Глядя на европейские языки, иной раз думаешь: уж не специально ли они созданы такими запутанными и нелогичными, чтобы их носители могли чувствовать свое превосходство перед иностранцами, которым никогда не освоить все эти тонкости? Конечно, естественные языки никто специально не создавал: русские не изобретали свою головоломную систему склонения, а немцы не выбирали себе непостижимую схему формирования множественного числа. Вся эта заумь досталась им по наследству, вместе с глубокой к ней привязанностью.

Но один европейский язык действительно был разработан по плану, и его трудности заставляют носителя английского гадать, о чем – черт побери! – думал его создатель. Создателя звали Людвик Лазарь Заменгоф (1859–1917), а его создание – эсперанто.

Трудность эсперанто может показаться удивительной. Ведь он был задуман как практичное и легко постигаемое средство общения в мире, где технический прогресс все ближе сводит народы. И название его переводится как перспективный. Все верно. И Людвик Лазарь Заменгоф как никто другой подходил на роль создателя такого средства общения: он владел примерно дюжиной языков, но – к счастью! – не был профессиональным лингвистом. Лингвисты – прекрасные исследователи, но обычно избегают всякого вмешательства в естественное развитие языка.

Заменгоф не мог не заметить, что из всех известных ему языков английский во многих отношениях был в изучении проще других. И тем не менее, мастеря эсперанто, он снабдил его такими заморочками, на которые могли не обратить внимания его восточноевропейские земляки (он родился на территории современной Польши у говорящих на идише родителей – выходцев из Литвы), но которые неизменно сбивают с толку носителей английского.

Почему эсперанто так плохо дается англоязычным? Во-первых, в нем есть падежи. Если человек что-то делает, то на эсперанто он viro: la viro vidas hundon (человек видит собаку). Но стоит им поменяться ролями, как он становится viron: la hundo vidas viron (собака видит человека). (С собакой, заметьте, происходят аналогичные трансформации.) Может быть, это не так уж и сложно, но у тех, кто раньше с падежами не сталкивался, т. е. практически у всех, кто живет севернее, западнее или южнее Германии, на привыкание к ним уходит много времени. (А для носителей французского, итальянского и испанского la viro звучит просто неправильно. Il viro или el viro было бы нормально, но la viro? Чем вызвана смена пола?)

Во-вторых, эсперанто мудрит и с прилагательными. Например, красивая девушка это la bela knabino (что опять-таки само по себе странно: кажется, что knabino – слово мужского рода), но если девушек две, то окончание меняется не только у них самих, превращая их в knabinoj (какая уж тут красота!), но и у прилагательного: belaj. Зато артикль остается неизменным: la belaj knabinoj (красивые девушки). Насколько мне известно, такого нет ни в одном европейском языке.

Вывески, написанные на эсперанто (хотя и не совсем правильно), из фильма Чаплина «Великий диктатор»

Или вот еще глаголы. Если судить по первым главам учебника, тут Заменгоф не подкачал: глаголы просты и регулярны – загляденье. Но как только выходишь за пределы базового уровня, выясняется, что у глаголов эсперанто есть и неожиданные навороты, и один из худших – причастия. В естественных европейских языках причастия чаще всего имеют две формы: активные (типа seeing) и пассивные (типа seen). В эсперанто таких форм шесть: три пассивных и три активных. Так что, например, выступающий с речью можно выразить словами parolonta, parolanta или parolinta, в зависимости от того, предстоит ли выступление в будущем, происходит ли оно в настоящее время или уже закончилось.

И дальше в том же роде – одна диковинка за другой. Вместо того чтобы сказать She wrote that she would return (она написала, что вернется), в эсперанто говорится She wrote that she will return – восточноевропейцы такое воспринимают не задумываясь, а для западных ушей это непривычно. В эсперанто есть звук h, который плохо дается носителям романских языков, например французского. В эсперанто есть стечения согласных, типа str и kl, от которых у турок, японцев и многих других языки завязываются узелком – казалось бы, зачем такие сложности в языке, предназначенном для всеобщего употребления? Хуже того: в эсперанто есть звук x, горлодерный звук слова Bach или loch, звук, которого большинство носителей английского чурается.

Одним словом, непонятно, почему Людвик Лазарь Заменгоф, стремясь создать простой для усвоения язык, не действовал более радикально. Ему нужно было избавиться от падежей – английский прекрасно без них обходится. Стоило бы убрать большинство наречий – немецкий очень элегантно заменяет их прилагательными. Не заикаться об окончаниях глаголов – в китайском их практически нет. Роды тоже ни к чему – в венгерском есть всего одно слово вместо он, она и оно. Надо было отказаться от звуков h и x, а также от большинства стечений согласных.

Только разницы особой не было бы. Без собственного государства и экономики эсперанто все равно не мог рассчитывать на успех. Вместо него мир стал говорить по-английски. Англоговорящих это, вероятно, только радует, а про остальной мир мы поговорим чуть позже.