Книга: Механическое сердце. Черный принц
Назад: Глава 35
Дальше: Глава 37

Глава 36

Старая баржа знавала и лучшие дни. Памятью о них остался позеленевший корабельный колокол, массивный сундук с покатой крышкой и пара резных стульев. Небрежно наброшенные на них куски холстины прикрывали истлевшую обивку и клочья конского волоса, что выглядывали из дыр.
Скрипела палуба.
И выкрашенные в нарядный зеленый цвет борта просели низко.
На носу баржи сидела девушка в роскошном бархатном платье. Сидела неподвижно, сцепив руки на груди, глядя на мутную бурую воду, на ледяное крошево.
– Ты не замерзла? – Олаф набросил на плечи девушки плащ.
Она не шелохнулась.
Рыжие волосы, бледное неподвижное лицо.
И плащ медленно сползал, но удержать его не пытались. Девушка, кажется, вовсе не ощущала холода.
– Ты бы доктору ее показал. – Инголф стоял, опираясь на грязный борт, и сковыривал ногтем рыжее пятно ржавчины.
– Обойдусь и без твоих советов.
Инголф лишь хмыкнул. Он был настроен вполне себе миролюбиво, хотя обстоятельства менее всего к миролюбию располагали.
– И место мог бы подобрать поприличней… она вообще нас слышит?
– Слышит. Просто… ей нравится на воду смотреть.
Когда Олаф отступил, девушка обернулась, но, убедившись, что исчезать совсем он не собирается, успокоилась. Инголфа, как и самого Брокка, она, кажется, не замечала.
– Чувствую себя заговорщиком. – Инголф спускался первым. В трюме, наскоро переделанном под жилище, стоял терпкий рыбный дух. По потолку расползались пятна влаги, да и разбухшие стены не казались сколь бы то ни было надежными.
– Боюсь, мы все и есть… заговорщики. – Брокк потер переносицу, пытаясь отрешиться от запахов. – Но я благодарен, что вы…
– Оставьте свои реверансы, мастер.
Инголф занял низкую козетку, он полулег, забросив ногу за ногу. А под голову сунул расшитую золотой нитью подушечку.
– Сутки не спал, – пожаловался он, хотя никто ни о чем не спрашивал.
Олаф кружил, если и останавливался, то лишь затем, чтобы прислушаться к происходящему вовне. Впрочем, вряд ли он слышал хоть что-то. Старая баржа скрипела, кряхтела и грозила рассыпаться, но держалась на привязи корабельных канатов. Борт, обвешенный холщовыми мешками с песком, то отползал от пирса, то, оседлав вялую волну, ударялся, терся, скрипел.
Брокк занял место за коренастым, сколоченным из грубых досок столом. Олаф замер, обратив взгляд к трапу. Инголф, подобрав с пола еще одну подушечку, прижал ее к животу.
– В заговорщиках бывать не доводилось, – произнес он задумчиво.
Брокку тоже.
Он запустил руки в волосы. Голова раскалывалась, которые сутки на ногах… он уже и не помнит.
Сон.
Явь.
Человек в маске.
– Пожалуй, – голос Брокка звучит глухо, от усталости ли, или же потому, что само это место гасит голоса, – для начала я должен кое-что объяснить… показать…
…его тайна, одна из многих появившихся в последние дни, плотно прижималась к коже. Эта тайна поначалу причиняла неудобства, вполне конкретные, физические, ибо кожаные ремни натирали. Пропитываясь потом Брокка, они становились скользкими, неудобными.
Его тайна пряталась под пиджаком и жилетом, плотным, из мышастой ткани, под рубашкой и корсетом, хотя прежде Брокк корсеты не носил.
Инголф наблюдал молча.
Олаф кружил, с каждым кругом он подходил все ближе, и ноздри его раздувались, словно он, безумный, и вправду слышал голос пламени.
– Вам помочь? – вежливо осведомился Инголф, подбрасывая подушку вверх.
Поймал.
И вновь подбросил.
– Спасибо, я как-нибудь сам.
Все-таки неудобно. И холодно. Кожа белеет, и темная сеть ремней выглядит на ней как-то вовсе уж неестественно.
– Надо же, как вас угораздило. – Инголф подбрасывает подушку, но не ловит, и та падает куда-то за пределы ковра, где палуба – просто палуба. – Даже знать не хочется, где такие подарки раздают.
Металлическая капсула, не вшитая – вросшая в бычью кожу, поверх которой вьется узор из железа. Патрубки. Проволока. И стеклянная хрупкая колба в серебряном окладе.
Олаф замирает. Колени его подгибаются, плечи идут вперед. Он тянет руки, но заставляет себя успокоиться, только выдыхает резко, судорожно.
Инголф подходит, тесня Олафа, и тот, оскорбленный, рычит.
– Угомонись, мальчишка.
Затрещина обидна, но, как ни странно, она приводит Олафа в чувство. И тот, отведя взгляд – под ноги смотрит, на замызганный ковер, – бормочет:
– Извините, я… не сдержался. Оно зовет…
– Заткни уши и не слушай. Или наверх поднимись.
Инголф останавливается рядом с Олафом лишь затем, чтобы развернуть.
– Иди продышись свежим воздухом. И девчонку свою проведай. – Тон для Инголфа непривычно мягкий, успокаивающий. И Олаф подчиняется.
Не уходит – сбегает.
И эхо шагов мечется по опустевшему трюму.
– Позволите? – Инголф останавливается на расстоянии вытянутой руки, дожидаясь разрешения. Брокк кивает. – Интересная конструкция…
– Прощальный подарок Рига.
– Прощальный? Я слышал, что он пропал…
– Безвозвратно.
– Не скажу, что буду сильно горевать. Он мне никогда не нравился. – Осторожные пальцы коснулись ремней, пробежали, стараясь не тревожить, по металлической паутине, задерживаясь на узлах. – Любопытно… весьма любопытно… все-таки эта сволочь была не столь бездарна, как мне казалось.
Брокк хмыкнул, с этой точки зрения он ситуацию оценивать не пытался.
– А снимается это…
– Два замка.
– Вижу. Код?
– Шестизначный на каждом…
– И при неверном подборе…
– Взрыв.
Пара замков. И пара штырей, готовых пробить хрупкую стеклянную оболочку, в которой заключена частица истинного пламени. Крохотная, но Брокку хватит.
…и не только ему.
– В таком случае, лучше замки оставить в покое… попробовать с цепью… будьте добры, повернитесь спиной.
Брокк чувствовал себя довольно-таки неуютно.
– Не волнуйтесь, мастер. – Инголф дышал в шею. – Без вашего согласия ничего не будет.
– Это вы о чем?
– О бомбе, естественно. Признаться, до отвращения хорошая работа.
– Не скажу, что рад это слышать.
И тает слабая надежда, что сам он в кои-то веки ошибся, проглядел вариант, пусть опасный, рискованный, но все же…
Инголф отступил и, протянув жесткую сбрую корсета, осведомился:
– Полагаю, эта игрушка – не все плохие новости?
– Взорвусь не только я.
Ставший привычным за три дня ритуал. Корсет. И рубашка с мелкими пуговицами. Жилет. Пиджак. И шейный платок, в котором не было нужды.
…он снова заперся, вот только на сей раз в слабой попытке защитить не только себя.
– Что ж, – Инголф вытер руки о грязную скатерть, – буду рад выслушать вашу историю, мастер. И не только я. Пойду позову этого… пиромана влюбленного.
– Вы над ним смеетесь?
– Я ему сочувствую, – без тени насмешки сказал Инголф. – Впрочем, полукровка – не самый худший вариант… его родня, если доберется, сдаст его в сумасшедший дом. Как по мне, лучше уж баржа.
– Выдавать не собираетесь?
– Нет. Я глубоко эгоистичен и равнодушен к чужим проблемам. Пусть сами разбираются.
Брокк не поверил.
Поправив кусок полотна на стуле, он сел, вытянул ноги и руки скрестил на груди, сквозь все слои одежды ощущая кожаное плетение и холодную бусину ловушки.
Дурак.
И дважды дурак, если все еще надеется выйти из этой истории живым.
А ожидание затягивается. И баржа скрипит, все чаще припадая к пирсу обшарпанным боком.
…три дня жизни.
…и чужой план частью игры. Вполне жизнеспособный план, но оттого не менее безумный. А безумие, надо полагать, заразно, если Брокк согласился.
…и план собственный, в котором есть что-то от фантазии опиомана.
…белые шарики для Кэри.
…сбруя, которую человек в маске надевал осторожно.
…два кодовых замка и истинное пламя под сердцем.
– Вы же поймете, мастер, что здесь написано? – Он сунул стопку желтых жестких листов. Не так давно листы подмокли, и чернила поплыли. Сушили наверняка над открытым огнем, который оставил на бумаге коричневые пятна ожогов. – Впрочем, что это я, конечно, поймете.
Чертежи. Аккуратные вереницы формул, за которыми Брокку видится лицо Рига, недовольное, с брюзгливо поджатыми губами.
– И надеюсь, вы не станете лгать, что это, – человек ткнул пальцем в бумагу, – неосуществимо.
– Не стану.
Риг был медлителен, но дотошен.
Цифры.
И снова цифры. Истина, распятая на крестовинах векторов… он учел все или почти все.
– Мне нужно поработать с камнем. Я должен знать, что, когда придет время, он отзовется.
– Конечно, мастер. Могу я считать, что мы договорились?
– Да.
Человек касается лба, белые пальцы, черная маска, и кажется, что когда он пальцы уберет, то часть этой белизны останется на шелке.
– Но вы же осознаете границы моего к вам доверия? Поэтому предлагаю… несколько упрочить нашу с вами связь.
На стол лег клубок из ремней и проволоки с сияющей бусиной.
– Такое вот… наследство. – Человек развел руками, словно извиняясь за то, что обстоятельства вынуждают его этим наследством воспользоваться.
– И я должен это надеть?
– Да.
– Моя жизнь и… мое согласие на это, – он провел ладонью по листам, не сводя взгляда с жестянки, которая так и стояла на краю стола, – в обмен на противоядие.
– Именно.
– Я согласен.
Безумие.
И клятвоотступничество. Но человек в маске подвинул жестянку к Брокку, сказав:
– Видите, как все просто. Я был уверен, что мы с вами договоримся.
Брокк убрал такой невесомый коробок в карман пиджака, а пиджак отправил на спинку кресла. Если суждено носить бомбу, то лучше – под одеждой. В тот момент он не испытывал страха, скорее раздражение.
– Единственный нюанс, – человек заботливо расправил ремни, прикосновение которых к коже вызвало непроизвольную дрожь, – надеюсь, вас не расстроит, но… этот заряд начнет реакцию. Вы же понимаете, что это означает?
– У вас больше заложников, чем мне представлялось.
– Именно.
Поэтому он и позволил отпустить Кэри. Зачем она нужна, если в его руках весь город?
– Видите ли, мастер, у вас очень специфическая репутация. Есть мнение, что собой вы способны пожертвовать, но вот другие… обречь их на смерть, когда спасение есть…
– Не для всех.
– Что с того? Спасите тех, кого сможете спасти… Король позаботится об остальных.
– Полагаете?
Черный принц был не так и велик. И не отозвался на прикосновение. Он был холоден, и мелькнула нехорошая мысль, что Черный принц мертв. И Брокк почти готов был поверить в это… плохо, очень плохо, потому что лишало малейшего шанса на успех… но кристалл вдруг ожил.
Энергия-вода.
Или скорее, ветер, который не удержать в горсти.
Вспышка. И вновь тишина.
Он смеялся, осколок прошлого…
– Ваши женщины покинули город. И дети с ними. Пускай, я не хочу воевать с детьми и женщинами. Мне хватит тех, кто останется. Знаете, это даже не месть, мастер. Это – историческая справедливость.
– Вашими руками?
– Кто-то же должен. Почему не я?
Старая история.
Псы и люди.
Люди, которые приговорены их же королем, о существовании которого не догадываются. Как не знают о стеклянных ловушках, чуме, прибое и о том, что до максимума остается едва ли больше нескольких дней.
– Мастер, вы ведь сожгли один город. Почему бы вам не попробовать спасти другой? Он уверял, что такое возможно… хотя бы попытайтесь.
– И тогда вы оставите меня в живых?
– Вы же понимаете, что нет. Но вас ведь волнует не ваша жизнь.
…Кэри.
…она не захочет уйти, но «Янтарная леди» отправится на рассвете. Брокку придется солгать, и когда-нибудь потом, позже, Кэри поймет, почему он должен был остаться.

 

Олаф вел девушку за руку, она ступала, не глядя под ноги, и шлейф платья сползал со ступеньки на ступеньку. Инголф держался позади.
– Тея тихонько посидит. – Олаф провел ладонями по рыжим волосам, и вправду ярким, словно пламя. – Она не помешает.
Девушка-кукла.
И все-таки живая, стоит Олафу отступить, и она вдруг оживает, хватается за руку, запрокидывает голову, пытаясь поймать его взгляд.
– Все хорошо, Тея. Я здесь.
Она улыбается, и в этот миг становится почти красива. Но жизни ее не хватает надолго, и веснушчатое лицо с мягкими чертами вновь застывает.
– Она… не сумасшедшая. – Олаф глядит на Инголфа.
– Она – возможно, – соглашается Инголф, чтобы тут же добавить: – А вот мы все трое точно ненормальны.
Заговорщики.
И Брокк кладет на стол чужие бумаги. Самое им место среди грязной посуды и мятых жестянок.
– Ознакомьтесь.
Несколько минут. Инголф хмурится, Олаф фыркает и принимается кружить по трюму. Всякий раз он останавливается рядом с девушкой, небрежно, вскользь касается рыжих ее волос и идет дальше.
Лист за листом падает на пол.
– Любопытная идея. – Олаф скрывается в полутьме трюма, чтобы вернуться с еще одним стулом, неимоверно грязным, но его сей факт не смущает. Стул становится спинкой к столу, и Олаф садится, широко расставив ноги, упираясь подошвами в грязный ковер. – Город в сфере…
– Часть города, – поправил Инголф. – И речь идет…
– О Нижнем.
Брокк протянул чертеж.
– Поле протянется вдоль речного берега, от старой городской стены до Гэрбских ворот…
…десятки миль по водяной жиле.
– От меня требуется поставить метки, по которым развернется полотнище…
…и остановит пламя.
– Там каменная подложка, и всего-то надо – слегка ее укрепить. Держаться полог будет сорок восемь часов.
…этого хватит, чтобы прорыв затянулся.
– Все замечательно. – Инголф, аккуратно сложив листы, равнял стопку. – За исключением одного нюанса. Энергия…
Ответ у Брокка имелся.
Он жег карман, заставляя то и дело касаться его, проверяя, на месте ли камень.
На месте.
И на белом листе бумаги, на котором не так давно резали ветчину. Нож Брокк отодвинул и хлебные крошки смахнул, но все одно старая баржа явно была не местом, достойным такого гостя.
– Знаете, – Инголф протянул руку, но коснуться камня не посмел, – ваше безумие на редкость хорошо подготовлено.
Олаф фыркнул. Он сгреб камень и, зажав между большим пальцем и мизинцем, поднес к глазу.
– Осторожней, городской сумасшедший. – Инголф, впрочем, не сделал попытку отобрать кристалл, но наблюдал и за Олафом, и за камнем с неизъяснимым интересом.
– Там огонь, – сказал Олаф. – Живой… а я думал, что Черный принц – это легенда.
– Легенда. – Инголф все же протянул руку, жест ленивый, небрежный, и лишь вздрагивающие пальцы выдают нетерпение. – И за эту легенду нам всем здесь голову снимут.
– Если боишься…
– Помолчи, мальчишка. – Инголф перекатывал камень по ладони. – Я не говорил, что боюсь. Я лишь указывал на некоторые… возможные последствия нашей авантюры. Мне, в отличие от тебя, собственная голова дорога… и все остальное тоже.
– Инголф прав. – Брокк потер глаза, которые слезились. – Мой долг… наш долг – вернуть кристалл короне.
Вот только Король вряд ли станет тратить его на обреченный город.
Да и самому Брокку жить хочется.
– Есть несколько вариантов.
Брокк вытащил свою записную книжку.
– Первый – действительно вернуть камень…
– И попрощаться с вами. – Инголф поставил локти на стол. – Не скажу, что я проникся к вам такой уж любовью, но в чем-то, мастер, вы мне симпатичны. Да и к городу, признаться, я привык…
– Позер, – бросил Олаф.
– Мальчишка.
– Какой есть…
– Второй вариант – принять план Рига и спасти хоть кого-то…
– Но имеется, полагаю, и третий? – поинтересовался Инголф.
И Брокк кивнул.
Третий.
Призрачный. Рожденный бессонницей, рассветом и страхом. Он, Брокк, тоже умеет бояться смерти. Всего-то и понадобилось – научиться жить.
Кэри спала, в кои-то веки спокойно спала и улыбалась во сне. А он, глядя на нее, отстраненно думал, что вдовий наряд ей не пойдет, хотя, конечно, черное с желтым сочетается… янтарные глаза погаснут. Он снова причинит ей боль, и если так, то…
В полудреме, полуяви, в болезненном состоянии, когда разум требовал отдыха, но не умел отдыхать, и появилась совершенно безумная идея.
– Третий… создадим зеркало.
Молчат.
Ждут продолжения и не понимают.
– Погодите, мастер. – Олаф вновь уходит и не возвращается долго, он тянет с собой грифельную доску и ведерко с кусками размокшего мела. – Так понятней будет.
Инголф устраивается на козетке.
А девушка с рыжими волосами вдруг пробуждается.
– Я не люблю зеркала, – очень тихо говорит она. – В них огонь… много-много огня…
– Эти зеркала будут другими.
С доской Олаф хорошо придумал, пусть мел крошится в пальцах, но Брокку легче объяснять на языке формул. Он пишет, одну за другой, вывязывая новый узор, который при всем его безумии выглядел логичным. И молчащий Инголф подался вперед. Ревнивым взглядом он цеплялся за каждый знак, пытаясь разглядеть слабину… сердце замерло, потому что Брокк сам понимал, насколько его затея… нет, не безумна.
Невозможна.
Или все-таки…
– Мастер, – голос Инголфа прозвучал глухо, – я вас все-таки ненавижу.
– За что?
– Заставляете чувствовать себя неполноценным.
Баржу кидает на пирс, и пустые жестянки с грохотом сыплются на пол, они катятся, оставляя за собой масляные следы, которые старый ковер впитывает. Грязнее он все одно не станет.
Олаф же сползает со стула и садится на корточки. Он раскачивается, не отрывая взгляда от доски.
– Получится.
Улыбка у него широкая, совершенно счастливая.
– Быть может, и получится, – поправляет Инголф.
Он все же встает. Движения ленивые, текучие, преисполненные какой-то неуместной неги, словно бы он, Инголф, находился не на борту дрянной баржи, которая чудом жива, но на палубе королевского фрегата. А то и вовсе на берегу.
Пожалуй, такому подошел бы берег, и не дикий, изрытый искателями янтаря, но облагороженный.
Аллеи.
Пальмы. Статуи в тени.
Дамы в светлых летних нарядах. Зонтики кружевные, левретки и бланманже. Веера. Томные беседы о высоком…
– Зеркала… – Инголф пальцами водил по меловым линиям, но не стирал. Он читал формулы, и губы шевелились, повторяя про себя.
Узел.
И еще один. Энергетическая связка.
Шаг назад и взгляд мечтательный… так, пожалуй, смотрят на картину.
– Здесь, – тонкий палец ткнулся в доску, – сцепка ненадежна. И здесь, кстати, тоже.
– Знаю.
– Контур не выдержит…
– …если не добавить резервные вектора.
– …и откат…
– Там прочная порода. Гранит. Выдержит…
Инголф понимает с полуслова, и, с брезгливо оттопыренной губой, он берет кусок мела, разглядывает его долго, придирчиво, а потом резко, быстро вносит правки.
– Треугольника будет достаточно. – Почерк у Инголфа нервный, острый. – Квадрат был бы лучше, но, как понимаю, четвертого самоубийцу мы в столь короткий срок не отыщем. К слову, когда?
– Завтра на рассвете…
– Завтра. – Он мнет мел, и белые крошки сыплются на брюки.
Темная шерсть с узкой белой полосой. А пиджак на атласной желтой подкладке, которая на полтона светлей жилета.
– Завещание, по всему, оставить не успею.
Олаф смеется. До судорог, до всхлипа.
– Инголф, ты… ты зануда страшная, но я тебя люблю. – Он вытирает слезы тыльной стороной ладони, отчего-то левой, а правая, растопыренная, упирается в пол. – Нет, я тебя определенно люблю…
– Допустим. – Инголф отступает. – Но будь добр, держи свою любовь на расстоянии.
– Злой какой.
– Не злой. Брезгливый. Ты давно на себя в зеркало смотрел?
В этом раздраженном, с легкой нотой снисходительности тоне есть что-то успокаивающее, родное. И Брокк позволяет себе надежду.
…быть может, у них получится остановить безумие.
– Остался еще один нюанс. – Инголф расстегивал пуговицы. – Как избавить вас, мастер, от подарочка…
– Вряд ли получится.
…выжить Брокк не рассчитывал.
– Но попробовать стоит… хотя бы в теории.
Олаф вскочил. Его движения отличались нехарактерной прежде суетливостью, словно его переполняла энергия и Олаф не способен был управиться с нею.
– Оно маленькое… – Рука Олафа легла на грудь Брокка, а сам он застыл в неестественной позе. Ноги расставлены, колени полусогнуты, локти прижаты к бокам. Левое плечо опущено, правое поднято, и голова лежит на нем.
Ненормален?
Не более чем сам Брокк.
– Ты бы хоть руки вымыл. – Сняв пиджак, как делал всегда, приступая к работе, Инголф повесил его на спинку стула, провел пальцами по плечикам, выравнивая. В этом Брокку виделся ритуал.
…он согласен на ритуалы, лишь бы получилось.
Олаф же на замечание обернулся и, прижав к губам палец, зашипел:
– Слушаю.
Он и вправду слушал, и пальцы на груди Брокка подрагивали.
Грязные пальцы с ребристыми синеватыми пластинами ногтей. Не стриженые – обкусанные неровно, они плыли, удлиняясь, заостряясь, наливаясь характерным черным цветом.
На запястьях проступила мелкая мягкая чешуя.
Олаф отстранился и, сев на пол – садился он, по-детски широко расставив ноги, – сказал:
– У меня получится сделать замедлитель. Усыпить его… секунды на две.
Две секунды – это много…
– Заряд слабый. – Инголф деловито собирал тарелки, стряхивая содержимое их на пол. – Если отбросить подальше, то шанс есть.
…две секунды.
И цепная реакция…
…треножник зеркал, за каждым из которых станет жизнь.
Инголф.
Грязная посуда в руках. И ониксовые запонки в платине. Платиновая же цепочка для часов. И родовой перстень на пальце, который Инголф носит, пусть и втайне ненавидит свою полупричастность к роду Высокой Меди.
Дом его признал, но клеймо бастарда не вывести. И чувство собственной неполноценности разъедает Инголфа, заставляя карабкаться, доказывать и роду, и всем, что он достоин принадлежать к дому.
Как Брокк раньше не видел этого?
Наверное, смерть, пригретая на груди, избавляет от слепоты. И сейчас за холодной презрительностью Инголфа видится попытка защитить себя.
Знакомо.
И больше не вызывает раздражения снисходительная маска, взгляд сверху вниз, насмешливый, оценивающий.
Олаф… Олаф сидит у ног девушки, перебирая бусины, которыми расшит подол ее платья. Этот подол успел промокнуть, и Олаф наверняка уговаривает ее переодеться. А она делает вид, что не слышит. Но стоит ему замолчать, и рыжие ресницы вздрагивают.
Девушка ищет его взглядом.
Находит. Успокаивается.
И позволяет себя уговорить. Она встает, опираясь на протянутую руку, и улыбается, наверное, позабыв, что помимо Олафа в их доме – а старая баржа для нее именно дом – есть гости.
– Девчонку следует отослать. – Инголф ставит тарелки на пол и носком навощенного ботинка медленно толкает всю гору под грязное покрывало скатерти. – Надеюсь, на «Янтарной леди» найдется местечко?
«Янтарная леди» загружена до предела, а быть может, и предел взят. Пассажирская гондола примет пассажиров втрое против обычного, и грузовые отсеки не останутся пустыми. Неотапливаемые, не предназначенные для людей, но все же способные спасти.
…не эвакуация, нет.
…просто слух, что в городе неспокойно.
…просто рев огня, подобравшегося вплотную. Его уже слышат люди и, завороженные голосом, не спешат бежать. Разве что некоторые… но и их слишком много.
…ничтожно мало.
– Найдется. – Брокк проследит, чтобы девушку взяли.
Капитан не откажет. А она… она тихая. И Олафу не будет перечить. Он же как никто другой осознает, насколько зыбок шанс…
Олаф слышит пламя, разговаривает с ним. О чем рассказывает? О Каменном логе и собственном самоубийственном желании коснуться огня? Или о жизни, такой короткой и по-своему тяжелой? О том, каково это, день за днем сдерживать свою натуру. Жить, зная, что безумен и это безумие – уже навсегда.
Цепляясь за жизнь.
Борясь с собой и огнем.
Он ведь многое успел изменить, этот мальчишка в грязной рубашке, в засаленных штанах с отвисшими коленями. От него сейчас пахнет рыбьей требухой, гнилью, водой речной, и в этом запахе спрятан собственный Олафа страх.
Теперь, дойдя до края, он стал бояться пропасти.
Послушает ли его пламя?
Будет время проверить. И Олаф возвращается один, он ополоснулся, и вода стекала с волос на мятую, хоть и свежую рубашку. Он был бос и дрожал, не то от холода, не то от близости огня.
– Она уснула, – сказал Олаф шепотом. – Пусть поспит… знаете, в последнее время она почти не спит… слышит.
Инголф кивнул.
– И я подумал, что если ее отослать… – Беспомощный умоляющий взгляд.
И Брокк слышит со стороны свой голос. Все-таки, наверное, он безумно устал:
– «Янтарная леди» уходит в шесть утра.
Растерянный и отчего-то несчастный взгляд.
…конечно. Олафу нельзя появляться на поле. Его ведь ищут. Найдут и сдадут в сумасшедший дом. А Брокку он нужен, пусть невменяемым, но способным удержать зеркало.
– Я отведу ее. – Инголф кладет руку на мокрое плечо. – Слышишь?
Кивок.
– Мы вместе соберем вещи. Я напишу записку. А мастер проследит, чтобы капитан передал записку в нужные руки. О твоей женщине позаботятся, даже если…
– …мы умрем, – радостно завершил фразу Олаф.
– Именно, – губы Инголфа дрогнули. – Но честно говоря, я предпочел бы иной финал. На эту жизнь, как ни странно, у меня еще планы имеются.
И не только у него.
Инголф положил на стол часы.
Время. Десять часов… и перерыв, чтобы добраться до «Янтарной леди». Кэри станет упрямиться, и надо будет придумать ложь, которая походила бы на правду. Из Брокка лжец отвратный, но на сей раз он постарается.
Ради нее.
Десять часов… и еще десять… хватит ли на то, чтобы создать три зеркала?
Иного варианта нет, и Олаф, стряхнув воду с волос, подвигает к себе лист.
– Если нет возражений, то вторая вершина за мной. Этот район я знаю лучше вас…
Назад: Глава 35
Дальше: Глава 37