Глава сорок пятая

Чья-то перекошенная, корявая фигура приближалась ко мне. Боязливо обогнула останки паука. Я с трудом приподнял меч. Как я устал снова и снова повторять одно и то же движение…

Гиам-Уэйд. Уничтоженный, раздавленный, напустивший под себя. Перепачканный в саже, как демон ночи. Но не проглядевший ни единого эпизода разыгравшейся резни.

— Солнцеликий мёртв, — зашуршал он спёкшимися губами.

— Мёртв. Бюйузуо убил его. Он сделал это случайно. Убивать императора не входило в его планы.

— Опайлзигг погибнет…

— Ни одна страна ещё от такого не погибала. Хотя бед с непривычки, конечно, хватало.

— Без юйрзеогра нельзя, — шептал он, как в бреду. — Рабам нужна плеть. Человеку нужен юйрзеогр.

— Хотел бы я знать, — промолвил я, — кто впервые придумал, будто человек не может без императора… Уймись, Гиам, ты ещё не всё нынче видел.

Я подкатил ногой мёртвую башку Бюйузуо. Примерившись, рубанул гузуагом между жвал. Клинок зазвенел.

— Оборотень, — бормотал Гиам. — Верховный жрец — и вдруг Многорукий. Извергает молнии. Голова из железа. Кто это, ниллган? Какая бездна произвела его на свет?!

— Никакая не бездна, — сказал я, поворачивая остриё в разрубе. — Руки человеческие. Другая эпоха, другой мир. Дзеолл-Гуадз управлял людьми, словно куклами. Вернее, он так полагал. Потому что сам был единственной настоящей куклой в этом вертепе.

Нагнувшись, я поднял тонкую керамическую трубку в кожухе из чёрного пористого материала. Подбросил на ладони, взвешивая.

— Запомни, Гиам. Нет… лучше пропусти мимо ушей. Всё едино ты не поймёшь, хотя и голова у тебя большая… как у бегемота задница… и такая же умная. Это лазер. Чужое оружие. В миллион раз разрушительнее всяких там мечей-гузуагов, копий и стрел. Мы-то такой штукой, к примеру, возвращаем зрение слепым. А Бюйузуо избавлялся от неугодных ему ниллганов, — я присмотрелся. — Те, кто заслал его в ваш мир, ничего не боялись. Даже фабричный знак не озаботились убрать.

Отбросил гузуаг. Стёр с трубки лживую паучью кровь, чтобы разобрать надпись. Медленно, не без усилия припоминая забытые символы, прочёл.

«Mfd. TCHILTAN Corp. Fergana 2320 A.D.».

— Гиам, это… это не мы… это мы сделали.

… Однажды мне приснился сон. Забавный такой, я помнил его всё утро и весь день, что случается довольно редко, и даже хотел записать. Удивительно яркий, насыщенный цветами и деталями, как бы и не сон вовсе… Будто вхожу я в свою квартиру, и ничего в ней не узнаю. Потому что даже во сне я оставался самим собой, со своей визуальной и моторной памятью. Никаких тебе прихожих объёмом в одно зимнее пальто и одну детскую шубу. Никаких кухонь, совмещённых с санузлом. Никаких положенных родной властью за заслуги перед отечеством гробовых двадцати семи и семи десятых квадратных метров на всё про всё. Я стою в прихожей, которая больше всей моей прежней «хрущобы», натурально торчу дурак дураком, с полустянутым с плеч импортным… импортным, блин!.. плащом и не знаю, что мне делать дальше. За высоким стрельчатым окном… окном в прихожей!.. трепещут тёмно-зелёные влажные кроны, а над ними знойно и чисто висит небесное полотно самого синего цвета, какой только можно себе вообразить. И с плаща на паркет… не на деревоплиту плебейскую… стекают дождевые капли. И картина висит на стене — большая акварельная рыба с китайским изяществом плывёт между полупрозрачных стеблей тростника. А из гостиной навстречу мне выходит… не Маришка, нет… она, моя первая любовь из восьмого «а», как она выглядела бы, наверное, в Маришкины годы… в чём-то таком розовом, невесомом, расступающемся мне навстречу от её лёгких… сон всё ж таки… воздушных шагов. «Что с тобой, милый? Тебя окатили из ведра?» — «Я… просто я попал под дождь. Слепой дождь. Вышел, а зонтика не взял». Она кладёт мне руки на плечи, она подставляет для поцелуя свои губы, самые желанные губы во всём мире, она прикрывает глаза в ожидании… то есть происходит всё то, о чём я мог только мечтать в свои давно минувшие пятнадцать лет. А я всё ещё стою болваном, ничего не понимая, а в пустой башке вертится одна только мысль: «Всё это хорошо и отлично, но как же я теперь без Маришки-то буду?!» И я проснулся от тянущей боли в сердце, которая отступила не сразу, как не сразу кончилось это наваждение, этот эпизод из мыльной оперы… а отступила тогда лишь, как только Маришка высунула из-под одеяла сонную мордаху и спросила: «Что, будильник звенел?» Я помнил этот сон, усмехаясь и коря себя за малодушие… мол, надо было досмотреть до конца… и забыл только к вечеру, а вот теперь зародилось во мне смутное подозрение: не «след» ли «призрака» то был?..

Чей-то взгляд копьём упирается мне в спину.

Гиам с бессвязными криками бежит прочь, не разбирая дороги, оступаясь и падая. Как будто ему явился сам Эрруйем на престоле Земли Теней, с молотом Орлгэг наперевес.

Я оборачиваюсь.

Всё как в тот раз. В трамвае. Снова я застигнут врасплох, и арбалет нацелен мне в грудь. Только не игрушечной стрелкой с усыпляющим снадобьем заряжен он на сей раз, а тяжёлым боевым болтом из чёрного дерева. С наконечником, что пропитан выдержанным ядом эуйбуа. И расстояние невелико, и отбить нечем.

Кто это? Неужели Элмайенруд до срока покинул своих бегемотов, учуяв делёжку власти? Но ведь не для себя же он собирается расчистить путь… тогда для кого же?.. Или всё же для себя… а вся эта ботва насчёт отвращения к престолу империи, все эти байки о невыносимых приступах «оюназуу» — лишь для отводу глаз?.. Чья там довольная рожа щерится мне из-под юруйагского шлема?!

— Ты великий воин, Змиулан, — слышу я. Как знаком мне этот голос… — Но перед тобой юйрзеогр. Подними свой меч и повергни к моим стопам. У нас хорошо получится.

«Ты задал мне задачу, ниллган. Трудную задачу. Но поверь, скоро я сообщу тебе решение».

Юруйаги уничтожены.

Элмайенруд крутит хвосты буйволам и бегемотам над провалом Ямэддо. Он не конкурент.

Эойзембеа удалён из города усмирять бунтовщиков.

Верховный жрец обезврежен.

Император мёртв.

Задача решена.

— Нет, невозможно, — шепчу я. — Ты не можешь быть императором. Ты же не человек…

— Не меньше, чем ты. Мы с тобой как два глаза одного лица. Эта твердь будет наша. Мы поступим с ней, как с женщиной. Она родит нам прекрасных детей. А если ты откажешься, я убью тебя.

— Апокалипсис… — бормочу я. — «И вургр станет правителем, и направит во все концы тверди вургров править людьми…» Неужели это неизбежно, чтобы в любой стране в дни смуты к власти приходили вургры?

— Да или нет, ниллган? Да или нет?!

— Ты, подонок! — в отчаянии кричу я. — Всё вышло по-твоему. Владей этим миром! Утопи его в крови и говне! Сожри его и подавись! Я хотел бы видеть тебя завтра, когда ты узнаешь, что ниллганы больше не придут! И ты останешься один на один — не с наёмными убийцами даже, а с людьми, с этим городом, с этой страной!..

— Ниллганы придут, — говорит он, улыбаясь. — Непременно придут. Если есть юйрзеогр — будут и ниллганы.

— Не будут! — ору я, наступая. Выгадывая потихоньку шажок за шажком. Приближаясь к своему мечу. — Я последний! После меня — никого! Я сделаю всё, чтобы после меня — никого!..

Но стрела уже пущена.

И снова я не успеваю, не успеваю, не успеваю уйти…