Глава 33

Вначале Марианна возражала, но в конце концов уступила уговорам сестры и согласилась выехать утром с ней и миссис Дженнингс на полчаса. Однако она поставила непременным условием, что не будет никому наносить визитов, а только проводит их в магазин Грея на Секвилл-стрит, где Элинор вела переговоры об обмене некоторых старомодных украшений ее матери. Когда они остановились у дверей ювелира, миссис Дженнингс вспомнила, что в дальнем конце улицы проживает дама, которую ей давно надо было навестить, и, так как никаких дел у Грея ее не ждало, было решено, что она отправится к своей знакомой, пока ее юные приятельницы будут заняты в магазине, а затем вернется за ними туда.

Поднявшись по лестнице, Элинор с Марианной оказались среди настоящей толпы и, так как не нашлось ни одного свободного приказчика, им оставалось только ждать. Они выбрали прилавок, перед которым стоял только один джентльмен, и сели сбоку, полагая, что он задержится не особенно долго, да и благовоспитанность, как недеялась Элинор, должна была заставить его поторопиться. Однако взыскательность глаза и тонкость вкуса оказались у него сильнее благовоспитанности. Он заказывал для себя футлярчик под зубочистку и, пока не выбрал наилучшую форму, размер и узор, почерпнув их из собственной фантазии, после того как четверть часа разглядывал каждый из имевшихся в магазине футлярчиков, его учтивое внимание к ожидающим барышням ограничилось двумя-тремя весьма бесцеремонными взглядами, которые помогли запечатлеть в памяти Элинор его фигуру и лицо, отличавшиеся прирожденной бесспорной и сугубой незначительностью, несмотря на все прикрасы, какие только могла им придать новейшая мода.

Это наглое их разглядывание и щенячья заносчивость, с какой он объявлял чудовищным или ужасным каждый футлярчик для зубочистки, ему предлагаемый, не вызвали у Марианны досадливого презрения, так как она ничего не заметила: она была способна погрузиться в свои мысли и ничего вокруг не видеть в магазине мистера Грея с той же легкостью, как у себя в спальне.

В конце концов важный вопрос был решен. Остановив выбор на слоновой кости, золоте и жемчуге и указав, как их сочетать, джентльмен назвал последний день, до какого он мог продлить свое существование без футлярчика для зубочистки, неторопливо натянул перчатки и, удостоив Элинор с Марианной еще одного взгляда, более требовавшего восхищения, нежели его выражавшего, удалился со счастливым видом подлинного самодовольства и притворного равнодушия.

Элинор не стала тратить время попусту и почти закончила свои переговоры, когда возле нее остановился еще один джентльмен. Она взглянула на него и не без удивления узнала своего брата.

Их родственная нежность и радость от нежданной встречи оказались как раз в меру для магазина мистера Грея. Джон Дэшвуд отнюдь не был огорчен, вновь увидев сестер, они разделяли это чувство, а о здоровье их матушки он справился с надлежащим почтением и интересом.

Элинор узнала, что они с Фанни в городе уже два дня.

– Я весьма желал навестить вас вчера, – сказал он, – но это оказалось невозможным, так как мы повезли Гарри на Эксетерскую биржу посмотреть диких зверей, а остаток дня провели у миссис Феррарс. Гарри был чрезвычайно доволен. Нынче утром я твердо намеревался заехать к вам, если бы у меня нашлись свободные полчаса, но по приезде в город всегда бывает столько неотложных дел! Сюда я заглянул заказать Фанни печатку. Но уж завтра я непременно смогу заехать на Беркли-стрит и познакомиться с вашей приятельницей миссис Дженнингс, дамой, как я понимаю, весьма состоятельной. И разумеется, Мидлтоны! Вы должны меня им представить. Я буду счастлив оказать им всяческое уважение, как родственникам моей мачехи. Как я понимаю, вы нашли в них добрейших соседей.

– О да! Их заботы о наших удобствах, их дружеское внимание ко всем мелочам выше всяких похвал.

– Я чрезвычайно рад это слышать. Право, чрезвычайно рад. Но иначе и быть не могло. Они люди весьма богатые, они в родстве с вами, и желание услужить вам, различные знаки расположения лишь естественны. Итак, вы отлично устроились в своем коттедже и ни в чем не нуждаетесь! Эдвард весьма мило описал нам его – совершенство в своем роде, как он выразился, и вам всем как будто чрезвычайно нравится. Нам было весьма приятно это услышать, уверяю вас.

Элинор стало немного стыдно за брата, и она нисколько не пожалела, что лакей миссис Дженнингс, пришедший сообщить, что его госпожа ждет их внизу, помешал ей ответить.

Мистер Дэшвуд проводил их по лестнице до дверей, был представлен миссис Дженнингс у дверцы ее кареты и, вновь выразив надежду, что сможет заехать к ним на следующее утро, попрощался с ними.

Визит он нанес, как обещал, и передал извинение их невестки, которая не смогла приехать с ним, но «она столько времени проводит со своей матушкой, что, право же, не в состоянии бывать где-нибудь еще». Однако миссис Дженнингс тут же его заверила, что между ними церемонии ни к чему, что все они свойственники или почти, а потому она не замедлит побывать у миссис Джон Дэшвуд и привезет к ней ее сестриц. Он держался с ними спокойно, но очень ласково, с миссис Дженнингс был весьма внимателен и учтив, а на полковника Брэндона, приехавшего почти следом за ним, глядел с интересом, словно подтверждавшим его готовность быть не менее учтивым и с ним, если окажется, что и он богат.

Пробыв у них полчаса, он попросил Элинор прогуляться с ним до Кондуит-стрит и представить его сэру Джону и леди Мидлтон. Погода была на редкость хорошей, и она охотно согласилась. Не успели они выйти из дома, как он начал наводить справки.

– Кто этот полковник Брэндон? Состоятельный человек?

– Да. У него в Дорсетшире прекрасное имение.

– Очень рад это слышать. Он показался мне весьма благородным джентльменом, и, полагаю, Элинор, я почти наверное могу поздравить тебя с превосходным устройством твоего будущего.

– Меня, братец? О чем вы говорите?

– Ты ему нравишься. Я внимательно за ним следил и твердо в этом убежден. Но каковы его доходы?

– Около двух тысяч в год, если не ошибаюсь.

– Две тысячи в год! – И со всей пробудившейся в нем великодушной щедростью он добавил: – Элинор, от всего сердца я желал бы ради тебя, чтобы их было вдвое больше.

– Охотно верю, – ответила Элинор, – но я убеждена, что у полковника Брэндона нет ни малейшего желания жениться на мне.

– Ты ошибаешься, Элинор, очень-очень ошибаешься. Тебе стоит пальцем пошевелить, и он – твой. Быть может, пока он еще не совсем решился, быть может, скромность твоего состояния его удерживает, быть может, друзья ему отсоветывают. Но те легкие знаки внимания и поощрения, которые девице оказать нетрудно, поймают его на крючок, хочет он того или нет. А тебе нет никаких причин не попробовать. Ведь нельзя же предположить, что какая-либо прежняя привязанность... короче говоря, тебе известно, что о той привязанности и речи быть не может, что препятствия непреодолимы – с твоим ли здравым смыслом не видеть этого! Останови свой выбор на полковнике Брэндоне. И с моей стороны ты можешь рассчитывать на всяческую учтивость, которая расположит его и к тебе, и к твоей семье. Эта партия всех удовлетворит. Короче говоря, такой оборот дела... – он понизил голос до внушительного шепота, – будет чрезвычайно приятен всем заинтересованным сторонам. – Опомнившись, он поспешил добавить: – То есть я хотел сказать, что все твои друзья горячо желают, чтобы ты была устроена. И особенно Фанни! Твои интересы очень дороги ее сердцу, уверяю тебя. И ее матушке, миссис Феррарс, добрейшей женщине, это, право, доставит истинное удовольствие. Она сама на днях так сказала.

Элинор не удостоила его ответом.

– Вот будет поразительно, – продолжал он, – и даже забавно, если брат Фанни и моя сестра вступят в брак в одно и то же время! И все же такое совпадение не столь уж невероятно.

– Так, значит, – с решимостью спросила Элинор, – мистер Эдвард Феррарс намерен жениться?

– Это еще решено не окончательно, но некоторые приготовления ведутся. У него превосходнейшая мать! Миссис Феррарс с величайшей щедростью закрепит за ним тысячу фунтов годового дохода, если этот брак состоится. Речь идет о высокородной мисс Мортон, единственной дочери покойного лорда Мортона, с тридцатью тысячами фунтов приданого. Весьма желательная партия для обеих сторон, и я не сомневаюсь, что со временем они соединятся узами брака. Тысяча фунтов в год – сумма, с какой матери расстаться нелегко, и тем более отдать ее навсегда, но у миссис Феррарс очень благородная душа. Вот тебе еще один пример ее щедрости: позавчера, едва мы приехали сюда, она, зная, что в деньгах мы должны быть стеснены, вложила Фанни в руку пачку банкнот на сумму в двести фунтов. И это весьма и весьма кстати, так как расходы, пока мы здесь, у нас чрезмерно велики.

Он помолчал, ожидая от нее согласия и сочувствия, и она принудила себя сказать:

– Ваши расходы и в городе и в деревне, бесспорно, должны быть значительны, но ведь и доход у вас большой.

– О, совсем не такой большой, как, быть может, полагают многие люди. Впрочем, я не намерен жаловаться, он, бесспорно, недурен и, надеюсь, со временем увеличится. Огораживание норлендского выгона, которое сейчас ведется, поглощает значительную его часть. А к тому же за последние полгода я сделал небольшое приобретение. Исткингемская ферма. Ты должна ее помнить, там еще жил старик Гибсон. Земля эта во всех отношениях очень меня прельщала, и примыкала она к моим землям, а потому мой долг был ее приобрести. Я провинился бы перед своей совестью, если бы допустил, чтобы она попала в чужие руки. Человеку приходится платить за свои удобства, и она обошлась мне в огромную сумму.

– Какой на самом деле, по вашему мнению, не стоила?

– Ну, надеюсь, что не так. Я бы мог на следующий же день продать ее дороже, чем приобрел. Но вот платеж наличными мог поставить меня в весьма тяжелое положение, ибо курсы были очень низки, и, не окажись у меня в банке достаточной суммы, мне пришлось бы продать ценные бумаги с большим убытком.

Элинор могла только улыбнуться.

– Другие огромные и неизбежные расходы ожидали нас, когда мы переехали в Норленд. Наш досточтимый батюшка, как тебе прекрасно известно, отказал всю стэнхиллскую движимость – вещи все очень ценные – твоей матери. Я отнюдь не сетую на такой его поступок. Он имел бесспорное право распоряжаться своей собственностью по своему усмотрению, но мы по этой причине вынуждены были в весьма значительном количестве приобретать столовое белье, фарфор и прочее, чтобы заменить то, что было увезено. Ты без труда поймешь, сколь мало можно почесть нас богатыми после всех этих расходов и сколь кстати пришлась доброта миссис Феррарс.

– О, разумеется, – сказала Элинор. – И надеюсь, благодаря ее щедрости вам еще доведется жить не в столь стесненных обстоятельствах.

– Ближайшие год-два должны немало этому поспособствовать, – ответил он с глубокой серьезностью. – Однако пока остается сделать еще очень много. Для оранжереи Фанни даже фундамент не заложен, а цветник разбит только на бумаге.

– А где будет оранжерея?

– На пригорке за домом. Вырубили старые ореховые деревья, чтобы освободить для нее место. Ею можно будет любоваться из разных уголков парка, а цветник расположится по склону прямо перед ней – вид обещает быть прелестным. Мы уже расчистили пригорок от старых кустов шиповника и боярышника.

Элинор скрыла и свою грусть и негодование, радуясь, что с ними нет Марианны, которая, разумеется, не промолчала бы.

Достаточно подробно объяснив, как он сейчас беден, и разделавшись с необходимостью купить сестрам в подарок серьги, когда он следующий раз заглянет к Грею, мистер Джон Дэшвуд повеселел и поздравил Элинор с тем, что она сумела заручиться дружбой миссис Дженнингс.

– Она кажется весьма почтенной дамой. Ее дом, ее образ жизни – все говорит о превосходнейшем доходе, и знакомство это не только уже было весьма вам полезным, но сулит немалые выгоды в будущем. То, что она пригласила вас в город, указывает на большую к вам привязанность, и, по всей видимости, когда она скончается, вы забыты не будете. А наследство она, судя по всему, должна оставить немалое.

– Напротив, по-моему, никакого. Ведь у нее лишь право пожизненного пользования доходами с имущества, которое затем отойдет ее дочерям.

– Но откуда ты взяла, что она тратит весь свой доход? Благоразумные особы всегда что-нибудь экономят. А всем накопленным она может распоряжаться по собственному усмотрению.

– Но не думаете ли вы, что она, вероятнее, оставит все своим дочерям, а вовсе не нам?

– Обе ее дочери сделали чрезвычайно выгодные пар–тии, а потому я не вижу, с какой стати она должна и дальше их обеспечивать. С другой стороны, по моему мнению, обходясь с вами с таким вниманием и добротой, она дала вам некое право на будущие ее заботы, которое добропорядочная женщина не может не признать. Ее доброта к вам превосходит всякое описание, и, поступая так, она, естественно, понимает, какие это порождает надежды.

– Но не у тех, кого это касается больше всего. Право, братец, в своих заботах о нашем благополучии и благосостоянии вы преступаете границу вероятия.

– Ах да, разумеется! – воскликнул он, опомнившись. – Люди так часто и хотели бы что-нибудь сделать, но не могут. Не могут. Кстати, милая Элинор, что такое с Марианной? Она выглядит нездоровой, очень бледная, похудела. Она больна?

– Да, ей нездоровится. Несколько недель она страдает от нервического недомогания.

– Весьма сожалею. В ее годы болезнь – неумолимый враг красоты. И как недолго она цвела! Еще в сентябре я готов был поклясться, что мало найдется красавиц, равных ей и более способных пленять мужчин. В ее красоте было что-то такое, что всегда их чарует. Помнится, Фанни говорила, что она выйдет замуж раньше тебя и сделает партию гораздо лучше. Нет-нет, Фанни чрезвычайно тебя любит, но так ей казалось. Однако она, бесспорно, ошиблась. Я сомневаюсь, чтобы теперь Марианна нашла жениха с доходом более чем пятьсот—шестьсот фунтов годовых, и то в самом лучшем случае; и я весьма и весьма заблуждаюсь, если тебя не ждет нечто куда более внушительное. Дорсетшир! Я плохо знаю Дорсетшир, но, милая Элинор, с большим удовольствием узнаю его теперь. И полагаю, могу поручиться, что Фанни и я будем среди самых первых и самых счастливых за тебя твоих гостей.

Элинор постаралась, как могла убедительней, внушить ему, что нет ни малейших оснований ожидать, что она станет женой полковника Брэндона, но брак этот сулил столько приятного для него самого, что он не мог отказаться от такой надежды и принял твердое решение сойтись с указанным джентльменом поближе и всеми возможными знаками внимания способствовать его заключению. Некоторые угрызения совести, что сам он ничего не сделал для сестер, только возбуждали в нем настойчивое желание, чтобы другие люди делали для них как можно больше, и брак с полковником Брэндоном или наследство от миссис Дженнингс превосходнейшим образом искупили бы его собственное небрежение своим долгом.

К своему удовольствию, они застали леди Мидлтон дома, а сэр Джон вернулся, когда они еще не ушли. Все обменивались множеством учтивостей. Сэр Джон всегда готов был дарить расположение каждому встречному, и, хотя мистер Дэшвуд, по-видимому, ничего не понимал в лошадях, он вскоре уже считал его весьма добрым малым, а леди Мидлтон нашла его достаточно бонтонным, чтобы счесть знакомство с ним приятным, и мистер Дэшвуд удалился очарованный ими обоими.

– Фанни будет в восхищении, – сказал он сестре на обратном пути. – Леди Мидлтон истинно светская дама. Я убежден, что Фанни будет рада познакомиться с ней. И миссис Дженнингс также весьма и весьма превосходная женщина, хотя в светскости несколько и уступает дочери. Твоя сестра может без малейших сомнений нанести ей визит, что, признаюсь, нас слегка смущало – и вполне естественно: мы ведь знали только, что миссис Дженнингс вдова человека, нажившего деньги самым плебейским образом, и Фанни с миссис Феррарс полагали, что и она и ее дочери не принадлежат к тем женщинам, в чьем обществе Фанни прилично бывать. Но теперь я могу вполне ее разуверить, сообщив о них всех самые лестные сведения.