верховную власть по мере углубления кризиса все возрастали.

Так как в Германии все в конечном итоге завершилось диктатурой Гитлера, «национальная революция» стала ассоциироваться всеми с Гитлером и национал-социализмом. По этой причине попытки выявить все факторы успеха партии на выборах и определить социальную принадлежность тех, к кому он апеллировал, рассматриваются как ключ к пониманию того, как он поднялся к власти. В действительности же Гитлер был представителем гораздо более широкого националистического движения, возникшего задолго до того, как национал-социалистическая партия обрела вес, достаточный для того, чтобы участвовать и претендовать на победу на выборах, и продолжавшего сотрудничать с национал-социализмом, когда эта партия стала массовой. Значительное число немцев, не относившихся к убежденным членам партии и не голосовавших за нее, приветствовали конец Веймарской республики; ранний этап правления Гитлера был периодом националистической коалиции. Гитлер пришел к власти только благодаря тому, что группа консервативных националистов, объединившихся вокруг стареющего президента фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга, избранного символом нации в 1925 году, посчитала, пусть и с неохотой, Гитлера фигурой, достаточно весомой для продвижения широкой национальной революции к ее успешному завершению. Кризисные годы, последовавшие после 1929 года, национал-социалисты использовали гораздо более результативно, чем какое-либо другое националистическое движение, однако этот успех базировался главным образом на умении партии говорить языком социального возрождения и национального самоутверждения, вызывавшим широкий резонанс в народных массах. В конечном итоге политическая карьера Гитлера всецело зависела от того, насколько широкий отклик получали его призывы.

Течение кризиса при помощи изломанной кривой графика с ее резкими спадами и подъемами можно описать только приблизительно. В процессе четырехлетнего периода кризиса вторая по объему промышленного производства мировая держава испытала падение торговли наполовину, безработица охватила две пятых всего работоспособного населения, остальная часть имела только кратковременную работу или пережила сокращение заработной платы, владельцы магазинов и мелкие торговцы обнищали, а само государство оказалось на грани банкротства¹³¹. Большинство немцев ощущало рост экономики и доходов только на протяжении двух-трех лет, в течение которых их доходы достигали довоенного уровня, но внезапно случившийся экономический коллапс прервал развитие, вызвав глубокое социальное потрясение, затем политический кризис. Коалиция в рейхстаге, состоявшая из либералов и социал-демократов, в 1930 году развалилась из-за несогласий по вопросу о социальных выплатах, и начиная с этого времени и до 1933 года правительство управляло страной на основе чрезвычайных президентских декретов и административных указов канцлера. На выборах в рейхстаг в 1930 году и летом 1932 года был отмечен серьезный отток избирателей от умеренных партий и рост популярности партий, приверженных, с одной стороны, антипарламентской и, с другой – чрезмерно парламентской форме правления: суммарная доля голосов, отданных Национал-социалистической и Германской коммунистической партиям за период между двумя выборами в рейхстаг, выросла с 31 до 52 %. Возрождение коммунизма напомнило населению о послевоенной революции в Германии; экономический кризис породил широко распространившиеся страхи перед перспективой того, что конец капитализма может означать социальную дезинтеграцию и гражданскую войну. «Это было до боли знакомо, – писал один из свидетелей того времени, – мы ощущали запах 1919-го или 1920 годов»¹³². Политика воспринималась всеми как фундаментальная проблема для будущего Германии, а политическое насилие, ставшее знамением времени после 1929 года, – симптомом глубокого национального кризиса. Только в одном 1932 году в политических столкновениях было убито 155 человек, в том числе 55 национал-социалистов и 54 коммуниста¹³³. Тысячи других были ранены или находились под угрозой насилия. Грегор Штрассер был временно отстранен от участия в работе парламента за оскорбление коллеги-депутата. Полиция всячески боролась с нарушителями, пытаясь сдержать насилие. Для разрешения споров постоянно использовалось оружие. Временами Гитлер сам носил заряженный пистолет. Политические сентименты переродились в чувство глубокого негодования и безудержной ненависти.

Националистические силы в Германии все чаще говорили о необходимости революции. Гитлер сам часто обращался к этому слову, когда высказывался о разрушении существующего порядка вещей и о планах партии относительно строительства новой Германии¹³⁴. Националистические политики разделились еще 1920-х годах, не только по персоналиям, но и по различиям в понимании нации. Вплоть до 1929 года национал-социалисты были небольшой партией националистического политического истеблишмента, не пользовавшейся доверием со стороны других националистов. «Большинство людей смотрели на нас как на незрелых сорвиголов, тративших время и деньги ради несбыточной мечты», – вспоминал один из членов СА в своем очерке, написанном в 1934 году для исследователя Теодора Абеля¹³⁵. Гитлер, как вспоминал другой очевидец, «все еще воспринимался многими как некая фигура со странностями и зловещим прошлым»¹³⁶. Электорат, голосовавший за националистов, охватывал Германскую националистическую народную партию, возглавляемую Альфредом Гугенбергом, Германскую народную партию и ряд других, более мелких маргинальных партий, разделявших многие взгляды германских националистов. Имелись также полувоенные группировки и организации ветеранов, насчитывавшие в своих рядах миллионы граждан, старейшей из которых была организация «Штальхельм», или «Стальной шлем», во главе с Францем Зельдте. Существовали также профессиональные ассоциации и союзы, наподобие большого Союза работников торговли, придерживавшиеся широко националистических взглядов. Имелась также влиятельная радикальная националистическая интеллигенция, чьи лидеры лелеяли надежды на национальное возрождение и социальные реформы. Одними из немногих среди них были национал-социалисты. Эти многочисленные группы объединяла враждебность по отношению к республиканским политикам, авторитарные взгляды, милитаризм мышления, стремление к пересмотру условий Версальского мирного договора и, в некоторых случаях, хотя совсем не во всех, желание установить новый социальный порядок. Это было смешение разнообразных националистических сил, стремившихся к поиску политического решения после 1930 года, которое могло бы избавить страну от перспективы возврата к парламентской форме правления, защитить нацию от коммунизма, возродить экономику Германии и восстановить ее военную мощь. В течение 1930-го и 1931 годов национал-социалисты были заняты поиском путей объединения всех этих разрозненных сил и слившихся с ними многочисленных более мелких движений. Кроме того, они были заняты призывом к своим членам голосовать за национал-социалистических кандидатов. К 1932 году эффективная и хорошо организованная пропагандистская работа дала результаты и национал-социализм стал самым многочисленным отрядом националистического движения. Центральный лозунг партии строился на представлении Гитлера как человека, необходимого Германии. В ноябре 1932 года их предвыборные плакаты содержали призыв: «Гитлер – наша последняя надежда». Падение числа голосов, поданных за национал-социалистов на этих выборах, не обязательно было связано со снижением энтузиазма в отношении идеи национального возрождения, а объяснялось лишь неумением Гитлера донести эту мысль до масс. Его спас растущий среди консервативных националистов страх перед насилием на улицах и популистские лозунги движения, говорившие о том, что нерешенные проблемы политического кризиса 1932 года могут открыть дорогу коммунизму и гражданской войне. 30 января 1933 года Гитлеру было предложено сформировать «кабинет национального единства», в котором национал-социалисты должны были получить всего три места. Его назначение еще не открывало пути к диктатуре, но это был уже сигнал того, что национал-революционное движение становится реальной силой. На протяжении следующих полутора лет по всей Германии шел так называемый процесс «координации»; тысячи людей были смещены со своих постов по причине того, что они не участвовали в национал-революционной борьбе, другие тысячи закончили жизнь в тюрьмах и лагерях, став жертвами ничем не ограниченной жестокости и запугивания. В соответствии с духом гражданской войны разделительную черту проводили не между национал-социалистами и другими политическими силами, а между националистами и прочими, и пугающее насилие, характерное для первых месяцев режима, было направлено в первую очередь против предполагаемых врагов нации, главным образом социалистов, евреев и христиан, активно противодействовавших национал-социалистическому движению. Движущей силой национальной революции была коалиция националистических сил, которая, однако, летом 1933 года стала выкристаллизовываться в явно национал-социалистическую разновидность революции, устраняя все другие политические партии. Даже в 1934 году коалиция с консервативными националистами все еще продолжала существовать. Банкир Ялмар Шахт от националистической партии оставался на очень важном посту министра экономики, Зельдте стал министром труда, а пост министра финансов продолжал занимать карьерный бюрократ. Ни один из них не был членом национал-социалистической партии.

Гитлер был явным бенефициаром националистической революции. Развитие массового движения, поддерживавшего партию, по существу узаконило его претензию на то, чтобы олицетворять собою революцию. Поддержка одной трети голосов избирателей на выборах 1932 года дала Гитлеру более серьезные основания претендовать на политическое лидерство по сравнению с другими руководителями движения. Отсутствие твердости у Штрассера в тот момент, когда он бросал вызов Гитлеру в 1932 году, было следствием его личного предубеждения, что возможный раскол в партии может стать угрозой будущему Германии. Так же как и Сталин, Гитлер сыграл на страхах перед классовой борьбой, стремясь расширить свои притязания. Чем больше Гитлер разглагольствовал об угрозе коммунизма, следуя тактике, доведенной им до апогея весной 1933 года, когда он получил в свои руки легальные возможности подавить коммунистическое движение, тем в большей мере он представал в глазах народа спасителем Германии. Кризис оказал ему в этом большую услугу. В 1929 году Штрассер вполне осознавал сложившуюся реальность, когда говорил: «Мы хотим катастрофы… потому что только катастрофа… может расчистить нам путь к решению тех задач, которые мы – национал-социалисты, ставим»¹³⁷. Даже деятели, не доверявшие Гитлеру, как, например, Франц фон Папен, послуживший посредником и убедивший президента назначить Гитлера канцлером, полагали, что ключи к сплочению разрозненных групп националистов в 1933 году находились у Гитлера. На выборах в марте 1933 года националисты получили больше необходимого большинства – 52 % голосов избирателей. Многие националисты сохраняли недоверие к социал-радикализму и расовой ненависти, свойственной последователям Гитлера, но мало кому из них хотелось, чтобы Германия вернулась к экономическому хаосу и политической гражданской войне, которую она пережила в начале 1930-х годов¹³⁸. В этом смысле все возрастающая роль Гитлера в политической жизни, подобно тому, как это произошло со Сталиным, основывалась на оценке ситуации, которая имела как положительные, так и отрицательные стороны. Среди тех, кто одобрил диктатуру, были и те, кто шел на это с энтузиазмом, другие – неохотно, но с преднамеренным расчетом, из страха, что альтернативный выбор может отбросить систему назад и все завоевания «второй революции», а с ними и надежды на спасение нации будут утрачены. Длившийся на протяжении долгого времени кризис был неотделим от этого процесса; в обоих случаях амбиции или чувство предначертанности судьбы, двигавшие Гитлером и Сталиным, позволяли им в критический момент выставлять себя представителем всех тех, кто жаждет перемен при условии сохранения стабильности. Не будь этих кризисов, едва ли оба политика смогли бы трансформироваться в более крупные политические фигуры диктаторов.

В какой момент они почувствовали себя диктаторами? На этот вопрос история пока не дает ясного ответа. Общепризнано, что диктаторство Сталина начинается с того момента в декабре 1929 года, когда на страницах «Правды» помпезно отмечали его день рождения. Это событие определенно указывало на то, что с этого момента он становится полноправным хозяином партийной машины. В глазах общественности Сталин все еще оставался одной из партийных фигур, возможно первым среди равных [primus inter pares], но отнюдь не полновластным тираном образца конца 1930-х годов. Когда в 1929 году одного из вахтеров в здании Московского университета спросили, кого он имел в виду, говоря о «новом царе», тот назвал престарелого советского президента Михаила Калинина¹³⁹. Представление о Сталине как о фигуре, нацеленной на строительство нового социалистического общества, стало формироваться в ходе «второй революции», однако никто и никогда, исключая его хулителей, не называл его «диктатором». Диктатура Гитлера, напротив, имела под собой более твердое основание. Его назначение канцлером Германии 30 января 1933 года часто принимается как исходный пункт гитлеровской диктатуры, хотя он все еще был лишь канцлером в кабинете, состоящем в большинстве своем из националистов, но не национал-социалистов, во главе которого стоял президент, сохранявший чрезвычайную власть, обладавший полномочиями отменить его назначение на пост канцлера или распустить парламент, если на то возникнут серьезные причины. Согласно мартовскому акту 1933 года, правительству Гитлера были предоставлены чрезвычайные полномочия, позволявшие ему принимать законы, однако не было полной ясности – мог ли Гитлер принимать законы единолично или только с согласия правительства как коллективного органа¹⁴⁰. Неограниченная личная власть Гитлера, которой он долгое время пользовался внутри своей партии, также возникла и укрепилась во время национальной революции. При решении вопроса о начальной точке обеих диктатур спор историков вращается вокруг различных дат, однако в случаях обоих диктаторов выбор основывается на предположении о существовании некой исходной точки установления единовластия.

Есть множество причин предполагать, что поворотным моментом стал 1934 год. По прошествии десяти лет после кризиса, в течение которого их политические карьеры могли оборваться, Сталин и Гитлер уже доминировали на съездах своих партий. Каждый воспользовался соответствующим съездом как возможностью подвести итог недавнего революционного прошлого. На XVII Съезде партии, «съезде победителей», собравшемся в январе 1934 года в Москве, Сталин объявил, что антиленинизм повержен: «Не осталось ничего, что требует доказательств, и, по-видимому, не осталось никого, с кем надо бороться. Все могут видеть, что линия партии восторжествовала»¹⁴¹. Продолжая играть в свою зловещую игру, Сталин позволил своим прежним врагам, включая Зиновьева и Бухарина, произнести речи, наполненные подобострастными славословиями («наш лидер и командир», – утверждал Каменев)¹⁴². В сентябре 1934 года национал-социалисты проводили «съезд объединения, съезд власти». Триумфальную речь Гитлера перед возбужденной толпой, собравшейся на поле «Цеппелина» в Нюрнберге, зачитал партийный босс из Баварии Адольф Вагнер. «Германский образ жизни, – вещал Вагнер, – должен торжествовать на протяжении следующей тысячи лет. Для нас неспокойный XIX век наконец-то завершился»¹⁴³.

Между тем о наступлении личных диктатур сигнализировали не эти два съезда, состоявшиеся в 1934 году, а два убийства, совершенные в этот период. Первым было убийство Эрнста Рема, главы СА, который был расстрелян по приказу Гитлера в подвале Штадельхеймской тюрьмы в Мюнхене во второй половине дня 1 июля 1934 года. Вторым было убийство популярного секретаря Ленинградской организации коммунистической партии Сергея Кирова, совершенное 1 декабря 1934 года, когда тот направлялся в свой кабинет в Смольном. В обоих случаях и Сталин, и Гитлер воспользовались этими убийствами для демонстрации того, что они теперь стоят выше закона; это выражение неограниченной личной власти было важнейшим элементом, позволяющим характеризовать этих двух персонажей как диктаторов. Назначение Рема главой СА в 1930 году было связано с желанием Гитлера вознаградить старого партийного бойца и покончить с мятежными элементами в рядах СА. Результат оказался прямо противоположным. Рем сформировал намного более многочисленную и лучше вооруженную организацию и видел себя, подобно Штрассеру, не рядовым лейтенантом, а скорее коллегой Гитлера. В 1933 году СА оказались вовлеченными в целую серию яростных столкновений, официальных и неофициальных, с противниками своего движения. Члены СА рассчитывали на то, что национальная революция вознаградит их офисом или работой, но на деле многие из них так и остались безработными; шли разговоры о том, что СА намеревается взять на себя функции полиции, а может, даже и роль германской армии, которая, насчитывая всего 100 000 человек – количество, разрешенное по Версальскому договору, составляла лишь одну двадцатую часть всей партийной милиции. Гитлер колебался – следует ли ему отстранить своих консервативных союзников по национальной коалиции и летом 1933 года осадил их устремления. Но на следующий год амбиции Рема и его стремление к расширению национальной революции усилились. Он открыто пестовал идею создания армии СА и военно-воздушных сил СА, чтобы взять на себя защиту Рейха; члены СА стали чаще восхвалять культ своего собственного лидера, а не культ Гитлера. В начале лета 1934 года настроение большей части членов СА характеризовалось негодующим радикализмом¹⁴⁴.

Гитлер встал перед трудным выбором, так как численность СА росла вместе с движением, ставшим символом его долгой и кровавой борьбы за власть. Угрозы со стороны армейских командиров в июне 1934 года начать действовать, если Гитлер ничего не предпримет, вынудили его, пусть и неохотно, согласиться с тем, что Рем должен быть устранен. В тайной полиции имелось большое досье на пламенного гомосексуалиста – лидера СА и многочисленные данные о связях Рема с фон Шлейхером, конспиратором, пытавшимся завлечь Штрассера в правительство в декабре 1932 года. Поддержанный другими руководителями партии, Гитлер планировал переворот на конец июня 1934 года под предлогом того, что Рем намеревался свергнуть правительство и отдать Германию в руки иностранных властей (обвинение, достойное сталинских процессов в годы чистки). 30 июня на фоне чрезвычайно драматичных событий в Берлине, Мюнхене и других городах Германии началась расправа над лидерами СА: их затаскивали в тюрьмы и там расстреливали люди из охранных отрядов (СС) – одетые в черную форму охранники Гитлера. В тот же день Шлейхер, Штрассер и горстка других выдающихся критиков и оппонентов Гитлера были расстреляны по обвинению в том, что они также были участниками заговора. Всего было зафиксировано восемьдесят пять убийств, но цифра почти наверняка была выше, поскольку партийные лидеры сводили все старые счеты¹⁴⁵.

Гитлер самолично арестовал Рема. Долетев на самолете до Мюнхена, потом пересев на автомобиль, он доехал до отеля, в котором остановились Рем и Эдмунд Хайнс, лидер СА в Бреслау. Гитлер ворвался в спальню главы СА, размахивая револьвером и крича на него: «Ты арестован, свинья»! Обескураженного Рема передали в руки двух людей из СС, которые набросили на него одежду и, скрутив, посадили в ожидавшую их машину, чтобы отправиться в Штадельхеймскую тюрьму в Мюнхене. Рем был последним, кому было суждено умереть. Гитлеру оказалось непросто сохранять хладнокровие, отправляя на смерть своего очень давнего товарища. Вспоминая то время, когда десятью годами раньше он вместе с Ремом предстал перед судом за государственную измену, он плакался однажды Гессу: «Было время, когда он стоял рядом со мной в Народном суде»¹⁴⁶. На следующий день Гитлер позволил Рему застрелиться. В камере, где он сидел, оставили заряженный пистолет, и Рему дали десять минут на принятие решения. Не услышав ожидаемого выстрела, эсэсовский комендант расположенного вблизи концлагеря Дахау Теодор Эйке вошел в камеру и в упор выстрелил в обнаженную грудь Рема. В тот же день армейский командир полковник Вернер фон Бломберг объявил армии, что Гитлер спас нацию от предательства «с истинно солдатской решимостью»¹⁴⁷. На заседании кабинета 3 июля был согласован закон, по которому смертные казни без суда стали считаться «оправданными соображениями необходимости защиты государства». Министр юстиции Франц Гюртнер, старый юрист и не член национал-социалистической партии, подтвердил, что совершенное Гитлером, безусловно, законно¹⁴⁸. 13 июля в Рейхстаге Гитлер объявил о фантастических масштабах того, что в действительности было несуществовавшим заговором. К этому он добавил: каждый должен знать «на все времена», что того, кто поднял руку на государство, ожидает «неминуемая смерть». Президент рейхстага Германн Геринг, организовавший чистку рядов СА в Берлине, заявил собравшимся делегатам, что «мы все всегда одобряем то, что делает наш фюрер»¹⁴⁹. Гитлер был публично признан человеком, без сомнений стоящим выше закона, которому дано неограниченное право приговаривать других к жизни или смерти.

Убийство Кирова, возможно, было совершено по приказу Сталина, однако имеющиеся на сегодня доказательства свидетельствуют о том, что он стал жертвой убийцы-одиночки. Значение смерти Кирова, подобно смерти Рема, состоит в том, что он представлял собой последний возможный барьер на пути к неограниченному единовластию Сталина. Сын мелкого чиновника, Сергей Костриков, выбравший в качестве своего большевистского псевдонима фамилию Киров, был ненамного моложе Сталина и имел долгую и вызывающую пиетет революционную биографию, которая привела его в феврале 1926 года на пост руководителя Ленинградского комитета партии в качестве сталинского эмиссара, призванного искоренить левую оппозицию. Это был вдохновенный руководитель, живший весьма напряженной жизнью (страдал алкоголизмом), энергичный, с приятной внешностью, широким, по-юношески молодым лицом, и выдающийся оратор, который был, по свидетельству тех, кому довелось слышать его в первые дни его работы в Ленинграде, «страстным, убедительным и вдохновляющим»¹⁵⁰. В 1930-х годах он считался лояльным сторонником Сталина и, как и Рем, временами эсктравагантно демонстрировал эту лояльностью на публике. Его личные взгляды были куда более критичными. Как говорят, накануне «съезда победителей» группа старых большевиков пыталась уговорить его сделать попытку занять место Сталина, но он отклонил это предложение. На самом съезде, однако, он занял место не на сцене, что позволяло его положение в партии, а сидел рядом с ленинградской делегацией. Произнесенная им на съезде речь, разбавленная традиционной гиперболой в адрес Сталина, была спокойной, неэмоциональной и безличной, там где Сталин был тверд и бесстрастен. Речь Кирова приветствовали стоя, наградив ее бурей оваций. Когда прошли выборы в Центральный комитет, Сталин получил 1056 из посчитанных голосов, а Киров – 1055. Но позднейшие свидетельства говорят о том, что, по-видимому, целых 289 бюллетеней, на которых имя Сталина оказалось вычеркнуто, были просто уничтожены. Если бы не это обстоятельство, Киров стал бы явным победителем, а власть Сталина сильно пошатнулась, хотя он вряд ли был бы смещен.

Сталин никогда не выдвигал себя на выборах Генерального секретаря, и с этого времени ни на одном партийном или государственном документе нет ссылки или упоминания этой его должности¹⁵¹.

В течение всего 1934 года Сталин становился все более подозрительным по отношению к Кирову. Овации, которыми встретили его на съезде, в норме полагались только самому Сталину. Несколькими неделями позже Сталин пригласил Кирова в Москву для работы в Секретариате Центрального комитета, что позволяло осуществлять более строгий надзор над ним. Киров, проявив смелость, отказался, и в этом его поддержали другие члены Политбюро. По-видимому, Киров не испытывал большого страха перед Сталиным. В 1932 году он встал на защиту Рютина, когда Сталин требовал его казни. Временами он выражал несогласие с решениями Политбюро. Бывало также, что Киров допускал неосторожные замечания в адрес Сталина¹⁵². В течение всего года Киров был перегружен заданиями из Москвы. Сталин настаивал на регулярных встречах с ним, а в августе, вопреки своим намерениям, Киров был вынужден сопровождать Сталина в его длительном отпуске, который тот проводил на даче в Сочи. Здоровье Кирова ухудшалось. Когда он вернулся из поездки по Казахстану, где проверял ход жатвы в октябре 1934 года, то обнаружил, что его кабинет, находившийся до этого на третьем этаже Смольного института, был срочно перемещен без его согласия из основного коридора за угол, в конец длинного прохода, рядом с небольшой боковой лестницей¹⁵³. Именно здесь 1 декабря, в 16 часов 30 минут, Киров был убит выстрелом в шею почти в упор Леонидом Николаевым, безработным членом партии с неблагоприятной биографией, семья которого страдала от голода и который безуспешно пытался убедить Кирова снова взять его на работу. Это был жалкий убийца, пребывавший в отчаянном положении, чьи дневниковые записи свидетельствовали о том, что он постоянно носился с идеей покушения на убийство в духе Достоевского. Возможно, мы никогда не узнаем правды, но остается факт, что до сих пор нет никаких данных, свидетельствующих о прямой связи Сталина с убийством Кирова. Сталин в тот же вечер помчался на поезде в Ленинград и на следующий день предпринял необычный для себя шаг, самолично допросив Николаева под предлогом желания заставить его назвать имена своих соучастников. Через три недели Николаев был расстрелян¹⁵⁴.

Сталин воспользовался убийством Кирова для издания примечательного декрета. В тот же день, без обычного обсуждения на Политбюро и без подписи президента Калинина, как того требовала конституция, Сталин подготовил и подписал закон, позволявший тайной полиции арестовывать подозреваемых в терроризме, тайно пытать их и вести следствие заочно [in absentia], без участия стороны защиты и без права на апелляцию и приводить в исполнение приговоры незамедлительно¹⁵⁵. Так называемый «Кировский закон», подобно закону, принятому под давлением Гитлера два дня спустя после убийства Рема, Сталин использовал для надежного упрочения своего положения как человека, стоящего над законом, а также как инструмент уничтожения тысяч членов партии, заклейменных «врагами народа», которое происходило в последующие три года. Более чем 1100 делегатов, с таким неосмотрительным энтузиазмом аплодировавшие Кирову на «съезде победителей», через четыре года были расстреляны или заключены в тюрьму. Уже томившийся к тому времени в тюрьме Рютин был расстрелян в 1938 году. Один из близких соратников Сталина впоследствии вспоминал его реакцию на заседании Политбюро на дошедшее до Москвы известие о чистке Рема: «Гитлер, какой молодец! Вот как надо действовать против своих политических противников»¹⁵⁶.

Путь к диктатуре, пройденный обоими персонажами, был непредсказуем и заранее не предуготован. Оба были движимы особым стремлением занять то, что они считали своим местом в истории, но эта безжалостная воля была сплетена с одержимостью тактическими деталями политической борьбы, нечеловеческой жестокостью ко всем, кто компрометировал или стоял на пути их политических амбиций и беспринципного стремления к публичному признанию. Это был воистину чудовищный конгломерат низменных побуждений. Легко сетовать на слабость оппозиций, противостоявших им, но невозможно не признать всю трудность и невыполнимость задачи найти в той ситуации способ преградить им путь наверх, переиграть людей, двигавшихся вперед с ощущением того, что они несут на своих плечах саму человеческую историю, идут, сметая все на своем пути, не колеблясь, уничтожая людей и меняя обстоятельства.

И все же, несмотря на случайное стечение обстоятельств и откровенные подарки судьбы, сыгравшие немаловажную роль в их личных судьбах, Сталин и Гитлер не были случайными диктаторами.