Глава 19
Небольшой дощатый павильончик с корявой зеленой надписью на деревянном щите «Изготовление ключей. Металлоремонт» расположился на тихой улице недалеко от вокзала в Кривом Роге.
За стойкой скучал пожилой лысый мужчина с обильными татуировками на кистях рук. С ним о чем-то перешептывался чахоточный доходяга, тоже весь татуированный. Атлетически сложенный парень обрабатывал в углу напильником зажатую в тисках железяку.
«Интересно, – подумал Давид, глядя на работников этого учреждения. – Кто к таким пойдет ключи от квартиры делать? Без последнего имущества останешься».
На гостей все дружно посмотрели с опаской и недоброжелательностью.
Чахоточный доходяга необычайно ловко проскользнул на улицу между новыми посетителями, одарив их предварительно колким взглядом.
Шалый подошел к стойке, встал перед пожилым мастером и, обнажив в улыбке золотые фиксы, протянул:
– Ключи делаем?
– Для своей квартиры или для чужой? – насмешливо посмотрел на гостя мастер.
– Для своей у меня и так есть. Для чужой, конечно, – еще шире улыбнулся Шалый. – Француз, тебе привет от Гуцула.
Он вытащил из кармана матерчатой, со многими карманами жилетки пачку «Казбека». Вынул папиросу, раздавил ее в жестких узловатых пальцах, извлек из нее свернутую в тонкий жгутик бумажку. И протянул Французу:
– Почитай маляву.
Француз развернул листок, нацепил на нос сильные очки. Шепча под нос, прочитал. И кивнул в сторону комнатушки, дверь в которую была рядом с токарным столом:
– Проходи, гость дорогой. Поговорим.
– Вы здесь подождите, – кивнул армянам Шалый и отправился вслед за мастером.
В комнате с трудом умещалось два венских стула, тумбочка с керосинкой и мятым алюминиевым электрическим чайником.
– Ну, поведай, бродячая душа, что за кручина тебя ко мне привела, – потребовал Француз.
Шалый кивнул в сторону открытой двери, где работник продолжал пилить болванку.
– Не обращай внимания, – успокоил Француз. – Это мой племянник. Без меня он не то что рот не раскроет – лишний вздох не сделает… Что за детей гор ты сюда привел?
– Из-за них, фраеров гнутых, дельце образовалось, – с раздражением произнес Шалый. – Мне оно ни уму ни сердцу. Повесили их на мою шею.
– Значит, шея у тебя крепкая. Доверяют. Гуцул абы кого не пошлет.
– Слушай, значит, какая тут тряхомудия. – Шалый сжато объяснил проблему.
Француз слушал внимательно, не перебивая. Только время от времени постукивал по колену негнущимися пальцами.
Пальцы ему переломали десять лет назад. Он тогда работал по карманам на колхозном рынке. Что на него нашло – обычно осторожный и расчетливый, он соблазнился свертком денег, которые крестьяне наторговали за несколько удачных дней. Рискнул. Тут его за руку и схватили. И он на своей шкуре испытал, что такое кровожадная толпа. Спас его тогда милиционер, которому пришлось стрелять в воздух, чтобы разогнать взбешенных селян. Француз слышал от старых бродяг, что в царские времена к конокрадам, ворам и карманникам народ относился проще – кто попадался, тех били оглоблями до испускания духа. И смотрели власти на все это сквозь пальцы. Но у советской власти есть такая черта – ей везде нужен порядок.
После того как в тот день каблуком сапога раздавили его чувствительные, музыкальные пальцы, исполнявшие целые мелодии на струнах чужих карманов, он не смог работать по воровской специальности. А память о том ощущении ужаса и беспомощности до сих пор накатывала на него удушливой волной.
Завязав не по своей воле с карманными кражами, Француз вспомнил слесарное ремесло и обустроился в этом пункте металлоремонта. Сейчас он проводил здесь сутки напролет, вместе с племянником изготавливая ключи, запаивая протекающие чайники, ремонтируя керосинки и утюги. Но все это было прикрытие. На самом деле он не отходил от старой жизни. Только теперь руководил карманниками города, распределял их по маршрутам, брал свою долю с добычи – на благо воровское, то есть на общак, чтобы «греть зоны», оказывать материальную поддержку ворам.
Так что молодые и не слишком молодые люди, часто захаживавшие в «Металлоремонт», были не кем иным, как профессиональными карманниками…
– Не слышал я о таких мошенниках, – сказал Француз, выслушав Шалого. – Слухи доходили, что кидалово по машинам пошло. Но кто, что – я без понятия.
– Неуловимые какие-то, – поморщился Шалый. – Ни нам, ни ментам в руки не даются.
– Так ты думаешь, что эти мазурики паспорта у моих щипачей покупают?
– А что им мешает?
– Я моим дуракам всегда говорю – не связывайтесь с документами никогда. И с вещами тоже. Деньги, они все одинаковые, их не опознаешь, а паспорт если чужой найдут – сразу срок. Поэтому ксивы сразу в урну или в кусты. Но свой ум не приставишь.
Француз подумал. Сжал с трудом и разжал пальцы на изуродованной правой руке. И выдал:
– А знаешь, был у меня один клоун. Писака – сумки в транспорте и магазинах резал. Шебутной такой. Всегда на рожон лез. Я ему от ворот поворот дал – сказал, что здесь он работать не будет. Он у пацанов паспорта скупал. По червончику или по двадцатке за штуку. А это порой больше, чем те на кармане брали.
– Что за черт такой? – спросил Шалый.
– Это не твоя забота, а моя… Приходи завтра, скажу, что узнаю.
Когда незваные гости ушли, Француз повернулся к племяннику:
– Давай в Нахаловку. Там Чуме и Васюте скажи, чтобы дули сюда быстро…
Вскоре в «Металлоремонте» появились самые надежные приближенные Француза, похожие друг на друга, как братья, и вполне способные служить иллюстрацией теории Ломброзо – низкие лбы, маленькие глазки, выступающие надбровные дуги, крепкие длинные руки.
– Лепилу на Моховую к девяти вечера приведите, – велел Француз. – Скажите – я зову. Разговор будет. Сам не пойдет – за шкирман тащите.
– Пойдет, – заверил Чума. – Куда денется…
В девять часов Француз пришел на Моховую, в почти выселенный барак, комнаты которого иногда использовались карманниками под малину. Лепила был уже там.
Тщедушный, лет сорока, с вечным вызовом в глазах, вор был нагловат, трусоват, крученый и хитрый. Прозвище он получил за то, что использовал в работе исключительно скальпель. Вот и прозвали его сначала Врачом, а потом Лепилой.
Француз посмотрел на сидящего на табуретке карманника сверху вниз.
– Я спрашиваю. Ты мне отвечаешь как на духу. Соврешь – отсюда на своих двоих не выйдешь. И руки твои не лучше моих будут. – Главарь карманников кивнул на лежащий на столе молоток. – Знаешь, с каким треском пальцы ломаются? Работать никогда не сможешь.
– Чего это ты так круто закручиваешь? – удивился Лепила.
– А с тобой, овцой мутной, иначе нельзя. Всех обманешь, всех продашь и перепродашь.
– Это ты предъявляешь мне что-то?
– Нет. Просто говорю. Но если что не так, то найду что предъявить. Или ты не согласен?
– Да согласен я со всем, Француз. Я тебя уважаю. И пугать меня не надо, я тебе и так помогу, чем смогу.
Француз похвалил себя за то, что сразу взял нужный тон. Если бы он по-дружески попросил все сказать, то Лепила начал бы извиваться и врать.
– Ты для чего паспорта скупал?
– Ну уж не для себя, – помявшись секунду, произнес Лепила. – Они мне не нужны. Я своими пальчиками на хлеб зарабатываю.
– Тогда для кого?
– Да есть один.
– Кто?! – гаркнул Француз так, что Лепила съежился, но продолжил хорохориться:
– А тебе зачем, Француз? Я работаю. Он работает. Все в своем праве.
– Он мне нужен. Тебе этого недостаточно? – Француз выразительно погладил молоток. Потом взял его за ручку и с грохотом ударил им о крышку стола, так что отлетела щепа. – Говори!
Лепила аж подпрыгнул. Перевел дух. И выдал:
– Сивуха это.
– Как зовут, фамилия, где живет?
– Зовут Игнат. Живет, кажется, в Киеве или в окрестностях. Фамилию не знаю. Знаю, что он одно время тоже по карманам работал. Лет пять назад познакомились. А недавно встретились в Запорожье. Он у меня паспорта попросил.
– Как выглядит?
– Рыжий. Невысокий. Морда наглючая.
– Как с ним встречались?
– Он или в парке в Запорожье в шахматы режется на деньги. Или на улице Жукова в пельменной отирается, где оставляет мне сообщения через официантку Глашку. Типа: «Привези пару листов бумаги. Буду ждать тогда-то».
– Что еще о нем знаешь?
– В карты любит играть. На катраны его как магнитом тянет.
– Сколько он тебе платит?
– Да немного. По два червончика за ксиву.
– Ладно заливать-то, Лепила, – уже беззлобно, одержав победу и узнав, что хотел, сказал Француз. – Ты моим пацанам по двадцатке платил.
– Ну, полтинник, – нехотя признался Лепила.
– А для чего этому Сивухе паспорта?
– Понятно, для дел жульманских. Разводит кого-то. Судя по всему, на хорошие бабки.
– Так ты просил бы больше полтинничка.
– Сивуха сказал, что тогда ему легче самому карманы пылесосить.
– Эх, дурачок ты, Лепила. Кто ж с такими делами связывается? Да еще за полтинник.
– А что особенного?
– А то. Завтра жульман твой попадется, когда по этому паспорту тысяч на сто государственного имущества попытается украсть. Его прокурор спросит: «Где ж ты паспортину взял?» А он и ответит: «Так есть такой кореш у меня, Лепилой зовут. Я его попросил, чтобы государство ограбить, паспорт принести. Он и принес…» Вот тебе и соучастие. А там годков пятнадцать, не меньше.
– Да ладно гнать, – опасливо посмотрел на пахана Лепила.
– А то еще и хлеще расклад. Атомный завод кто-нибудь сфотографирует. Попадется. Спросят его: «Откуда паспорт?» А он: «Лепила дал. Сказал, что ради Америки готов всем, чем угодно, помочь». А тут уж пятнадцатью годами не отделаешься. Здесь и лоб зеленкой могут намазать.
– Ну чего ты страху напускаешь? – заерзал на табуретке Лепила. – Я о таком и не слышал!
– О том, что американские шпионы паспорта скупают? Об этом даже по телевизору говорят, деревня ты.
Лепила совсем потерялся и уставился куда-то в пол. Потом поднял глаза на Француза:
– Ну, так чего? Все, что ли?
– Все, – кивнул Француз.
– Ну, я пошел?
– Иди.
– Иду. – Лепила упорхнул, озадаченный и испуганный. В таком разрезе, как представил Француз, его деятельность никогда ему не виделась. Соучастие, надо же! Понапишут законов, хрен в них разобраться простому вору!
А Француз подумал, что завтра расскажет все гостям. И умоет руки. Просьбу выполнил – и хватит. Дальше дел иметь с ними не хотелось. По виду эти армяне простые, но что-то есть недоброе, опасное в них. Одному богу известно, на что способны эти необузданные дети гор. А его поле деятельности – чужой карман. И в более серьезные дела лезть он не намеревался…
