Книга: Владетель Ниффльхейма
Назад: Глава 2. Окраина горя
Дальше: Глава 4. Гость, которого ждали

Глава 3. Сложности семейной жизни

— Сема, ну послушай меня пожалуйста, — Аллочка сидела в пол-оборота. Солнечный свет, проникая сквозь стекло, окутывал ее золотым покровом. Ее кожа, бледная, прозрачная, светилась. Растрепанные волосы сияли, и Семен Семенович смотрел на них, поражаясь тому, как раньше не замечал, до чего удивительная ему жена досталась.
Забыл наверное.
Помнил, помнил, а потом взял и забыл.
— Я… я не хочу тебя обижать, — она говорила медленно, подбирая слова, и поглядывала — не злится ли он. А он не злился, устал слишком, и драконье сердце напоминало, что злиться не стоит.
Уже две недели это сердце кочевало по карманам. Семен Семенович не находил в себе сил расстаться с ним, как в далеком детстве не умел расставаться с осколками кремния, подшипниками, перламутровыми раковинами с острым краем и прочими крайне нужными вещами. А потому просто перекладывал из одного кармана в другой.
— Сядь, пожалуйста, — попросила Аллочка. — Я не могу говорить, когда ты… нависаешь.
И Семен Семенович опустился на диванчик, несколько опасаясь, что тот развалится. Мебель в квартирке была дрянной. Как и сама квартирка, тесная, темная, спрятавшаяся в улье-многоэтажке. Комнат всего две, и вторая заперта на ключ, хранит пыльные залежи хозяйской мебели.
Что Аллочка делает в этом странном месте?
— Поехали домой, — снова предлагает Семен Семенович и снова опасается отказа.
Аллочка не спешит. Она кривится, готовая расплакаться — раньше ее слезы злили, а теперь просто становится страшно, безотчетно, но до ледяного штыря в позвоночнике и языка, прикипевшего к нёбу.
— Ты не подумай, что я неблагодарная. Или что собираюсь судиться. Я не буду судиться. Я… мне не надо денег.
— Что, совсем?
На что она жить будет? Ничего ведь не умеет. Мисс-чего-то-там. Королева подиума, оставившая королевство по первому требованию…
Драконье сердце нагревается, вычерпывая злость, опустошая и без того пустую душу.
— Я понимаю, что ты сейчас думаешь, — Аллочкины ладони лежали на расшитой пионами скатерти. — Что я не знаю, чего хочу. Я знаю. Я понимаю, что мне будет тяжело, но… я попробую.
— Почему?
Ногти остригла. Или правильнее будет сказать — сняла? У нее же длинные были, заостренные. А теперь вот короткие. И глаза не накрашены.
Баринов не помнит, когда в последний раз видел ее ненакрашеной.
— Потому что я схожу с ума. Нет, Сема, ты не перебивай, пожалуйста!
Он и не собирался.
— Я больше не могу там, понимаешь? Тебя нет. Саши нет. Никого нет. Пусто и пусто. Я хожу из комнаты в комнату и… и зачем нам столько? Мы друг друга там не видели. Это же удобно — не видеть друг друга.
— Ты очень красивая. Теперь.
— Я все гадала, когда тебе надоест играть в семью, когда ты Сашку заберешь и на дверь покажешь. Все ведь так делают. Все… и привыкать нельзя.
— А что можно?
— Драгоценности собирать. Лучше, если с камнями и авторской работы. Надежней. Так все делают.
Почему ей стали вдруг важны были эти абстрактные «все»? Кто они вообще такие?
— И чтобы машина была. И квартира, желательно, если в элитном доме. Мировое соглашение…
— Алла, а я дракона убил.
— Что? — она вздрогнула и забыла о своем мировом соглашении и несуществующей квартире. Но если бы ей нужна была квартира, действительно нужна, Семен Семенович купил бы. И купит, чтобы она не жила в этой норе.
Денег тоже даст, столько, сколько надо будет.
— Дракона. Настоящего. А голову не принес. Надо, наверное, было, только как-то вот не подумал.
— Ты смеешься надо мной?
— Ничуть. Я бы принес тебе голову дракона и возложил бы к ногам.
— Зачем?
— Принято так. Я тебе — голову. Ты мне — руку и сердце. Бартер.
Ей идет улыбка, и надо бы сказать, но почему-то сложно говорить простые вещи. И Семен Семенович совсем теряется, хотя подобного с ним давненько не случалось.
— Я дом для тебя строил. И для Шурки тоже. Чтобы всем места хватало. Чтобы просто не мешали друг другу. Но если не нравится, то другой купим. Такой, как ты скажешь. А не хочешь дом, тогда квартиру. Сама выберешь. Завтра поедешь и выберешь.
Алла покачала головой.
— Почему? Я настолько отвратительный муж?
— Нет.
— Тогда в чем дело?
Не кричать. На нее нельзя кричать, потому что она слабая и испугается. А ей сейчас вредно пугаться. Ей вообще вредно находиться в этой дыре, где отчетливо пахнет газом, за стеной шелестят мыши, а за окном виднеются трубы старого завода. Они выдыхают дым, целые желтые облака треклятого дыма, травят город и его, Семена, женщину.
— Послушай, Шурка вернется. Уже скоро. Я знаю, что он вернется, и как я ему скажу, что тебя нету? Я вообще не умею с ним разговаривать. Только ору. Но я ведь не специально.
— Знаю, характер такой.
— Вот, характер… я исправлюсь! Постараюсь исправиться. Клянусь! И мы начнем все сначала. Ты, я и Шурка. Ну и… брат или сестра? Девочку хочу. Чтобы как ты, красивая. Но если парень, тоже хорошо.
Алла приложила палец к губам, и Семен Семенович замолчал. Он не знал, что и как сказать еще, чтобы она вернулась домой. Он боролся с желанием просто взять ее и отнести в машину. Это ведь правильно будет — отвезти ее домой.
Ради ее же блага.
Здоровья. Безопасности.
— Сема, а… а ты никогда не думал, что с нами будет, если Саша не вернется?
Думал и думает постоянно, хотя изо всех сил гонит эти мысли прочь. И надо бы соврать что-то бодрое, жизнеутверждающее, но врать у Семена Семеновича никогда не получалось. Поэтому он молчит, давая Аллочке право говорить.
— Я знаю, что надо надеяться. И молиться. И верить. Я стараюсь изо всех сил, но вот… с каждым днем шансов все меньше. Я читала. Чем дольше длится кома, тем… тем реже возвращаются. И я понимаю, что бывают исключения, когда и через год, и через пять, и через десять. Но я не знаю, смогу ли я выдержать. Десять лет… как приговор, правда? Только за что? Я в церковь вчера ходила. Просто подумала, вдруг поможет. Стояла, стояла… смотрела. Говорят, что Бог дает испытания. Нам. Тебе, мне… мы, наверное, действительно заслужили. Чем — не знаю, но заслужили ведь. А Саша тогда? Он при чем?
— Не при чем.
Потому что когда-то, лет двадцать тому, Семен Семенович совершил ошибку. Хотя он и сейчас не был уверен, что выбор его ошибочен, и совершенно не мог представить себе жизни иной. Если разобраться, в ней не было бы Аллочки, и Шурки, и всего остального, случившегося за эти годы, не важно, хорошего или нет. А что взамен? Ледяная вечность и туманы Ниффльхейма?
— И наверное, я плохая мать. Я ведь должна быть там, рядом, чтобы разговаривать и все такое… а я не могу, Сема! Не могу и все! Я только больницу вижу, и меня наизнанку выворачивает.
Алла сказала и побледнела. Зажав обеими руками рот, она бросилась из комнаты. И вскоре до Семена Семеновича донеслись характерные звуки.
Он выглянул в куцый коридорчик и увидел открытую дверь. За дверью был туалет, крохотный и темный. Крапчатая плитка, старый унитаз со следами водяного камня, ржавые трубы, которые накренились, грозя уронить бачок, и длинная цепочка с розовым медвежонком на ней.
Плюшевый труп на сантехнической виселице.
— У-уйди, — сказала Аллочка сквозь зубы.
Она стояла на коленях, упираясь руками в деревянный стульчак и нависнув над кругом унитаза. Ее спина мелко вздрагивала, и дрожь эта пугала Семена Семеновича до невозможности.
Вот что ему сейчас делать?
— Пожалуйста, уйди, — повторила Аллочка и снова согнулась над унитазом. — Я не хочу… чтобы ты… чтобы видел меня… сейчас.
Она попыталась встать, а когда не сумела, расплакалась. Семен Семенович поднял ее на руки и сказал:
— Едем к врачу.
— Нет.
— Тогда домой? Пожалуйста.
Алла кивнула.

 

С возвращением Аллочки дом если не ожил, то хотя бы очнулся от тяжелого сна, в котором не было ничего, кроме давящей на мозг пустоты.
Семен Семенович дождался, когда жена заснет и на цыпочках вышел из комнаты. Он спустился на кухню, где бывал от силы два раза и оба — случайно. На кухне пахло свежим хлебом, и Семен Семенович кое-как отломил от буханки горбушку. В холодильнике и молоко нашлось.
Пил из пакета, морщась от холода и зубной боли. Хлебные крошки сыпались на стол, на пол и на глянцевую поверхность плиты.
Сковородки пришлось искать долго, а когда нашлись, то Семен Семенович понял, что ни одна не подходит. Нет, посуда была хорошей, немецкой, с высокими краями, толстыми днищами и керамическими антипригарными вкладками, но для задумки Баринова никак не годилась.
Он уже собрался было отправить кого-нибудь в супермаркет, когда увидел именно то, что нужно. Эту сковороду отливали из чугуна и давно. Снаружи ее покрывала толстая шуба гари, которая от прикосновений сползала черными чешуями, но изнутри сковорода была чистой, блестящей.
Семен Семенович провел пальцем по днищу, которое сыто лоснилось, и поставил сковороду на плиту. Оливковое масло наполнило ее до середины. Нагревалось оно медленно, выпуская к поверхности мелкие пузыри.
Заглянувшая на кухню повариха хотела было задать вопрос, но вовремя передумала. Удалилась она быстро и тихо, как будто бы вовсе ее не было.
Развернув сверток, Семен Семенович сжал сердце, жесткое, как камень. Мягкая пленка, обволакивавшая его, застыла и приклеилась к мышцам. Широкими шлангами торчали сосуды, закупоренные спайками желтой крови. От сердца пованивало серой и тосолом.
Оно опустилось в озеро оливкового масла и зашипело.
Девять часов? Семен Семенович засек время.
Специи по вкусу. Определенно, где-то он видел перец…
Назад: Глава 2. Окраина горя
Дальше: Глава 4. Гость, которого ждали