Глава 7
Семейный ужин.
Зимняя белизна скатерти. Льдистый блеск стекла. Металл и лен. Леди Сольвейг одобрительно кивает: все идеально.
Почти все.
Место Райдо пустует, и стул, придвинутый к столу вплотную, смотрится вызывающе. Взгляд отца время от времени останавливался на нем, и тогда отец хмурился.
Постарел и изменился, он и прежде-то не отличался красотой, ныне же погрузнел, оплыл. Щеки его обвисли, и наметился второй подбородок, скрывший и без того короткую шею. И отец то и дело поводил головой, отчего-то влево, подсовывал пальцы под воротничок рубахи, словно тот становился ему тесен.
Вздыхал.
Раздраженно фыркал. И вновь смотрел на пустое кресло.
Матушка точно и не замечала ни его раздражения, ни всеобщего напряженного молчания. Она ведь специально оставила и кресло и прибор. Все еще ждет, что Райдо одумается?
В последнем письме тот спрашивал о родителях, здоровы ли, и само это письмо было живым, насмешливым. Кейрен отнес его матушке, и та, благосклонно кивнув, велела:
– Напиши, что все в порядке… у отца в последнее время сердце пошаливает, доктора утверждают, что ему следует похудеть, но разве он захочет?
Младшенький.
Послушный.
Золотой мальчик, который встречает матушку у дверей Управления, сносит ее визиты и корзинки с пирожками, неизменные букеты цветов, уборку на столе. О нет, матушка не лезет в его бумаги, она лишь приводит их в порядок. И всякий раз, когда Кейрен намеревается попросить ее не делать так больше, смотрит с нежностью и упреком, отчего Кейрен сам себе кажется чудовищем.
Разве ему сложно доставить матушке радость?
Не так уж много от него и требуют.
Помолчать.
Улыбнуться. И вести себя прилично.
…отцу, к слову, подали не бифштекс, но парового судака с вареной спаржей. Он вскинулся было, но мягкая рука леди Сольвейг коснулась его рукава.
– Дорогой, пожалуйста…
Всего-то два слова, и отец опускает взгляд. И рыбу он ест, хотя Кейрен знает – отец рыбу искренне ненавидит в любом виде, но судака расковыривает старательно, ищет несуществующие кости. Спаржей давится. Запивает, правда, вином, что вызывает матушкино неодобрение.
– Кейрен. – Отец вытирает губы салфеткой, и в жесте этом сквозит с трудом сдерживаемое раздражение. Братья смотрят с сочувствием, но вмешиваться не будут.
– Да, отец?
– Идем.
Салфетку отец бросил на тарелку, где осталась недоеденная рыба.
– А десерт?
– Мне не дадут, а ты обойдешься…
– Без сладкого оставишь?
Раньше у Кейрена не получалось долго выдерживать взгляд. Все-таки Гаррад из рода Мягкого Олова был сильным бойцом. Постарел?
И вправду постарел. Седины в волосы набралось, и пахнет от него… нет, не болезнью – усталостью, которой отец не скрывает. От нее и мешки под глазами, и сами глаза красны, воспалены.
– Выдрать бы тебя. – Он уже не злится, да и… никогда ведь всерьез не злился.
С Райдо тоже помирится.
Наверное.
– Выдери. – Кейрен покаянно опустил голову, и отец лишь рукой махнул, ответив:
– Поздно уже.
В его кабинете царил идеальный порядок. Кейрен с таким сосуществовать не мог, а вот отец, наверное, привык. Фыркнул, сунул пальцы под воротник и проворчал:
– Опять она… за свое. Ведь говорил же не лезть! А твоя матушка… – Он сдвинул вазу, и потревоженные еловые ветви опасно закачались. – И ты не лучше. Садись.
Сам он придирчиво осмотрел кресло, провел пальцами по столешнице. Нахмурился и передвинул чернильницу из левого угла в правый, раскрыл папку…
Кейрен ждал. Он прекрасно понимал, о чем именно пойдет беседа, но не торопился каяться.
– Рассказывай. – Отец расстегнул пуговицы и стащил сюртук, оставшись в полосатом шелковом жилете, с виду несколько тесноватом. В подмышках жилет жал, а на животе полосы изгибались, отчего сам живот гляделся несоразмерно большим.
– Нечего рассказывать.
– Не дури.
– Я не дурю. – Кейрен положил руки на подлокотники кресла. От кожи неуловимо пахло кисловатым пивом. – Я не понимаю, какое кому дело до моей личной жизни.
– Личная жизнь, значит… – Отец приподнял массивное пресс-папье. – Если бы ты свою… личную жизнь так не выпячивал, никто бы тебе и слова не сказал.
Нефрит и серебро. Острые стальные перья на бархатной подставке, отец перебирает их, меняя местами. В этом Кейрену видится протест против того чересчур идеального порядка, который установился в кабинете.
– Молчишь?
– Молчу.
– Бестолочь. – Гаррад из рода Мягкого Олова произнес это почти ласково. – Женить тебя пора.
– Я бы воздержался…
Гаррад пробежался пальцами по корешкам папок, выбрав нужную, вытащил, раскрыл и, повернув, подвинул к Кейрену.
– Сурьмяные предлагают союз.
Стандартный договор о намерениях. Вязь витиеватых формулировок, которые сводятся к одному.
– Нет. – Кейрен закрыл папку, не дочитав.
– Да.
– Отец, я…
– Ты подпишешь этот клятый договор. И завтра отправишься знакомиться с невестой. Возьмешь в зубы веник, нацепишь костюм и улыбку и постараешься вести себя так, чтобы девушка не разочаровалась.
Гаррад из рода Мягкого Олова не повышал голоса. В глаза смотрел, и сейчас выдержать этот взгляд было не в пример сложнее.
– Нет. Хватит! – Кейрен отодвинул папку. – Я уже взрослый. И способен сам принять решение…
– Неужели?
Если бы он кричал, было бы легче. К крику Кейрен давно уже притерпелся.
– Взрослый, значит? – тихо поинтересовался отец. – А ведешь себя как озабоченный мальчишка! Взрослые люди головой думают, а не тем, что ниже пояса.
Он встал, одернул жилет, повернулся спиной.
– Думаешь, матери приятно выслушивать рассказы о твоих похождениях? Над нею смеются. Пока смеются, а скоро начнут презирать.
– Мне жаль.
– Кейрен, – отец все же повернулся, – я тебя понимаю. Все мужчины время от времени увлекаются… заводят любовниц.
– Все?
Гаррад крякнул и поправился:
– Почти все. Это естественная сторона натуры. Но это не значит, что ты должен выставлять эту сторону на всеобщее обозрение.
– Прятаться, значит?
– Проявлять благоразумие. – Он подошел к окну и, нарушив идеальные складки, раздвинул портьеры, оперся на подоконник. – И думать о будущем.
– Чьем?
– Своем, Кейрен. И рода.
Молчание. И запах коньяка, который, если ничего не изменилось, отец хранит в тайнике на книжной полке, в старой энциклопедии. А матушка, зная о тайнике, следит, чтобы слуги к нему не приближались, и делает вид, что представления не имеет, почему Гаррад время от времени запирает дверь в кабинет. И, пожалуй, отец в самом деле не заводил любовниц. Они с мамой подходят друг другу. Счастливы? Наверное…
– Этот союз нужен роду?
Гаррад не спешит отвечать. Он тяжело оперся на подоконник, уткнулся массивным лбом в заиндевевшее стекло.
…нужен.
– Мы сговаривались еще до войны.
– Райдо?
Кивок.
Чужая невеста… хотя о помолвке не объявляли. И сейчас Райдо бы мог… отец в жизни брак с альвой не признает, и формально…
…трусость.
Райдо жив. И пусть живет в своей яблоневой долине, о которой пишет с такой нежностью, что становится ясно – и вправду любит что место, что женщину.
Пусть будет счастлив.
Он заслужил свое счастье, а Кейрен… младшенький. Балованный. Живущий за счет рода. И никто никогда в этом не упрекнет. Даже если он этот договор в камин швырнет и наотрез откажется от брака. Отец поорет, вмешается матушка… снова прятаться за юбками леди Сольвейг?
Проклятье, до чего сложно быть взрослым.
– Сурьма согласилась на рокировку, но… твое поведение грозит сорвать переговоры…
…переговоры уже закончились. А Кейрен и знать не знал… вот, значит, какие дела решала матушка.
– Я сделаю, как ты хочешь. – Кейрен подвинул папку к себе. Раскрыл.
Он заставил себя читать, продираясь сквозь узоры фраз. Не так уж сложно, стандартная форма, вот только дышать отчего-то тяжело.
Успокоиться надо.
Знал же, что рано или поздно… так какая разница?
Никакой.
Таннис… он объяснит, попытается… найдет слова.
– Кейрен, – отец по-прежнему стоял у окна, щурился, пытаясь разглядеть сад сквозь рябь дождя, – никто твою… девицу не забирает. Просто веди себя не так… вызывающе. Понимаешь?
Понимает.
Осторожность. Редкие встречи, после которых придется отмываться, чтобы не оскорбить молодую жену чужим запахом. Вежливое сосуществование с чужой женщиной… и никаких прогулок в парке.
…катка и коньков, на которых Таннис стояла, смешно растопырив руки. И при каждом шаге вздрагивала, накренялась, цеплялась за него, но все равно упрямо шагала… ехала… и, упав на лед, рассмеялась. Он помнит ее, сидящую в ворохе юбок – винного оттенка бархат, рюши и кружева; темные ботинки и шляпка, съехавшая со слишком коротких волос на нос. Смех и робкие веснушки на шее.
Не будет пикников на клетчатом пледе, когда шелковый экран сдвинут к стене, а живой огонь греет руки. Исчезнут вечера, разделенные на двоих, когда Кейрен говорит, ему легко говорить для нее, ведь Таннис слушает и ей действительно интересны его рассказы. Ее руки лежат на его плечах или касаются волос, непостижимым образом снимая груз забот и раздражение. Рядом с ней… спокойно.
Кейрен чувствует себя настоящим.
Он действительно возвращается домой, но… как скоро дом этот станет чужим? Останутся визиты на час или полтора, порой у него получится задержаться дольше, но времени все равно будет не хватать. Трещина, расползающаяся между ними. Смятая постель.
Его подарки откупом за ее боль.
А ведь будет больно, и Кейрен ничего не сможет сделать, чтобы стало немного легче.
Как долго это продлится?
Месяц? Год? Пока она не найдет кого-то, кто даст ей больше Кейрена. И сама мысль об этом показалась настолько дикой, невозможной, что он зарычал.
Щенок бестолковый.
Ничего не изменить. Не исправить.
– Кейрен? – Отец достал бутылку из тайника и, проведя по страницам пальцем, хмыкнул. Кажется, матушка вновь несколько перестаралась с уборкой. – Выпьешь?
– Да нет, спасибо. Все хорошо.
Ложь.
Плохо. Никогда еще не было настолько плохо. В груди саднит, и тянет сунуть руку под пиджак, под рубашку, убедиться, что дыра под сердцем просто-напросто привиделась.
Притерпится. Как-нибудь… может, повезет, и боль утихнет. В конце концов, пора взрослеть, а роман… у него и прежде случались романы. Этот ничем не отличается от прочих.
Надо лишь убедить себя.
– Я пойду? – Кейрен встал.
– Иди. Скажи матушке, что я немного занят…
Из-под серебряной горы-чернильницы появилась серебряная же стопка.
– Конечно, – получилось улыбнуться. Но отец все равно смотрел как-то странно. – Все хорошо. Я не наделаю глупостей…
…тянет. Взять Таннис и плюнуть на все: на работу, на отца с его планами, матушку и собственную невесту, которая ждет его завтра. Убраться за Перевал. Райдо не откажет, поймет, он ведь сам… и работа какая-никакая сыщется.
Дом.
Нельзя. Есть долг. И обязательства перед короной, городом и собственным родом. А боль… со временем уйдет. Надо просто жить.
Он жил этим вечером и следующим утром.
По инерции, улыбался чужой улыбкой, шутил, кажется, про себя подбирая подходящие слова, а они не подбирались, оседали на языке горечью несказанных фраз.
– Она очень милая девочка. – Леди Сольвейг выглядела совершенно счастливой.
Что ж, хоть кто-то…
– Да, матушка.
– Уверена, что вы найдете общий язык…
В ее руках пяльцы и игла, которая порхает, пробивая шелк, тянет за собой цветной хвост нити. Стежок к стежку, вырисовывается новое полотно. У матушки получаются вышивки удивительной красоты. А Таннис это занятие злит. Она учится.
Забирается в кресло с ногами, расправляет ткань, которую вроде бы очень аккуратно натягивает на основу, но ткань все равно морщит. Нитки путаются, а стежки получаются неровными. И Таннис снова и снова разбирает наметившуюся было вышивку, ругаясь вполголоса.
– Вот увидишь, я сумею. – Она перехватывает нитку зубами, позабыв, что в шкатулке есть ножнички…
Выдохнуть.
И подать леди Сольвейг бокал с ежевичным морсом, ответив:
– Конечно, матушка.
Помолвка – это еще не свадьба, договор подписан, но… останется несколько месяцев. А дальше – как-нибудь…
…его невеста, Люта из рода Зеленой Сурьмы, приняла букет – матушка лично его составила – с церемонным поклоном.
Она была красива.
Наверное.
Идеальна. Правильный овал лица, правильные черты его и правильное же платье, в меру подчеркивающее достоинства утомительно правильной фигуры. Кейрен готов был поклясться, что талия Люты ужата до требуемых шестнадцати дюймов, а прическа всецело соответствует требованиям моды.
Завитки. И снова завитки… как лепнина на потолке, которой Кейрен любовался всю ночь.
И улыбка эта вежливая.
Равнодушный, холодный даже взгляд. Рука, лежащая в его руке, тонкая, хрупкая… чужая.
– Я вас не люблю, – сказала Люта из рода Зеленой Сурьмы, когда им позволили выйти в сад.
– Я вас тоже.
Душно. Влажно. И сумрачно. Снаружи идет дождь, и стекла оранжереи затянуло рябью. Кейрен задыхается в тяжелом запахе роз, а его невеста, присев на лавочку – она оглянулась, убеждаясь, что видна сквозь стеклянную дверь, – произнесла:
– Я надеялась, что вы откажетесь на мне жениться. – Она мило улыбнулась и расправила веер.
– Я бы хотел.
Молчание. И преглупейшее ощущение. За ними следят, исподволь, сквозь стеклянную дверь, ведь детей нельзя оставлять без присмотра, конечно, в доме все свои и договор подписан, но… правила надо соблюдать. Кто вообще придумал эти безумные правила?
– И что нам делать? – Люта обмахивалась веером, старательно улыбаясь.
– Привыкать друг к другу.
Привыкать к ней Кейрену совершенно не хотелось. Она была чужой.
– И учиться не мешать жить, – добавил он, опираясь на спинку скамьи.
– Конечно… что же еще… – Она развернула веер и уставилась на рисунок. Цветы и птицы… треклятые цветы, от аромата которых уже першило в горле, и рисованные птицы. – Мужчинам это проще сделать. По-моему, это несправедливо.
– Что именно?
Зеленые глаза сузились.
– Все.
Несправедливо, с этим Кейрен готов был согласиться. У него есть Таннис, квартира на улице Булочников и работа, которую он любит.
– Хочешь конфету? – Люта, бросив быстрый взгляд на стеклянную дверь, наклонилась, задрала юбки и вытащила жестянку, в которой перекатывались шурупы и леденцы. – Лимонные.
– Я ванильные больше люблю, – признался Кейрен, но конфету взял.
Должно же быть в ситуации хоть что-то хорошее, пусть и конфета с отчетливым привкусом масла.
– Давай договоримся, – предложила Люта, сунув за щеку слипшийся ком из карамелек. – Я не буду возражать против твоей любовницы, а ты – против моей мастерской.
– А ты и про любовницу знаешь?
– Я же не глухая, как считает моя матушка. Про твою любовницу весь город знает, так она сказала. Они с отцом ругались… матушка считает, что ты недостаточно серьезен. А он говорит, что это не имеет значения, что важен союз…
Карамелька была кислой и, расслоившись, царапала язык.
– Я одного понять не могу. – Люта дернула себя за локон. – Если им так нужен союз, пусть бы и договорились друг с другом. Мы-то тут при чем?
Этого Кейрен не знал. Его будущая жена была ему симпатична, пожалуй, у них и вправду могло бы получиться что-то, если бы…
– Так что, – она сидела и раздраженно разгрызала карамельки, не отпуская несчастный локон, – ты согласен?
– Согласен.
…наверное, Райдо обозвал бы его идиотом. И был бы прав.
– Я же говорила, – сказала леди Сольвейг, сдвигая шторку экипажа, – что девочка очень мила. Конечно, она несколько своевольна, и это совершенно неподобающее даме увлечение техникой, но я думаю, что вы поладите.
– Несомненно.
Разговаривать не хотелось, но если замолчать, матушка не отстанет. Напротив, она начнет волноваться и в волнении задавать вопросы, отвечать на которые у Кейрена совершенно точно не хватит выдержки и сил.
– Полагаю, после свадьбы девочка поймет, что призвание настоящей женщины в том, чтобы хранить дом…
…это вряд ли.
Люта и вправду любит свое дело. И еще карамельки, которые пахнут машинным маслом. Она выписывает «Прогрессор» и утверждает, что вскоре мир непостижимым образом изменится. А еще женщины имеют равные с мужчинами права. Правда, признается, что этих идей родители не одобряют, поэтому и решили поторопить свадьбу, а то мало ли… она вздыхала и снова наклонялась, задирала юбки, уже не заботясь о том, что о ней Кейрен подумает, вытаскивала свою коробку с леденцами и железками и вновь говорила.
О керосиновом двигателе, который, конечно, не такой мощный, как преобразователь энергии кристаллов, но куда более экономичный, особенно если использовать его на малых объектах. О самодвижущейся повозке, которая прошла успешные испытания… о дирижабле, совершившем первый успешный полет… о собственных планах, правда, здесь пришлось дать слово, что о планах этих Кейрен не расскажет никому. Где это видано, чтобы женщина занималась такими глупостями, как прикладная механика? А ей нравится! Она, между прочим, отправляла в «Вестник науки» статью, посвященную эффекту наложения разнонаправленных полей, и получила положительную рецензию! Ее теоретические выкладки представляют несомненный научный интерес! Так ей ответили. А еще, что ее вариант решения теоремы Грехема для частного случая полей слабой напряженности много более эргономичен, изящен и прост, чем общепринятый. Статья выйдет в следующем номере, правда под именем брата Люты… но вы же понимаете, что женскую и рассматривать не стали бы.
Кейрен понимал, хотя слабо представлял себе, о чем говорила невеста.
Да, пожалуй, встреть он Люту раньше, увлекся бы, она была живой и непосредственной.
Почти как Таннис.
– Вы же не станете мешать мне? – Она нахмурилась, обнаружив, что карамелек в жестянке не осталось, лишь болты да гайки.
– Не стану.
Что еще ему оставалось сказать? И Кейрен замолчал. Она молчала тоже. Но это общее их молчание длилось недолго. Вздохнув, Люта призналась:
– Вы мне, кажется, нравитесь, но… понимаете, я все-таки вас не люблю и вряд ли полюблю.
– Понимаю, – ответил Кейрен. – В этом мы с вами похожи…
…и естественно, я буду рада оказать посильную помощь… – голос леди Сольвейг звучал раздражающе ровно, и Кейрен, стиснув зубы, отвернулся.
Нет уж, хватит. Свой долг перед родом он исполнит, но и только.
– Сольвейг! – Отец верно понял молчание и, взяв матушку за руку, погладил пальцы. А она, замолчав, обернулась, посмотрела на отца с такой нежностью, что к горлу ком подкатил. – Я думаю, они сами разберутся, как им жить.
Нахмурилась, но… леди не пристало выказывать недовольство.
– Конечно, дорогой.
Она молчала до самого дома, а там поднялась к себе, сославшись на головную боль.
– Обижается. – Отец хмыкнул, проводив матушку взглядом. – Сколько лет прошло, а она не изменилась…
Он говорил это с мягкой улыбкой, и Кейрену было неудобно, словно он ненароком подсмотрел что-то донельзя личное.
– И не бойся, к вам она не полезет. Летом я отойду от дел.
Неожиданная новость.
– Возраст уже не тот. – Отец потер шею и, сунув пальцы в широкий узел галстука, развязал его. – Пора на покой… домик присмотрел на Побережье. Матушке твоей, думаю, понравится. Городок небольшой, чистенький… самое оно для лета. А зимовать и тут можно, раз уж ее комитеты без нее никак не проживут.
Развязанный галстук он бросил на спинку кресла и пиджак отправил туда же.
– Кто вместо тебя?
Странно. Ведь знал же Кейрен, что это когда-нибудь случится, но все равно отец казался вечным.
– Арнлог. Силы у него хватит, чтобы всех удержать… а по первому времени и союзники помогут. Лиулфр, если получится, за Перевал пойдет. Там будут новые жилы вести и… если нас поддержат, он получит свой дом.
Кейрен кивнул. Что ж, многое становилось ясно.
Поддержка нужна.
И Сурьма наверняка рассчитывает на ответную любезность. Коалиция, скрепленная браком. За Лиулфром встанет Ртуть… впрочем, не факт. Их райгрэ не самый надежный союзник.
Проклятье.
– Кейрен…
– Я все понимаю. – Только легче от этого не становится. – Не волнуйся, я не натворю глупостей.
Есть долг. И есть обязательства.
– Но… возможно, маме лучше будет уехать. На время. И не только ей… прилив…
Гаррад оборвал взмахом руки.
– Я читал твой доклад.
Но не поверил. Кейрен усмехнулся, кажется, ему никто, кроме Таннис, не верит.
– Кейрен, – отец тщательно подбирал слова, – ты… несколько преувеличиваешь проблему. Подумай сам, насколько безумным нужно быть, чтобы утопить город в огне?
Кейрену тоже хотелось бы знать.
– Да, я допускаю… и Тормир допускает, что взрывы повторятся, но… все остальное – слишком уж фантастично.
– А если…
– Ты умный мальчик, Кейрен. И понимаешь, что одних твоих… предположений недостаточно, чтобы начать эвакуацию.
Отец поднял пиджак и галстук подобрал.
– Спокойной ночи.
Ночь и вправду выдалась спокойной. Очень тихой. Очень пустой.
Тоскливой.
…и о деле, которого не было, но оно, несуществующее, мешало жить, не думалось.
