Глава 6. Остановка по требованию
Остановить Беллу Петровну не посмели, лишь попросили — и в голосе было немало смущения — предъявить к осмотру сумку. Глядели поверхностно, то ли стыдясь, что было бы странно, то ли устав от этих бессмысленных обязанностей.
Кому нужен безымянный мальчишка?
Никому, кроме Беллы Петровны.
Внутри палаты, еще одного стерильного аквариума с потолком, из-за обилия трещин походившим на битую яичную скорлупу, стояли две кровати. Стояли близко, так, что если бы люди, лежавшие на этих кроватях, пребывали в сознании, они без труда соприкоснулись бы руками. Впрочем, подобная идея вряд ли зародилась бы в забинтованных головах, уж больно разными они были.
Белла Петровна вклинилась между кроватями и несколько секунд стояла, разглядывая мальчишек. Один не по возрасту высокий, со знакомой квадратной челюстью и выпуклым лбом, на котором, казалось, вот-вот треснут бинты. Второй — мелкий, весь какой-то неустроенный и грязноватый из-за темных волос и смуглой кожи. Смуглота заканчивалась на плечевом суставе, уступая место желтушной бледности.
Не заразиться бы.
Этот мальчишка, безымянный и ничейный, мешает Юленьке. Он цепляется за жизнь корявыми пальчиками, которые впились в одеяло, как если бы одеяло было способно удержать его на краю.
Наклонившись, Белла Петровна расправила одеяло, а сунувшемуся было охранничку — все-таки следят, смотрят — кивнула: дескать, все в порядке.
Неправда. Но Белла Петровна умеет притворяться.
Она принесла стул, больничный, шаткий, и сев на него, раскрыла книжку.
— …жил-был тролль, злющий-презлющий; то был сам дьявол. Раз он был в особенно хорошем расположении духа: он смастерил такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, все же негодное и безобразное, напротив, выступало еще ярче, казалось еще хуже.
Мальчишка просто запутался в сети из проводов и трубочек, увяз в лживом электронном милосердии. Его заставляют жить, накачивая воздухом разорванные легкие, поддерживая сердце, почки, печень и все то, что составляет человека.
— Прелестнейшие ландшафты выглядели в нем вареным шпинатом, а лучшие из людей — уродами…
Ему самому хочется уйти. Но он боится.
Это же так естественно — бояться. Особенно детям.
И сама Белла Петровна дрожала. Дрожь эта рождалась под ногтями пальцев ног и ползла выше, по венам. И резонируя в резиновых их стенках, дрожь усиливалась, заставляла вздрагивать колени, трястись бедра мелким танцем жира и кожи, волноваться складки живота. Лишь в груди, сдавленной панцирем лифчика фирмы «Triumf» дрожь утихала.
— Лица искажались до того, что нельзя было и узнать их…
Белла Петровна бросила быстрый взгляд на двери. Охранник остался один. Второй исчез, видимо, полностью доверяя напарнику.
— Дьявола все это ужасно потешало. Добрая, благочестивая человеческая мысль отражалась в зеркале невообразимой гримасой…
А если ее поймают? Арестуют? Посадят?
Не важно!
Мать — на то и мать, чтобы жертвовать собой во благо ребенка. И Белла Петровна, не глядя, сунула руку в сумку. Подкладка из искусственного атласа скользила, швы прощупывались на ней рубцами, и тем легче было отыскать дыру. Такую крохотную дырочку, в которую выпал инсулиновый шприц.
Наверное, это глупый план, но другого у нее нет. Белле Петровне еще не приходилось убивать.
Она сложила книгу, пряча ладонь в широких страницах, и склонилась над кроватью, словно бы ища признаки жизни, но на самом деле страшась их обнаружить.
Не себя ради…
Руки у мальчишки тонкие, со вздутыми венами, на которых кормятся целые стаи игл и хитрых датчиков. Белле Петровне придется обмануть всех.
Она сумеет.
Она готовилась.
Книга ложится на подушку, твердая обложка почти касается бинтов. И Белла Петровна отодвигает ее. Поворачивается спиной к дверям. Сжимает шприц. Игла — тоньше волоса. И следа не останется. Не обязательно в вену колоть… просто колоть.
Представить, что это — подушечка для иголок.
Похож. Смешная такая подушечка, которую Юленька сделала во втором классе. Божья коровка на зеленом листике. Листик картонный, букашка — красно-черная, с крупными, кривоватыми пятнами. А внутри — поролон, в который иглы входили легко…
Кожа крепче ткани, а мышцы — плотнее поролона.
И Белла Петровна решилась.
Но не успела. Руку перехватили, выкрутили до хруста в локте. Беллу Петровну отбросили к стеклянной стене, которая не разбилась, но спружинила, отталкивая женщину.
— Идиотка! — взревел Баринов, пальцами раздавливая шприц. — Ты — идиотка!
Он же уехал за своей беременной женой, которая хотела рожать и сбежала от Баринова. Белла Петровна тоже бы сбежала от этого человека, но ей отступать некуда. Она проиграла.
Почти.
— Вы не понимаете, во что вмешиваетесь, — Белла Петровна одернула юбку.
На правой руке кожа горела огнем, и цвета была красного, яркого.
— Я пыталась помочь.
Баринов фыркнул. На долю секунды Белле Петровне показалось, что ее сейчас ударят, причем так, как бьют мужчин — кулаком. И пускай, если он способен ударить женщину.
Но руки опустились, и Баринов спросил:
— Кому?
— Себе. Вам. Им. Юле и… и вашему сыну. Вы же хотите, чтобы он жил.
— Хочу.
А вдруг получится убедить? Надо было с самого начала пойти, рассказать, попросить помощи. Такой человек, как Баринов, не знает сомнений. Что для него случайная смерть, как не мелочь, эпизод, не стоящий внимания…
— Этот мальчик, он все равно обречен. И только мешает им вернуться. Он держит их здесь.
— Там, — поправил Баринов, поглаживая большим пальцем кадык. — Там их всех держат. И всех точно не выпустят.
— Его надо убить. Это милосердно. Это правильно. Если убить, то Юленька придет в себя! Это… это единственный вариант!
— Вон пошла.
Сказал и брезгливо поморщился, как если бы ему было мерзко видеть Беллу Петровну такой. Ей и самой мерзко, но она не ради себя — ради Юленьки.
— Пожалуйста… поверьте мне!
На колени упасть? Нелепо выпрашивать чужую смерть, но разве у нее остается выход?
— Я разговаривала с ней. Я… я видела ее! Слышала! Она хочет домой!
— Где? — Баринов присел на корточки, но остался высоким, заслоняющим электрические солнца ламп. — Где ты ее слышала?
И Белла Петровна назвала адрес.
Она не сомневалась, что та чудесная женщина, которая бескорыстно помогла Белле Петровне, все объяснит и этому невозможному человеку. Белла Петровна не обиделась, оказавшись по ту сторону стекла и узнав, что больше ее в палату не пустят.
Баринов сам все сделает.
В конечном счете все упирается не в мораль, а в веру.
Вера Беллы Петровны была крепка.
