Мы двигались и в этом постоянном, размеренном движении было нечто отупляющее. Лес остался позади, а впереди черной равниной расстилалась степь, кое-где украшенная редкими деревцами. Одуряющее пахли травы, стрекотали кузнечики, луна в небе, сыто переваливаясь с одно круглого бока на другой, лила на землю беловатый, призрачный свет. По правую руку блестела узкая лента ручья, и лошади время от времени поворачивали головы к воде и возмущенно фыркали, требуя утолить жажду. Шли мы по течению — теоретически этот безымянный ручей должен впадать в Лану, осталось проверить, насколько теория с практикой сочетается.

А вообще здесь было… странно. Не знаю, как объяснить, такое ощущение, будто внешнего мира не существует, ни мира, ни тангров, ни Святого Престола, ни меня самой. Вернее я есть, но лишь как часть большой картинки, которая включает и черную степь, и ручей, и кузнечиков, и ленивую луну… с каждым часом мне все сильнее и сильнее хотелось остаться здесь. А почему нет? Тихо, спокойно, мирно… едешь себе и едешь, вчера, сегодня, завтра… Кажется, вон то дерево впереди я уже видела… или не видела? Здесь все деревья похожи друг на друга.

— Едем, едем, а все одно и то же… — до ушей долетело бурчание Фомы, такое же привычное, как окружающая нас степь. — Вот увидите, заведет она нас в тихое место и пожрет всех до единого…

— Ага, а туточки место ничего не тихое, ну, чтоб пожрать… — возразил Селим и привычно заржал над собственной плоской шуткой. Зря смеется, кстати, пожрать бы мне не помешало. И Рубеусу тоже, пробудившаяся жажда, которую я ощущаю почти так же остро, как собственную, приводила его в ярость. Он боролся с ней, отодвигая на грань сознания, выдавливая в связывающие нас нити. И она уступала, отступала, позволяя поверить в то, что с жаждой можно бороться. Рубеус поверил и боролся. Вопрос, на долго ли его хватит? Главное, перехватить момент, когда он поймет, что жизнь важнее предрассудков, а кровь — это жизнь.

Первая жертва умирает всегда, это не правило, но так получается, поскольку каждый из нас стремится оттянуть неприятный момент, каждому подольше хочется побыть "обычным" человеком, а когда жажда вытягивает последние силы, растворяя разум в единственном желании — получить кровь — мы срываемся и в результате… неприятно, но ничего не поделаешь. С Рубеусом другая проблема — если он убьет кого-либо из своих, то в жизни себе этого не простит. Идеалист, мать его.

— Нет, и не может быть веры словам слуги Дьвольского, ибо обещания его — мед горький, и душа от меда этого ссыхается и умирает в муках… — продолжал бубнеть Фома, нимало не заботясь о том, что я слышу. Более того, он хотел, чтобы я слышала, чтобы знала, чтобы ни на минуту не забывала, кто есть он, а кто я. К вопросу об инцидентах: после давешнего происшествия характер у мальчика изменился в худшую сторону. Любопытство, приправленное страхом, сменилось откровенной враждебностью, при каждом удобном, да и неудобном тоже, случае, Фома цитировал высказывания великих человеческих мыслителей. В общем и целом суть их сводилась к одному: Земля для людей, а всех, кто человеком не является, надлежит предавать огню. Вот такой юный инквизитор.

Дав волю раздражению, я пришпорила лошадь, она, конечно, в моих проблемах не виновата, но нечего плестись нога за ногу, так мы в жизни из этой чертовой степи не выберемся.

Скучно. Все чем-то заняты: Нарем шевелит губами, видать, снова псалмы про себя проговаривает, Селим прямо в седле пытается жонглировать двумя ножами, Ильяс с Анджеем уехали куда-то вперед, вроде как в разведку. Морли дремлет, Край с Масудом перебрасываются круглым камешком — ловкость тренируют, а князь наш, как всегда, возле Рубеуса, беседуют.

Подъехать, что ли? Но вряд ли они обрадуются. Вот что за несправедливость: к Рубеусу люди отнеслись более-менее спокойно — нет, они не делали вид, будто ничего такого не произошло, но и не отворачивались, когда Рубеус заговаривал — а меня чураются, будто я заразная.

Но люди — это люди, с них спрос невелик, гораздо обиднее, что Рубеус с непонятным упорством избегает меня, он даже не пытается делать это вежливо. Стоит приблизиться, как он отворачивается, уходит или, как сегодня, находит какое-нибудь сверхважное занятие вроде разговора с князем. Обидно и больно.

Разве я чем-то заслужила подобное обращение?

Наверное, следовало бы уйти, они бы обрадовались, причем все: и Рубеус, и Вальрик, и Фома… и каждое утро, устраивая лежку, я давала себе слово, что на закате уйду. У меня своя жизнь, у них своя. Но наступал вечер, и я седлала лошадь и, злясь на собственное безволие, ехала вперед.

Кажется, на этом месте я задремала, во всяком случае, когда впереди раздался оглушительный крик: "Горы! Впереди горы!", едва не свалилась с лошади.

Горы? Здесь горы? Невозможно. Я помнила карту, пусть схематичную, устаревшую и оттого весьма неточную, но все же карту — гор здесь не было и в помине, никогда не было.

И между тем они были. Совсем рядом — час езды и мы окажемся у подножья высоченных, ослепительно-белых — смотреть больно — скал. Еще один вопрос: почему мы увидели горы только сейчас? Почему не вчера? Позавчера? Поза-позавчера?

И почему они белые? Белых гор в природе не существует.

"И горы те будто из света живительного сотканы были, ослепительным сиянием своим пробуждали в душах человеческих благость превеликую да любовь к Господу, сотворившему чудо подобное. А тварь нечистая отвернулася, дабы не ослепнуть от света Божественного. Вестимо преградою стали горы на пути нашем, ибо…"

Дальше Фома не придумал. Ну преграда преградой — тут понятно, горы легли поперек степи непреодолимой стеной — не объехать, не обойти, а вверх карабкаться — так и вовсе безумцем быть надобно, или птицей. Вот вампирша, ежели летучей мышью обернется, то сможет пересечь. Или не сможет? Фома старательно припоминал все, когда-либо читанное про вампиров и летучих мышей. Нормальные нетопыри низко над землею летают, мошек ловят и сил у них этакую громадину одолеть не хватит, а если зачарованный?

Впрочем, вампирша не изъявляла желания становиться летучей мышью, только сказала что-то про мудреца, который гору обходит, — Фома не понял — и, отъехав в степь, принялась копать себе яму.

Белый камень и в ближайшем рассмотрении оказался камнем, самым обычным, тяжелым, скользким, блестящим на разломах, как слюда, которую бедняки в окна вставляют, единственное, что в нем было странного — это цвет. Ну где, скажите, на милость, видано, чтобы камень белым был? Вот мел белый, так ведь он и не камень вовсе. Мрамор тоже белый, но там белизна другая, теплая, чуть прозрачная, напитанная светом… Фома точно знал — мраморными плитами был выложен пол в Большом Молитвенном Зале. До чего ж приятно было летом, в жару, да босиком ступать по этому замечательному, гладкому, точно застывшая речная водица, полу… или вот еще статуи мраморные, в ясные дни солнечный свет вдыхал в белые лица жизнь. Божья матерь в такие дни улыбалась особенно ласково, а на щеках ее загорался самый настоящий, стыдливый румянец…

Нет, это точно не мрамор. Фома, подыскав осколок поменьше, засунул его в сумку — будет доказательство, когда про чудо этакое рассказывать станет. Сразу и придумалось, чего еще написать:

"А Словом Божиим горы те от взглядов нечистых укрыты. Трижды три дня ехали мы, но только достигнув подножия Твердыни Господней, узрели ее. Истинно слепы люди, ибо не видят творящегося под носом своим, малого ищут, великое теряя…"

Последние слова как-то не слишком в общий текст вписывались, зато звучали красиво, и Фома решил оставить — в любой книге есть и проповеди, и предостережения, а он чем хуже других?

"И остановились мы, чуду внимая. И не нашлось человека, который бы сказал: "Дальше идем", ибо невозможно было представить, что ноги людские будут попирать сию божественную белизну. А скалы вздымались ввысь, и облака, над ними проплывавшие, серым брюхом цеплялись за острые вершины, Морли же, рукой камня дивного коснувшись, велел обходной путь искать…"

Вернее, Морли непотребными словами обругал внезапное препятствие, но в книге подобное повторять негоже, и потому Фома позволил себе некоторую вольность в изложении.

А днем горы выглядели еще чудеснее, чем ночью. Белые склоны, отражая солнечные лучи, слепили глаза, поэтому глядеть на сие чудо было больно, но Фома все равно глядел, поскольку знал — такого он больше нигде не увидит. А когда на раздразненные светом глаза навернулись слезы, Фома решил написать про то, как чудесно было бы поставить тут храм, чтобы каждый, впечатленный небывалым зрелищем, мог вознести хвалу Создателю. Белый камешек, упрятанный на самое дно сумки, грел душу, теперь, что бы ни случилось, у Фомы будет собственный кусок благодати Божией.

Селим даже пообещал просверлить в камне дырочку, чтобы можно было на шее носить.

Селим добрый…

Горы стали очередной неприятностью, а к неприятностям Вальрик как-то привык что ли. Ведь если разобраться, то он много чего пытался сделать, а выходило, что каждая его попытка измениться не приносила ничего, кроме разочарования. Будто бы рок над ним или проклятье какое…

Наставник говорит, что рок и проклятье — это все выдумки для трусов, дескать, проще сказать "я все равно проклят" и ничего не делать. Вальрику очень хотелось верить. И еще до жути, до умопомрачения хотелось сделать что-нибудь такое… такое… чтобы все поняли, что он — настоящий князь, а не… недоразумение. Это Марли сказал, а Вальрик услышал.

А Фома уверен, что у Вальрика нету шансов стать князем, что Святой Отец никогда не благословит на княжение человека, помогавшего вампирам.

Наверное, он прав, наверное, в Ватикане Вальрика ждет не княжеская корона, а Инквизиция и отлучение от церкви. Наверное, следует отступить, но… но он же обещал отцу, что непременно доберется. И предупредит. И отомстит. А он даже не смог добиться того, чтобы его уважали.

Из всего отряда только вампиры относятся к Вальрику, как… к человеку. Смешно. И то с Коннован он старается не заговаривать, потому что это раздражает наставника, и тогда Вальрик чувствует себя виноватым.

Да в последнее время он постоянно чувствует себя виноватым! Поэтому и пошел в горы, чтобы убраться подальше от людей и собственного чувства вины, а заодно разведать что тут к чему и, случись какая опасность, предупредить остальных. Правда, у подножия белых гигантов царило поразительное спокойствие. Даже не поразительное, а подозрительное. Коннован предупреждала, что на Проклятых землях все подозрительно.

Особенно белые горы. Вальрик и не заметил, как отошел от лагеря на довольно приличное расстояние, скалы походили на стену: высокую, гладкую, непреодолимую стену, начинавшуюся прямо из земли. Ни трещинки, ни уступа, ничего. Действительно впору искать обходной путь.

Стрела, вонзившаяся в землю у ног, стала неприятным сюрпризом.

— Стой! — Раздалось запоздалое предупреждение. — Твоя не ходи. Твоя стой!

— Стою. — Ответил Вальрик, озираясь. Бесполезно. Беспощадная белизна гор, приправленная солнечным светом, резала глаза.

— Стой, стой, — повторил голос. — Моя охотник. Моя стрелять.

— Не надо стрелять, — Вальрик поднял руки вверх, демонстрируя открытые ладони. — Мы не враги.

— Кругом враги. Все враги. Великий Уа говорить, что все, кто внизу — враги есть. Но моя не бояться. Моя великий охотник. Моя говорить, что враги убивать. Твоя убивать, голову резать и волосы сумка украшать.

— Может, договоримся?

— Говорить?

— Говорить. Ты здесь живешь?

— Моя жить. Жены иметь. Сыновей иметь. Охотится.

— В горах?

— Горы — настоящий жизнь. Внизу — враги, я — в гора. В гора хорошо, высоко.

— Выходи, — предложил Вальрик. — Я не обижу, обещаю.

— Великий Уа говорит, что внизу живущие врать много. Как верить?

— Клянусь, что не обижу.

— Чем? — Деловито осведомился голос.

— А чем надо?

— Ветром поклянись, который в небе ходит. Четырьмя ветрами.

Странная клятва, знакомая клятва, Вальрик скорее удивился, нежели испугался. Откуда это существо — диковинная речь не позволяла причислить незнакомца к роду людскому — знает про Ветра? Ветрами клялась Коннован, а наставник сказал, что это единственная клятва, которую сдержит вампир. Но Коннован говорит, что вампиров здесь нет, но тогда откуда ветра?

— Клянусь. Пусть… пусть ветра откажутся говорить со мной, если я нарушу слово.

— Ветра слышали, — важно ответил голос, и в следующую минуту перед Вальриком появился удивтельного вида человек. Во-первых, он был маленький, почти такой же маленький, как те уродцы-карлики, которых привозили в крепость бродячие артисты. Но при небольшом росте незнакомец выглядел весьма воинственно: плоское лицо украшали белые полосы, в губе блестело серебряное кольцо, а черные с сединой волосы были собраны в высокий пучок, увенчанный красным пером. Еще Вальрик отметил мускулистые руки с черными узорами татуировки, полукруглый лук, колчан со стрелами, нож на поясе…

— Большой, высокий. В горах неудобно, — карлик рассматривал Вальрика, не пытаясь скрыть пренебрежение. — Моя звать Ундга. Моя жить в гора. Моя охотник.

— Я — Вальрик, князь крепости Вашингтон и окрестных земель.

— Князь — вождь?

— Да.

— Вождь хорошо, — заметил Унгда. — С вождь буду говорить!

С пленным получилось удачно: одинокий всадник, направлявшийся со стороны лагеря прямо к черному зеву перевала, был идеальной добычей.

Всадника звали Абу-иль-Горра и он был третьим сотником пятого улья. Он пытался кричать и вырываться, даже угрожал, но к угрозам Карл отнесся с полным равнодушием. На его памяти не встречалось еще пленника, который бы не угрожал. Или отказался бы поделиться информацией. Не стал исключением Абу-иль-Горра. Он долго сопротивлялся, так долго, что Карл начал испытывать по отношению к жертве нечто, похожее на уважение, а заодно и раздражение — в Лаборатории решить вопрос было бы проще. Один укол и никакой боли, но лаборатория осталась в Орлином гнезде, поэтому пришлось воскрешать изрядно подзабытые навыки допроса. И в конечном итоге упрямый пленник сдался.

— Сколько человек в лагере?

— Людей? — речь Абу-иль-Горра была на редкость неразборчивой, сказывалось отсутствие зубов и локальные повреждения речевого аппарата. Все-таки у данного метода изъятия информации были свои недостатки.

— И людей, и высших.

— Восемьдесят три… людей тридцать.

— Кто командует?

— Тарам-дель-Урр-Г" орра. Воевода. Третий улей.

— С какой целью разбит лагерь?

— Ждем… приказ Верховного воеводы… крепость… удалось уйти. — Пленник облизал губы. — Люди и…

— Вампир, — подсказал Карл.

— Да. Она… вывела. Ищейки на след стали, но… опередили… ушли в Аномалию. Аналитики считают, что есть возможность прорыва. Предупредят остальных. Концентрация сил. Армия. Люди будут оказывать сопротивление. Бесполезная трата ресурсов. Группу уничтожить.

— Почему здесь?

— Дорога к… Лане… единственная. Мимо не пройти. Убей!

— Всенепременно, — пообещал Карл. — Сколько людей спаслось?

— Десять… около десяти, — исправился пленник. — Точно не известно. Придут, тогда посчитаем. Ждать недолго.

— Плохо же вы знаете Пятна. — Пробурчал Карл, перерезая пленнику горло. Теперь он жалел, что доблестный Абу-иль-Горра не был человеком. У людей вкусная кровь, а у этих… деготь. И токсичный.

Засыпая тело мелким щебнем, Карл раздумывал над услышанным. Значит, Коннован спаслась. Умная девочка, и везучая, хотя на этом перевале ее везению суждено будет закончиться. Сотни тангров вполне достаточно для того, чтобы справится с одним вампиром и десятком людей, буде таковые доживут до перевала. Поэтому лагерь и разместился так открыто, чего им опасаться? Наоборот, демонстрируют силу и владение ситуацией.

Только, видать, ждут давно, если настолько расслабились.

Кстати, если за перевалом Лана, то получается, что он прошел Пятно насквозь. Невозможно.

Он шел на юго-запад, а вышел к Серой гряде, причем дорога заняла… с месяц? Месяц с учетом времени, потерянного в городе? В теории совпадало, но… но что делать теперь? Поворачивать назад? Продолжать поиски Полигона и Базы? И как долго они будут продолжаться? Тем более выход из Аномалии вот, рядом совсем… выход и ответ на поднакопившиеся вопросы.

Но бросить задание… или не бросить, а перепоручить? Аналитики тангров редко ошибаются, следовательно, нужно подождать несколько дней… два или три… крайний срок — неделя. Потом — по ситуации.

— Вдруг охотник выбегает, — доверчиво зазвенел в голове все тот же детский голос. — Прямо в зайчика стреляет… скажи, когда стреляют — это плохо?

— Смотря кто стреляет, — ответил Карл, прежде чем осознал происходящее. Похоже, галлюцинации, только их и не хватало для полного счастья.

— Зря ты ждешь. Тебя зовут… звали. А ты не пришел. Плохо не приходить, когда ждут, — упрекнул голос.

— Плохо приходить, когда не ждут, — огрызнулся Карл. — Отстань.

— Злой. Ну и сиди тут, — голос засмеялся и исчез, оставив после себя звон в ушах и головную боль. И прокушенная губа распухла, похоже, где-то недалеко был склад химических боеприпасов, пары выходят, вот и мерещится всякое.

Дневную лежку Карл перенес в другое место. Не помогло — снова снился сон, правда, на этот раз без голосов и разговоров, привычный уже, черно-белый, в стиле ретро.

Ретро — это прошлое.

Плевать на прошлое.