Эпилог

Шествие добралось до Граброка через две недели. И словно вместе с ним ненадолго вернулось лето, которое в снокских землях зовут яблочным, потому что как раз в эти дни приходит время собирать последние яблоки, налившиеся желтой восковой спелостью и омытые холодными дождями. И под осенним солнцем приободрились цветные шатры, оживились торговцы, тем более что из Сиуина вместе с шествием, опережая его на половину дня, прибыл новый бургомистр, оказавшийся при рассмотрении – старым; тем, которого заменил два года назад Скот. Так что все шло своим чередом. Дудели дудки, гремели барабаны, звенели бандулы, разливалось по кубкам вино, а через древний изогнутый мост катилась сияющая лаком повозка, на которой стоял ларь с, может быть, даже подлинными останками святого колеса, и на нынешнем колесе которой блестела от пролитого на нее сладкого вина вырезанная из дерева фигура святого Нэйфа.

Когда звякнули на всю площадь часы на ратуше и им ответил полуденным звоном колокол, повозка остановилась, Буил тут же выставил вокруг нее стражу, а паломники и паломницы, колесники и зеваки разбежались, разошлись по шатрам и навесам, по трактирам и харчевням, а то и вовсе пристроились под заборами и оградами, которым в скором времени было суждено если и не унестись потоками осеннего половодья, то уж во всяком случае пропахнуть отходами половодья праздничного. Трактир Юайджи таких бед не знал. Все столы в нем были заняты, но очереди у входа не наблюдались, потому как в хорошем заведении и цены были куда как хороши. Как говорила сама хозяйка, которая в последние дни как будто помолодела, за десять пальцев платят как за десять пальцев, а уж каждый следующий палец оценивай вдесятеро. Но, судя по всему, завсегдатаи ее заведения не привыкли ощупывать собственные кошельки. Вино лилось рекой, а от подносов с кушаньями отваливались руки у служек, одной из которых была дочь Юайсы – Слода. Впрочем, или она была только на вид хрупка и мила, или сил у нее прибывало от мыслей о том, что рано или поздно все это заведение отойдет к ней самой, но Слода не только успевала больше других, но и умудрялась пот со лба смахивать так, что едоки только цокали языками и, вместо того, чтобы ухватить ее за мягкое место, раскланивались и облизывали губы. Хотя, чего бы их было не облизнуть, если на поясе у девчонки висел кривой диргский нож. Конечно, он был нужен, чтобы располовинить краюху хлеба или отсечь бечевочный узел от кровяной колбасы, но и это Слода делала так ловко, что вызвала уважение и восхищение. Так что то из одного, то из другого угла огромного зала неслось:

– Слода! Еще кувшинчик одисского! Слода! Баранью ногу! Слода! Горячих хлебцов с чесноком! Пива! Слода!

– Тарта, – прозвучало от стола в дальнем углу, за которым сидели трое в плащах.

«Странные люди, – вспомнила Слода и сглотнула. – Заказали только вино, хлеб и соль. Тарта?»

– У нас нет такого блюда, – улыбнулась она и почувствовала, что жажда стягивает ей рот.

– Меня зовут Нэмхэйд, – расплылся в улыбке один из гостей – болезненно худой человек. – Буду польщен, если ты станешь окликать меня просто – Нэм.

«Был уже, – вспомнила Слода. – Заходил, и не один. Кажется, из свиты Диуса».

– Тарта, – сказал второй, и Слода узнала еще одного гостя из свиты Диуса. Он был хмур и как будто болен. Впрочем, нет, она обозналась. Вот только что видела знакомое лицо, и раз – вместо него что-то обтянутое кожей, напоминающее скелет. Но глаза-то живые!

– Нет такого блюда! – растянула она губы в улыбке, думая, что если немедленно не выпьет полковша воды, то вовсе лишится дара речи. – Может быть, вина?

– Может быть, вина? – донесся до нее эхом ее собственный голос.

Или это сказал третий? Он был выше прочих и шире в плечах. Капюшон сполз с его головы и, как показалось Слоде, явил ей ее собственное лицо. Впрочем, нет, она выдохнула. Показалось. Лицо было обычным. Прекрасным, но обычным. Обычные волосы спадали волной на обычные мужские плечи. Обычный высокий лоб подчеркивали темные ровные брови. На обычных губах играла обычная улыбка. И щетина на подбородке, и прямой нос, и бледные скулы – все было обычным. Только в глазах плескалась, светилась, жила необычная любовь.

– Тарта, – выдохнул третий.

– Кто ты? – пролепетала Слода.

– То же, что и ты, – улыбнулся третий. – Но ты можешь звать меня Тасуилом.

– А как меня будешь звать ты?.. – прошептала Слода.

Он не ответил. Улыбнулся еще раз, накинул капюшон на голову – и тот вместе с плащом опал тканью на лавку, как будто кто-то выпустил его из рук. А затем и ткань развеялась, разлетелась пылью. Светлой золой. И по всему трактиру разнеслось тихим шелестом:

– Тарта…

Слода замотала головой. Ни Тасуила, ни его спутников за столом не было. Вместо них на выскобленных досках сиял золотой. Девушка подняла монетку, долго всматривалась в нее, потом сунула ее за пояс, подхватила со стола кувшин вина, оказавшийся полным, и жадно припала к его краю. Через секунду со всех сторон послышались восхищенные крики. Слода поставила кувшин на стол и, не оглядываясь, пошла к лестнице. Через несколько минут она спустилась оттуда в дорожном плаще и с мешком через плечо.

– Слода! – окликнула ее высунувшаяся из-за двери Юайджа. – Ты что? Иди сюда!

Девушка оглянулась и словно в полусне вошла в конторку матери.

– Ты что? – обняла ее Юайджа. – Что с тобой? Куда ты собралась? Слода?

– Слода? – переспросила девушка, отошла на шаг, подняла руку, как будто с удивлением увидела в ней обнаженный нож и, наполняясь, захлебываясь, задыхаясь ужасом, чирканула им по шее матери. Юайджа испуганно схватилась за горло, попыталась зажать хлынувшую по пальцам кровь, осела на лавку, прислонилась к стене и умерла, не успев стереть из взгляда обиду и удивление. – Тарта, – безразличным голосом поправила ее девушка, вытирая нож о седые волосы. – Тарта.

В тот же самый миг Амадан, который вместе с Иской, брызгая слюной, выметал двор, бросил метлу и пошел в дом. Через минуту из трактира выскочила Тина, за ней вышел Чуид. Они подбежали к Иске и обняли ее. Затем из трактира вышел старик Аол, сделал несколько шагов и упал, держась за грудь и хватая ртом воздух. Следом за ним появился Амадан. На нем были сапоги и котто старика. На поясе висел старый меч бывшего стражника. Амадан перешагнул через старика, вышел на середину двора, огляделся, покачал головой. Под навесом стоял только осел.

– Деда! – кинулась к Аолу Иска.

– Оставь его, – бросил через плечо Амадан. – Сердце слабое. Пришло время, – и повторил медленно: – Пришло время…

Он обернулся, шагнул к Иске. Перед ним встали Чуид и Тина. Амадан поморщился – и оба они тут же согнулись от боли, упали, захлебнулись кровью. Аол затих. Иска встала.

– Успокойся, – сказал Амадан, подойдя почти вплотную. – Большая кровь пролилась. Уже пролилась. Хотя…

Одним движением он выдернул старый меч и приставил его к шее девчонки. Она стояла недвижимо и смотрела ему в глаза.

– Иска, – улыбнулся Амадан. – Подумать только, какая беспечность. Какая глупость. Если бы ты знала, как это легко. Как это легко…

Он взмахнул мечом, но остановил клинок в пальце от ее шеи. Иска смотрела на него, не отрываясь.

– Как это легко и как трудно, – прошептал Амадан, – потом трудно.

Он убрал меч в ножны, обошел Иску и двинулся к воротам.

– Амадан! – крикнула она ему, когда он загремел створками.

– Аска, – поправил он ее и исчез.

Они пришли в себя через минуту. Тина, скуля и размазывая по щекам слезы пополам с выступившей из носа кровью, поползла к Аолу. Чуид с трудом поднялся, вздохнул и посмотрел на Иску.

– Собирайся, девочка. Мы уходим из этого славного города.

– Куда? – спросила она.

– Туда, где нас никто не найдет, – ответил Чуид. – Хотя бы какое-то время.