Каждое утро в далеком северном городе я сосредоточенно помешиваю кофе в турке. С любопытством и нетерпением всматриваюсь в кофейную черноту, как будто она может разъяснить что-нибудь о будущем. Но кофе всегда упрямо молчит или тихо шумит, начиная закипать. Вдруг за спиной отчетливо слышится кошачье приветствие. Как всегда – тихое, нежное, но при этом пронзительное до мурашек. Я вздрагиваю и оборачиваюсь. В эту самую секунду, улучив момент, кофе выкипает, безжалостно изливаясь пеной вокруг конфорки. А я всматриваюсь туда, в глубь комнаты. Где никого нет. Где только пустота и прохлада. В растерянности, будто обернувшись в прошлое, пытаясь уловить узор своей прежней жизни. Как все, кто не выдержал, как всякий, кто обернулся и вглядывается назад, каждое утро в далеком северном городе я на несколько мгновений каменею. Быть камнем больно. Быть камнем холодно. Быть камнем одиноко. А там, за спиной, ветер врывается на кухню, и дверь спальни издает тот самый вкрадчивый и немного требовательный звук кошачьего приветствия, дразня и изо дня в день заставляя меня оборачиваться. Комнаты пусты. Кот остался в Москве с бабушкой, дамой своего сердца. Почти каждый день в далеком северном городе ухватываю боковым зрением рыжее боа хвоста на балконе аптеки, замечаю пушистое лисье пламя в арке особняка. Отчетливо вижу уголком глаза карамельно-медовое жабо на карнизе деревянного дома со ставнями. Вздрагиваю. Оборачиваюсь. Всматриваюсь в пустоту.

Сегодня с утра на карнизах окон соседнего дома трепещется суетливая синица, предчувствующая скорые холода. Кот сейчас тоже замер бы у окна, почти прижавшись носом к стеклу. Рыже-медовые «лучики» его шерсти были бы растрепаны в разные стороны, будто маленькое домашнее сияние. Синица совершает сотню мелких судорожных движений, перелетает с карниза на карниз. Между мной и котом в этот момент простирается лоскутное одеяло, я чувствую кожей холод этого расстояния, его всепобеждающую тишь: множество пустынных заснеженных полей, деревенек, лесов, болот, маленьких городов. Между мной и котом – часы стылых сосновых сумерек, а потом еще часы розового морозного восхода. И речной туман. И тишина оврагов. И рев шоссе. Синица что-то выклевывает из трещины в оконной раме, исследует провисшую, временно бесполезную сетку от комаров. Безотрывно слежу за маленькой птичкой. Секунда-другая и, несмотря на расстояние, у нас с котом на двоих – одно стремительное, безжалостное и игривое кошачье сердце. Оно панически бьется, воодушевленное охотой, разогретое жизнью. Будто учуяв этот отчаянный и неукротимый ритм, синица срывается с карниза и исчезает в звенящем морозцем голубом небе.

Накидываю куртку, поправляю шапку. Вдруг кажется, что у моего отражения в зеркале вертикальные кошачьи значки. Не может быть, конечно, выдумки, сказки. Или все же было, случилось на самом деле, на одно-единственное мгновение? Ведь мы всегда чуть-чуть превращаемся в тех, кого любим. Незаметно, сами того не желая, начинаем видеть их глазами, чувствовать их сердцем. И я спускаюсь по лестнице плавно и медленно, осторожной кошачьей поступью. Усвоив и выстрадав уроки маленьких птичек, мои жестокие и нежные уроки любви.