30
Как опытная мать-наседка (хотя в данном случае уместнее было бы говорить об отце), Клод отслеживал каждый мой шаг, медленно, но верно продвигавший меня к цели. И раз уж речь зашла об отце, то Клод не преминул напомнить, что в списке обязательств фигурировал пункт, который я так и не выполнила: я до сих пор не помирилась с собственным отцом.
Клод настаивал, я протестовала:
– Довольно неподходящий момент, чтобы требовать от меня этого. Я и без того по горло завалена делами! Нет ни минуты свободного времени…
– Наоборот, это самый лучший момент, Камилла. Ведь на протяжении многих лет вы чувствуете, что ссора с ним не выходит у вас из головы, мешает идти по жизни, будто заноза в ноге торчит… Зачем же день за днем терпеть эту боль? Вам будет гораздо легче, если вы решитесь урегулировать ситуацию. Новая Камилла не оставляет проблем в подвешенном состоянии, не правда ли?
Ладно, как-нибудь выберу время…
Конечно, меня злило, что теперь он навязал мне еще и это перемирие… Но ощущала ли я принуждение с его стороны? Скорее нет. Ведь в глубине души я знала, что он прав. Все это не могло больше так продолжаться, и я просто обязана сделать первый шаг. Когда-то, как мусор под ковер, я отмела эту грустную историю в глубины сознания, наивно полагая, что смогу все забыть. Какое заблуждение! Она не закончилась, эта история, и продолжала разъедать мою душу. Чувство вины, смешанное с горечью, вело непрестанную подрывную работу.
Но как простить того, кого я все эти годы называла презрительно «прародитель» или «предок», потому что он бросил нас еще до того, как я сделала первый шаг?
Все дело в том, что шесть лет назад я пришла к нему требовать ответа за все, что он сделал (или, наоборот, не сделал для меня). Сцена была безобразной, и вряд ли ее можно было назвать «отклеиванием марок». Я явилась к нему, осыпая градом упреков, изливая гектолитры злобы и не давая ни малейшей возможности объясниться. Желчь разлилась по венам, отравляя меня не хуже цикуты. Я была готова разнести его в пух и прах, а ведь всем известно, что гнев молодой женщины способен на многое. Чернота, копившаяся во мне годами, поднялась, как лава из вулкана в момент извержения. Все негативные эмоции, вызванные его многолетним отсутствием, выступили на поверхность. Я хотела, чтобы он сполна заплатил за свой уход, и наносила ему смертоносные удары… Почему он оставил маму? Была ли я слишком крикливым ребенком? Неужели я так громко плакала по ночам, что он не смог этого вынести? Где он был, когда мне было страшно, когда было больно?
К несчастью, бросив в отца гранату, из которой вынула чеку, я сама же от нее и пострадала. Выяснение отношений закончилось полным и окончательным разрывом, а ведь этого, признаться, я хотела меньше всего.
Шли недели, месяцы, годы, а я все никак не могла решиться сделать первый шаг к примирению. Я боялась его реакции или, что еще хуже, что он выставит меня за дверь.
Признаться, со временем я стала лучше понимать, почему он нас бросил. Мое рождение оказалось непредвиденной случайностью, к которой, в силу своего возраста, он был еще не готов. В свои двадцать три года он еще не обладал достаточной зрелостью и не имел ни желания, ни мотиваций возложить на себя ответственность за воспитание ребенка. Тем не менее он помогал матери деньгами, насколько позволяла его небольшая зарплата, и даже изредка навещал меня. Эти редкие драгоценные моменты на всю жизнь оставили во мне сладкий привкус воспоминаний, связанных «с колючей папиной бородой».
Собравшись с духом, я отыскала драгоценную записную книжку, пыльную и ободранную, погребенную под кипой старых газет, журналов и прочей ерунды в глубине шкафа в прихожей.
Вот он, его номер…
Несколько минут я молча стояла с телефоном в руке, не в силах набрать нужный номер. Сердце колотилось в груди, руки были влажными от волнения, рот пересох при мысли, что не смогу найти слов. Наконец, я решилась.
Раздался гудок, другой, третий…
– Алло?
Я молчала, собираясь с силами.
– Алло?
– Папа?
Теперь уже молчал он.
«Прощение не означает забвения прошлого, но расширение горизонтов будущего», – говорил американский писатель и сценарист Пол Боэз. И это правда. Позвонив отцу, я почувствовала облегчение. Я как будто разрубила канат, держащий на приколе мой тяжело груженный корабль, не дающий ему тронуться в путь. Вначале, разумеется, у нас обоих слова застревали в горле. Потом мы нашли нужный тон, уважительный и сердечный, позволивший проложить между нами мост. Растроганные чуть ли не до слез, мы условились вместе пообедать. Этот момент единения предоставил нам уникальную возможность снять с наших сердец тяжелую ношу взаимных обид, стал чем-то вроде искупления. И там, где в нашей истории были только вопросительные знаки и многоточия, мы открыли скобки.
Я была счастлива.
