"А днем они спят сном беспробудным, и не слышат, и не видят ничего…" Фома погрыз перо, раздумывая, стоит ли так уверенно утверждать про то, что днем вампиры ничего не видят. Да и спят они не все время, вот, к примеру, в замке она не спала, ну или почти не спала днем, и в пещере, когда они отсиживались, решая, куда дальше путь держать, тоже не спала. Но все святые утверждали, что днем любая нечисть беспомощна… А святым веры больше, чем какому-то там послушнику, вот и приходится соответствовать.

"А в лесу оказавшись, роют они ямы глубокие, в которые перед рассветом ложатся, да землей себя засыпают, чтобы земля эта их от солнечного света защитила". А вот это — сущая правда. Ох и забавно выглядел процесс! Фома специально ближе подошел, чтобы ни одной детали не упустить.

На дно грязной ямы вампирша набросала листьев. Укладывалась она долго, было видно, что лежать в яме ей неудобно и непривычно… конечно, в гробу всяк удобнее, там и грязи поменьше, и подушечку под голову подложить можно. Наконец, угомонившись, подала знак, чтобы засыпали. Вот тут Фома вообще ничего не понял: земли насыпали много, как на всамделишного трупа, и даже слегка утрамбовали сверху — Селимова инициатива, но всем остальным пришлась по душе. Кто-то даже предложил воспользоваться ситуацией и кол вбить, а вечером поглядеть — оживет или нет. Но брат Рубеус запретил. Ох, как он ругался, когда увидел, что могилу утрамбовывают… А чего ругаться, если вампирша — мертвая? Это Фома сам решил, что она мертвая — живой-то человек в яме, землей засыпанной, день не пролежит, задохнется, а она так уверенно приказала, чтобы на закате раскопали… по всему, задыхаться не планирует. А кто способен не дышать? Только мертвяк.

"А узнаешь место, где вампир хоронился, по тому, что земля там гибнет, пылью соленою обращаясь, деревья сохнут, травы прахом обращаются…"

Ну не писать же про то, что могилу ногами утаптывали? Или что Селим незабудки для украшения приволок, а Край Нарема подбивал отходную молитву прочесть, чтоб с миром лежала. Баловство одно… Взрослые ж люди, серьезные… а брат Рубеус сказал, будто устали не только тела, но и души, а баловство всякое душу и разум успокаивает, не позволяя сорваться в пучину печали.

Про пучину красиво, надо бы запомнить и написать при случае. Да только все одно, чтоб душу от печали всякое очистить, надобно молиться, а не непотребством всяким заниматься.

Князь же спит целый день, и совсем не от усталости — Фома видел, как вампирша что-то с ним сделала, отчего тот прям на земле и заснул, а уже потом его брат Рубеус перенес и своим плащом укрыл, чтоб не застудился.

Подозрительно это все, чтоб князь да вампиру свое здоровье доверил… недаром отец Димитриус — пусть душа его пребывает в райском блаженстве — сокрушался, что эта тварь из Вальрика всю жизнь высосала, и заклятье в придачу наложила, чтобы не поправлялся. Сему случаю отдельное внимание уделить надобно… а вот прямо сейчас Фома сядет и запишет, и про бой, в котором князь участия не принимал, и про разговоры евоные, и про порошки, которыми его вампирша отпаивала. Все одно спать не хочется, хотя про бой он, кажется, писал. Да, точно писал, ну значит про остальное напишет.

"Вальрик, сын Володара, в пути слабость великую выказал: ехал молча, в седле едва держался да засыпал несколько раз, что свидетельствует о врожденном пороке телесном. Когда ж до бревна волшебного доехали, которое на вампиршу напало, то князь приказу брата Рубеуса не повинуясь, на месте остался, да смотрел, как Воин Господень в огонь лезет".

На этом месте Фома задумался, стоит ли описывать данный эпизод подробно, а если стоит, то как бревно назвать? И писать ли, что оно для людей опасно? А если не опасно? Может оно специально вампиров ловит? Тогда выходит, что бревно то — полезное, и уничтожать его нельзя было. А если оно всех ест, без разбору? Тогда выходит, что брат Рубеус благое дело сотворил… А может и не Рубеус вовсе, вона как светом полыхнуло, будто от стрелы огненной…

Кстати, красиво звучит.

"И молитвою своею благочестивый брат Рубеус призвал с небес стрелу огненную, коя поразила тварь ужасную в самое ея сердце, а вампира, за то, что намерениям благим служит, огонь небесный пощадил, токмо кожу слегка опалило. Рана сия быстро затянется, ибо известно, что Дьявол служителям своим силу превеликую дает, которой и раны, и саму смерть превозмочь можно. Печально видеть, как сила эта человека приманивает. После случая с тварью неизвестной, когда отряд наш лагерем военным на отдых стал, Вальрик, сын Володара, князь названный, призвал к себе вампира и долго беседовал о материях чуждых…"

Фома перечитал: складно получается, особенно понравилось про лагерь и чуждые материи. Но ведь правда, о чем еще с вампиром беседовать, как ни о Дьяволе?

"а опосля беседы накормила она князя зельем тайным, да слова секретные сказала, после чего упал Вальрик на землю, сном беспробудным заснув. Печально мне писать об этом, да правда всего превыше: в опасности большой душа князева находится, вот-вот отвергнет он Слово Божие и переметнется на сторону сил темных. Молюсь за душу его… да простит Господь дитя неразумное… да подарит ему покой…"

Правда, сейчас князь был более чем спокоен, дышал ровно, глубоко, щеки порозовели, и улыбка появилась, видать, что-то приятное во сне увидал.

Вздохнув, Фома поскреб черные пятна на пальцах — чернила попались до того въедливые, что даже в воде не отмывались, для книги, конечно, хорошо, но вот для одежды не очень. Правда, на костюм, братом Анджеем принесенный, тоже черного цвета и оттого грязь на нем не заметна… Мысли окончательно отвернулись от книги… А может, лечь и поспать? Морли сказал, что ночью снова в дорогу, а там дальше вообще неизвестно, что будет.

Фома улегся поближе к сложенным кучей седлам — если под голову подложить, то не хуже подушки — и закрыл глаза. Последняя мысль была совершеннейшей глупостью: а и вправду, если могилу колом осиновым проткнуть, оживет вампирша или нет?

Первый блин, по обычаю, вышел комом — яма получилась чересчур глубокой, и земли слишком много навалили, давит, ни повернутся, ни шелохнутся. Впрочем, шевелиться надобности не было, и организм сам включил механизм спячки и… это не являлось сном в полном смысле слова, пограничное состояние, при котором я великолепно понимала, что происходит вокруг, но при этом была абсолютно беспомощна.

Дождевой червь прокладывает себе путь среди тяжелых комков земли…

Крот проверяет свои тоннели…

Сверху гул… голоса… не разобрать… Люди… спорят, задохнусь или нет. Зря спорят: воздух мне почти не нужен. Мне почти ничего не нужно, немного покоя и чтобы рука зажила. Она и не болит уже, так щиплет противно. Заживает.

Время тянется медленно-медленно… несколько раз мне начинало казаться, будто день давным-давно закончился, люди ушли и специально оставили меня здесь, но это было нелогично. Карл учил, что во всем надо полагаться на логику… Карл умный, он бы обязательно выбрался из этой передряги еще до того, как крепость захватили. Интересно, а он уже знает про тангров? Должен знать, ведь Карл — Хранитель Южной границы. Но почему тогда он раньше не увидел опасности? Ошибся?

Хранители не ошибаются — это аксиома. Сейчас, скорее всего, Совет собирает общее войско, которое сомнет наглых пришельцев и отбросит их на старые рубежи, а то и дальше. Мы не любим чужаков…

Мы… я-то уже не являюсь частью мира да-ори, значит, следует говорить "они". Господи, как хочется домой, в родное Орлиное гнездо, к чистым коридорам, уютным комнатам, библиотеке с бесконечными рядами полок — уверена, ни в одном человеческом городе такой нету — и лаборатории. Хотя по лаборатории не скучаю, это вотчина Карла, и мне туда доступ заказан, разве что в качестве участницы очередного эксперимента.

Не люблю эксперименты… зачастую они довольно болезненны.

А наступление ночи я почувствовала по тому, как торопливо, жадно земля глотала тепло, нагреваясь и вместе с тем замирая в странном предчувствии. Было в нем что-то от испуга, что-то от усталости, что-то от обыкновенного, вполне человеческого сна.

Когда же солнце убралось с небосвода, мир в очередной раз перевернулся наизнанку, выпуская на свободу других существ, более привыкших к темному времени суток.

К моменту моего пробуждения лагерь был свернут, лошади оседланы, а люди готовы продолжать путь.

Мы снова выбрались на тропу. Лошади шли неспешной убаюкивающей рысью, а окружающий лес, постепенно наполнявшийся звуками и запахами, больше не казался таким уж чуждым. Ехали мирно, спокойно, почти как на прогулке, это-то спокойствие едва нас и не сгубило: возмущенный скрип падающего поперек тропы дерева привел отряд в замешательство, а в следующую секунду слева и справа полетели стрелы…

— На землю! — Заорал Меченый, — Назад! Мать…

Второе дерево с протяжным полувздохом-полускрипом рухнуло сзади, запечатывая выход из западни… Стрела, пробив куртку, воткнулась в плечо. Больно! С лошади я не спрыгнула — скатилась — и сразу же нашла цель. Целей было много, смутные черно-серые пятна, родные этому странному месту и потому невидимые нам. Два выстрела — две покатившиеся по земле тени, рядом злобно застрекотал чей-то автомат, и кусты по правую сторону дороги отозвались возмущенным воем. Жму на курок, уже не пытаясь целится… а тварей прибывает, серые пятна сливаются в одну сплошную серо-черную, агрессивную пелену.

Господи, как же их много!

Вальрик! Где князь? Если его убьют, то… штука на шее неприятно сжалась.

Князь… Черт, в этом месиве из обезумевших от боли и страха лошадей, растерянных людей и неизвестных существ, которые весьма некстати решили атаковать нас, отыскать кого бы то ни было не представлялось возможным.

Одна из тварей, вооруженная здоровенной дубиной, летела прямо на меня. А патроны закончились… нырнуть под руку… лезвие ножа с потрясающей легкостью вспарывает глотку агрессора. Тот падает, захлебываясь черной кровью, а нож уже отыскал новую цель.

Удар-отступление-удар… раз-два-три… бой похож на танец… шаг влево — из распоротого брюха твари скользкими змеями сыплются кишки. Шаг вправо — удар по глазам и еще один в основание черепа. Вниз и в подбородок… Прыжок и сзади…

Не отступать, не паниковать, не сбиваться с ритма. Не отвлекаться. Выстрелы еще слышны, но все реже и реже… не хочу даже думать о том, что происходит с людьми.

Скользко. Тяжело. Мало места. Не поскользнуться…

Ненавижу это место.

А потом твари отступили… вот просто взяли и отступили. Почему? Еще немного и они добились бы своего… еще немного и меня бы просто сожрали. А может, еще сожрут — расслабляться пока рано. И в унисон моим мыслям в ночи раздалась команда:

— Всем собраться! Зарядить оружие!

Когда упавшее дерево закрыло тропу. Вальрик сразу понял, что происходит: разбойники, которых отец в позапрошлом году взял, точно так же действовали — валили дерево, и пока растерянные купцы по сторонам глядели, выбивали всю охрану.

Может быть, именно это знание и спасло жизнь: Рубеус, Морли да и остальные глазели на дерево, а Вальрик уже спрыгнул с лошади да, не глядя, пальнул в кусты. Ох, что тут началось — форменный ад, аккурат такой, про который отец Димитриус рассказывал. Серые черти наступали со всех сторон, хорошо хоть вооружены были не автоматами, а дубинами. Вальрик стрелял… стрелял… стрелял… а чертей все прибавлялось. Потом рухнуло второе дерево, и князь окончательно перестал понимать, что происходит.

Курок защелкал — пора доставать второй пистолет. Главное стрелять, не останавливаться… Черти боятся грома, после каждого выстрела шарахаются в сторону. Но слишком много… патронов не хватит, нужно экономить… но мысль об экономии была какой-то несвоевременной и князь отпихнул ее в сторону.

Рядом дрался Морли, орудуя винтовкой, как дубиной. А вот у Вальрика винтовки нету, незаряженным пистолетом много не навоюешь. Нож? Вон Коннован мельницей вертится, ножом будто саблей серых валит.

У него так не получится. А твари со всех сторон лезут.

Отступать? Назад, к дереву, если за спиной будет опора, он продержится. Сколько? Вальрик не знал, сколько получится, столько и продержится.

Щелчок. Патроны закончились, и Вальрик достал нож. Ну, теперь только на Господа надежда! Ближайшего из чертей затоптала взбесившаяся лошадь, князь сам едва успел увернуться. Боже мой, сколько же этих тварей? Удивительно, но тело действовало само, почти как тогда, в зале, когда он дрался против братьев, правда с одной разницей — теперь Вальрик убивал.

Удар — серый оседает на землю, еще удар — противник роняет дубину, он ранен, но жив. Плевать, главное, чтоб под ногами не мешался. Слева тень — повернуться и принять на нож. Главное не останавливаться, главное вперед…

Вальрик пробивался к дереву с непонятным ему самому остервенением, ему казалось, что стоит добраться до цели и это безумие прекратиться. Добрался, но серые продолжали наседать, а он продолжал отмахиваться. Мышцы болят, дышать тяжело и нож словно свинцовый. Между ветвей Вальрик заметил Фому — сидит в обнимку со своей сумкой, трясется, но в бой не лезет — правильно, не хватало еще, чтобы всякие тут под ногами крутились.

Нож увяз в горле очередной твари и… ну все, теперь точно конец, странно, но Вальрик не чувствовал страха — только сожаление, что успел так мало. И только когда тяжелая ладонь Морли легла на плечо, князь понял, что бой закончился.

Брат Рубеус отдавал команды, но у Вальрика не осталось сил даже на то, чтобы перезарядить пистолеты, да реши сейчас черти пойти в атаку, он бы и то не шелохнулся. Но, похоже, что твари убрались окончательно.

Повезло.

— В порядке? — На вампиршу было страшно смотреть — худая, всклоченная, грязная, но страшно довольная жизнью. Ну да, ей же нравится убивать.

— Эй, князь, ты не ранен?

— Цел. — Вальрик ответил лишь для того, чтоб она отвязалась со своими вопросами, но не удержался и сам спросил: — А остальные?

— Ингар, и братья… — ответила она. — Трое всего.

За эти "трое всего", сказанные нарочито безразличным тоном, Вальрик был готов убить Коннован. Всего трое, да?

Ингар, старательный, серьезный и вместе с тем удивительно доверчивый во всем, что касалось слухов. Тилор и Тилар, до того схожие друг с другом, что, казалось, это один и тот же человек, который вдруг разделился надвое. Они все делали вместе, и шутили, что умрут тоже вместе, и вышло так же… А она говорит "всего трое".

— Мы могли потерять гораздо больше, — тихо сказала вампирша. — А что до тех, кто погиб, то… это закономерно. На войне всегда убивают.

Наверное, она права, наверное, глупо горевать о гибели трех людей, которых, если разобраться, то не так хорошо и знал, когда вместе с замком умерло несколько тысяч, наверное, правитель вообще не должен задумываться о чьей бы то ни было смерти, но… но на душе было тошно. Как если бы он сам, лично, приказал казнить Ингара и братьев.

— Не думай, — посоветовала Коннован. — Лучше отдохни, пока мы тут… разберемся. Пистолеты вон перезаряди, а то мало ли что…

Ну конечно, он сам должен был догадаться, что в первую очередь надлежит позаботиться об оружии, а уже потом думать о тех, кто умер.

К пистолетам Вальрик испытывал острое чувство благодарности, если бы не они, в отряде стало бы еще одним воином меньше. Хотя, конечно, какой из него воин, так, недоразумение одно…

Мертвых тварей на земле валялось не так и много, десятка два от силы…

И пользуясь передышкой, Вальрик склонился над одним из поверженных существ. Отец учил, что врага нужно знать в лицо, но у этих созданий не было лица…

Последний из найденных документов представлял собой служебную записку на имя начальника научно-исследовательского сектора лаборатории Авдина С.В., с просьбой предоставить в распоряжение второй группы Полигон для проведения полевых испытаний установки МТ-740 повышенной мощности. А также обеспечить своевременную доставку на полигон "спецконтингента". Датировалась бумага 25 сентября, а катастрофа произошла 1 октября. Значит, полигон предоставили. И спецконтингент, надо полагать, тоже. Значит, не случайна была та записка… сенсоры, мать их, всплыли.

А связь какая? Молот-сенсор-полигон. Последнее — единственная более-менее реальная величина.

Полигон… с этим словом у Карла были связаны воспоминания неприятные, если не сказать больше. Он только-только перестал быть человеком, только-только начал понимать, во что превратился, а их группу в полном составе выперли из лаборатории. Впрочем, к тому времени лаборатория больше напоминала завод с хорошо отлаженным конвейером: одна партия уходит, вторая приходит, комнаты-камеры никогда не пустовали. А ведь все добровольно было… "Если ты молод, силен и хочешь послужить Родине…"

"Встань на защиту своей страны…"

И незабвенное: "А ты записался добровольцем?"

Карл записался и долго проклинал тот день и свою глупость. Сортировка… медицинские тесты… снова сортировка… снова тесты… лаборатория, в которой он провел без малого два года. Два года в замкнутом пространстве комнаты-камеры, два года специальных упражнений, диеты, физической подготовки. "Организм превращенного стремится к стасису, — вещал толстый профессор, в обязанности которого входила психологическая подготовка добровольцев, — любое изменение подлежит немедленному исправлению. Свежие шрамы, татуировки и прочие мелкие глупости исчезнут раньше, чем вы успеете удивиться. Этот же принцип срабатывает и в плане более масштабных изменений. Вы не сможете потолстеть, похудеть, накачать мышцы или отрастить волосы… все параметры закреплены на генетическом уровне…". Толстяк-профессор ошибался: изменения происходили, но очень, очень медленно, ну да не в них дело, дело в Полигоне.

Само превращение осталось в памяти сплошным комком боли, окрашенной отчего-то в сине-зеленые тона… с тех пор Карл на дух не переносил ни синего, ни зеленого.

Им даже не дали оправиться от перенесенного шока. Крытый грузовик с облупившимися зелеными бортиками — Карл до сих пор помнил трещины? образовавшие почти правильный треугольник на краске — бесконечная дорога с бесконечными колдобинами, каждая из которых причиняла боль.

— Привет, меня зовут Айша, — светловолосая девушка поежилась. — Холодно здесь, правда?

Карл молча отдал свою куртку.

— Спасибо, — она облизала губы и, пересев поближе, сказала. — Вдвоем теплее будет. Я — мелкая. А ты всегда такой?

— Какой такой? — машину тряхнуло на очередной колдобине, и девчонка — кто ее только в Проект взял — оказалась в опасной близости.

— Мрачный, — она смотрела смело. Черные глаза, белые волосы… черно-белая гамма, ставшая впоследствии привычной, как сама Айша. — Не знаешь, куда нас везут?

— На Полигон, — ответил он. И помнится, отвернулся. Разговаривать с ней не хотелось, а машина все ехала и ехала, то медленнее, то быстрее… и Айша не умолкала… и болтовня ее вдруг стала казаться чем-то таким, неотъемлимым, вроде глухого рокота мотора. Да и сама она… сама она была подарком. Нечаянным, нежданным, и отравленным, как все человеческие дары.

Но тогда он думал иначе.

И продолжает цепляться за те, прошлые мысли.

Старый идиот, лучше уж о Полигоне и пустыне. Серо-черная Атакама: горы, сухой воздух, песок и жажда, не крови — воды, а ее выдавали по норме, кто-то решил, что норма — лучший стимул. Кто-то решил, что да-ори — больше не люди. Карл очень надеялся, что этот мифический "кто-то" в последствии сполна за все ответил.

Полигон был адом. Полигон был домом, единственным доступным Карлу и другим тоже, и со временем ненависть к серой пустыне, бетону, решеткам и вынужденному одиночеству, разделенному на двоих — уже чуть легче — сменилась пониманием. Карл вряд ли вспомнил бы момент, когда четко осознал, что он — и в самом деле не человек. А следовательно, никаких обязательств перед людьми и созданной ими цивилизацией не имеет.

— Сволочи они, — Айша сидела в дальнем углу ангара. Айша плакала и стыдилась слез, и его тоже стыдилась. — Юрку помнишь? Русского этого? Смешного? Они его… в лабораторию… устойчивость к сериям препаратов.

Наверное, она спала с Юркой, а может, боялась, что и ее тоже в лабораторию заберут. Или Карла. Или еще кого-то из тех, кого называли теперь вежливо — спецконтингент.

— Почему они такие? А я, почему я такая? — она дернула Аркан и заскулила, верно, поводырь решил наказать за непослушание. — Ненавижу!

Пожалуй именно там, на Полигоне, он стал свидетелем рождения ненависти. Люди сами виноваты… это говорила Айша, это говорил Марек — инструктор-Марек, лис-Марек. Марек — мастер интриги. Ведь тогда никто — ни госбезопасность, ни особый отдел, в обязанности которого входило наблюдение за "солдатами спецконтингента", ни чертовы профессора-психологи — никто до самой последней минуты не догадывался о мыслях, которые будоражили и без того не слишком спокойных солдат "спецгруппы".

Стопка листов, выскользнув из рук, разлетелась по полу. Снова замечтался? Возраст? Действие Аномалии? Хотя какая разница, будет еще время подумать, поностальгировать, сейчас задача другая. Сейчас нужно найти путь к Полигону.

Полигон номер тринадцать. Полигон как правило закреплялся за базой, номер которой и носил. Значит, вот она, База номер тринадцать. Чертова дюжина. Чертовы земли. Чертов полигон.

Карл невольно улыбнулся, подобное совпадение забавляло.

На белом листе пластбумаги остался четкий отпечаток ботинка. Поднять что ли? Карл не любил беспорядка. С другой стороны, кому нужен порядок здесь?

Никому. С фотографии в стеклянной рамке радостно улыбалась блондинка. На Айшу похожа, на ту, которая в машине ехала, и плакала в углу ангара. Фотографию Карл забрал. Пригодится.