Глава 10
Ветер свободы

В 1891 году президент Стэнфордского университета решил, что учебному заведению требуется девиз. Ему вспомнились слова немецкого писателя шестнадцатого столетия Ульриха фон Гуттена. Этот человек всю свою жизнь боролся за социальную справедливость и настойчиво призывал к революции. В Пало-Альто Дэвид Старр Джордан обнаружил параллели между ситуацией фон Гуттена и собственной борьбой за свободу академической деятельности. Одна фраза из сочинений фон Гуттена особенно импонировала президенту – Die Luft der Freiheit weht, «ветер свободы веет». С 1906 года эта загадочная немецкая фраза окружает стэнфордское дерево на эмблеме университета.

До выборов императора врагами Фуггера являлись конкуренты-коммерсанты, члены различных государственных советов и отдельные гуманисты, озабоченные хищническим характером крупного бизнеса. После выборов к ним присоединилась широкая общественность. Фуггер стал мишенью для всех, кого пугали перемены, сотрясавшие Европу. Подобно Джордану в Стэнфорде, эти люди обращались в поисках мудрости к фон Гуттену. Тот опубликовал серию памфлетов, направленных против Фуггера. Для Фуггера фон Гуттен стал кем-то вроде Иды Тарбелл для Джона Д. Рокфеллера. Именно он превратил Фуггера во врага общества.

Фон Гуттен писал страстно, убежденно и смело. Если другой социальный критик, Эразм Роттердамский, использовал свое перо, как классический пианист, предназначая блеск своего интеллекта и идеальную латынь для элиты, фон Гуттен, так сказать, громко играл на трубе для всех и каждого. Он родился в 1488 году в рыцарской семье в замке в окрестностях Франкфурта. Его отец быстро осознал, что юному Ульриху никогда не стать воином, и отослал его в школу изучать латынь и читать классиков. Постоянно скрываясь от кредиторов, фон Гуттен сменил много университетов, прежде чем избрать стезю бродячего интеллектуала. Он привлек внимание публики своим стихотворением, которое мелкий скандал по поводу аренды раздувало до глобального конфликта между варварством и современностью. Максимилиан ценил его сочинения и сделал фон Гуттена поэтом-лауреатом в 1517 году. Церемония прошла в Аугсбурге, поблизости от штаб-квартиры Фуггера. Позднее Альбрехт Майнцский, которому был нужен человек с острым умом для дипломатической миссии, нанял молодого фон Гуттена своим советником.

Подобно Максимилиану, Эразму и Чезаре Борджа, фон Гуттен страдал от сифилиса, и данная болезнь побудила его метнуть первую стрелу в Фуггера. Речь о трактате – считается, что это первая в мире история болезни, – в котором фон Гуттен уподобляет свое чрево «желудю, из коего сочится вонючая слизь». Обычное лекарство тех лет, ртуть, забирало не меньше жизней, чем спасало. В Аугсбурге фон Гуттен узнал, что туземцы Вест-Индии используют безопасное лекарство из коры гваякового дерева. Он объявил это лекарство чудодейственным и, слегка отвлекшись на защиту овсянки и осуждение повального увлечения немцев острой пищей, обвинил Фуггера в росте цен на перец. Наверняка фон Гуттен был вне себя от ярости, когда позднее Фуггер добился монополии на импорт гваякового дерева и увеличил продажи в том числе за счет «рекламы» в трактате Ульриха. Пионер современной медицины Парацельс, который учился у алхимиков из Фуггерау, позже развенчал целительные свойства гваякового дерева. Племянники Фуггера ответили ему язвительными памфлетами.

Фон Гуттен, будучи советником курфюрста, имел неплохой доход, но ощущение великой миссии, которая ему выпала, заставляло жертвовать комфортом. Он присоединился к Лютеру в нападках на папство и обличал Фуггера за соучастие в грехах Святого престола: «Фуггеры заслужили право именоваться вождями всех куртизанов… Они… выступают в роли перекупщиков: покупают у папы по дешевке, чтобы потом перепродать втридорога… Легче всего приобрести должность, если ты друг Фуггеров… они единственные, через кого можно добиться в Риме чего угодно».

Сполна фон Гуттен обрушился на Фуггера в диалоге под названием «Разбойники» (1519). Прибегая к известной со времен древних греков практике вкладывать вымышленные речи в уста реальных людей, он вывел своим героем Франца фон Зикингена, того самого рыцаря, которого Габсбурги наняли обеспечивать безопасность на выборах императора. Фон Зикинген, выражаясь современным языком, обладал харизмой, лидерскими качествами и способностью, благодаря ряду успешных кампаний, привлекать добровольцев-наемников к участию в прибыльных приключениях. Он владел несколькими замками и усадьбами, жил в роскоши и, не чуждый любознательности, приглашал к себе поэтов, музыкантов и художников. Фон Гуттен был его любимцем. Рим требовал арестовать фон Гуттена за то, что тот назвал папу антихристом. В поисках укрытия фон Гуттен обратился к фон Зикингену и нашел спасительный приют.

Будучи рыцарями, фон Зикинген и фон Гуттен принадлежали к умирающему сословию. Слово «рыцарь» характеризовало не только ремесло, но и социальную принадлежность. Рыцари считались самыми «простыми» из дворян, но все-таки были дворянами, то есть располагали привилегиями, которых не имели простолюдины, – например, правом носить меч. Простолюдинам полагалось уступать рыцарям дорогу, иначе они рисковали быть поколоченными за дерзость. Да, фон Зикинген был богат и могуществен, однако дни рыцарской славы постепенно уходили в прошлое. Уже повсюду применялись пушки, вследствие чего личный героизм в битве утрачивал значимость. Монархи все больше ценили пехоту, отдавая ей предпочтение перед рыцарскими конем и мечом.

Лишившись привычной службы, вынужденные оплачивать феодальные повинности из доходов от своих поместий, рыцари взялись за разбой. Они не видели в этом ничего аморального. Ведь они были дворянами и потому верили, что обязаны превосходить простолюдинов в образе жизни. Если приходится грабить и убивать во имя этой цели, то так тому и быть. Рыцари даже попытались закрепить свои права на разбой в имперском законодательстве – впрочем, эта попытка провалилась. Фуггер ненавидел рыцарей, поскольку разбой на дорогах вредил торговле и внушал людям страх перед путешествиями. Сам он до сих пор не подвергался нападениям, но вот его двоюродные братья, зять и несколько знакомцев оказались жертвами разбойников.

В своем диалоге фон Гуттен сводит фон Зикингена с купцом из фирмы Фуггера. Что полезного совершил Фуггер? – спрашивает фон Зикинген. Он не пашет в поле, не возводит стен. Одалживая деньги, он вообще ничем не рискует. Купец может остаться с нераспроданным товаром на руках и потерять все. Но банкиру за его столом ничто не грозит. Если заемщик не в силах погасить долг, банкир забирает его имущество и продает ради прибыли.

Человек Фуггера возмущается, что его и ему подобных называют ворами. Ведь настоящие разбойники – это рыцари, «от их сословия все беспорядки в Германии». Они должны «целиком исчезнуть с лица земли». На это обвинение фон Зикинген приводит довод, способный переубедить только рыцаря. Одно дело отнимать деньги насилием. Это «честные разбойники». А вот занятие Фуггера, присваивание денег обманом, куда более преступно. «Плутни и надувательство – вот неотчуждаемая ваша собственность!» Гнев фон Зикингена перерастает в отвращение, когда он берется изучать, как Фуггер обзавелся дворянством. Рыцари завоевывают титулы, проливая кровь во славу своих сюзеренов. Они воистину благородны. А Фуггер занимается исключительно тем, что облапошивает невинных. Фон Гуттен выражает свои чувства в гневном обобщении: «Все остальные разбойники в Германии, кроме тех жалких неудачников, о которых мы уже упомянули, грабят бесстыдно, беззастенчиво и так самоуверенно, словно какое-то разрешение получили, словно выполняют свой долг, – ничего не боятся и ни с кем не считаются. Мало того – никто не корит этих людей за их злодеяния, напротив, они окружены почетом, владеют богатствами и не отказывают себе ни в чем…» Это «попы», крючкотворы (писцы), «докторишки» (юристы) и купцы, а «самые подлые из всех… Фуггеры».

Фон Гуттен был неумолим и неутомим. После «Разбойников» он опубликовал трактат, призывавший императора Карла «истребить меркантильные монополии» и «остановить утечку денег в Рим от Фуггеров». В другом трактате он утверждал, что Фуггер однажды пытался его подкупить: «Деньги Фуггеров не заставят меня замолчать, ибо дело касается свободы Германии». Нападки фон Гуттена пришлись по душе широкой публике, и печатники в своих мастерских охотно воспроизводили его сочинения. Во многом благодаря фон Гуттену Фуггер сделался этаким олицетворением угнетения германского народа.

Способ, каким фон Гуттен предлагал избавиться от Фуггера и прочих бед Германии, сводился к единственному слову: «революция». Фон Гуттен призывал уничтожить старый порядок и создать централизованную структуру власти – император наверху, рыцари вместо епископов и князей в качестве региональных администраторов. Он настаивал на необходимости чисто немецкой церкви, опирающейся на принципы лютеранства. Он требовал ликвидировать фирму «Якоб Фуггер и племянники» заодно с остальными гигантскими банкирскими домами. Не желая останавливаться, он звал к казни глав этих домов. Банкиры, по его словам, «заслуживают виселицы». Фон Гуттен клялся совершить революцию и отдать за нее жизнь: «Я не успокоюсь, пусть даже они придут за мною».

Лютер жаждал перемен не меньше фон Гуттена, однако отвергал призывы последнего к насилию. Он пытался убедить фон Гуттена в действенности мирных усилий. «Видите, чего хочет Гуттен, – писал Лютер другу, комментируя призыв фон Гуттена к оружию. – Я не хочу, чтобы мы сражались за Священное Писание огнем и мечом. Я написал ему об этом». В год публикации «Разбойников» Лютер предпринял собственную атаку на крупный бизнес – в речи против ростовщичества. Фон Гуттен предлагал убивать богатых купцов, а «технократ» Лютер считал необходимым контролировать их деятельность посредством регулирования цен. Лютер утверждал, что купец не должен брать больше издержек и «малых расходов» на заработок производителя. Чтобы осуществить это, нужно саморегулирование, ибо, и здесь его сарказм вполне оправдан, правительственные чиновники бесполезны. «Мы, немцы, слишком заняты другими делами, – говорил он. – Мы слишком много пьем и пляшем». Но дальше этого пацифизм Лютера не распространялся. Если правительство выявит откровенного преступника, того следует повесить.

«Рецепты» Лютера демонстрируют безнадежное непонимание человеческой природы и мотивации. Ни один разумный бизнесмен не построит фабрику и даже не купит ткацкий станок ради того, чтобы просто платить заработную плату. Однако перечень злоупотреблений: ценовой сговор, монополии, мошенничество с весами – показывает, что Лютер обладал некими знаниями о реальном мире. Купцы пользуются этими «опасными и порочными мерами», дабы «остригать» своих покупателей. Лютер не называл конкретных имен, но вполне мог подразумевать Фуггера. Купец, который обрушивает цены, чтобы выдавить соперников из бизнеса? Фуггер. Купец, который стремится монополизировать рынок? Снова Фуггер. Человек, который «не заботится о ближнем своем»? Фуггер наверняка отрицал бы этот упрек, но его соседи-бедняки, несмотря на Фуггерай, возможно, ожидали от него большей щедрости. В том же году в открытом письме христианскому дворянству немецкой нации Лютер умолял государей покончить с крупным бизнесом. На сей раз он отказался от обиняков и прямо нападал на Фуггера: «Есть необходимость в том, чтобы обуздать Фуггеров».

Даже не будь этих откровенных нападок, Лютер все равно привлек бы внимание Фуггера. Все дело в том, что провозвестник Реформации охотно пользовался сравнительно новой технологией – книгопечатанием. Гутенберг изготовил первый печатный станок в 1450 году, однако активное применение этой технологии началось именно в 1520-х годах. В значительной степени это было связано с деятельностью Лютера. Его популярность и немалое количество сочинений, написанных к тому же на немецком языке, обеспечивали печатников работой. В 1513 году печатные мастерские по всей Германии выпустили всего 35 книг на немецком языке. Семь лет спустя было напечатано уже 208 сочинений, из которых 133 были написаны Лютером. Проповеди, памфлеты и размышления Мартина Лютера обретали печатный вид – и существенно пополняли ряды его сторонников. Казалось, вся Германия его поддерживает. Папский посланник в Германии сообщал в Рим: «Девять из десяти человек одобряют Лютера, а десятый ненавидит папу». Фуггеру снова выпал случай повстречаться с Лютером в 1521 году. Имперский сейм предстояло провести в Аугсбурге. Но из-за соображений транспортного удобства курфюрсты перенесли собрание в город Вормс на Рейне. Более опытный политик, возможно, оценил бы настроения в обществе и заключил бы перемирие с монахом. Однако император Карл, проживавший в Испании и ничуть не обеспокоенный торговлей индульгенциями и продажей церковных должностей, ожидаемо видел в Лютере еретика. Кроме того, папа требовал головы Лютера, а Карл нуждался в папе как в союзнике против Франции. Поэтому Карл велел Лютеру предстать перед императором и курфюрстами и публично отречься от своих «заблуждений».

Фон Гуттен, несмотря на выданный Святым престолом ордер на его арест, пробрался в Вормс, чтобы увидеться с Лютером в ночь накануне первого слушания. Он умолял Лютера возглавить революцию и обещал следовать за ним до конца. Теперь или никогда. Народ любит императора, говорил фон Гуттен, и ненавидит князей. А также ненавидит Рим и богатых купцов. Если крестьяне объединятся с рыцарями – маловероятная коалиция, учитывая сословные барьеры и снобизм рыцарей, – Германия окажется в их руках и они очистят страну «от скверны». Лютер отказался. Он не хотел воевать с князьями. Ему было важно, чтобы те присоединились к борьбе против Рима.

Появление Лютера в Вормсе ознаменовало начало Реформации. Презрев опасность ареста и гибели на костре, «достойной еретика», он предстал перед Карлом, императорскими советниками и битком набитым залом заседаний. Точно так же, как и во дворце Фуггера четыре года назад, в ходе «спарринга» с кардиналом Каэтаном, он отказался отречься. Совесть, сказал он, не позволяет поступить по-иному. Далее он произнес фразу, которая принесла ему бессмертие. «На сем стою и не могу иначе», – заявил он императору.

Огромная толпа снаружи ожидала появления Лютера. Когда он наконец вышел, люди окружили его со всех сторон. Курфюрст Фридрих Мудрый протолкался ближе и вручил Лютеру серебряную кружку с пивом. Фридрих наслаждался моментом – его «мальчик» показал себя. Впрочем, у других курфюрстов, как и у Фуггера, имелись все основания встревожиться. На стенах домов в Вормсе появились изображения кожаного башмака. Это был символ Bundschuh, крестьянского революционного движения. Рисунок служил своего рода последним предупреждением элите. Лютер призывал отказаться от насилия, но крестьяне, которых вдохновляли его проповеди, были неистовее фон Гуттена. Если простой монах вроде Лютера способен противостоять власть предержащим и победить, значит, они могут добиться того же самого. Лютер проигнорировал фон Гуттена, когда тот стал призывать к оружию, потому что он хотел мирной революции. Но для сторонников Bundsсhuh фраза «На сем стою и не могу иначе» означала не переговоры, а сигнал к атаке.

Племянник Якоба Ульрих представлял фирму Фуггеров в Вормсе. По сравнению с драмой Лютера действия Ульриха на сейме видятся пустяковыми. Но они сильно заботили Фуггера. Понимая, что на испанские налоги надежды почти нет, Якоб велел Ульриху попробовать согласовать другие способы погашения кредита. Ульрих заключил сделку с Габсбургами, но не столь выгодную, как надеялся Якоб. Император Карл признал долг в размере 600000 флоринов за избрание (и другие долги); он не отрицал, что обязан погасить кредит. Увы, вместо того чтобы рассчитаться, он переписал 400000 флоринов, две трети своих обязательств, на девятнадцатилетнего брата, эрцгерцога Фердинанда. Тот правил Австрией и согласился погасить братский кредит за счет продления прав Фуггера на горнодобычу еще на несколько лет. Карл ни словом не обмолвился о том, как он намерен возместить оставшиеся 200000 флоринов, только обронил, что помнит о долге. Это соглашение, разумеется, не порадовало Фуггера, но оно сдвинуло дело с мертвой точки – и избавило от опасений по поводу участи, постигшей его кузенов.

Карл вдобавок поручил Фуггеру новое дело. Печатными мастерскими в Аугсбурге владели частные лица. Сознавая угрозу бесконтрольного тиражирования, Карл скупил эти мастерские и назначил Фуггера ими руководить. Император полагал, что с помощью Фуггера сможет лишить доступа к печатным станкам Лютера, фон Гуттена и прочих критиков. Но, как им с Фуггером предстояло выяснить, контроль за мастерскими не утихомирил оппозицию.

Воодушевленный событиями в Вормсе, фон Гуттен желал перейти от критики к реальным делам. Он требовал действий и после отказа Лютера стал активно «обрабатывать» фон Зикингена, могучего рыцаря, убеждая того возглавить революцию. Фон Зикинген не мог похвастаться отличным образованием, но сама идея его привлекала. Вечерами они с фон Гуттеном долго беседовали при свечах, и фон Гуттен читал рыцарю сочинения Лютера или собственные труды. Поначалу фон Зикингена забавляла «мятежная болтовня» фон Гуттена. Однако мало-помалу фон Гуттен превратил своего собеседника в революционера. Их вечерние разговоры шли уже не о том, надо или не надо сражаться, а о том, как именно сражаться. Фон Зикинген приглашал к себе в замок других рыцарей. Не располагая доходами и владениями фон Зикингена, эти рыцари даже острее ощущали собственную обделенность и потому охотно согласились готовиться к войне. Фон Гуттен, враг Фуггера, наконец-то получил то, чего добивался, а именно – шанса победить силой.

Современники именовали постепенно разгоравшийся конфликт войной рыцарей. Последние сражались не за территории и не за Hausmachtpolitik, но за идеи и систему. Это была классовая война, подвергшая угрозе всю структуру власти. Некий советник писал герцогу Георгу Бранденбургскому, что минули столетия с тех пор, как он и другие немецкие принцы сталкивались со столь серьезной опасностью. Для Фуггера война рыцарей возвестила новый этап карьеры. Прежде Якоб финансировал военные кампании своих клиентов. Теперь он давал деньги на солдат не только ради других, но и ради себя. Фуггер олицетворял ту систему, которую фон Гуттен стремился низвергнуть. Если система падет, с нею вместе рухнет и Фуггер. Следовательно, ее нужно защищать.

Рыцари выбрали своей первой целью Трир. Город рядом с Люксембургом, Трир принадлежал одному из курфюрстов, епископу фон Грайффенклау. Фуггер познакомился с епископом на выборах императора. Епископ присутствовал на том знаменательном совещании, когда Фуггер от имени Максимилиана предлагал курфюрстам щедрые взятки ради избрания Карла. За голос фон Грайффенклау Фуггер заплатил 40700 флоринов. Выступая против епископа, который одновременно являлся курфюрстом, фон Зикинген нападал сразу на папских и светских угнетателей. Он считал Трир уязвимым. Другие курфюрсты-церковники – Альбрехт Майнцский и Герман Кельнский – представлялись очевидными союзниками фон Грайффенклау, но не спешили воевать. Фон Зикинген полагал, что Трир окажется вынужден биться в одиночку.

Фон Зикинген также рассчитывал на помощь изнутри. Он верил, что горожане Трира, возбужденные речами Лютера и фон Гуттена, примкнут к рыцарям, достаточно лишь, что называется, запалить искру. Исполненный уверенности, он планировал разжечь войну во всей Рейнской области после взятия Трира. А дальше революция охватит Германию целиком. Требовались ресурсы, соответствующие этим амбициям, и он отправил фон Гуттена за деньгами в Швейцарию, где были сильны антиватиканские настроения.

Рыцарское войско численностью 10000 человек с легкостью захватывало города на пути к Триру. Сам Трир виделся серьезным препятствием. Нападая, фон Зикинген мог выбирать сроки, но никак не условия схватки. Рыцари предпочитали атаковать противника конными в чистом поле. Приближался день святого Михаила, и ничто на данный момент не привлекало фон Зикингена сильнее, чем возможность выступить в роли архангела Михаила, который победил сатану в битве. Будет идеально, если они сойдутся с фон Грайффенклау в рыцарском поединке до смерти. Весь мир увидит, кто заслуживает того, чтобы жить, а кто должен умереть. Увы, поход на Трир сулил осаду, а не поединок в чистом поле. Исход зависел не от силы удара и надежности щита, а от количества пушек и боеприпасов. Пушки отправили рыцарей на свалку истории, приходилось с этим считаться.

Подойдя к Триру, фон Зикинген обстрелял город, как Алмейда обстрелял Момбасу, – но с меньшим успехом. Фон Зикинген обнаружил, что недооценил епископа-курфюрста. Подобно воинственному папе Юлию II, фон Грайффенклау был больше воином, чем священником. Ожидая осады, он осматривал башни и стены и проверял оружие, произносил воодушевляющие речи и сменил епископское одеяние на доспехи. Когда осада началась, он встал рядом с солдатами, приказывая, когда стрелять. Фон Зикинген забрасывал Трир письмами, предлагавшими горожанам восстать. Они проигнорировали эти письма и сплотились вокруг епископа. Вскоре у фон Зикингена закончился порох, и он отступил обратно в Эбернбург – переждать зиму и набраться сил для нового нападения.

Фуггер и его союзники действовали быстрее. Фуггер ссудил денег Швабской лиге, военной организации, которая хранила мир в Южной Германии, на войну с рыцарями. Лига принялась истреблять мятежников поодиночке в их замках. Когда многие его соратники погибли или оказались в тюрьме, фон Зикинген бежал из Эбернбурга и укрылся в мощной крепости Ландштуль. Фон Грайффенклау последовал за ним и разнес крепостные стены залпами своих пушек. Взрывом фон Зикингена швырнуло в развалины дома и ранило осколком в бок. В итоге фон Зикинген, поэтически скошенный огнем, удостоился той встречи с фон Грайффенклау, о которой столько грезил, но уже на пороге смерти; епископ разворошил груду щебня, чтобы принять капитуляцию. «Что побудило тебя, – спросил курфюрст, – учинить этакое разорение и нанести этакий урон мне и моим бедным подданным?» Фон Зикинген уже едва дышал и с трудом нашел силы для ответа: «Слишком долго объяснять, но я выступил не без причины. А теперь я предстану перед Господом».

Он умер в тот же день. Его смерть ослабила сословие рыцарей и окончательно сделала достоянием истории эту гордость Средневековья. Правители повсеместно изгоняли рыцарей из их замков и бдительно следили за тем, чтобы они не вернулись. В Швабии и Баварии было захвачено 26 замков, и те из них, которые не были нужны правителям, предали огню. В пламени исчез замок Абсберг. Пороховые заряды обрушили толстые восьмифутовые стены замка Кругельштайн. Капитан городской стражи Аугсбурга повел своих людей в лес, чтобы взорвать старый замок Вальдштайн. Для Фуггера победа в войне рыцарей означала устранение непосредственной угрозы – дни славы фон Гуттена-агитатора миновали. Три месяца спустя фон Гуттен все еще находился в Швейцарии, и тут «фуггеровская» древесная кора его подвела. Он умер от сифилиса, оставив в наследие только свое перо. Впрочем, призывы к насильственной борьбе нашли отклик в сердцах многочисленной и куда менее предсказуемой силы, что ненавидела Фуггера и его приятелей не меньше фон Гуттена. Речь об огромной массе нижних слоев общества и сторонников Bundschuh. Прежде всего о крестьянах, гнев которых грозил вот-вот выплеснуться.

Ренессанс вызвал к жизни новую породу профессионалов, которая мгновенно удостоилась презрения общественности. Народ ненавидел их надменность и вычурные одежды, злился на заумную латынь и велеречивую аргументацию. Фон Гуттен называл их «пустыми мешками». Другой автор сравнивал их с саранчой: «Они множатся, подобно саранче, год за годом». Третий отмечал их способность сеять хаос: «В моем доме такой человек всего один, и все же его козни приводят в смятение всю округу. О, сколько бед сулят нам эти изверги!»

Кем были эти «пустые мешки», саранча и «изверги»? Разумеется, речь о юристах. Вырвавшись из болота церковной юриспруденции, законники, так сказать, дебютировали на светском поприще именно при жизни Фуггера. Их появление связано с развитием капитализма и ростом торговли, что требовало нового, современного свода законов, а также людей, в этих законах разбирающихся. Прежняя правовая система, известная как обычное право, опиралась на здравый смысл в разрешении споров – и на пытки как способ получения признания. Она в целом подходила для отправления правосудия в феодальных владениях, где все друг друга знали, но не поспевала за изменениями в обществе, что претерпевало переход от Средневековья к современности. Не разрабатывая нового права, общество пыталось адаптировать существующую систему, которая казалась достаточно удобной для коммерции и соответствовала привязанности Ренессанса ко всему античному. Имеется в виду римское право, свод законов императора Юстиниана I, кодифицированный в 529 году; эти законы распространялись на всю империю и действовали от Египта до Англии.

Римское и обычное право оценивали права собственности противоположным образом. Обычное право, основанное на христианских ценностях, считало собственность общей. Насколько человек вообще чем-либо владел, он был обязан делиться. Крестьяне, пахавшие земли своего господина, могли охотиться в его угодьях и ловить рыбу в его реках. Все принадлежало всем. Римское право, с другой стороны, чтило отдельную личность выше общества и подчеркивало не столько обязанности, сколько привилегии владения собственностью. По римским правилам господин платил крестьянину за работу, а если крестьянин хотел поохотиться в господских угодьях, с него взимали плату. Римская система поддерживала капитализм, поскольку она признавала частную собственность. Князьям римское право нравилось, ибо оно позволяло присваивать собственность и наделяло большими владениями, чем прежде. Богатые купцы ценили римское право, потому что обнаружили, что хороший адвокат способен хитроумными доводами обойти здравый смысл и добиться успеха там, где обычное право сулило одни убытки. Амбициозные родители одобряли римское право, поскольку юридическая карьера представлялась дорогой к богатству для их сыновей. Они мечтали, что сыновья однажды станут имперскими советниками, магистратами или наемными стряпчими к услугам богачей вроде Фуггера. Немецкие университеты кишели студентами, изучающими юриспруденцию. Но простые люди ненавидели новую систему. Крестьяне, шахтеры и ремесленники в городах воспринимали римское право как систему, призванную обеспечить не правосудие, но кабалу, как закон, не подходящий для тех, кто желает жить свободно. Они считали римское право законом для рабов и их хозяев.

На имперском сейме в Нюрнберге в 1522 году вновь обсуждали Лютера – in absentia, заочно. Фридрих Мудрый отказался выдать его для суда. Он прятал монаха в замке Вартбург в Тюрингии, там Лютер скрывался под именем Георга Юнкера и отрастил бороду для маскировки. Карл сожалел, что годом ранее имел возможность задержать Лютера, но не стал нарушать обещание не трогать его, если он прибудет на заседание.

Пока император беспокоился относительно ереси Лютера, собрание учредило специальную комиссию для расследования деятельности Фуггера и прочих банкиров. Комиссия пошла по пути, проторенному ганзейским скандалом многолетней давности, и предложила поправки к законодательству, призванные «образумить» плутократов. Фуггер сомневался, будет ли император его защищать. Максимилиан был у него в кармане, зато Карл упорно не желал приручаться. Они с Фуггером даже никогда не встречались лично. Не в силах предсказать, как поведет себя Карл, Фуггер вступил в схватку с комиссией, используя ее собственные методы, – то есть привлек законников.

«Антимонопольный комитет» Нюрнбергского сейма составляли именно юристы. Они точно знали, каково отношение Рима к монополиям. Раздражая педантичностью, они открыли слушания по делу банкиров ссылкой на греческие корни слова «монополия» – monos (один) и polonia (торговля). Юридические аргументы постепенно уступили место обмену обвинениями. Комиссия заявила, что финансисты губят экономику «усерднее всех разбойников и воров, вместе взятых». В качества примера привели историю Бартоломеуса Рема, аугсбургского банкира, который несколькими месяцами ранее разграбил обоз, принадлежавший сопернику Фуггера Хохштеттеру. Когда власти арестовали Рема, тот подкупил тюремщиков и сбежал. Комиссия утверждала, что этот случай – хрестоматийный пример поведения финансистов. Сначала те нарушают закон, а потом деньгами прокладывают себе путь на волю. Не имело значения, что жертвой нападения стал Хохштеттер, один из крупнейших банкиров Германии, и что закон уже предусматривал меры против преступников наподобие Рема. Банкиров надлежало остановить, и точка.

Фуггер нанял Конрада Пойтингера, лучшего юриста, какого смог отыскать. Пойтингер получил ученую степень по юриспруденции в Болонье и исполнял обязанности бургомистра Аугсбурга. Прежде он обеспечивал юридическую поддержку Госсемброту и другим участникам злополучного медного картеля. Также он время от времени работал на императора Максимилиана. Задолго до того, как фон Гуттен увлекся призывами к революции, Пойтингер был среди тех, кто помог ему стать поэтом-лауреатом. Дочь Пойтингера возложила лавровый венок на чело фон Гуттена. В свободное время Пойтингер обследовал окрестности Аугсбурга в поисках древнеримских надписей. Его коллекция артефактов включала так называемую «карту Пойтингера», уникальную схему пятого столетия, изображавшую построенную римлянами трансъевропейскую систему дорог.

Пойтингер сообщил сейму, что высокие цены на перец достойны сожаления, однако несправедливо обвинять в этом банкиров. Вина лежит на короле Португалии, который намеренно ограничивает поставки. Он напомнил депутатам, что перец вообще не поступал бы в Германию, откажись купцы нести необходимые расходы. Что касается высоких цен на металлы, они идут на благо обществу, потому что позволяют владельцам шахт платить высокую заработную плату работникам. Пойтингер посоветовал собранию оставить банкиров в покое, поскольку рыночные отношения – материя сложная и плохо поддается регулированию. Кто знает, какими непредвиденными последствиями способен обернуться тот или иной закон? Но комиссия была непреклонна. Опираясь на буквальное толкование слова «монополия», она считала, что банкиры нарушают закон.

Политика тоже сыграла свою роль. Депутаты от Аугсбурга, Франкфурта, Кельна и других бенефициаров крупного бизнеса разделяли точку зрения Пойтингера и отстаивали сохранение статус-кво. Но им не хватало голосов в комиссии, где доминировали интересы малого бизнеса. Комиссия предложила законопроект, который ограничивал капитал коммерческого предприятия 50000 флоринов и запрещал иметь более трех филиалов. Если проект будет одобрен, Фуггеру – чей капитал превышал два миллиона флоринов, а филиалы насчитывали добрую сотню – предстояло вернуться к торговле тканями в комнатушке при доме.

Фуггер пытался бороться честно, нанимая Пойтингера. Когда выяснилось, что это бесполезно, он обратился к проверенным методам и подкупил ряд влиятельных членов сейма. Он рассчитывал уладить спорный вопрос раз и навсегда. Частично он преуспел; собрание завершило заседания, не приняв окончательного решения. Но, к разочарованию Фуггера, главный имперский прокурор Каспар Март продолжил расследование. Ссылаясь на римское право, Март вызвал банкиров в суд. Прокурор проживал в Нюрнберге и находился под влиянием того самого нюрнбергского «кружка», который не так давно затеял диспут о ростовщичестве. Повестку Фуггеру Март велел прибить к двери аугсбургской ратуши. Он хотел напугать банкира. Это был, так сказать, суд по пресс-релизу.

Действия Марта настолько разозлили Фуггера, что Якоб утратил обычную сдержанность. Он пребывал в «крайне дурном настроении», делился наблюдениями имперский чиновник. Тот факт, что Карл по-прежнему был должен ему денег, усугублял ситуацию. Возможно, именно дурным настроением объясняется шаг, предпринятый Фуггером. Продолжая воевать с Мартом весной 1523 года, Якоб направил Карлу весьма резкое напоминание о долге. Фуггер не мог заставить Карла заплатить, никакой суд тут не являлся подспорьем, ибо Карл был сам себе судья. Фуггеру оставалось лишь взывать к достоинству императора – и поддерживать свою репутацию среди кредиторов. Учитывая возраст и статус Карла как наиболее могущественного человека на земле, письмо Фуггера поражает своей прямотой. Фуггер следует протоколу, но в его письме нет и намека на то лизоблюдство и подхалимство, которое присуще, например, письму Лютера к архиепископу Альбрехту. Тон Фуггера предполагает: Карл понимает, что ему необходимо блюсти интересы банкира. Но все равно императору требуется крепкий подзатыльник.

«Наисветлейший, всемогущий римский император и всемилостивейший повелитель!

Ваше королевское величество, несомненно, хорошо осведомлено о том, в какой степени я и мои племянники всегда служили и служим королевскому дому Австрии и прилагаем всемерные усилия к его процветанию и благосостоянию. По этой причине мы сотрудничали с прежним императором Максимилианом, предком Вашего императорского величества, и, будучи верноподданными его величества, предоставили императорскую корону для Вашего императорского величества, дав обязательства некоторым государям, каковые осчастливили меня таким доверием, которого, возможно, не испытывают больше в отношении кого-либо.

Мы также, когда назначенные Вашим императорским величеством представители прибыли для завершения вышеуказанного предприятия, ссудили значительную сумму, каковая была собрана не только мною и моими племянниками, но и некоторыми моими добрыми друзьями с должным тщанием, дабы благородные дворяне преуспели в своем начинании ради величия и благополучия Вашего императорского величества.

Не менее также хорошо известно, что Ваше величество без моей помощи вряд ли могло бы получить императорскую корону, в чем я могу заверить на основании письменного свидетельства всех представителей Вашего императорского величества. Во всех этих делах я не искал собственной выгоды. Ведь если бы отказал в поддержке Австрийскому дому и встал бы на сторону Франции, я получил бы намного большую прибыль и намного больше денег, каковые и предлагались мне в означенное время. Коими неприятными последствиями была бы чревата для Австрийского дома такая сделка, Ваше величество, полагаю, вполне способно вообразить благодаря присущей Вам проницательности.

Принимая во внимание все вышесказанное, с надлежащим уважением прошу Ваше императорское величество милостиво признать мою смиренную и верную службу, посвященную преумножению благосостояния Вашего императорского величества, и распорядиться, чтобы деньги, которые я заплатил, наряду с полагающимися процентами, были начислены и выплачены без дальнейшего промедления. Обязуюсь и впредь хранить подобающую верность и сим предаю себя всемерной пользе Вашего императорского величества.

Реакция на письмо последовала мгновенно. Карл предписал прокурору Марту прекратить расследование в отношении Фуггера и других банкиров. Он стал лукавить: «Ни в коем случае я не допущу привлечения купцов к ответственности».

Покровительство, предложенное Карлом, давало понять следующее: если коммерсант становится настолько ненавидимым, что реформаторы принимаются требовать его голову, ему следует заручиться поддержкой «наверху». С точки зрения общества, было бы справедливо, заключи Март «окаянного Фуггера» в тюрьму; однако император вмешался и не допустил этого. Фуггера спасла его незаменимость. Максимилиан нуждался в Фуггере столь отчаянно, что порой было непросто решить, кто на самом деле правит государством. Карл тоже со временем осознал, что Фуггера хорошо иметь в друзьях. Увы, покровительство императора не могло спасти Фуггера от всего на свете. Некоторые схватки ему приходилось вести самостоятельно.

Шестого августа 1524 года, менее чем через год после того как Карл «отозвал своих псов» в Нюрнберге, Аугсбург проснулся в пять утра, вместе с восходом солнца. В восемь часов Фуггер, вероятно, уже сидел у окна, наблюдая за группой людей у городской ратуши. Это были рабочие, которые в этом богатом городе прозябали на грани нищеты. В тот день на площадь вышли тысяча триста человек – каждый двадцатый горожанин, – и все они злились на Фуггера.

Протестующие пребывали в уверенности, что у Фуггера есть все, тогда как у них – ничего; что они питаются впроголодь овсянкой, а он кушает фазанов; что он укутывает тело мехами, а они ходят в рванье. Они соглашались с обвинениями фон Гуттена, утверждавшего, будто Фуггер разбогател, истязая бедняков. Впрочем, этих людей заботило вовсе не абстрактное социальное равенство. Поводом к возмущению стала попытка Фуггера избавиться от местного священника и реформатора-популиста по имени Иоганнес Шиллинг. Когда об этом стало известно, люди двинулись к ратуше.

Шиллинг проповедовал в церкви Босоногих монахов, францисканском храме для городской бедноты. Среди множества аугсбургских священников, симпатизировавших Лютеру, Шиллинг был самым решительным. Он призывал паству не слушать, что говорит Рим, и искать слова правды в Библии. Такие речи находили отклик в сердцах слушателей, ибо Шиллинг предлагал им более надежный путь к спасению, нежели дорога индульгенций, реликвий и молитв Богородице. Подстрекаемые священником, прихожане стремились порвать с Римом и заодно сокрушить городскую власть. Встревоженный Фуггер настаивал на изгнании Шиллинга из города.

Священника поддерживали сотни людей, ведь бедняки и люди малого достатка составляли почти девяносто процентов горожан. Но бургомистр и другие чиновники прислушивались к мнению Фуггера и прочих богачей. Они проявили непреклонность: священник должен покинуть город. На следующий день протестующие снова собрались у ратуши, теперь – с ножами, мечами и вилами. Напряжение нарастало, и Фуггер оказался перед непростым выбором. Он мог бы отсидеться в своем дворце, уповая на то, что толпа сюда не полезет; или мог бежать в замок Бибербах, ближайшее из тех укреплений в окрестностях города, которыми он владел. Бегство представлялось рискованным из-за разбойников. Конечно, можно было попробовать тех подкупить, однако с отчаявшихся грабителей вполне станется устроить засаду, обобрать Фуггера и его карету, а самому банкиру перерезать горло. Еще одной причиной остаться дома виделись тяготы путешествия. К тому времени шестидесятипятилетний Фуггер изрядно страдал от возрастных хворей и болячек. Он пережил всех шестерых братьев и один из немногих в городе был достаточно стар, чтобы помнить мир до глобусов, карманных часов и сифилиса. Утомительное путешествие могло его убить; и разбойников не понадобится. Тем не менее, риск того стоил, ибо за толстыми стенами замка Бибербах ему уж точно не грозила никакая опасность. Против этих стен нужны пушки, а пушками распоряжается исключительно правительство. Когда на улице стало совсем шумно, Фуггер схватил берет, велел запрягать лошадей и направился к своей карете.

Пойтингер, бургомистр Аугсбурга и адвокат Фуггера, вступил в переговоры с протестующими. Ему уже доводилось бывать в подобной ситуации. Три года назад городской совет изгнал другого «босоногого», Урбана Региуса, за публичное одобрение ереси Лютера. Ныне Пойтингер добивался компромисса: он предложил вернуть Региуса, если люди забудут о Шиллинге. Но протестующие не соглашались и требовали оставить Шиллинга. Региус был интеллектуалом, тогда как Шиллинг, что называется, вещал сердцем. Прихожане чувствовали, что он – один из них; слишком умный Региус такого чувства у них не вызывал. По настоянию Шиллинга они принялись кощунствовать – солили освященную воду и раздирали на страницы священные книги. Пойтингер вынужден был уступить – и дал согласие на то, чтобы Шиллинг продолжал проповедовать.

Впрочем, это был не более чем ловкий трюк. С его помощью Пойтингер лишь убедил людей разойтись. Три дня спустя бургомистр пришел в ратушу в доспехах, а городской совет отказался от обещания, данного протестующим. Подобно диктатору, что захватывает телевидение, чтобы контролировать поток информации, совет поручил стражникам занять башню Перлах и удостовериться, что бунтовщики не смогут послать сигнал своим союзникам за воротами. Также были усилены караулы у арсеналов, а некоторых вожаков протеста арестовали. После быстрого суда двое ткачей из числа протестующих были признаны виновными в государственной измене и приговорены к смерти.

Место для казни находилось сразу за городскими воротами. Обычно горожан приглашали насладиться повешениями и обезглавливаниями. Публичные казни выполняли важную социальную функцию. Они наглядно демонстрировали последствия преступного поведения. Такие события всегда привлекали множество людей. Но в данном случае совет испугался открытого мятежа, и потому казнь провели втайне. Ткачей тихо обезглавили на площади перед ратушей под покровом ночи и смыли кровь прежде, чем кто-либо из горожан успел хоть что-то заметить. Фуггер вернулся домой, когда город успокоился, и написал письмо своему клиенту, герцогу Георгу Бранденбургскому. Банкир подробно описал случившееся и похвалился тем, как городской совет и он сам защитили истинный свет Христовой веры.

Историки любят изучать сражения, потому что битвы знаменуют поворотные моменты истории. Ватерлоо, Саратога, Геттисберг, Сталинград – каждое из этих сражений изменило мир. Фуггер сыграл определенную роль в одной из подобных схваток. Битва при Павии в 1525 году стала переломным событием итальянских войн, бушевавших более тридцати лет. Победа Габсбургов при Павии, профинансированная Фуггером, укрепила господство Австрийского дома в Европе.

Ни один город при жизни Фуггера не переходил из рук в руки чаще Милана. Им поочередно владели французы, Габсбурги и швейцарцы, а порой даже сами миланцы обретали контроль над своим городом. Милан среди поселений на севере Италии уступал размерами и значимостью только Венеции. Это был центр итальянской торговли тканями и «ворота» в остальную Италию. Расположение на равнине, по которой протекала река По, делало город весьма уязвимым перед нападением. Максимилиан считал Милан настолько важным стратегически, что своей второй женой избрал дочь миланского герцога.

Карл отнял Милан у французов в 1521 году; теперь, спустя четыре года, король Франциск лично возглавил армию, желавшую вернуть город. Франциск застал врасплох имперских наемников, стоявших гарнизоном в Милане, заставил их бежать и преследовал вплоть до города-крепости Павия, где они укрылись. Приближалась зима, и Франциск счел, что голод и холод справятся с осажденными лучше его солдат. Провиант подходил к концу, наемники роптали, не получая обещанной платы, и даже подумывали о капитуляции, но тут подоспели деньги – из средств Фуггера. Эти деньги сохранили империи достаточно боеспособных сил, и военачальник Карла, маркиз Пескара, отважился на решительную вылазку.

Двадцать четвертого февраля, в день, когда Карлу исполнилось двадцать пять лет, Франциск было повел за собой конницу – но обнаружил, что далеко оторвался от собственной артиллерии. Столетие назад король Карл VI потерпел страшнейшее поражение в истории Франции, когда англичане из своих луков прикончили трех герцогов, восемь графов, виконта и епископа в битве при Азенкуре. При Павии жертв было меньше, зато они оказались титулованнее – солдатам императора удалось пленить самого Франциска. В игре Hausmachtpolitik это означало мат. Победу принесла дерзость Пескары, а не деньги Фуггера. Но если бы не Фуггер и его финансы, никакого сражения попросту бы не состоялось.

Фуггер ссудил Карла после того, как император одарил банкира новой милостью – передал ему в аренду месторождение ртути в местечке Альмаден в горах Центральной Испании. Металлурги использовали ртуть для извлечения из руды золота и серебра. Горы Маэстрасагос, где находилось месторождение – одно из двух в Европе и крупнейшее на земле, – принадлежали религиозному ордену. Когда папа Лев умер в 1521 году, новым понтификом стал Адриан Утрехтский, бывший наставник Карла V и регент, подавивший восстание комунерос. Адриан, принявший имя Адриана VI, забрал рудник у ордена и отдал императору, а Карл, в свою очередь, заключил с Фуггером трехлетний договор аренды за огромную сумму – 560000 флоринов. Именно на эти средства осуществлялось финансирование маркиза Пескары.

Арендовав рудник, Фуггер отправил в Испанию немецких горных инженеров, которым поручил увеличить выработку. Но рудник приносил весьма скромный доход, несмотря на их усилия. Возможно, Фуггер заработал бы больше, не будь у него конкурентов. Помимо месторождения в Маэстрасагос Карл владел ртутными шахтами в словенской Идрии, и этот рудник, как бы обуздывая аппетиты Фуггера, император отдал Хохштеттеру. Фуггер и Хохштеттер вместе добывали серебро, но конкурировали в добыче ртути.

Тем не менее, Фуггер был доволен, поскольку этот договор погасил кредит, предоставленный им на выборы императора. Только половина суммы в 560000 флоринов была выложена из кармана самого Фуггера. Вторую половину зачли как погашение остатка долга Карла. Финансирование выборов стоило Фуггеру немало крови и пота. Но в итоге все завершилось именно так, как он надеялся. С источниками дохода по всему земному шару и с подданными, число которых составляло сорок процентов населения Европы, Карл, как и предвидел Фуггер, оказался надежным заемщиком.

Кредит на миланскую кампанию принес Фуггеру и другую выгоду. Карл пребывал в своем дворце в Вальядолиде, когда пришла весть о пленении Франциска. В тот же день император подписал указ, вероятно подготовленный Пойтингером; этот указ разрешал монополии в металлообрабатывающей промышленности. Более того, Карл распорядился прекратить все расследования в отношении крупного бизнеса – те самые расследования, которые обещал провести, став императором. Он уведомил имперский сейм, что его комиссары не выявили «неподобающего или преступного завышения цен в Германии или в других местах». Карл похвалил семейство Фуггеров за «честную, порядочную, христианскую и богобоязненную жизнь» и одобрял Фуггера за противостояние «лютеранской ереси». Теперь Фуггер мог нисколько не опасаться сейма или прокуроров.

В своем приснопамятном письме Карлу Фуггер напоминал о «неприятных последствиях… для Австрийского дома», если бы он в свое время поддержал Франциска. Возможно, Карл не задумывался об этих последствиях прежде, но после Павии ему просто-напросто пришлось оценить иронию судьбы. Пленный Франциск, который ожидал отправления в Испанию, вероятно, терзался схожими мыслями.

В 1525 году, пока король Франциск томился в тюрьме, Карл предложил Фуггеру план, как ликвидировать монополию Португалии на торговлю пряностями. Идея состояла в том, чтобы добраться до Азии не вокруг Африки, подобно Васко да Гаме, а вокруг Южной Америки, по следам Магеллана (тот три года назад первым в мире совершил кругосветное путешествие). Испания, таким образом, сможет достичь Островов пряностей – ныне это Индонезия – с востока и избежит контролируемых португальцами вод Индии.

Фуггер согласился принять участие в этой затее и загрузил медью в Любеке пять кораблей. Эти корабли ушли в Испанию и присоединились к флоту под командованием капитана Гарсия Хофре де Лоайсы. Капитан собирался обменять медь на мускатный орех, гвоздику и прочие пряности, какие удастся найти. К сожалению для Фуггера, буря уничтожила флот, лишь один корабль сумел достичь островов. Португальцы узнали об экспедиции и захватили этот корабль. Фуггер потерял все свои вложения в императорское предприятие.

Интереснее всего в этом эпизоде то обстоятельство, что он косвенно намекает на причастность Фуггера к экспедиции Магеллана. Официально считается, что плавание оплатили император Карл и фламандский предприниматель Кристоф де Аро. Но согласно иску, позже выдвинутому племянниками Фуггера, де Аро был не более чем «маской» для Фуггера. Иск гласил, что де Аро должен Фуггерам 5400 дукатов – ровно столько, сколько фламандец якобы вложил в финансирование экспедиции Магеллана. Сам де Аро отрицал долг и утверждал, что взял деньги из собственных сундуков. Не приходится сомневаться, что Фуггер и де Аро сотрудничали; Фуггер нанял де Аро в качестве агента в экспедиции Лоайсы. Но других доказательств причастности Фуггера к экспедиции Магеллана не существует, посему о реальной подоплеке событий остается лишь гадать. Отсутствие документов легко объяснимо. Португалия, которая ненавидела Испанию, являлась одним из лучших клиентов Фуггера; Якоб вовсе не стремился оттолкнуть такого прибыльного клиента. Становится ясным, кстати, и то, почему сохранились только немецкие документы о финансировании экспедиции Лоайсы – и ни одного испанского: Фуггер не желал «стравливать» своих клиентов между собой.