Филипп Андерсон

Филипп Андерсон – почетный профессор физики Принстонского университета и приглашенный профессор Института в Санта-Фе. В 1977 году получил Нобелевскую премию по физике. Его основные интересы – физика конденсированного вещества, биофизика, нейтронная сеть и теория сложности вычислений.

Можно ли сказать, что теория струн бесполезна и ошибочна? Я считаю именно так. Теория струн – интересный раздел математики. Она создает и будет создавать математические данные, полезные в других областях, но кажется не более важной, чем другие сферы абстрактных или узкоспециализированных разделов математики, и поэтому не оправдывает тех огромных усилий, которые мы на нее тратим.

Моя точка зрения основана на том факте, что теория струн – первая наука, возникшая за сотни лет, которую развивают в манере, свойственной науке добэконовской эры, – без каких-либо адекватных экспериментальных подтверждений. Эта теория утверждает, что природа такова, какой мы хотели бы ее видеть, а не такова, какой мы ее видим на самом деле, и что природа вряд ли мыслит так же, как мы.

Но вот что меня беспокоит: некоторые будущие физики-теоретики говорят мне, что теория струн очень сложна и обширна, и лишь для того, чтобы понять ее основы, нужно заниматься только ею. Это значит, что у ярких, одаренных молодых людей нет возможности исследовать другие теории и для них закрыты альтернативные пути развития научной карьеры.

Роберт Сапольски

Роберт Сапольски – профессор биологии Стэнфордского университета и профессор неврологии Стэнфордской медицинской школы. Автор книги «Мемуары примата».

Конечно, заманчиво было бы сказать нечто вроде: «…колесо, сельское хозяйство и шлягер "Макарена" на самом деле придумал снежный человек». Или в стиле «логических шуток», популярных среди первокурсников: «…любую истину, в конце концов, удастся доказать». Или вытянуться в полный рост и произнести нараспев: «Видите ли, сэр, мы, ученые, не верим ни во что, что невозможно доказать посредством точильного камня науки. Поистине наша вера – отсутствие веры». После этого мне осталось бы только запахнуть лабораторный халат и гордо удалиться.

Первые два ответа не стоят внимания, а третий – неправда, сколько раз мы бы ни перечитывали «Эрроусмит». Ученые – субъективные человеческие существа, участвующие в обманчиво объективном бизнесе. Поэтому, конечно же, мы верим в самые разные вещи.

Поэтому мой ответ будет очень простым и непосредственным выражением веры, которую невозможно доказать, а именно: я верю, что не существует ни Бога (или богов), ни такой вещи, как душа (что бы сторонники религий ни называли этом словом).

Я очень впечатлен и тронут одной концепцией тех, кто находится «по другую сторону баррикад». Некоторые верующие утверждают, что, если бы существование Бога было доказано, это стало бы катастрофой – истинным деянием Вельзевула. Что толку в религии, если она предлагает совершенно прозрачный контракт, а не «прыжок веры» в непостижимую пустоту?

Лично я не склонен верить, не требуя доказательств. Кстати, я был бы совершенно удовлетворен, если бы нашлись доказательства того, что Бога нет. Кто-то может усмотреть здесь потенциальные проблемы в сфере здравоохранения, учитывая количество людей, у которых это известие вызвало бы опасные психические расстройства. Но вокруг и так достаточно ненормальных – и как раз потому, что они верят в Бога. Так что это не проблема. Если всесторонне рассмотреть ситуацию, доказательства отсутствия Бога принесли бы человечеству огромное облегчение. Многие физики, в первую очередь астрофизики, странным образом настаивают на том, что размышления о Большом взрыве наводят на идею Бога. Но в моем мире, мире биологов, упоминание Бога вызывает настоящее бешенство – например, когда мы сталкиваемся с неизлечимыми формами детской лейкемии.

Наконец, просто чтобы разрушить всякую видимость логики, я могу продолжать верить, что Бога нет, даже если будет доказано, что он есть. Один мой верующий друг как-то заметил, что верить в Бога полезно, потому что в трудные времена можно все свалить на Него. Но мне ясно одно: чтобы все свалить на Бога, совершенно не обязательно в него верить.

Джесси Беринг

Джесси Беринг – доцент экспериментальной психологии Университета Арканзаса. Его исследования посвящены связи между эмпирической когнитивистикой и классическими темами экзистенциальной философии.

В 1936 году, вскоре после начала гражданской войны в Испании, Мигель де Унамуно, автор классического произведения экзистенциализма «О трагическом чувстве жизни», в одиночестве умер от сердечного приступа в своем кабинете. Ему было 72 года.

Унамуно нельзя назвать религиозным сентименталистом. Ректор и профессор греческого языка, античной литературы и философии Саламанкского университета, он был сторонником идей рационализма и даже считался народным героем, поскольку открыто выступал против фашистского режима генерала Франциско Франко. Но он находился под властью духовного бремени, тревожившего его почти всю жизнь. Это была проблема смерти. Точнее, его волновали собственная смерть и мысль о том, на что «похоже» быть мертвым: «Попытка постичь это вызывает мучительное головокружение», – писал он.

Я называю эту дилемму парадоксом Унамуно, так как считаю, что эта проблема универсальна. Проще говоря, материалистический взгляд, в соответствии с которым сознание исчезает в момент смерти, противоречит неспособности человека моделировать психологическое состояние смерти. Материалистическая позиция подразумевает, что, будучи мертвыми, мы не можем испытывать душевных переживаний, но эту теоретическую предпосылку может подтвердить только адекватное научное знание (т. е. доказательства того, что прекращение функционирования мозга приводит к прекращению психической деятельности). Утверждать, что переживание психологических состояний возможно и после смерти, и даже допускать такую возможность – значит принимать радикальную форму дуализма души и тела.

Но подумайте, насколько нелеп такой дуализм: смерть рассматривается как переходное состояние, отделяющее тело от вечной души, а душа считается воплощением сознательной личности усопшего. Именно душа вдыхала жизнь в ныне инертное физическое тело. Этот дуалистический взгляд основан на том, что личность сначала находится в теле, мотивируя все его действия, а потом, в какой-то момент после смерти, его покидает. Но чем же, в таком случае, занимается мозг, если умственная активность существует независимо от него? Ведь, как сказал Джон Дьюи, разум – это не существительное, а глагол.

Но подобный дуализм весьма популярен. Только в Соединенных Штатах 95 % населения верит в жизнь после смерти. Как же могут все эти люди ошибаться? Очень легко, если предположить, что все мы действуем на основании одного и того же ошибочного «психологического устройства». Ведь очень соблазнительно считать, как делал Фрейд, что в основе этого убеждения лежит просто желание человека жить вечно. Но это убеждение неверно, хотя существуют неопровержимые свидетельства того, что именно эмоциональные факторы заставляют нас верить в жизнь после смерти. Независимо от причин отклонения или принятия идеи нематериальной души, способной пережить физическую смерть, мы вообще не смогли бы сформировать какого-либо мнения о том, способны ли представители нашего вида разграничить не поддающийся наблюдению разум и наблюдаемое тело.

Но здесь есть одно затруднение. Материалистическая версия смерти ужасно скучна и безрадостна. Эпистемологическая проблема знания о том, на что «похоже» быть мертвым, никогда не будет разрешена. Тем не менее, я думаю, Унамуно гордился бы попытками современных ученых раскрыть механику этого парадокса. Например, в своем недавнем исследовании я получил интересные данные. Мы просили взрослых испытуемых представить психологические возможности человека, только что погибшего в автокатастрофе. И даже те, кто позже назвал себя «экстинктивистами» (те, кто согласен с утверждением «То, что мы называем душой, или сознательной личностью, навсегда исчезает после смерти»), сказали, что этот мертвый человек знает, что он мертв (конечно, это значит, что сознание сохраняется и после смерти). Ответ одного юного экстинктивиста оказался весьма забавным: «Да, он знает – потому что я не верю в жизнь после смерти. Его не существует. И теперь он это понял». Он изо всех сил старается оставаться материалистом, но эта позиция – чистый дуализм.

Как я объясняю эти результаты? Подобно попыткам реконструировать состояние сознания во время сна без сновидений – состояние полного отсутствия сознания, – они демонстрируют огромные, если вообще преодолимые когнитивные ограничения. Полагаться на стратегии моделирования, чтобы получить информацию о состояниях сознания мертвого человека, по сути означает «поставить себя на его место». А это невозможно. Несколько десятилетий назад специалист по психологии развития Джеральд Кучер провел исследование о том, как понимают смерть дети. Участвовавшие в исследовании дети, размышляя о том, на что похоже быть мертвым, «говорили о сне, чувстве "покоя" или просто о "состоянии сильного головокружения"». Недавно мы с коллегой Дэвидом Бьорклундом наблюдали, что маленькие дети чаще приписывают мертвым те или иные состояния сознания, чем дети постарше. А это в точности противоположно тому, что мы обнаружили бы, если бы отношение к смерти было основано исключительно на культурном учении.

Мне кажется, совершенно неверно думать, что человеческий разум бессмертен. Возможно, дальнейшее накопление научных фактов лишит эту идею популярности. Но, как обнаружил Унамуно, даже наука не в состоянии ответить на главный вопрос. Но поймите меня правильно. Как и Унамуно, я не верю в жизнь после смерти. Недавние открытия побуждают меня думать, что эта когнитивная иллюзия создана нашей психикой специально для того, чтобы мы смогли размышлять о разуме, который невозможно наблюдать. Душа – исключительно человеческое свойство. Если бы в процессе эволюции у нас не возникла способность рассуждать о разуме, души никогда бы и не было. Но в данном случае мы не найдем эмпирических доказательств. Это невозможно. Как бы там ни было, мы говорим о смерти.