25
Знакомое ощущение приходит так легко. Я проваливаюсь в дымку безвременья. Через миг — или вечность — я уже у себя в комнате.
Всё абсолютно так же, как я и оставила. Незаправленная постель, куски пластика из-под пилочки на туалетном столике, брошенная на кресло расчёска.
Запоздало вспоминаю, что желтое платье так и осталось у господина Брора. Ничего. Это сейчас вообще совершенно не важно.
От пережитых эмоций и быстроты действий подгибаются колени, и я падаю на кровать.
Руки трясутся, я до ужаса боюсь, что всё произошедшее было зря.
Но коробка в моих руках по — прежнему опутана голубыми нитями. Магия пространства мне видна, она пережила путешествие.
Быстро откидываю крышку, беру флакон и вынимаю затычку.
Мелкие золотистые вкрапления приветливо мне мигают. Зелье сохранило магию!
Осознание этого наполняет моё сердце такой радостью, что я откидываюсь на постель и истерично то ли смеюсь, то ли плачу, размазывая слезы по лицу.
У меня получилось! Черт возьми, у меня ПОЛУЧИЛОСЬ!
Это настолько невероятно, настолько волшебно, что даже после всего пережитого мне не верится. Безусловно, эта минута стоила всего мною пережитого, всех бессонных ночей, магических ран и постоянного страха.
Истерика утихает.
Я решаю снова пробраться на цыпочках в ванную. Ожоги болят, да и умыться не помешает.
В зеркале на меня смотрит кто-то с совершенно безумными глазами, красным носом и шее в синюшных отметинах. Это пройдет.
После душа, переодевшись в джинсы и водолазку, я разогреваю вчерашний борщ. Нормальную, знакомую я не ела уже больше месяца, так что в итоге смакую каждую ложку этого кулинарного изделия. Я чертовки счастлива, но это счастье на грани с сумасшествием. Я ещё не осознала, что всё закончилось. Пережитое пока не успело улечься в моей памяти, не успело стать малозначимым и лишь шажком для достижения цели. Разве можно быть счастливым и несчастным одновременно? Ощущать, что часть твоего сердца начинает оживать, а другая болит и кровоточит?
Можно, оказывается.
Первым просыпается папа. Он у нас жаворонок. Я обычно злюсь, когда он начинает ходить по дому ни свет ни заря, но не в этот раз. Я едва ли не дрожу от нетерпения.
Мы здороваемся, пьём чай. Он очень удивлен, что я поднялась так рано, да ещё и сижу полностью одетая. Даже говорит мне:
— Наконец идешь по моим стопам. А то тебе всё спать да спать.
— Это только сегодня, пап. Ты радуешься раньше времени.
Спать совершенно не хочется, хотя предыдущие сутки я не сомкнула глаз. Ещё отосплюсь. Отосплюсь за все эти адские дни.
Затем я проверяю почту. Естественно, за час в родном мире ничего нового не пришло. В это время нормальные люди спят.
Смотрю новую серию известного сериала. Она немного отвлекает, иначе я бы сошла с ума от этой кучи эмоций, помноженной на томительное ожидание.
Просыпается мама. Я слышу, как она чистит зубы, тихо переговаривается с папой.
Выхожу из комнаты. Вижу её совсем не отдохнувшее лицо со впавшими глазами. Она хоть пару часов поспала сегодня?
Говорю:
— Доброе утро, мам. Мы должны прямо сейчас поехать к Оксане.
— Зачем, Саш? — не понимает мама. — Она ещё спит. Дай ей отдохнуть.
— Мам, это серьёзно. Пожалуйста, давайте поедем.
Кажется, мама понимает, что я не шучу. Не знаю, почему она мне верит, но потихоньку начинает собираться, недовольно бурча. Хоть не плачет, и на том спасибо.
На улице по — утреннему свежо. Солнечный свет уже разогнал ночную тьму. Сегодня будет тепло, судя по тому, как прохлада стремительно уходит прочь. Но мне пока что придётся походить в водолазке.
Папа заводит машину. Мы садимся в неё. Я устраиваюсь на заднем сиденье, держа в руках пакет. В пакете — шкатулка.
Сестра очень долго не открывает дверь. Наверное, стоило ей позвонить, когда мы собирались отправляться к ней, но каждый подумал про себя, что стоит дать ей чуть побольше поспать.
Папа категорически не понимает наших капризов, но терпеливо сносит порывы наших сердец. А именно к сестре привели они нас сегодня.
Наконец, дверь открывается. Муж Оксаны выглядит сонным и хмурым. Он явно не рад видеть нашу компанию в такой ранний час, но вежливо здоровается и пропускает вперед. Оказывается, сестра ещё спит, но я больше не могу выдержать это ожидание.
Захожу к ней в комнату. Окна зашторены, солнечный свет совсем не проникает внутрь. Первым делом я решаю это исправить. Раздвигаю шторы в стороны, позволяя утреннему свету заполнить комнату. Он радостно врывается в неё, прыгает зайчиками по углам, даёт надежду.
Сестра спит. Светлые волосы, такие же, как у меня и мамы, разметались по подушке. Лицо бледное. Рядом, на тумбочке, лежит марля с брызгами крови. Я не могу смотреть в ту сторону без слёз.
Оксана, должно быть, не спала полночи, поэтому её сон сейчас особенно крепок, но я не могу удержаться. Дергаю её за плечо, зову:
— Оксана! Оксана, просыпайся!
Она ворочается, дергает головой, не хочет вырываться из объятий Морфея. Но я поступаю в лучших традициях эгоистичной младшей сестры — снова дергаю её за плечо, стаскиваю наполовину одеяло.
Открывает глаза. Непонимающе смотрит по сторонам, с трудом фокусируется на мне. И сразу же её легкие взрываются кашлем, от которого болит сердце.
Не могу это больше слушать. Не могу.
— Оксан, — говорю я, так как она не может даже со мной поздороваться. — Оксан, ты же знаешь, что я тебя очень люблю?
Она кивает. Позади раздаётся звук открывшейся двери. Мама тоже зашла в комнату, смотрит со слезами на глазах, как её дочь давится кашлем.
— Пожалуйста, поверь мне.
Я открываю шкатулку, извлекаю оттуда флакон, открываю крышку.
— Я прошу тебя. Выпей это.
— Что?… — она не может закончить предложение, поэтому я просто сую ей в руку флакон и кладу свою сверху, чтобы он не выпал из её слабеющих пальцев.
— Выпей, — повторяю я как можно настойчивее.
Она смотрит на меня абсолютно непонимающе, но затем медленно подносит флакон к губам. Делает глоток, морщится, кашляет. Я не даю ей выпустить его из рук и снова настойчиво подношу к губам.
— Что ты делаешь? — чуть ли не кричит за спиной мама, но я отмахиваюсь.
— Мам, не мешай.
Мало — помалу, капля за каплей, кривясь и морщась, Оксана выпивает лекарство.
Как быстро оно действует? И подействует ли вообще?
Сестра откидывается на подушку, устало прикрывает глаза.
Пусть полежит. Поспит. Делает то, что требует сейчас её организм.
— Пойдем, — говорю я маме, подталкиваю её к выходу и закрываю дверь.
Едва мы заходим в зал, она начинает громко мне вычитывать, обвиняя в эгоизме, издевательстве над сестрой и ещё тысяче всяких неприятных вещей, которые приходят на ум разозленному человеку. Я не обижаюсь. Сейчас она защищает слабого. Так и должно быть.
Минуты тянутся бесконечно долго. Время стало словно растянутая резинка, которая всё никак не хочет сжаться вновь. Мама бросает на меня хмурые взгляды, папа смотрит новости, игнорируя нас.
Спустя примерно час хлопает дверь.
Сестра выходит из комнаты, бледная, измученная, в домашнем халате и говорит удивленно:
— Кажется… мне лучше.
Мама не понимает ещё, о чем она, уточняет:
— Кашель притих? Слабость отступила?
— Нет, мам, — говорит Оксана. — Мне лучше… вообще. Ничего не болит. Крови нет. И я могу… дышать.
Папа первый подхватывается, переспрашивает:
— Как так?
Но Оксана ему не отвечает, поворачивается ко мне:
— Что ты мне дала? Это только симптомы убирает, да?
— Нет. Должно всё пройти, — улыбаюсь я и добавляю: — Нужно сегодня съездить к врачам, Оксан. Пройти осмотр ещё раз.
Она кивает, совершенно растерянная. Идёт в комнату, на автомате начинает собираться.
Никто из родных ничего не понимает. Но всё чувствуют, что произошло нечто важное. Мама звонит знакомой подруге, которая может помочь со срочным приёмом.
Это кажется им какой-то фантастикой, не позволяющей поверить в случившееся до конца. Муж сестры варит кофе, молчит, хмурится, переспрашивает по сто раз, что случилось. Мама много суетится и совсем не хочет есть. Папа присоединился к зятю за кухонным столом, но тоже молчит.
Когда мы всей толпой приезжаем в больницу и сестра скрывается за дверью кабинета врача, настроение у всех становится каким-то странным, с налетом безысходности и совершенно необъяснимой надежды.
Наконец, она выходит, но молчит, лишь прежде потухшие глаза ярко горят на её лице. Она уходит в другое место, потом возвращается, а потом мы снова ждём результаты, хотя бы предварительные.
Врачи на этот раз отказались от принципа "не спеши, чай и болтовня способствуют рабочему процессу" и бегали из кабинета к кабинет, немало возбужденные произошедшим. Нам они ничего не говорили, но было и так понятно, что произошло нечто нестандартное, из ряда вон выходящее.
Спустя какое-то время пожилая полная женщина, какая-то заведующая, выходит из кабинета и говорит сестре, не смотря на нас и десяток сторонних слушателей:
— Вы здоровы.
Через неделю и десяток пройденных врачей все удостоверяются окончательно: болезнь отступила, словно её никогда и не было.
Когда у меня спрашивают, что я дала сестре, я смеюсь и отвечаю, что это волшебное зелье. Родные смеются в ответ, но я знаю, что они верят, знаю, что они чувствуют, что это нечто сверхъестественное, не подчиняющееся законам нашего мира. Когда же у меня спрашивают по — серьёзному, я говорю, что это секрет и правду раскрывать нельзя. Им не нравится такой ответ, но они догадываются, что тут действительно есть что-то, выходящее за рамки того, о чем можно поболтать за чашечкой чая.
Мои отметины постепенно начали сходить на нет. Мази в нашем мире есть действительно хорошие, и надежда на то, что мне всё-таки повезет остаться без шрамов, не утихает.
Всё произошедшее кажется невероятным сном. Я как будто посмотрела фильм со своим участием, только вот в пользу реальности случившегося свидетельствуют заживающие раны на теле, лежащая у дальней стены шкафа форма адепта зельеварения Магической Академии и боль в груди.
Магистр отказался приходить в мои сны, хотя каждую ночь, лежа в кровати, я стабильно вспоминаю его руки, такие сильные и такие жёсткие, его губы, слишком сухие и слишком горячие, его плечи, такие широкие и такие жилистые, его прикосновения, такие желанные и такие грубые. Он даже здесь, в другом мире, проявляет характер, отказываясь навещать воровку и обманщицу.
Что ж, поделом мне.
С течением времени неприятные моменты стали стираться, оставляя на поверхности только те мгновения, в которых я была счастлива.
Я помнила наше первое и единственное свидание. Как появился его брат и, по всей видимости, узнал меня. Как Раян держал меня за руку, как обнимал при переходе, как нёс мой пакет с пирожными.
Как он напялил на меня этот браслет только для того, чтобы я была в безопасности. Как в своей паранойе поставил на меня маяк.
Это было заботой или навязчивым желанием меня контролировать? Мне кажется, что во всём этом было место и теплу, не только ненависти. Но насколько я права? Не уверена, что вообще умею разбираться в людях, а уж тем более в демонах, да к тому же лишившихся огня.
Мысли о прошлом мучили меня ежедневно. Это одна из самых страшных вещей, случающихся с человеком, — застревание в мыслях о несбывшемся, о мгновениях счастья, о мотивах людей, об оброненных вскользь словах. Это превращается в заезженную пластинку, начинает обрастать подробностями, которые вовсе не имели места и случились лишь в собственном воображении.
А тем временем дни летят за днями, и с каждым днём мне всё сильнее начинает казаться, что я теряю время, что я занимаюсь чем-то неинтересным и неважным, что моя жизнь, которую я так холила и лелеяла, слишком пресная и будничная.
Ранние подъемы на работу заставляли ненавидеть утро каждого прожитого дня. Рабочий процесс заставлял задумываться о бесполезной трате минут своей жизни. Вечернее возвращение домой вовсе не доставляло радости. Ночь проходила практически без сна, в бесконечных метаниях, в нескончаемых мыслях, и закачивалась тем, что я шла пить крепкое снотворное, так как без него уснуть было совершенно невозможно.
Ради чего жить? Я достигла цели, которую так упорно преследовала. Только в процессе все жизненные принципы и приоритеты сотни раз поменялись местами, чтобы потом и вовсе исчезнуть без следа. Я оказалась тёмной поневоле, жила с ощущением отвратительного поступка на своей совести, жалела о нём каждый день — а потом вдруг оказалась ни в чем не виноватой да и вообще героиней, удостоенной печатанья своего профиля на монетах целой расы, которые к тому же использовались в качестве амулетов удачи. Это намного больше, чем может пережить обычный среднестатистический человек.
Как мне жить дальше? Что делать со всей этой кашей в голове?
Гулять с друзьями больше не интересно. Никакие мужчины не привлекают, а тот, кто когда-то разбил моё сердце, вообще кажется каким-то недоразумением.
Когда же я очередной раз опоздала на работу, предпочтя ей сладкую негу сна и грёз о незнакомых мирах, я поняла, что больше так не могу.
Надо признать: мой мир больше не кажется мне эталонным, самым лучшим. Может, он и хорош, но когда сердце осталось совсем в другом месте, ежедневная рутина заставляет взвыть от тоски и боли, убеждая меня каждым днем, что всё познается в сравнении.
Я сравнила. Выводы сделала.
И всё же решилась на отчаянный шаг.
