Глава 3

– Макс, привет! – Эрик подошел к Максу. Тот неподвижно стоял около глянцевого бока автомата – его отражение в гладкой поверхности выглядело слегка призрачным. В помещении больше никого не было. Поскольку здесь часто бывали дети, стены комнаты и коробки с игрушками переливались довольно неуместными в больнице яркими цветами.

Макс повернулся:

– Ну, что вы думаете? Вы сможете ей помочь? Вы сделаете что-нибудь, чтобы поднять ей настроение?

– Я так понимаю, ты считаешь, что у твоей бабушки депрессия. Но я так не думаю.

– Почему же?

– Я обследовал ее и пришел к выводу, что она в полном порядке, учитывая обстоятельства. Она у тебя необыкновенная…

– А что насчет зонда? – В голубых глазах Макса не было ни капли протеста, только мольба. – Почему она отказывается от зонда, если у нее нет депрессии? Ведь это же… как самоубийство. Это как сказать: мне все равно, что я умираю.

– На самом деле ее решение не так уж иррационально, Макс. Многие пациенты в ее положении отказываются от зонда. – Эрик старался говорить как можно мягче. – Знаешь, зонды бывают двух типов: один вставляется в нос второй – в желудок. И в обоих случаях это довольно неприятно и…

– Но она умрет, если не будет есть! Она же будет голодать… – В глазах Макса вспыхнула боль, и сердце Эрика распахнулось навстречу этому мальчику, который был слишком юным, чтобы справиться со всем этим.

– Я понимаю. И она тоже это понимает. Я дал ей свою визитку и просил позвонить мне, если она почувствует, что ей нужна моя помощь. Она мужественно смотрит в лицо своей болезни…

– Я не позволю ей голодать. Ей нужно вставить этот зонд. Я могу ее заставить?

– Макс… я понимаю, это очень тяжело, но ты должен понять – не тебе решать. Это ее выбор. Она принимает решение вместе со своим врачом и соцработником.

– Но это неправильное решение!

– И все-таки ты должен позволить ей принять его самой. Это ее жизнь.

Эрик видел, что мальчик изо всех старается сдерживаться, но на его лице отражалась целая буря эмоций.

– А если она передумает? Можно ей будет вставить этот зонд в хосписе или дома?

– Да, можно, но это уже совсем не в моей компетенции. – Эрик сделал паузу. – Я знаю, что ты очень волнуешься за нее, это видно. Как только она окажется в хосписе, к ней приставят соцработника, который будет ей во всем помогать. Они позвонят мне, если у нее действительно начнется депрессия или любые другие эмоциональные проблемы.

– Правда? – Макс нахмурился.

– Да, и у них очень большой опыт в этих делах. – Эрик положил руку на плечо мальчика. Он вдруг подумал: каково это – иметь сына? Не то чтобы он представлял мальчика на месте Ханны, нет, тут было совсем другое. – Макс, наступает очень тяжелое время для вас обоих. Твоя бабушка верит, что тебе может помочь психотерапия, и я обещал, что предложу тебе частные сеансы. Вечерами или по выходным. – Эрик вытащил бумажник из заднего кармана, вынул визитку и протянул ее мальчику. – Пожалуйста, возьми это. Не стесняйся и звони мне, если решишь принять мое предложение.

Макс взял карточку, бросив на нее мимолетный взгляд.

– Ладно, спасибо. Я благодарен.

– Я не буду тебя уговаривать, потому что это должно быть твое желание. Но если ты не захочешь работать со мной, советую тебе обратиться хотя бы в группу психологической поддержки при хосписе. Лучшее, что ты можешь сделать для своей бабушки, – это позаботиться о себе.

– Да, она тоже так говорит.

– Я надеюсь, ты к ней прислушаешься, – Эрик убрал руку с плеча мальчика. – Всего тебе самого доброго.

Макс выдавил из себя кривую улыбку.

– Спасибо.

– Береги себя, – сказал он и повернулся к Максу спиной.

Уйти Эрику оказалось непросто. Он никак не мог отделаться от ощущения, что бросает ребенка одного. Но самое гадкое в его профессии – это понимание, что помочь можно только тому, кто сам приходит к тебе.

Он вернулся к Лори, которая грустно улыбнулась при виде него.

– Я знала, что ты его не оставишь. Бедный парень. Я твоя должница.

– Так ты все знала?!

– Да. Я видела с самого начала, что на самом деле проблема в нем. Спасибо за консультацию.

– Не за что. – Эрик огляделся по сторонам в поисках своих студентов. – А где?..

– Они ушли наверх. Девочку вызвали. Как ее зовут, Кристин? Она положила на тебя глаз, дружище.

– Ничего подобного.

А Эрик и забыл, какой прямолинейной могла быть Лори. Они толком не общались уже несколько месяцев, с самого его расставания с женой.

– Когда ты беседовал с Максом, она мне все уши прожужжала про то, какой ты замечательный. И за мной она приглядывает. Всегда бывает одна такая.

– Какая?

– Такая. Девушка-которая-одевается-слишком-вызывающе. Такая в каждом отделении есть, на любой работе.

Эрик никогда не обращал внимания на то, как одевается Кристин. Но то, что она красива, он не мог не заметить, – он же не слепой.

– А еще помнишь Сэнди-медсестру? Она так разволновалась и обрадовалась, когда я попросила тебя спуститься. Теперь, когда ты развелся, они открыли на тебя охоту.

– Я еще не развелся.

– Ой, да ладно. Ты же подал на развод?

– Да. Но еще ничего не кончилось.

– Да брось, это просто переходный период. Ерунда.

Эрик и сам не смог бы объяснить, почему для него это имеет такое большое значение.

– Прости меня за занудство – это профессиональное.

– Ничего, мне тут птичка насвистела, что переходный период у одиноких докторов обычно бывает очень коротким.

Эрик взглянул на часы.

– Могу я откланяться? Я уже опаздываю.

– А куда ты спешишь?

– Домой, – автоматически ответил Эрик.

Лори фыркнула.

– Ты имеешь в виду тот дом, который в скором времени станет домой твоей бывшей жены? Но зачем?

– Мне нужно… отвезти чек.

– А ты когда-нибудь слышал о таком полезном изобретении, как почта? – Лори удивленно вскинула брови. – Нужно просто положить чек в то, что называется конвертом, – и вуаля, они принесут его ей прямо к дверям.

– Я… я обещал кое-что сделать по дому. Постричь лужайку.

– Ночью?

– Темнеет только в девять.

Эрику не хотелось продолжать этот разговор. Он давно заметил, что на врачей всегда накладывает определенный отпечаток их специальность: вот он, например, очень много думал – как и положено психиатру, а Лори была жесткой и резкой, как и свойственно врачу приемного отделения. Ей надо было вскрыть нарыв и почистить рану, как бы больно для пациента это ни было.

– А она сама не в состоянии постричь эту долбаную лужайку? Или нанять кого-нибудь?

– Мне нравится стричь лужайки. И кроме того, так я смогу увидеть Ханну, хотя сегодня не моя очередь. – Эрик не хотел слушать ее, не сейчас. – Тебя-то это почему так волнует?

– Мне не нравится смотреть, как тебя используют. Это неправильно.

– Она не использует меня.

– Она мне вообще никогда не нравилась, она стерва.

– Так, ладно, давай оставим это. – Выслушивать гадости о Кейтлин Эрик вовсе не собирался. Он все еще не совсем понимал, почему она захотела с ним развестись, хотя и подозревал, что корни этого ее решения уходят в далекое прошлое. Они познакомились в Амхерсте, и она вышла за него замуж сразу после вручения дипломов, но когда у него началось тревожное расстройство, он заметил, что она к нему охладела, разочаровалась в нем. Она хотела, чтобы он был бесстрашным, лишенным сомнений альфа-самцом, чтобы, идя по головам своих коллег, поднимался к вершинам служебной лестницы, чтобы вошел в число лучших специалистов, о которых пишут в журналах. Она влюбилась в картинку, в образ, в резюме – не в живого человека, и когда увидела в его железной броне брешь, его судьба была предрешена. Даже потом, когда он справился со своими тревогами и у них родилась дочь, она никогда больше не смотрела на него так, как раньше. И рождение ребенка не помогло – все стало только хуже.

– Ладно, прости, я перегнула палку, – вздохнула Лори. – Тебе, наверное, очень трудно без Ханны. Ты отличный отец, она всегда была с тобой даже ближе, чем с Кейтлин.

– Спасибо.

Эрик никогда не позволял себе не то чтобы говорить это вслух – он и думать о таком не смел, но это была правда. У них с Ханной действительно были более близкие отношения, чем у Кейтлин. У него было так много общего с дочерью. Даже слишком много, по мнению его жены. То есть его бывшей жены.

Эрику хотелось сменить тему.

– А у тебя что новенького?

– Ничего. – Лори пожала своими довольно широкими плечами. – Я же все время здесь. Мы лишились двух временных врачей – так что у меня добавилось смен.

– Это перебор. – Эрик восхищался работоспособностью Лори. Она была настоящим врачом «скорой помощи», до мозга костей. – А как с тем парнем, с которым ты начинала встречаться, ну тот, новый?

– Который?

– Тот, по переписке.

– Тот, который писал слишком много, или тот, который писал слишком мало?

Эрик улыбнулся. Истории о свиданиях Лори были притчей во языцех в приемной.

– Я запутался в твоей личной жизни. Я имею в виду профессора этики.

– И ты еще спрашиваешь? Профессор этики… это же говорит само за себя!

– А что такое? По-моему, звучит вполне ничего.

– Для тебя – возможно. – Лори закатила глаза.

– Еще один мыльный пузырь, да?

Эрику было ее жаль: она была слишком привлекательна, чтобы оставаться в одиночестве. Она была умной, веселой, забавной.

– Что ж, ты обязательно еще кого-нибудь встретишь. Ты же просто чудо. Ты само совершенство.

– Я слишком совершенна, – поморщилась Лори. – Мужчины меня боятся – что тут сделаешь?

– Они не успевают тебя толком испугаться.

– А я пугаю их с самого начала. Я с самого начала слишком много требую, и мужчин это отпугивает. Понимаешь?

Эрик улыбнулся:

– И как ты это делаешь?

– Не спрашивай! – Лори рассмеялась. – Ладно, хватит. Думаю, нам с тобой надо снова начать бегать.

Эрик застонал:

– Я не бегал ни разу с тех пор, как переехал.

– Так мы начнем потихоньку. Как насчет следующей недели, после работы? В понедельник я не могу, может быть, во вторник? – Лори перевела взгляд на палату, Эрик тоже посмотрел в ту сторону: там Макс разговаривал со своей бабушкой.

– Бедный ребенок. – Эрик увидел, как Макс берет бабушку за руку. – Сколько ей осталось?

– Точно не могу сказать. Она не ест уже третий день. Старикам не особо нужны калории, но она обезвожена. Мы закачали ей два мешка солевого раствора, но этого хватит на день, максимум на два.

Эрик понимал, что это тот самый ответ-который-не-ответ – он сам так делал, когда встревоженные родственники пациентов пытались выведать у него, станет ли ей лучше, будет ли он пытаться убить себя снова, не начнет ли она снова резать себя, поможет ли лекарство… Так что его этот ответ не удовлетворил, и он повторил свой вопрос:

– Сколько ей осталось?

– Две недели максимум.

Эрик снова с состраданием взглянул на Макса и его бабушку.