Глава 8. Те, кто выжил
– Оп-па! Ну ниче се, подгон! Ты где урвал его, Шмыга?
Крапленый стоял на морозе с непокрытой головой и откровенно любовался большим снегоходом, с которого только что с молодецкой удалью спрыгнул один из его «заместителей».
– Гы! – осклабился худосочный Шмыга, смачно втянув соплю. – Вор ворует, фраер пашет! Все по понятиям, Крапленый!
– Ты че бредишь, Шмыга? Какой фраер? – Бугор выглядел слегка озадаченным.
– Ну, я ж базарил, Крапленый! Юродивый какой-то по поселку шарится, бесстрашный аж полностью! Ни горгулий, ни звона не боится!
– И че? – пахан, которого разбудили при приближении снегохода, со сна никак не мог увязать фраера, о котором ему базарил Шмыга, с мощным транспортом, пригнанным им же.
– Да ниче! Юродивый магаз какой-то откопал и снегаря подмарафетил. А сам срулил куда-то. Мы в лабаз его луканулись – а там он, стоит, красава! И видно, что фраер рассекал на нем уже. Ворота почищены, и лыжня прокатана малясь. Ну, мы и подломили его. А хер ли добру пропадать? – Шмыга осклабился щербатым ртом в довольной ухмылке.
– И то верно, – Крапленому явно пришлась по нраву обновка, и он благосклонно кивнул Шмыге. – Ладно, загоняй в барак, да греться иди. Да! Твои-то где?
– Мои? – Шмыга снова растянул жабий рот в самодовольной ухмылке. – А мои стволы и патрики тащат. Скоро подтянутся. Им бы тоже погреться. – Он преданно взглянул в глаза пахану. Тот уже не скрывал своего удивления.
– Стволы?
– Ага. – Шмыга ликовал. Теперь-то он займет достойное место при пахане. Теперь его положение однозначно укрепится. А то Волнорез совсем обурел. Скоро вообще, как к шохе голимой относиться начнет. Ох-хотни-чек, мля! Таскает мясо звенящее, а ходит – кум королю! Ничего, сегодня Шмыга точно надолго убрал его! Шутка ли? Снегарь, да еще стволов охапок несколько! А к ним – и припас знатный. – Мы, Крапленый, немного по округе пошарились, и, прикинь – снова нам юродивый подсобил! Магаз охотничий откопал! А там этого добра – закачаешься. Я шнырей нагрузил, наказал сюда тащить, а сам на снегаря – и к тебе, с вестью доброй.
– С доброй, говоришь?
Изменившиеся интонации в голосе Крапленого заставили Шмыгу, упивающегося своим триумфом, снова поднять глаза на пахана. Поднял – и очканул. Ссыкотно ему стало… до усеру. Потому как видел он недавно, как Крапленый таким же взглядом на Витю Шепелявого смотрел, когда тот конкретно набочинил. И ничем хорошим тот бок для Вити не закончился.
– А не тебя ли я, Шмыга, отправлял волыны искать, еще когда пришли сюда только, а? Ты мне тогда чего сказал? Мол, копали, как на кладбище, обморозились все, но стволов так и не нашли. Так, Шмыга?
Худосочный вор сразу поник, пытаясь сделаться, как можно незаметнее.
– Сукой буду, Крапленый… – начал было он, но пахан оборвал его.
– Не базлай, Шмыга! А то вдруг будешь? – Хотя в голосе звучала насмешка, ничего хорошего голос тот провинившемуся не сулил. – Копали-копали, да ни хрена не выкопали, так? Не нашли охотничий. Хотя тебя, Шмыга, как раз здесь и замели в последний раз, да?
Щербатый вжал голову в плечи.
– Был ты, Шмыга, щипачом – щипачом и сдохнешь, – сказал, как выплюнул, Крапленый. – Скажи спасибо, что мало нас осталось. Так бы ответил ты за базар гнилой свой. Вали, Волнорезу технику сдавай и двигай его охотникам помогать.
– Но, Крапленый… – Карманнику совсем не улыбалось унижаться перед конкурентом, да еще и идти потом вместе с простыми мужиками разделывать дичь в промерзшем бараке-холодильнике. Понятно, что из них никто и не вякнет, и работу за него всю сделают, но на холоде торчать придется все равно.
– Ась? – Крапленый придурковато прищурился, а рука его скользнула к поясу.
Шмыга, не раз слышавший подобный тон и видевший, как моментально выпорхнувшая из-за пояса «опаска» рисовала вторую улыбку тому, на кого был этот самый прищур обращен, живо отскочил в сторону и закивал.
– Да-да, Крапленый, понял я тебя. Бегу уже.
– Вот и беги. – Старый вор повернулся и вразвалку двинулся к своему бараку, стараясь не кривиться от боли в опять, так не вовремя, прострелившей пояснице.
* * *
Кодла Крапленого обреталась здесь уже как восемь лет. Разморозка зоны, в которой мотал срок пахан, произошедшая, как бы это дико ни звучало, из-за конца света, не принесла ничего хорошего. Шепот, старый, авторитетный вор, поднявший бунт, установил жесткую диктатуру. Вот серьезно, хуже, чем с вертухаями было, ей-богу. И хотя в глубине души Крапленый, чей авторитет если и был ниже, чем у Шепота, то совсем на немного, понимал, что если бы не порядок, установленный Шепотом, они все передохли бы, как мухи, еще в первый год, тем не менее мириться с ним не желал. Со временем скрытая неприязнь стала перерастать в открытое противостояние, и Шепот, пригласивший Крапленого «на побазарить», предложил тому уйти.
– Ни тебе, ни мне бессмысленные смерти пацанов не нужны, верно, Крапленый?
Старый кавказец дымил самокруткой и в упор сверлил Крапленого своим хитрым взглядом.
– Ты же подмять меня хочешь, Крапленый. И не базарь, что не так это. Стукачей везде хватает. И если раньше я тебя за беспредел такой марануть должен был, то сейчас просто говорю – уходи. Время другое пришло, и говна теперь и без этого хватит. Тесно тебе со мной здесь – так иди, поищи доли лучшей. Держать не буду, чифана дам, возьмешь всех, кто идти с тобой решит. Как, согласен?
Согласился. А какие варианты? Не согласился бы – так его бы в ту же ночь шестерки Шепота в ножи взяли бы. А подними он своих – так тем же закончилось бы. Шепот реально большим авторитетом был, и не каждый бы рыпнулся на него. Положил бы только пацанов преданных в заранее обреченной на провал попытке захватить власть – и весь сказ. Стараясь сохранить авторитет, собрал людей, обрисовал ситуацию. Опыт многочисленных «терок» легко позволил перекрасить черное в белое, и вот уже не Шепот Крапленого гонит, завалить грозясь, а сам Крапленый ведет своих людей к лучшей жизни, прочь из обреченной на вымирание зоны. Согласились не все, но многие. С Крапленым пошел почти весь его отряд и несколько человек из других отрядов, либо крепко набочинивших, либо просто ищущих лучшей доли.
Шепот не обманул. Более того. Помимо обещанной провизии, выделил даже транспорт. Два вездехода, ранее принадлежавших охране, несколько снегарей и аэросани, морально устаревшие, но не утратившие своей функциональности. Одни – большие, способные взять на борт двенадцать человек, и одни пятиместные, с гордой красной надписью по борту «СССР. Наркомсвязь № 2». Неизвестно, как эти ископаемые попали сюда, но Крапленый был рад им. Все лучше, чем пешком.
Выходили утром.
Техника, прогретая и заправленная, ожидала за воротами. Неожиданно добрый Шепот расщедрился даже на топливо про запас, рассованное по багажным отделениям машин.
Жиденький ручеек покидающих зону потянулся за ворота. Крапленый выходил последним.
Он все ждал подлянки от Шепота, и живот невольно крутило в судороге, ожидая секущего огня пулеметов с вышек. Положить их сейчас – дело двух секунд. Однако Шепот сдержал слово.
Все шестьдесят с лишним заключенных, ушедших с Крапленым, заняли свои места. В технику пришлось набиться, как селедкам в бочку, но поместились все. Никому не хотелось давать заднюю. Наконец Крапленый, уютно разместившийся в больших аэросанях рядом с водителем, дал отмашку. Разномастная колона, гудя двигателями, тронулась с места. Только теперь Крапленый вздохнул с облегчением. Как оказалось – зря.
Окружающий мир неузнаваемо изменился. Стал более суровым и враждебным. И, как уже позже понял Крапленый, – не только из-за произошедших перемен. Осужденные, бойко тараторящие на «фене», умеющие всадить электрод в горло сопернику, или шустро ныкать запрещенные вещи во время шмона, были просто-напросто неприспособлены к выживанию в тайге. Это стало ясно на первой же стоянке, когда медведь, совсем на медведя непохожий, за пару минут сократил численность подданных Крапленого на семь душ. Несколько автоматов, выделенных щедрым Шепотом, с трудом утихомирили косолапого.
Еще шесть человек и сразу три единицы техники Крапленый потерял, когда своенравные зеки, не пожелавшие объезжать большое озеро, направили свои снегоходы напрямик. Да так и сгинули подо льдом. Крапленый запретил даже пытаться их вытаскивать. Следующая потеря стала значимее и больнее. Вова Маленький, хороший кореш Крапленого и его «заместитель», среди ночи сорвался с места и укатил куда-то в тайгу на тех самых пятиместных аэросанях вместе со своими «шестерками». Подумав, Крапленый посчитал, что это и к лучшему. Пусть лучше свалит вот так, по-тихому, чем воткнет перо в бок в самый неожиданный момент.
К тому моменту двигавшийся наугад маленький караван уже знал пункт назначения. Одна из «шестерок», щипач, со смешным погонялом Шмыга, рассказал о то ли городке, то ли поселке старателей и геологов, расположенном неподалеку. Воришка, промышлявший в этом самом поселке, где его впоследствии и приняли, расписал перед вечерним костром это самое Золотое так, будто это чистый рай на земле. Крапленый, к тому моменту совершенно потерявшийся, воспрянул духом и отдал приказ двигаться навстречу новой жизни.
Поначалу Золотое и впрямь показалось остаткам переселенцев чистым раем. Сорок девять оставшихся в живых заключенных вступили в границы заметенного города, аки в землю обетованную. Шмыга чувствовал себя героем. Еще бы! Привести всех в совершенно пустой поселок городского типа, подходящий для жизни во много раз больше, чем суровая зона посреди тайги! Так поначалу показалось и Крапленому. Выбрав в качестве пункта временной дислокации здание поссовета, он отправил людей на промысел. Кого – за дровами для обогрева, кого – на поиски лекарств для многочисленных больных. Шмыгу же, как местного, он отрядил на поиски провизии, придав ему в распоряжение троих заключенных.
К вечеру в большом актовом зале, на листах оцинковки, весело горел огонь. Несколько «шестерок», назначенных кашеварами, мутили что-то непонятное из нескольких сортов круп, большие пакеты с которыми приволок Шмыга, еще более поднявшись в глазах пахана. Больные, напичканные просроченными антибиотиками, дремали у костра, наслаждаясь редким теплом, а сам Крапленый, в компании наиболее приближенных, чифирил, развалившись на последнем ряду откидных кресел. И казалось, что жизнь группки заключенных наладилась, и рисовались в голове радужные планы на будущее.
А потом за дверью тихо заплакал ребенок.
Вспышки пламени, рвущегося из дула «ксюхи» в руках Волнореза, «гладиатора» Крапленого, ослепили пахана. Сбитый с ног телохранителем и оглушенный дробным перестуком очереди, оказавшейся такой громкой в не самом большом помещении, Крапленый успел увидеть немного. Фонтан крови, бьющий из разорванного горла сердобольного Волохи, открывшего дверь плачущему ребенку, его оседающее тело, да маленькую фигурку, в мощном прыжке отталкивающуюся от плеч раненого. Потом он упал за кресла и лишь вжимался в пол, вздрагивая от грохота теперь уже нескольких автоматов. Минуту спустя какая-то сила оторвала его от пола и буквально вышвырнула в распахнутые двери. Испуганный, машинально выхвативший из-за пояса опасную бритву, он едва не черканул лезвием по горлу склонившейся над ним фигуры, но, узнав Волнореза, успел сдержать рефлексы.
– Уходим, Толик! – проорал на ухо телохранитель.
Потом была бешеная тряска в десантном отделении вездехода, забитом потными телами, рев двигателей, да вонь соляры. Волнорез, сидящий в кресле механика-водителя, остановил машину, лишь когда они на несколько километров удалились от последних многоэтажек.
Их осталось тридцать пять человек. Те, кто сумел вырваться из актового зала вместе с Крапленым, те, кто чуть позже прикатил на вихляющих из стороны в сторону, давно уже неисправных аэросанях, да Шмыга, примчавшийся в одиночку на снегоходе. На вопрос об остальных он лишь лепетал о маленькой твари, перепрыгивающей со снегохода на снегоход и буквально отрывающей головы пытающимся спастись на открытых машинах. Был он бледен, сильно дрожал, а когда мрак ночи сменился серым свинцом предрассветных сумерек, Крапленый увидел, что щипач совершенно седой.
Сидя на броне вездехода, пытаясь поднести пляшущее горлышко фляги со спиртом ко рту, пахан еле слышно пробормотал:
– Епт, да кто же это был?
– Горгулья, – раздался сзади голос.
Крапленый подпрыгнул от неожиданности, а бесшумно взобравшийся на броню Волнорез, обычно ревностно блюдущий дистанцию, бесцеремонно забрал из его дрожащих рук флягу, сделал несколько жадных глотков, занюхал рукавом драного ватника и закончил фразу:
– Так ее Проф назвал. Перед тем, как помер.
В поселок возвращаться не захотел никто. У Крапленого у самого до сих пор стояла перед глазами жуткая картина, и желания познакомиться поближе с маленькой тварью не возникало. Перепуганные, враз лишившиеся всех припасов, оставленных в поссовете, зеки недобро косились на Крапленого и крайне неохотно выполнили распоряжение выдвигаться дальше. Его власть ощутимо пошатнулась, и в ближайшее время нужно было с этим что-то делать. Иначе и верный Волнорез не спасет.
Неожиданно ситуацию спас Шмыга. Еще несколько часов назад ходивший королем, он притих и старался не попадаться никому на глаза. На снегоходе он укатил далеко вперед и сейчас выполнял функцию головного дозора, хотя об этом его никто не просил.
Не прошло и часа, как Шмыга примчался назад. Крайне возбужденный, он пристроился рядом со снегоходом, в котором теперь расположился Крапленый, и на ходу пытался что-то показать знаками. Глянув, как щипач в тщетных попытках привлечь внимание чуть не кувыркнулся со снегохода, Волнорез обернулся к Крапленому:
– Там Шмыга чего-то нашел по ходу. Тормознуть?
Крапленый хмыкнул:
– Та он уже раз нашел. Ну, тормозни, покурим заодно.
Откинув люк броневика, вор выбрался на броню и, сворачивая самокрутку, вопросительно посмотрел на Шмыгу, тут же подскочившего к борту.
– Рассказывай, – проронил пахан.
– Там… – Щипач аж задыхался, так переполняло его желание рассказать об увиденном. – Там лагерь! И люди!
– Какой еще лагерь? – нахмурился Крапленый. – Ты, никак, бредишь?
– Лагерь старателей. И люди. Человек двадцать.
Через несколько часов основательно потрепанные зеки обрели новый дом. Старатели сначала обрадовались нежданным гостям. Ну-ка! Люди! Впервые за такое долгое время, да еще на технике! Радость была недолгой. Когда Волнорез с другими «торпедами» изъял все оружие, вплоть до топоров и столовых ножей, а Крапленый толкнул обильно сдобренную феней речь, из которой стало понятно, кто теперь здесь главный, работяги приуныли. Успешно выживающие здесь длительное время, наладившие какой-никакой быт, им совсем не улыбалось гнуть спины ради блага пришельцев. Однако через пару дней все понемногу наладилось. Во-первых, старатели поняли, что горбатить придется не им одним. Из всей шайки Крапленого иммунитетом к работам обладали от силы десять человек, остальные пахали наравне с другими. И даже те, кому работать не полагалось, не сидели без дела.
Волнорез стал во главе сколоченной из зеков и старателей охотничьей артели, Шмыга, вновь сильно приблизившийся к пахану, вместе с еще несколькими зеками взял на себя поисковые работы. А когда бывший бригадир старателей после чаевничания с продуманным Крапленым внезапно был поставлен старшим над припасами и инвентарем, совсем притихли. Да, кое-что изменилось. Теперь нужно было тщательно выбирать выражения, чтобы не задеть резких на расправу блатных, у которых каждое слово могло иметь несколько значений. Поначалу были непонятки, переходящие в молниеносную поножовщину или ночную «темную», но Крапленый вместе с бригадиром старались оперативно разруливать такие ситуации. Когда же начала роптать братва, дескать, мы так скоро и понятия забудем, пахан собрал всех пришедших с ним в большом бараке и произнес проникновенную речь. Мол, понятия понятиями, а выживать как-то надо. И гораздо проще делать это большой оравой. И так понятно, что народ здесь собрался крутой и уважаемый (при этих словах плечи расправились даже у «мужиков» и «шестерок»), но здесь не зона и резать почем зря народ, никакого понятия об этих самых понятиях не имеющий, не только глупо, но и недальновидно. Говоря короче, выпендриваться не перед кем. Старшие все, ну или почти все, поймут и простят, а старатели тоже парни матерые. И так прогнулись под нас, а борзеть будем – перебьют ночью, и вся недолга. Нет, не значит, что их надо бояться. Надо научиться с ними со-су-ще-ство-вать. После собрания народ расходился задумчивый. Против высказались только двое «отрицал», да только после их никто уже не видел.
Так жизнь маленького поселка потихоньку начала входить в колею. Зеки выбирались в поселок, стараясь тащить, в основном, по окраинам. В центр соваться никому не хотелось. В памяти еще был слишком жив плач ребенка, стоивший жизни стольким лишенцам. Добавил масла в огонь и рассказ старателей. Около года назад они тоже решили туда перебраться, но из четверых разведчиков, заночевавших там, не вернулся никто. А еще четверо, отправленные следом, нашли лишь обглоданные тела и разбросанные по занесенным снегом улицам внутренности. После этого мысли о переселении оставили. Хотя и без этого в поселке хватало страшных тайн. Взять, например, тот факт, что там не осталось ни одного человека. И трупов тоже не было. Крапленый предполагал, что всех эвакуировали, но бригадир старателей заверил его, что их бы тогда здесь тоже не забыли. А иногда, когда мороз особенно крепчал и успокаивался ветер, гоняющий мелкую снежную взвесь, со стороны пустого поселка доносился колокольный звон.
Всех этих страшилок хватало с лихвой для того, чтобы и старатели, и люди Крапленого держались в стороне, ограничиваясь редкими быстрыми набегами.
Шло время. Большая Земля не подавала никаких признаков жизни, и людям из затерянного в снегах лагеря старателей казалось, что они последние разумные существа на Земле.
* * *
Захар, нахмурившись, сидел на скрипящем металлическом каркасе, бывшем некогда офисным стулом. Ткань обивки давно расползлась, синтетика, набитая внутрь, вывалилась, и, чтоб не проломить своим немалым весом хлипкий пластик сиденья, Захар подложил на него кусок доски. Он был зол. Очень. Болел кулак, расцарапанный о металлический профиль, на который крепился пробитый в сердцах гипсокартон, болела нога, которой он с психу пнул буржуйку, отбив пальцы даже в крепких ботинках. Но злился Захар не на боль. Не на профиль, не на печку и даже не на тех, кто уволок снегоход. Захар злился на себя. За то, что не предусмотрел подобную ситуацию. Он знал, что здесь не один, и все же оставил технику. Перемудрил с подстраховкой. Побоялся тащить снегоход с собой и теперь остался ни с чем. Лишь припасы в кладовой за стендом, да бочка с топливом, утонувшая в снегу. И все.
Снегоход надо вернуть. Это однозначно. Хотя бы попробовать. Понять-посмотреть, куда его укатили, определиться, насколько реально вернуть технику, и действовать. Потому что других вариантов – нет. А оставаться в этом пропитанном страхом месте совершенно не хочется. Решено.
Захар растопил печь, загрузил ее дровами потолще, чтоб до утра не прогорело, и завалился на импровизированный лежак. Успел еще подумать, что, если следы за ночь занесет – будет крайне плохо, и отрубился, разом рухнув в бездну сна.
Проснувшись еще затемно, Захар стал готовиться к поискам пропавшей техники. Отодвинул стенд, зарылся в барахло, собирая необходимое. Не видя больше смысла в маскировке, растопил печь, вскипятил воды. Залил кипятком большую кружку, скривившись, окунул туда же пару чайных пакетов, сыпанул кубики рафинада. Несмотря на пакетированную форму, чай пошел великолепно, он пил его с явным удовольствием, шумно втягивая в себя горячую жидкость и отдуваясь. Залил термос, закинул его в небольшой рюкзак. Туда же полетела непочатая коробка с патронами, охотничьи спички, бумага для растопки и набор для чистки оружия. Захар заново набил опустевший магазин, загрузил один из подсумков патронами для обреза. Пистолет он снова пристроил в кобуре под мышкой, решив, что возможным оппонентам совершенно ни к чему знать о наличии еще одного ствола. Две запасные обоймы к нему он засунул в предназначенные для них петли на ремнях кобуры. Накинул на свитер толстовку с капюшоном, застегнул молнию, подошел к зеркалу. Насколько он мог рассмотреть, изучая в маленькой мутной поверхности зеркала свое отражение, кобуры под толстовкой видно не было. Он усмехнулся. А где он раздеваться-то собрался? Надел куртку, натянул поверх нее подвесную, поправил подсумки и застегнул на ноге кобуру с обрезом. Все, он готов. На руки – рукавицы, такие, чтоб скинуть враз, если что, рюкзак на плечо, карабин в руки – вперед!
Снега ночью не было, и след был глубокий и четкий. Стало чуть теплее, и Захар даже скинул на спину теплый капюшон. Лыжи исправно скользили по твердому насту, и он сам не заметил, как добрался до конечной точки своего вынужденного маршрута.
Он стоял на вершине холма. Внизу бежала быстрая узкая река, а на ее берегу стояли несколько домов.
Как только он осознал, что строения обитаемы, он тут же рухнул в снег. Лежа отцепил от рюкзака туристическую пенку, улегся на нее и, выставив ствол карабина, принялся наблюдать за небольшим поселком сквозь прицел.
Это был не поселок. Скорее, лагерь, как у старателей, охотников и геологов. Учитывая близость речки, скорее всего это и было поселение старателей. Мыли золото в речке, менялись раз в неделю или реже и мечтали поскорее вернуться домой. А возможно, здесь и жили, используя городок только как базу для пополнения припасов. Но это было раньше, до Срани. Кто облюбовал это место сейчас – неизвестно.
Частокол, высокий и крепкий, местами – подправленный совсем недавно. Некоторые участки выделяются новизной, дерево еще не успело потемнеть там, где рука неизвестного строителя обтесывала верхушки, превращая их в заостренные колья. Два больших приземистых барака, несколько пристроек, приткнувшихся к стенам.
Именно к кособокой и несуразной пристройке и вел след, ныряющий с холма вниз, исчезающий на одной стороне самодельной переправы и снова появляющийся с другой. След его снегохода.
Возле одного из строений стоял броневик. Что именно из всех этих бесчисленных аббревиатур, скрывающих назначение техники, и так любимых военными, он сейчас видел – Захар не знал. Да оно ему и не нужно было. Важным было лишь то, что орудийный ствол из небольшой башенки не торчал. Это значило, что орудие либо демонтировано и установлено где-то в более удобном месте, либо его нет в принципе. Пошарив взглядом по территории лагеря, пулеметного гнезда Захар не обнаружил, или же оно было тщательно замаскировано.
В лагере жили люди.
Вот распахнулась дверь одного из бараков, из нее вышел мужчина, держа что-то на вытянутых руках, и направился в пристройку. Захар присмотрелся: мужчина нес мясо. В пристройке, по всей видимости, было обустроено хранилище, поскольку туда еще несколько раз носили большие, перепачканные кровью куски.
Через час Захар мог сказать приблизительно, сколько человек населяет лагерь. Тридцать – тридцать пять. Может, в бараках находился кто-то еще, но ему показалось, что в лагере проживает не больше сорока человек. Большему количеству в двух бараках было бы тесновато, и они наверняка пристроили бы еще какие-то жилые помещения. Все – мужчины. По крайней мере, Захар женщин не видел. Вооруженными по лагерю не ходят, но оружие есть наверняка. А наличие броневика позволяет допустить, что оружие вполне может быть не только охотничьим, но и автоматическим.
Теперь оставался главный вопрос: как вернуть снегоход? Проникнуть на территорию лагеря труда не оставит, даже если они выставляют кого-то сторожить на ночь. Больше одного человека на холод не выгонят, даже два – это уже слишком много для такого маленького объекта. Пуля, выпущенная из пистолета с глушителем, решит эту проблему. Что дальше? Вряд ли обитатели лагеря не услышат, как он сбивает замок и выгоняет технику. Так что тогда? Опять бревна и клинья? Подпереть двери, зафиксировать. Дальше что? Вон броневик и аэросани. Неясно, на ходу ли они, но лучше исходить из наиболее неприятного варианта, а значит – будем считать, что на ходу. Аэросани он испортит легко, но что нужно сделать с броневиком, чтоб его обездвижить? Захар даже не знал, где у этого монстра находится двигатель, кроме того, он слышал, что у некоторых модификаций их два. Разбираться где там и что – времени не будет. Но, если этого не сделать – погоня неминуема. Захар даже представил, как это будет. Вот в тарахтенье снегохода вплетается басовитый рык мощного двигателя, его фигуру, согнувшуюся под обтекателем, освещает мощный прожектор, звучит короткая очередь…
Нет. Так точно не пойдет. Погоню допустить нельзя. А значит что? А значит, этим людям придется умереть. Желательно – всем.
Он даже не удивился, как легко пришел к такому решению. Люди, населявшие лагерь, стали просто частями уравнения, которое нужно было решить. Дома сложены из толстых бревен, крыша покрыта рубероидом. Окон нет. Это хорошо. Если подпереть как следует двери, облить бараки в нескольких местах солярой или бензином – полыхнет знатно. За несколько часов ничего не останется. А то и быстрее. Дерево же наверняка сухое, как порох. И даже если кому-то удастся вырваться из огня, он будет больше занят тушением пожара, чем выяснением его причин и погоней. А он к этому времени уже будет далеко…
Стоп!
Это что он сейчас понапридумывал? Захара бросило в дрожь, и он торопливо потянулся за термосом. Отхлебнул горячего чая, обжег небо, но даже не почувствовал этой боли. Он пытался осмыслить все, что произошло у него в мозгу.
Только что он хладнокровно обрек на смерть – ужасную смерть в огне – сорок человек. Пусть и только мысленно. Пока – мысленно. Только потому, что они забрали его снегоход и показались ему опасными. Черт! А как бы он сам поступил на их месте, наткнувшись на исправную технику, способную значительно облегчить выживание в этом суровом краю, а то и спасти чью-то жизнь? Стал бы он искать хозяина и выяснять, не желает ли тот поделиться транспортным средством, или просто сел бы на него – и уехал? Ответ очевиден. Тот, прежний Захар, может, и подождал бы владельца техники, поискал варианты. Вот только прежний Захар не добрался бы до снегохода. Он бы вообще не выжил. Хотя… Он и не выжил.
Прежний Захар умер в ту минуту, когда увидел свою дочь с размозженным черепом в сенях собственного дома. Когда понял, какую страшную смерть приняла его жена – единственный человек, которому удалось отогреть его сердце – привязанная к кровати, убитая похотью нескольких ублюдков, истосковавшихся по женскому телу. Гнался за аэросанями и расчленял Вовика, забивал прикладом волка и хоронил тела уже совсем другой Захар. Тот, который и лежит сейчас на вершине холма, и думает, не сжечь ли ему, к чертовой матери, сорок человек только потому, что у него украли снегоход.
Так о чем вообще может идти речь?
Твою ж мать, это же люди! ЛЮДИ! Те, кто выжил после Срани. Те, у кого, возможно, есть связь с Большой Землей. Кто, возможно, знает, что произошло и в каких масштабах. То есть, это те, к кому он стремился, только не какие-то гипотетические в возможно выжившем далеком Иркутске, а вполне реальные, здесь, у подножия холма, на котором он лежит, рассматривая их сквозь прицел карабина!
Еще не успев понять, что он делает, Захар резко поднялся на ноги, сунул пенку под клапан рюкзака, забросил его на одно плечо и, повесив на другое карабин стволом вниз, принялся спускаться с холма.
Гостя заметил Шмыга.
Выйдя на улицу для того, чтобы отнести на ледник очередной кусок мяса, он мазнул взглядом по другому берегу и увидел человека, спускающегося с холма. В первую секунду он не придал этому факту никакого значения, решив, что возвращается кто-то из припоздавших охотников, однако уже через секунду он вспомнил, что все охотники греются в большом бараке, вернувшиеся с удачной охоты, результат которой он и держит сейчас в руках.
Мигом метнувшись в пристройку, Шмыга избавился от мяса, обтер снегом руки и устремился в жилой барак. Рывком открыв дверь, еще не видя внутри никого, он уже кричал:
– Человек! Там человек идет!
К тому моменту, когда Захар подошел к воротам, его уже встречали. Калитка в воротах была открыта, а за ней стояло все население этого небольшого лагеря.
Пересчитывать по головам Захар не стал, но было понятно, что если он и ошибся в подсчетах, то – не намного.
Встречающие стояли полукругом, и, едва Захар вошел во двор, ему пришлось остановиться.
Напротив него стоял мужчина. В годах, скорее, даже, пожилой. Мужчина стоял, широко расставив ноги, уперев руки в бока, отчего накинутый на плечи тулуп выглядел каким-то рыцарским плащом. Вся левая сторона лица у него была побита оспой, в зубах торчала спичка, а от взгляда внимательных черных глаз Захару стало не по себе. Он опустил взгляд ниже и пожалел о том, что заявился сюда так открыто. Пальцы мужчины покрывали синие «перстни».
Зеки.
Черт.
– Здравствуй, человече. Ты кто таков будешь? – говорил мужчина медленно, нарочито лениво и совершенно обыденно. Будто каждый день к ним в лагерь забредают одинокие путники.
Захар глубоко вдохнул и постарался так же спокойно ответить.
– Меня зовут Захар. Я пришел за своим снегоходом.
– Оп-па! Не, вы видали? Терпила пожаловал за техникой!
Вперед вышел невысокий мужичок неопределенного возраста, двигающийся как-то странно. Как на шарнирах. Пожилой скривился, но ничего не сказал, наблюдая за реакцией гостя. А Захар шагнул вперед, схватил двумя пальцами «шарнирного» за нос и потянул на себя.
– Ты сейчас что сказал? А ну-ка повтори!
Движение кистью по часовой стрелке и вниз. Из глаз шарнирного брызнули слезы, и он, не в силах противиться боли, рухнул на колени перед Захаром.
– Отпусти, сука, петушара гребаный!
Захар похолодел. Такие слова безнаказанными по блатным понятиям оставлять нельзя. За такой базар нужно отвечать, и чаще всего, отвечали языкатые собственной жизнью. Потому что если не среагировать – действительно опустят. И не спасет ни рост, ни вес, ни уровень ай-кью. По крайней мере, именно так было там, за колючкой. И никто из ставших свидетелями расправы над кидавшими подобные фразы никогда не «предъявит» за заточку, воткнутую в бок трепачу, или за его треснувший от удара о бетонную стену коридора череп.
Вот только сейчас они были не на «зоне». И напротив Захара стоял человек, заинтересованно наблюдающий за его реакцией. А за спиной этого человека – сорок харь, некоторые из которых уже успели вооружиться. И какая реакция последует на любой его поступок – неизвестно.
Стараясь выглядеть бесстрастным, не выпустить на лицо всю гамму эмоций, что бурлили внутри, Захар, встретившись взглядом с внимательным и слегка насмешливым взглядом «пахана», медленно опустил левую руку и плавным движением достал обрез из самодельной кобуры. Перед ним, на коленях, что-то гундосил «шарнирный», не пытающийся вырваться, боясь причинить себе еще более сильную боль. Так же медленно Захар взвел курки, приставил срез ствола к голове «шарнирного» и выстрелил.
Гулкое «бум» заставило людей, стоящих напротив, дернуться. В следующую секунду произошло сразу несколько событий.
Тело «шарнирного» с развороченной головой мягко осело в снег.
Захар отпрыгнул назад, вытянув руку с обрезом и пытаясь сбросить с плеча карабин.
В толпе послышались щелчки затворов, линия сдвинулась, но пожилой остался на месте, раскинув руки, сдерживая толпу ревом: «Не сметь!».
И над всеми этими звуками раздался новый, перекрывающий шум толпы и крики пожилого. Радостный рык, услышав который Захар от неожиданности едва не вдавил спусковой крючок:
– Хирург! Лепила, твою ж через коромысло!!! Ты, что ли?
Расталкивая людей, мешавших ему рассмотреть как следует пришельца, из толпы вынырнул невысокий гибкий татарин. Даже не верилось, что рев, слышанный ранее, издавала его, совсем не богатырская с виду грудь. Татарин замер на секунду, присматриваясь к прижавшемуся к воротам Захару, а потом обернулся и весело закричал:
– Крапленый! Ложный кипиш! Сукой буду, это нормальный пацан! Я отвечаю!
И только сейчас Захар узнал его.
– Волнорез! – выдохнул бывший лесник, и широко улыбнулся.
С Волнорезом Захар познакомился, когда уже досиживал свой срок. Ну, как «познакомился». Пришлось познакомиться. Когда на работах «торпеда», проигравшая желание, воткнула заточку в бок невысокому татарину, бывшему с Захаром в одном отряде, только быстрые и умелые действия несостоявшегося хирурга смогли спасти жизнь Волнорезу – достаточно авторитетному и имеющему славу «правильного пацана» сидельцу. Волнорез продержался всю дорогу из лесу до «больнички» и не забыл потом, кого за это благодарить.
После выздоровления Волнореза Захара перевели в «привилегированный» барак, работать пришлось чуть меньше, а есть – чуть больше. Как ни странно, огромный, медведеподобный русский и маленький юркий татарин на удивление быстро сошлись. Волнорез оказался эрудированным и сообразительным собеседником, с живым умом и подвешенным языком. Захар только диву давался и гадал, за что собеседник получил срок, и, судя по всему – срок не малый. Но – не спрашивал. Когда несостоявшийся врач освобождался, Волнорезу еще накинули сверху за убийство, совершенное по приказу кого-то из авторитетов, и направили досиживать по этапу на «строгач». Захар и не думал, что им когда-нибудь доведется встретиться, да и не желал этого особо, а вот – поди ж ты. Встретились.
– Хирург, значит? Тот самый, благодаря которому ты небо до сих пор коптишь? Хм, помню. – Пожилой качнул головой. – Ну, проходи, разговаривать будем. Хирург…
В тесной печурке пощелкивали поленья, привнося какой-то домашний уют в барачное помещение. Света от тряпочных фитилей, плавающих в плошках с жиром, было немного, светильники брали тьму количеством. Посреди барака примостился стол из грубых, неструганых досок.
На столе – деревянные тарелки, с исходящей паром горячей олениной. Кружки, ложки – все тоже из дерева. Мастерство заключенных еще до Срани было широко известно. Сейчас оно стало полезным навыком.
В центре стола – большая бутыль с мутной сивухой. Над столом, напротив Захара – такие же мутные, тяжелые лица. Волнорез, отряду охотников которого лагерь обязан этой одурманивающе пахнущей олениной. Крапленый, сосредоточенный и подозрительно смотревший на Захара. Захар сам был предельно насторожен, невзирая на выпитое. Он давно отвык от людей, а те, что встречались ему после Срани, мягко говоря, доверия не вызывали.
В помещении находились еще несколько приближенных Крапленого. Их погоняла Захар даже запоминать не стал. Зачем? Если за ночь ничего не случится, он отправится дальше и никогда не увидит больше этих людей. А если случится – не увидит тем более. Оно и ночевать-то стремно, но Крапленый дал слово. Слово вора. А оно, в определенных условиях, что-то да значит.
– Зачем ты поедешь куда-то, Хирург? Оставайся у нас. Жить как-то приспособились. В тепле, сытые, выпить есть чего. А ты мужик правильный, способный. Если уж выжить умудрился, – Крапленый хмыкнул. – Вон, опять же, Волнорез за тебя ручается, а его словам я склонен доверять. – Волнорез, сидя с наполовину прикрытыми глазами, важно кивнул. – А так сгинешь по дороге, и всех делов. Как там «… и никто не узнает, где могилка твоя».
– Жить, говоришь? – протянул Захар. Язык, вроде бы не заплетается, но для себя он решил, что еще пару повторов – и хватит. – А что за жизнь у вас, Крапленый? Сидеть в бараке, оленину под самогон жрать, да ждать, пока сдохнешь? Так это вы к этому по жизни привычные. А я достаточно просидел. Хватит.
Крапленый великодушно пропустил мимо ушей слова о привычке и продолжил.
– Ну ладно. Доберешься ты, положим, до Иркутска. Если доберешься. – Слово «если» старый вор выделил отдельно. – И что дальше? Ну, полюбуешься на руины, да развалины, может, дозу схватишь. И что потом?
– А вот тогда я и воспользуюсь твоим приглашением, если позволишь. Если туда доберусь – то и назад получится. И заживем, как в сказке, – Захар хмыкнул.
Вор только покачал головой и дал отмашку Волнорезу:
– Наливай.
Вонючая сивуха снова полилась в деревянные кружки, от едкого запаха аж голова закружилась.
– Ну, давайте. За все, – произнеся короткий тост, Крапленый запрокинул голову, и острый кадык заходил туда-сюда под дрябловатой кожей.
Все последовали примеру пахана. Захар тоже резко выдохнул, и одни махом опрокинул кружку. И тут в голове будто взорвалась бомба. Он больше не сидит в бараке с бывшими зеками. Он стоит посреди ночного заснеженного леса и смотрит на небольшое скопление техники. Большой вездеход, навечно теперь замерший памятником самому себе у барака Крапленого, несколько снегоходов. Пассажирские аэросани, размером с микроавтобус, также виденные им в лагере. А поодаль… поодаль стоят тоже аэросани, только поменьше. С красной надписью «СССР. Наркомсвязь № 2» по дюралевому борту.
К саням, осторожно ступая и явно боясь наделать лишнего шума, крадутся несколько фигур. Вот они загрузились внутрь, через минуту двигатель взревел, и сани умчались в глубину ночного леса.
Опять вспышка. Двор его, Захаровой заимки. И снова эти же сани. Стоят за воротами. Возле них топчется, дымя самокруткой, человек в лагерной фуфайке. Заглядывает во двор, вытягивая шею, ждет чего-то, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Дверь избы нараспашку, на пороге лежит что-то маленькое и темное. Из распахнутых дверей доносятся женские крики и громкий мат.
Вспышка. Боль в выбитом плече. Обожженный остов аэросаней и все та же надпись по борту. «СССР. Наркомсвязь № 2». А в стороне, под деревьями, лежит плюгавенький мужичок.
Захар поперхнулся, закашлялся. Алкоголь обжег желудок, и полупрозрачная пелена спала с глаз.
– Эй, эй, ты чего? – Крапленый смотрел на него озабоченно, кто-то услужливо постучал по спине.
– Ни… Кх-кх… Ничего… – выдохнул Захар. – Крепкая, с-с-сволочь.
Зеки рассмеялись.
Захар взял кусок оленины, шмякнул на странного вида лепешку и откусил большой кусок. Прожевал. Откинулся на спинку самодельного стула и обвел взглядом помещение.
Как просто. Обрез – на бедре, пистолет – под мышкой, в кобуре. Пистолет никто не видел. Полезть за сигаретами, резко достать ствол и выстрелить в лицо Волнореза. Сразу убрать его как наиболее опасного. Одновременно под столом разрядить обрез в пах Крапленому. Отбросить стул, перестрелять остальных. Того, у печки, и еще двоих, режущихся в карты на деревянных нарах, накрытых шкурами.
Вот только Аня, показывая ему это, хотела совсем другого, наверное.
– Пойду, покурю, – Захар тяжело поднялся со стула и направился к выходу, сгорбившись, и разом постарев на десяток лет.
– Да кури здесь, че попрешься-то на холод? – крикнул кто-то в спину.
– Да воздухом подышу! – буркнул он, толкнул дверь, и с удовольствием подставил лицо холодному ветру.
Выйдя на улицу, Захар прошел немного и уселся на лавочку под навесом, устроенным возле большого барака. Повозился, устраиваясь поудобнее, пошарил по карманам в поисках курева. Достал сигарету. Чвиркнула спичка, осветив на миг лицо, пересеченное морщинами. Затянувшись, Захар откинулся на спинку лавочки и выпустил густую струю дыма.
Хлопнула дверь, заскрипел снег под унтами. Крапленый пристроился рядом, отмахнулся от предложенной сигареты, достал кисет, бумагу и стал скручивать самокрутку.
Некоторое время они сидели и молча курили.
Тишину нарушил Захар:
– Много лет назад мне казалось, что жизнь моя удалась. Квартира. Машина. Учеба. Учился резать, сшивать, с того света вытягивать. Нравилось. А потом – повернулось все. Круто повернулось. Да ты и сам знаешь. Оп – и на нарах, в СИЗО. Оп – и в поезде, на севера. Барак, лютые рыла. Ничего, прижился вроде. Нормально. Вон, Волнорез не даст соврать.
Крапленый, прищурившись, внимательно смотрел на Захара, не перебивая и попыхивая самокруткой.
– Вышел. Опять хорошо. Свобода. Вот только быстро понял, что людей видеть не хочу. Ушел в лес. Тихо. Одиноко. Спокойно. А потом я Аню встретил.
При этих словах правый кулак бывшего лесника сжался. Крепко, до отчетливого хруста.
– И тоже хорошо все стало. Вообще. Как в сказке. Даже, когда бахнуло, не особо поменялось что-то. Ну, стал я не покупать, а просто брать вещи нужные в городке, да у зайца на столе ног больше стало. Даже плюс, ептыть. А потом…
Бывший лесник тяжело вздохнул.
– А потом, Крапленый, я встретил твоих людей. Вернее, они на меня наткнулись. На дом мой. И не стало у меня ни жены, ни дочки.
Захар поднял голову и пристально посмотрел на пахана. И того проняло. Столько боли, злости и ненависти плескалось в глубине глаз этого здорового мужика, похожего на медведя. Крапленый вздрогнул и рефлекторно подался назад.
– Я же не сразу к вам притопал, – продолжил Захар. – Я сначала на холме повалялся, смотрел на вас. И думал, как бы вас всех убить сподручнее. А потом плюнул – и решил: да будь, что будет! Встал и пошел. Я в последнее время почему-то часто так поступаю. И когда понял, кто вы, что вы и что именно из вашей кодлы те твари были, которые без семьи меня оставили, решил сначала… Да я вижу, понял ты, что я решил. Успокойся, не лезь к поясу. Что там у тебя? Нож? Не дергайся. Так вот. Посмотрел я на вас и понял: меняются люди. И то, как вы быт наладили, и то, что старатели не в рабстве у вас – все говорит про то, что смог ты зверя в себе на привязь посадить, Крапленый. А мой вот – вырвался. Все, кого повстречал я с самой Срани, – все изменились. Кроме ушлепка того вашего, который без головы остался. И тяжело мне смотреть на все это, Крапленый. Тяжело и страшно. Потому что сейчас со всех маски послетали. Кто был гнидой, да прятался – наружу выпустил сущность свою. И наоборот. А страшно мне от того, что я никогда ни злым, ни плохим особо не был. А как все это началось – будто и не я это. Настолько мне все равно стало. Я, Крапленый, за это время народу, наверное, больше, чем ты за всю жизнь, перевалил. И – никакого сожаления, никаких мук совести. И умом я понимаю, что по-другому – никак, что сейчас, если в одиночку – зверем быть надо, чтоб выжить, а толпой если – так еще и самым зубастым. Но все равно не по себе как-то.
Захар встал, хрустнул затекшей шеей и пошел к бараку.
– Эй! Хирург! – Захар повернулся. Пахан встал, облокотился на столб навеса и посмотрел на Захара. Тяжело смотрел, задумчиво. – А на хрена тебе все это надо, а, Хирург? Путешествие это твое? Оставайся здесь. Дело для тебя найдется, крепкий ты, да и бедовый. А там непонятно, осталось ли еще что, да и доберешься ли? Куда ты идешь, Хирург?
Захар встретился взглядом с зеком и нехорошо усмехнулся:
– Куда? Себя я иду искать. Себя искать, Крапленый.
Утро было прекрасным. Без преувеличений. Ветер утих, морозный воздух звенел и был таким прозрачным, таким чистым, что его хотелось пить. Захар стоял возле снегохода, вокруг столпились зеки и старатели. Хотя, какие зеки, какие старатели? Вокруг стояли жители, возможно, последнего поселка на Земле. Сумевшие выжить, не превратиться в зверей окончательно. Устроиться и самим своим существованием плевать в оскаленную морду Судьбы, устроившей глобальную зачистку на планете. Захар смотрел на них и думал: может, действительно, зря? Может, стоит остаться, дожить здесь спокойно и не дергаться попусту? И тут же сам себя оборвал. Хватит. Насиделся в чаще. Больше – не хочется.
К снегоходу подошел Крапленый:
– Ну что, Хирург? Не передумал?
Захар отрицательно помотал головой:
– Нет, Крапленый. Поеду я.
Старый вор лишь пожал плечами. Захар ухмыльнулся и ударил ногой по рычагу, заводя снегоход. Техника коротко взревела и, будто одумавшись, тихо замурчала на холостых оборотах.
– Эй, Крапленый!
Вор, уже отошедший было, вернулся назад. Захар пригнулся к нему и сказал вполголоса:
– В город можете попробовать вернуться. Твари там больше нет. А в колокола священник звонил. Тоже… умер.
Бывший лесник не смог сдержать улыбки, глядя на округлившиеся глаза пахана. Наконец тот пришел в себя.
– Спасибо… Захар. Удачи тебе!
– Спасибо, Крапленый! И тебе удачи! Вам всем. Я еще воспользуюсь твоим приглашением, если вдруг чего.
Не затягивая больше, Захар повернулся в седле, плавно выжал газ, и машина двинулась по глубокому снегу вперед. Въехав на холм, он притормозил, еще раз взглянул на лагерь, лежащий у подножия, и, выкрутив газ, помчался к своему временному убежищу. Времени терять больше не хотелось.
