Глава 17

Мария Илизаровна много чего умела делать в жизни. Могла работать посудомойкой, могла крутить хвосты коровам в коровнике, могла класть шпалы. Бурная молодость на воле и в тюрьме приучила ее трудиться руками. Но это не значило, что такая деятельность была ей по душе. Она предпочитала наманикюренные ногти и терпеть не могла, когда под них забивается грязь и навоз. Поэтому сейчас делала все, чтобы не утруждать себя работой.

Благодаря заботливому сыну она имела возможность нанимать соседку для уборки дома, мытья посуды и прочих мелких дел. За вполне умеренную плату другая соседка готовила вкусные блюда.

Так и должно быть. Ведь Мария Илизаровна была из хорошей дворянской семьи Санкт-Петербургской губернии. Родственники ее были всегда достойными гражданскими и военными чинами. И она отлично помнила об этом, старясь соответствовать им и манерами, и образом жизни.

Мать и сын сидели в просторной комнате с камином на первом этаже двухэтажного дома. Съезжать из городской роскошной квартиры в это богом забытое место казалось Марии Илизаровне тогда, много лет назад, наказанием немного лучшим, чем тюрьма. Но она прижилась. И сейчас ценила и свежий воздух, и фруктовые сады, и наивных соседей, которым так легко морочить голову. Раньше здесь была деревянная халупа. Три года назад на ее месте вознеслось просторное каменное строение. Пришлось сыну немало походить по инстанциям, чтобы получить разрешение на него. Получил. Он всегда все получал, чего хотел. И даже больше.

Изящными пальцами держа чашку из тонкого китайского фарфора, она сделала небольшой глоток чая. Блаженно прижмурилась – чай сын достал настоящий английский, а не то сено, что называется «грузинским чаем», за который чаеводы получают от государства Героев Социалистического Труда, а от потребителей – заслуженные проклятия.

Король осушил свою чашку в три глотка, и Мария Илизаровна осуждающе посмотрела на него – чай так не пьют.

Она раскаивалась, что в свое время не смогла в полном объеме привить ему изысканные манеры, чтобы он выглядел истинным представителем дворянского сословия. Хотя, надо отметить, результат и так получился недурственным – в движениях, повадках, речи Лилиана просматривался аристократизм, который никогда не будет доступен пролетариату, как саранча сожравшему чудесную страну с ее балами, выездами, дворянскими собраниями. Однако она не сумела привить ему ненависти к Совдепии – он слишком долго находился под воздействием учителей и сверстников. Но главное она сделала – внушила ему чувство превосходства над серой массой. Сын с детства знал, что все существуют для него, а не он для всех. Она выбила из него проклятый дух рабского коллективизма.

Но и он сам оказался способным учеником. Даже чересчур способным…

Она сделала еще один глоток, поставила чашку на блюдце, взяла на кончик серебряной ложки немного вишневого варенья, отведала его и блаженно закатила глаза. В этом вкусе было что-то от ее далекого гимназического детства.

– Ты доволен поездкой, Лилиан? – внимательно посмотрела она на сына.

Она знала, что все прошло нормально. После каждого удачного дела сын по традиции отсылал ей закодированные телеграммы. Так что она была в курсе его успехов. Но опять-таки по традиции он всегда лично рассказывал ей, как все прошло. Это было далеко не бесполезное занятие. Она лучше, чем кто бы то ни было, могла указать на огрехи, дать нужный совет на будущее.

– Давно так не наваривались, – самодовольно произнес Король.

– Сколько раз просить тебя не пользоваться в моем присутствии низким языком, – постучала ложкой о чашку Мария Илизаровна.

– Извини, мама.

– Вспомни о своем отце. Даже в самые худшие времена он выражался утонченно и никогда не дружил с низким языком.

– Я помню, мама.

Отца он в детстве видел нечасто. Но запомнил его хорошо. Получил в наследство от него статную внешность, смуглую цыганскую кожу, а также быстрый гибкий ум. И еще кличку. Смотрящий по камере, услышав его отчество «Тудорович», вспомнил что-то из далекой школьной программы: «Тюдоры вроде короли какие-то были в Германии или Турции. Так что быть тебе Королем». Повезло, мог бы стать каким-нибудь Авоськой. А Король – это уже статус.

– Да, деньги не будут лишними. – Мария Илизаровна вспомнила приятно толстые пачки денег, которые сын выложил по прибытии из «командировки».

– Не перестаю поражаться человеческой доверчивости, – сказал Король. – Ни одного сбоя. Нам поверили все. Не усомнились. Не проверили.

– Артистический талант и тонкий расчет творят чудеса, – заметила Мария Илизаровна.

– Чудеса в решете, – задумчиво произнес Король.

Ему иногда казалось, что в работе он больше любит не шальные деньги, а тот момент, когда люди становятся беспомощными перед ним и идут на заклание, не уставая благодарить за это. Он ощущал себя колдуном. В этом процессе было что-то завораживающее. Поэтому он не просто получал средства на сладкую жизнь. Он зависел от своих гастролей, как зависели известные ему морфинисты от доли смертельного зелья.

– А как зарекомендовал себя тот приятный мужчина? – спросила Мария Илизаровна.

– Примат? – уточнил Король.

– Лилиан, не будь пошляком!

– Но это же его кличка, честно заработанная.

Речь шла о Спиридоне Мартышкине, которого в соответствии с фамилией, понятное дело, окрестили Приматом. Видимо, в камере, где он сидел, кто-то тоже имел образование не ниже семи классов.

– Он Спиридон Иванович, – с легкой улыбкой произнесла Мария Илизаровна. – И мне кажется тонкой натурой.

– Это да, – кивнул Король с усмешкой.

– Во всяком случае, никто не усомнился в том, что он доцент и кандидат наук.

Она нашла Мартышкина, отчаявшегося, в депрессии, пару лет назад в Днепропетровске. И приспособила его к семейной афере с абитуриентами киевских вузов. Тогда он отработал на пять баллов. И продолжил сотрудничать уже с Лилианом. Был он человеком с высшим образованием, владеющимпером и словом, начитанным, и старая мошенница в нем души не чаяла.

– Делает успехи, – сказал Король. – Убедительно играет. И людей знает. Во всяком случае, клиентов у автомагазина он влёт заарканил.

– Я же говорила, что он со способностями. А ты не верил… А этот твой рыжий нахал?

– Сивуха?

– Он Игнатий!

– Нормально отыграл. Особенно на ткацком комбинате.

– И ничего не сморозил? – с сомнением спросила Мария Илизаровна. – Не поверю.

Король замялся. Мать, заметив его замешательство, потребовала:

– Говори!

– Да ничего особенного. Все эти его шуточки.

– Я тебя слушаю, Лилиан. Внимательно слушаю, – надавила она.

– Яйца выеденного все не стоит. Пошутил. Армянам в папку сунул записочку. Зря, конечно.

– Что за записка?

– Ну, ишаками их тупыми обозвал.

Мария Илизаровна кинула на сына напряженный взгляд.

– От этого Игнатия постоянно проблемы, – произнесла она холодно. – Не в первый раз он позволяет себе лишнего.

– Я знаю.

– Он и дальше будет создавать проблемы. Зачем тебе это?

– Мама, я все знаю. Он дурной и необузданный. Но…

– Какие могут быть «но»?

– Он незаменим, мама. Незаменим.

– В чем?

– В том, что артиста можно найти. А специалиста по стольким специальностям – вряд ли.

– Может, ты и прав, – кивнула она. – Только он танцует на лезвии бритвы. Игра в карты. Дурной характер. И эти армяне…

– А что? Отработали и забыли.

– А они забудут? Эти люди ничего не прощают. Особенно задетого человеческого достоинства.

– Вряд ли они нас найдут.

– Земля не такая большая, сын. И зря ты с ними связался. Сколько я тебе говорила, что нужно выбирать «доноров», от которых не будет проблем. – «Донорами» она называла потерпевших, с которых сцеживали не кровь, а деньги, хотя многие предпочли бы потерять пару литров крови.

– Ну что ты и себя, и меня накручиваешь?! – возмутился Король. – Не увидим мы больше никогда этих армян. Никогда!

– Надеюсь. Очень надеюсь…