Дойтен так и не смог встать на ноги. Странная сонливость начала накатывать на него, голоса вокруг стали звучать не тише, а как будто тоньше, и когда за окном послышался крик Кача, а затем и оханье самого Транка, пригнавшего за почтенным усмирителем запряженную в телегу лошадь, усмиритель стал терять уже не только слух, но и зрение, поэтому только по запаху и понял, что несет его в том числе и Глума, задергался, зашевелился, негоже бабам таскать воина, но тут же получил стальным пальцем щелчок по лбу и как будто успокоился, а потом уже вовсе поплыл в серый туман, когда откуда-то издалека донесся срывающийся крик Кача:

– Н-но! Пошла!

И так же далеко, но как будто над ухом, прошелестел чуть слышно голос Глумы:

– А ведь яд все-таки в рану попал. Гони, парень, гони…

А потом все утонуло во тьме…

– Дойтен?

– Дойтен!

– Демон его раздери…

– Не мешайте мне, судья…

– Что ты творишь, лекарь?

– Я отмечен большим лекарским знаком самим королем Тэра! И я знаю, что я делаю!

– …ойтен! Дойтен!

– …проклятый город… Ни одного лекаря не осталось, все сбежали… Уже и не рад шальной монете…

– Осторожнее с моим усмирителем!

– Полгорода с головными болями, а я им что – колдун?

– Иска! Еще горячей воды!

– А ведь я ехал в Тимпал, собирался идти с шествием; какое уж теперь шествие… Кажется, на тот год надо будет за полгода до шествия осесть в Тимпале…

– И уберите этого придурка Амадана! Он слюной брызжет в рану!

– Но кровь…

– Верно, средство старое, многие уверяют, что дурное. Однако весь яд обретается в крови. Так что следует делать? Обновить кровь. А как ее обновить, если у этого здоровяка она гейзером из любой раны хлещет? Сбросить немного…

– Дойтен…

– Ни капли на пол, все подберу…

– Ты же сам запретил тащить в верхнюю комнату. А здесь чем плохо? Занавеси задернули, чем тебе не лекарская?

– Как же это его угораздило…

– Дойтен…

Голоса сплетались так, что невозможно было определить, из чьих уст вылетели те или иные слова. О чем-то говорили и Глума, и Клокс, и Транк, и кто-то незнакомый, но чтобы разглядеть этого незнакомца, нужно было поднять веки, но никогда еще в своей жизни Дойтен не поднимал подобной тяжести. Но он собрался с силами, которых оставалась самая малость, их не хватило бы даже на то, чтобы пошевелить мизинцем, но на веки их должно было хватить, и приоткрыл глаза.

– Ой! – пискнула появившаяся перед его взглядом рыжая девчонка и тут же исчезла.

«Иска», – с трудом, как после тяжелого похмелья вспомнил Дойтен и снова попробовал пошевелить руками. К его удивлению, на этот раз послушались обе, хотя правая казалось тяжелой, словно не тряпицами была обмотана рана, а свинцовыми полосами.

– Вот и славно, – кивнул обнаружившийся перед ним словно спрятавшийся за мутное стекло вчерашний толстяк в балахоне с лекарским треугольником на груди и зачастил, сглатывая окончания слов: – Тэрский лекарь Корп к вашим услугам. Дальше пойдет легче. Яда хватанул немного, но, кажется, если бы тварь захотела, не протянул бы ты, братец, и минуты. Да и так мог опрокинуться. Руку-то уж точно потерять. Твой судья словно коршун на меня бросился, когда я кровь твою стал пускать. А на то, какие травы я в твою рану пихал, что в рот тебе вливал, – и смотреть не стал! А ведь я ни монеты со служителя Священного Двора не беру. Все из добрых побуждений, и только. Как теперь? Говорить можешь?

– Сесть… – прохрипел Дойтен и тут же почувствовал тонкие ручки метнувшейся к нему Иски и твердые руки… Глумы. Ну точно, охотница тоже была здесь.

Он полулежал на сдвинутых вместе скамьях, поверх которых было брошено войлочное одеяло, на том самом возвышении, на котором сутки назад та же Иска омывала гостям трактира ноги. Теперь занавеси были задернуты, обращая часть обеденного зала в лекарскую палату, и напротив усмирителя сидел на скамье судья Клокс, рядом стояла Глума, и маленькая взъерошенная Иска явно не знала, куда себя деть.

– Хорошо начинаем, – мрачно проговорил Клокс. – Сутки еще не прошли, а у меня уже нет усмирителя.

«Вот он я…» – хотел сказать Дойтен, но только прохрипел что-то, и Клокс понимающе кивнул и махнул рукой. Откуда-то из-за плеча Дойтена вынырнул Кач и приложил к губам усмирителя кубок.

– Давай-давай! – буркнул Клокс, который словно постарел с утра лет на десять. – Вливай в него винцо. Сейчас увидишь, тэрский лекарь, какие лекарства нужны настоящему арду. Пяток таких кубков, и он уснет сном праведника. А с утра проснется с такой ясной головой, которой у меня и вовсе никогда не было.

– Готов порадоваться вместе с тобой, судья, – поджал губы толстяк. – Однако точно могу сказать, что рука у него заработает не раньше чем через пару недель. Радуйся уже тому, что заработает вовсе…

– Я радуюсь, – буркнул Клокс и кивнул Качу: – Второй кубок давай.

– Хватит… – с трудом выдохнул Дойтен и, поймав насмешливый взгляд Глумы, прошептал: – Иска… Где ты, шустрая? А ну-ка брысь за занавесь, да присмотри, чтобы не было никого. А ты, Кач, иди пока. Спасибо, приятель, за прогулку, но вина пока хватит.

– Хватит – значит, хватит, – раздраженно кивнул толстяк и поклонился судье. – Тогда пора и честь знать. Если что, Транк знает, в какой я комнате. Только имейте в виду, у меня на завтра десяток встреч, ловите с утра, иначе уйду.

Судья кивнул лекарю, тот нырнул за занавесь, и сразу вслед за его исчезновением оттуда появился сначала Юайс, а за ним и Гаота. Едва посмотрев на Дойтена, Юайс наткнулся на взгляд Глумы и замер. И только Гаота, вынырнувшая из-за его спины, сделала два, три, четыре неуверенных шага к охотнице и утонула в ее объятиях.

– И что мы теперь будем делать? – мрачно поинтересовался судья. – Дракон, как я понял, существует. Значит, придется устраивать на него охоту? А усмиритель у нас годен теперь только на то, чтобы хлебать одисское и выкатывать глаза на охотничьи прелести.

– А вот охотничьи прелести нам и помогут, – негромко проговорил Юайс. – Ведь так, Глума?

– Столкуемся, – так же негромко ответила Глума, не выпуская Гаоту из объятий, и, понизив голос, прошептала: – Думаю, что на эту ночь девчонку я уже вам не отдам. Она переночует в моей комнате. И накормлю я ее тоже сама. Вы ее голодом заморите скоро, я смотрю. А тебе, Юайс, я советую прогуляться с Фасом. Есть на что посмотреть и о чем подумать. А подопечная твоя со мной будет в безопасности. Пошли, Гаота.

Она увела девчонку, не сказав больше ни слова. И Дойтен, который, с трудом поднеся к лицу здоровую руку, протер глаза, тут же подал голос:

– Плохи дела, друзья мои.

– Опять, что ли, помирать собрался? – скорчил гримасу Клокс.

– Нет пока, – выдохнул Дойтен, поморщился и поворочал головой. – Где мой меч? Так, вижу… А щиток? Где мой щиток?

– Я сказал, чтобы Иска его почистила, – раздраженно отмахнулся Клокс. – Ты его вымазал в чем-то…

– Иска! – срывающимся голосом позвал девчонку Дойтен. – Тебе сказали занавесь охранять. Оставь пост на полминуты, тащи сюда мой щиток. Надеюсь, ты не успела его очистить…

Девчонка появилась перед лежбищем усмирителя через секунду. Он принял у нее из рук собственный ремень с подвешенными на нем ножами и стальным щитком, кисета на котором уже не было, и удовлетворенно крякнул.

– Иногда спешка губительна.

– Вот именно это я и хотел тебе сказать! – рявкнул судья. – Должок хотел со вдовы Цая получить? Теперь она в мертвецкой, а два егеря разыскивают в окрестностях ее дочь! Ты для чего весь день по Граброку бродил? Чтобы руку в пасть зверю сунуть? Нечего сказать, молодец!

– А ты что скажешь, Юайс? – с усмешкой повернулся к защитнику Дойтен. – Сам-то вроде живым вернулся?

– Скажу кое-что, – словно начал приходить в себя Юайс. – О драконе вроде бы и сами знаете уже. С ним пока вопросы одни, но в городе он вряд ли прячется. Я бы подумал на за́мок, но там места для него нет. Случалось бывать. Много лет назад. Что еще… В мертвецкой без твоей кошки, Дойтен, шесть трупов. И у каждого отметина. Как и у Цая. Не только в звере дело, судья. Колдовство готовится, грязное колдовство. И ты знаешь какое.

– Ничего я не знаю, – прошипел Клокс. – Наше дело найти дракона и прикончить. А уж со зверем… Вот, одного зверя Дойтен прибил, а звереныша пускай егеря ищут. Гар здесь не повторится!

– Никогда ничего не повторяется, – кивнул Юайс. – Но на новый виток заворачивает.

– Пока не увижу доказательств, не поверю! – рявкнул Клокс. – Еще что?

– Да почти ничего, – развел руками Юайс. – Ну разве только покушение на меня или на Гаоту? Или предупреждение. Диргской стрелой в окно дома из стального самострела или какого-то странного лука. Редкое оружие, достаточная меткость. Осторожнее надо быть, Клокс. Кроме этого, я едва не столкнулся с воинами из свиты герцога. Среди них был некий Нэмхэйд. Он показался мне очень опасным. И у него, кажется, был интерес к Гаоте.

– Тебе все кажется, – плюнул Клокс. – А ты хотел, чтобы в свите брата короля Сиуина были неопасные воины? Что же это тогда за стража? Граброк – не Гар!

– Послушай, старина, – подал голос Дойтен. – Ты уж прости, Клокс, я знаю, что для тебя Гар – больное место, но выслушай меня. Вы тогда опоздали в Гар?

– Как пришли, так и пришли, – прошипел Клокс. – Трупов-то уже было побольше, чем здесь.

– Восьми пока еще нет, – заметил Юайс. – Надеюсь, что и не будет.

– Там, помнится, история одна была, – снова проговорил Дойтен. – Еще до того, как вы пришли в Гар. В самом начале тех ужасов. Мне Мадр рассказывал. Помнишь, Клокс, о безумном торговце, который наполнил бурдюк вином и таскал его на привязи по улицам города?

– И что? – поднял брови Клокс. – Мало ли сумасшедших? Спился торговец, вымазал в вине мостовую на нескольких улицах. Посидел в холодной, пришел в себя да отправился домой. Может, и жив остался. Да, в Граброке друг на друга зверьми косятся. Глаза готовы выцарапать! Но не убивают пока!

– Пока, – отметил Дойтен. – Я вот, кстати, не уверен, что в том бурдюке было вино. Или в том, что там было только вино. Может, и не вино вовсе.

– А что же? – не понял Клокс.

– А ты подойди-ка сюда, почтенный судья, – понизил голос Дойтен и положил на колени здоровой рукой щиток с собственного пояса.

– Вот, – начал он говорить, когда и Юайс, и Клокс приблизились к его ложу. – Уж простите за каракули, но понять должны. Мелком вычерчивал. Вот это – граница Граброка. Вот речка делит его пополам. А вот главные улицы. Те, что помечены крестами – выходят за околицу. Ворот-то много больше, но как возвели частокол вокруг города, ворот с дозорами осталось всего шесть. А теперь смотрите, где были убиты шесть человек. На каждой из этих шести дорог. И каждый из них, уже после гибели, своими ногами дошел до центра города, оставляя за собой кровавые следы!

– Не шесть, а пять! – рявкнул Клокс. – Цай никуда не дошел. Вон Юайс снял с него заговор. Его на телеге отвезли!

– Однако кровавые следы были… – прошептал Юайс. – Мы их нашли. Кто-то этим озаботился.

– Хорошо! – упрямо надул щеки Клокс. – Не помню, сколько в Гаре было вымазано улиц, не задавался этим вопросом, не до того было, но есть и другое правило. И в Гаре, и даже в Нечи все начиналось с восьми трупов! С восьми! И на холме у Гара было восемь кровавых дорожек! Восемь! А трупов пока что шесть!

– Пока что, – согласился Дойтен. – Но шесть кровавых дорожек уже есть.

– Но ты же сам говоришь, что сквозных улиц всего шесть! – повысил голос Клокс. – Вот начнут прорубать еще две, обеспокоимся. Мы драконом должны заниматься!

– Я занимаюсь драконом, – прошептал Юайс, вглядываясь в неумелый рисунок Дойтена. – Завтра поеду за город, осмотрю единственное место, где он мог спрятаться. Но только прорубать еще две сквозные улицы не придется. Они уже есть.

– Где же? – взвился Клокс.

– Река, – показал на извилистую линию Юайс. – Брось в нее кровоточащий труп у северных ворот, и сразу две недостающие кровавые дорожки замкнут рисунок…

– Надо идти к бургомистру, – крякнул Дойтен. – И срочно. Я так понимаю, что готовится обряд, который нужно пресечь, иначе город зальет кровью.

– Я пойду завтра к герцогу, – твердо сказал судья. – Сначала в ратушу, а потом к герцогу. И покончим с этим.

Три года назад они за три месяца не перекинулись ни единым словом, а теперь вдруг Гаоту словно прорвало, и она начала шептать Глуме какие-то смешные подробности собственной жизни за эти три года и продолжала шептать, пока та сначала кормила ее, потом отвела в свою комнату на втором этаже и там помогла привести себя в порядок, хотя воды-то у них всего и было, что одна лохань.

– Почему ты не с Юайсом? – наконец, уже прижавшись к охотнице на лежаке, решилась спросить Гаота, хотя и была готова прокусить себе за глупый вопрос губу.

– А я должна была? – как-то безжизненно переспросила Глума.

Гаота приподнялась на локте. Глума лежала, закинув руку за голову, и смотрела в потолок. Ее тонкий профиль едва угадывался в тусклом свете масляной лампы, но казался Гаоте самым прекрасным, что она видела в жизни. Может быть, лишь за исключением профиля ее матери.

– Когда мы вчера поздно прибыли… – Гаота прерывисто вздохнула, – он окаменел, едва увидел твоего коня. Да и сегодня… Ты разве не почувствовала?

– А он почувствовал, как ты думаешь? – скосила на девчонку глаза Глума.

– А что он должен был почувствовать? – не поняла Гаота.

– Ничего, – качнулся профиль. – Скажи мне, вот в этом вашем приюте вам и в самом деле преподают разные науки, магическое ремесло?

– Да, нас учат… разному, – прошептала Гаота. – Я, правда, так до конца и не поняла, кому это нужно и зачем, но…

– Я не спрашиваю, зачем вас там учат, – улыбнулась Глума, – этот вопрос ты сама должна себе задавать время от времени. Но я спрошу тебя о другом: вам рассказывают об имни?

– Конечно, – заторопилась Гаота. – И наставник Роут, и наставник Деора. Это очень интересно, они ведь часто ничем не отличаются от других людей…

– Подожди, – остановила девчонку Глума. – Скажи мне, какие бывают имни.

– Ну вот, – огорчилась Гаота. – Юайс при каждом удобном случае проверяет мои знания, теперь ты?

– Это важно, – попросила Глума.

– Хорошо, – Гаота наморщила в темноте лоб. – Я знаю общее определение, но подробности мы еще не изучали. Имни – это тайный народ из айлов. Айлы не из Талэма, а из Мэлата. Что такое Мэлат, я еще не знаю, но айлы – не только имни.

– Правильно, – кивнула Глума. – Правда, народы уже смешались, но основная кровь все еще держится. Айлы – это имни, а также арды, дорчи, слайбы и в какой-то степени мисканы.

– Ух ты! – удивилась Гаота. – Так я айлка? Я же мисканка по отцу?

– Вернись к имни, – попросила Глума.

– Ладно, – Гаота вздохнула. – Имни – это оборотни. Или, как говорит наставник Гантанас, люди, которые больше, чем люди.

– Или меньше… – прошептала Глума.

– Смотря в чем, – пожала плечами Гаота.

– Точно так, – согласилась Глума.

– Их бывает шесть видов, – наморщила лоб Гаота. – Но в этом мало кто разбирается, поэтому для обыкновенных людей имни – это просто имни. Оборотни. Так что тот же Гантанас не советовал нам хвастаться своей ученостью в этом деле.

– И все же? – улыбнулась Глума. – Представь себе, что я проверяю твои знания.

– О-хо-хо, – вздохнула Гаота. – Ну ладно. Самый простой вид – это игли. Это всякие магические твари, которые вовсе не люди. И ничем на них не похожи. Скажем, они вроде обычных зверей, но обладают какими-то магическими способностями. Иногда опасны для человека.

– Всегда опасны для человека, – поправила Гаоту Глума. – Хотя, вот взять обычного волка – тоже опасен. Особенно в голодное, зимнее время. Игли – те же волки. Если знать, как себя вести, встречи с ними можно избежать. Но иногда приходится схватываться. Чаще всего тогда, когда какой-то глупый охотник ранит игли. Вот тут уже бывает всякое. А иногда их приручают. Магией. И тогда ждать можно такого… Но тот же Юайс всегда учил так – относись к ним как к обычному дикому зверью. Игли встречаются в предгорьях Черной Гряды. В Бейнском лесу так вообще их тьма. Но это их лес, туда лучше просто не соваться.

– Еще есть айны, – продолжила Гаота. – Роут говорит, что они чрезвычайно редки. Они вроде игли, но разумны. Могут быть и злы, и добры, но думают так же, как люди. Но внешне – звери. Может быть, кто-то из них и способен обратиться человеком, но это никому не известно.

– Не встречала никогда, – вздохнула Глума.

– Затем идут самые многочисленные из имни, – продолжила Гаота.

– И даже самых многочисленных имни все равно очень мало, – заметила Глума.

– Наверное, – пожала плечами Гаота. – Их называют олфи. Вот они-то и есть самые простые имни. Обращаясь в какого-то зверя, именно зверем и становятся. Если и есть в их головах какой-то проблеск или память о прошлом, то запах чужой крови все заглушает. И почти все они не помнят, что делали, находясь в зверином обличье. Таких имни больше всего. Их чаще всего так и называют – просто имни.

– Жена Цая была, скорее всего, из таких, – кивнула Глума. – И, наверное, тот зверь, что грозит горожанам, тоже. Чаще всего именно олфи – это те имни, которые наводят ужас. Перекидываясь, они испытывают голод, но не имеют разума для того, чтобы управлять собой. Но и тут надо быть очень осторожным. Большинство тайного народа проживают всю жизнь, не узнав о том, что они часть его.

– Но некоторые остаются разумными даже в зверином обличье, – прошептала Гаота. – Их называют класти. Они так же редки, как и айны. Может быть, даже они айны и есть. Или становятся ими. Хотя говорят, что разумные имни могут быть еще опаснее диких!

– Как те, которые несли тебя, – заметила Глума. – И знаешь, тогда мне показалось, что в стае, которая вас преследовала, не все имни были класти. Некоторые были олфи. Но они подчинялись класти, которые в итоге остались живы. До встречи с нами. И вот это очень интересно, очень… Похоже, у Черного Круга есть свой Скотный Двор… Прости меня, девочка, что я напомнила тебе о твоем несчастье. Но у вас интересные наставники, поучают вас и в том, чего почти невозможно встретить.

– Мало кто из стражников вынимает из ножен меч для боя, – проглотила слезы и вспомнила слова Деоры Гаота. – Но каждый должен владеть им.

– Это все? – спросила Глума.

– Нет, – прошептала Гаота. – Я назвала только четыре вида. Дальше идут олти. Это мне вовсе трудно понять. Роут сказал, что они могут обращаться в любого зверя, в том числе и в игли. И меняться при этом от одного зверя до другого. И даже становиться чем-то неживым. Деревом. Камнем. И все равно оставаться разумным!

– Возможно, что дочь Цая этой породы, – прошептала Глума. – Дальше?

– Дальше странное, – надула губы Гаота. – Какие-то странные имни. Их называют маола. И они ни в кого не оборачиваются. Какие же это имни?

– Говорят, что тысячи лет назад маола были дружиной Проклятого, – прошептала Глума. – Внешне обычные люди, которые были сильнее, прозорливее, умнее, быстрее и одареннее обычных людей. К тому же обладали бо́льшим сроком жизни. Значительно большим. Даже капля крови маола выделяла человека среди прочих. А если этой крови было много, человек мог творить чудеса.

– Когда меня похищали, то назвали проклятой маола, – сдержала слезы Гаота. – Но разве я способна творить чудеса?

– Жизнь покажет, – пожала плечами Глума. – Во мне тоже есть капля крови маола, и я сильнее своих спутников. А вот Юайс…

– Он имни? – вытаращила глаза Гаота.

– Он маола, – сказала Глума. – И, значит, имни. Как и мы с тобой, хотя мы и не перекидываемся ни в кого. А теперь представь, что однажды Юайс встречает маленькую девочку. Сироту. Меньше тебя в два раза. Ее родителей убили разбойники, но девочка как-то спаслась, скрылась. Девочка одарена, но не ровня ему. И тем не менее он начинает с ней возиться. Сначала устраивает в очень приличный приют, часто навещает. Потом находит ей наставников и учит разным умениям, тратит на это немалые деньги. Наконец, берет с собой и путешествует с ней по Ардане, пока в глухом ее углу не делает ее черным егерем. Точнее, спрашивает у нее, кем она хочет быть. Но она не смогла ответить ему, что хочет быть рядом с ним. Она уже что-то понимала. Она выбрала самое трудное. И стала черным егерем. На все это дело ушло четверть века. Девочка выросла в женщину. А Юайс не постарел ни на единую морщину, ни одной искры седины не прибавилось у него в волосах!

– Почему же он… – ошеломленно пробормотала Гаота.

– Он очень занят, – развела руками Глума и как будто проглотила слезы. – Я должна была рассказать это тебе: я же вижу, как ты на него смотришь.

– И что же мне делать?.. – прошептала Гаота.

– Все что делаешь, то и делай, – вздохнула Глума. – Может быть, в тебе крови маола больше, чем во мне.

Гаота замерла. Ей хотелось уткнуться носом в подушку и зарыдать. В тишине раздался заунывный вой рожка.

– Со стены замка, – прошептала Глума. – Хотела бы я знать, кого они зазывают…

– А это? – спросила Гаота, расслышав уже другие звуки. Словно ребенок плакал где-то вдалеке или среди речных лягушек обнаружилась одна, от кваканья которой сердце готово было разорваться.

– Не знаю, – ответила Глума. – Может быть, игли, может, еще какая нечисть. Твой наставник отправился с Фасом посмотреть на них, поэтому ты осталась со мной.

– Ты вправду согласилась стать усмирителем, пока болен Дойтен? – спросила Гаота.

– Если где-то в отряде Юайса освободится место прачки, я буду счастлива его занять, – ответила Глума. – Кстати, пора уже спать. Завтрашний день вряд ли будет легче этого. Но ты ошиблась. Имни – не шесть видов, а семь.

– И какой же седьмой? – напряглась Гаота.

– Фиры.

– А это что? – не поняла Гаота.

– Ты слышала об эсала? – спросила Глума.

– Да, – кивнула Гаота. – Это люди, достигшие мудрости и силы. Очень большой мудрости и великой силы.

– Не всегда, – вздохнула Глума. – Иногда мудрость заменяется ненавистью. И тогда вместо эсала получается какая-нибудь мерзость. Вроде черного колдуна.

– Это и есть фиры? – не поняла Гаота.

– Нет, – проговорила Глума. – Фиры – это как эсала, но для имни. То есть большая мудрость и великая сила делают обычного имни фиром. Не важно, кто он был. Маола, олти, класти. Мудрость способна войти в любой дом. Больше того, Юайс говорил мне, что на высших ступенях уже не имеет смысла разделять, кто ты – эсала или фир? Кто ты – имни или человек?

– Почему ты мне это рассказываешь? – спросила Гаота.

– Я думаю, что Юайс – не просто маола, – сказала Глума. – Он – фир. Мастер. Учитель.

– И что это значит? – не поняла Гаота.

– Он не принадлежит себе, – вздохнула Глума. – Он тебе уже говорил о маленьком домике на берегу моря? Мне тоже говорил. Так вот запомни, такого домика не будет никогда. Он будет ходить по этой земле всю свою жизнь и однажды или погибнет, или умрет на ходу. Он принадлежит Талэму, Гао. И напоминать ему о себе – это значит рвать ему сердце.

– Почему? – всхлипнула Гаота.

– Потому что каждая из нас может оказаться равной Талэму, – прошептала Глума.