Лия

Прошло больше месяца. Достаточно, чтобы детали скандала забылись, но сам скандал, а тем более его участников память человеческая еще в себе сохраняла. Если бы только память: кроме памяти, с которой кое-как все же можно было мириться, существовали еще и слухи. Вот они-то и росли на благодатной почве разгулявшегося народного воображения, словно сорняки на недавно прополотой грядке. Я не знала этих людей, зато они, они все меня знали: и водители трамваев, и продавщицы в разноцветных киосках, и бабульки на лавочках в парке… Их взгляды – любопытные, завистливые, а порой и откровенно ненавидящие, – преследовали меня везде. Первое время я храбрилась, но время шло, а ничего не менялось. Теперь я старалась как можно реже покидать квартиру, но… Я должна была давать показания, искать работу, есть что-то, в конце концов. И каждый мой выход «в люди» сопровождался их колючими взглядами и захлебывающимся шепотком за моей спиной. Еще бы, ведь это – ТА САМАЯ! Именно так, большие буквы и восклицательный знак в конце.

Если бы я была той, которая едва не стала жертвой оголтелой банды сумасшедших, возомнивших себя апостолами двадцатого века, с этим еще можно было бы смириться.

Если бы я была той, чьи показания помогли разоблачить организованную преступную группировку, обосновавшуюся в городе, это еще можно было бы пережить.

Но нет, я была ТОЙ САМОЙ, которая предала собственного отца.

Я была ТОЙ САМОЙ, от которой прилюдно отреклась мать. Я всегда считала Маргариту своей матерью – и продолжаю считать, если уже на то пошло.

В конце концов, я была дочерью убийцы.

Я разрушила жизни многих людей, и все ради человека, о котором не знала ничего, даже его имени. А самое-то пикантное: ОН ЕЕ БРОСИЛ – именно об этом шептались за моей спиной. Не о наркотиках, убийствах и Чертовом кладбище, не о скандальном процессе, а о том, что Локи меня бросил. Ха-ха три раза! Именно это обсуждали пенсионерки на лавочке перед моим подъездом. Когда я проходила мимо них, шепоток усиливался, а старушки осуждающе качали головами. Об этом пересвистывались воробьи на подоконнике, и даже Рафинад не в силах был прогнать наглых птиц. Именно это бросила мне в лицо Лариса, когда я наивно попыталась вернуться домой.

Злой бог сыграл свою очередную злую шутку, а я попалась, повелась, как глупая рыба на яркую блесну. Но я еще жива, и все не так уж и плохо. У меня есть я и белый глухой кот с голубыми глазами. Не так уж много, но и не мало. А еще: при разделе имущества мне досталась боль и дурацкий детский стишок, в котором эта боль теперь и сидит:

Вот дом, который построил Джек…

Стишок вертится в моей голове, как веселый моторчик в игрушечной машинке.

Вот это пшеница, которая в темном чулане хранится, в доме, который построил Джек…

Дядя Захар часто читал мне этот стишок. Зачем он умер? Или он раньше меня, еще тогда, двадцать лет назад, понял, что не сможет жить вот так – со смешками за спиной, громким шепотом и колючими взглядами? Как и жить за решеткой.

В темном чулане.

Вот это синица, которая нагло ворует пшеницу, которая в темном чулане хранится, в доме, который построил Джек…

Или он не хотел, чтобы так жила Марго? Тюрьма, передачи, предательство ближайших друзей… У него получилась, теперь его семья – пострадавшие, жертвы моих злобных наветов… Так считают все. Ну почему дядя Захар не подумал обо мне?! Или он подумал? Он считал меня взрослым человеком, способным сделать свой выбор, и, что гораздо важнее, ответить за этот выбор.

Дядя Захар за свой выбор отвечал теперь перед Богом. А я? Я проиграла.

Локи не мог остаться с дочерью убийцы.

Парадокс! Мой родной отец был сумасшедшим и убил семерых. Мой приемный отец, находясь в здравом уме, погубил неисчислимо больше народу…

Локи можно понять.

А простить? Понять можно любого, а с прощением всегда все получается гораздо сложнее и хуже. Так я и сказала. Вслух. «И к чему эти глупые метания, кому они нужны?» – Глазами ответил мне Рафинад. У моего домашнего сфинкса голубые, как небо над Аустерлицем, глаза и узкие вертикальные зрачки. Мой домашний сфинкс всегда меня выслушивает, а под настроение и отвечает, как сегодня, например. «Ты ведь давно его простила, уже тогда, когда он ничего еще не сделал», – Рафинад, как всегда, был прав. В этом мире все были правы – все, кроме меня.

Сегодня я снова искала работу. Пусто. Ноль. Кто захочет видеть в своем сплоченном коллективе дочь убийцы? Кому нужен предатель?

Никому.

Может быть, потом…

Когда все забудется.

А еще сегодня было жарко, невыносимо душно, как случается только вначале июня, перед грозой, когда воздух становится тягучим и липким на ощупь. Пбрит так, что даже работящие пчелы опасаются покидать свои ульи… И рябина зацвела. В этом году рябина зацвела не в мае, как полагается, а в июне. В этом году все не так, как в прошлом.

Первая рябиновая ночь. Лютая гроза с рваными лохматыми тучами, молниями, громом и тяжелыми дождевыми каплями, разлетающимися на пыльной земле сотнями мелких брызг. Ночь, когда на землю возвращаются старые боги и новые демоны. Ночь, когда исполняются желания. Если в тот момент, когда грузное низкое небо прочертит первая молния, загадать желание, оно обязательно исполнится. Я не помню, кто мне сказал об этом. А, вероятно, я сама все это выдумала, но стоило первым каплям робко постучать в мое окно, как я выбежала на балкон: ждать молнию.

«Вот дурочка», – промолчал Рафинад, устраиваясь на кровати. Я не дурочка, просто гроза – это удивительно красиво, особенно гроза на стыке дня и ночи, когда все еще видно, но уже – темно. Жаль, что сфинксы не любят воду.

А я дождалась своей молнии и желание загадала, какое – не скажу, иначе не исполнится. Гроза убрала жару, пыль, а самое главное – тяжесть с моей души. Впервые за долгое время я заснула спокойно. И проснулась оттого, что на грудь мне села птица-демон с рваными, как у летучей мыши, крыльями и разноцветными глазами. Мокрое крыло закрыло мне рот, а знакомый голос произнес:

– Только не кричи.

В этом мире, где сны – всего лишь игра воображения, крыло превратилось в руку, а демон… Зачем вообще он вернулся?

– За тобой, – ответил Локи. – Я пришел за тобой.

За окном ревел ветер, деревья тянулись ветвями к земле, склоняя пушистые кроны перед яростью бури. Ночь демонов, стоит ли удивляться, что один из них прилетел за мной? Мой личный демон-хранитель, которого я так ждала и так боялась…

– Ты пришел, чтобы… закончить дело? – «Закончить» следует читать, как «покончить». Со мной покончить, я ведь тоже – часть дела.

– Да.

Я смотрела не на Локи, а на ковер: на нем уже собралась целая лужа, а с Локи все капало и капало, почему-то меня больше всего волновала эта чертова лужа и то, как я буду ее оттирать, и то, что ковер сушить придется, а он тяжелый. Ерунда, сейчас Локи меня убьет, и о ковре придется волноваться кому-то другому. Например, Ларисе или Славику.

Нужно что-то сказать, нельзя же молчать вечно. Или можно? В конечном итоге, вечность – это не так уж и долго… А Локи все смотрит и смотрит на меня, в темноте его волосы кажутся черными, а белая прядь выделяется, словно метка.

– Прости меня, – моей щеки коснулись холодные пальцы, – если сможешь…

– Ну Кеша-а… Ну что ты придумал, в самом-то деле! На фига тебе эта развалюха?

Лолка недовольно наморщила лобик. Сия гримаса свидетельствовала о крайней степени раздражения. Лолка тогда забывала о своих дурацких представлениях о том, как должна вести себя истинная леди, и о морщинах, которые непременно образуются, если хмуриться.

– Ну Ке-е-е-ша…

Лолкино нытье действовало на нервы. Ну, дура! И никакая она не Лолка, а Люська Вавелькина, так нет же, не хочется козе козой быть, в конюшню полезла, выдает теперь себя за кобылицу голубых кровей, не понимает, что, как ни вертись, а ничего не изменится. Была козой, козой и осталась, только крашеной, надушенной и на каблуках.

– Кеша! – Лолка осмелилась повысить голос.

– Заткнись.

Накрашенный ротик послушно захлопнулся, и коза на всякий случай отошла подальше: усвоила, что, когда он в таком настроении, лучше ему не перечить.

– Можно построить было… Мэри архитектора присоветовала, который… А эта развалюха… – присев на грязную ступеньку, Лолка продолжала бурчать, но уже так, чтобы он не слышал.

А Аркадий все равно слышал, но сейчас это ворчание уже не раздражало его, а скорее смешило – вот дура! Лолка-Люська уверена – все нужно делать, как «принято», причем не особо разбираясь, кем принято и зачем, главное, чтобы не хуже. Если машину – то как у Виолетты, – еще одна коза, если дом, то непременно, как у Машки, переименованной в Мэри. А если ему не хочется?

Что эти современные мальчики понимают в настоящей архитектуре? Наворотят хоромы из железа, стекла и пенопласта, а сдерут, как за мрамор. Аркадий же с детства мечтал о таком вот доме, чтобы как в кино о дворянах – с колоннами, то ли поддерживающими, то ли врастающими в легкую крышу, с каменными зверями, охраняющими лестницу, и самой лестницей – с низкими широкими ступеньками, по которым когда-то поднимались барышни в кринолинах. Что такое «кринолин», Аркадий представлял себе довольно плохо, но, если есть лестница, ступеньки и львы, то барышням следует носить в эти самые кринолины. Он нежно погладил нагретую солнцем ступеньку – приятно, когда детские мечты исполняются, правда, за те деньги, которые с него содрали за усадьбу, Аркадий мог построить хоть три та их дома, как «у Мэри».

– Что расселась? Пошли внутрь.

Лолка захлопала ресницами, пытаясь сообразить, можно ли отвертеться от этого «заманчивого» приглашения. С одной стороны, перечить страшно, а с другой, пятнадцатисантиметровые шпильки – не совсем удобная обувь для путешествия по старому больному дому.

– Ничего, – пообещал Аркадий своей мечте, – я тебя вылечу.

К Лолке он не поворачивался, слышал, как нервно цокают сзади ее каблучки-копытца. Значит, идет, слушается, злится, но молчит. Это хорошо, если она будет хорошей девочкой, так и быть, он купит ей тот браслетик.

В доме было пусто, гулко и одиноко, по комнатам гулял ветер, облизывая влажнее стены, на которых расцветали зеленые пятна плесени. Под ногами похрустывало – вместо паркета пол устала белая штукатурка пополам с мелким камнем откуда он взялся – непонятно. А раньше здесь, наверное, балы давали, музыка там, разговоры – об охоте, о борзых, о царской политике и о девицах-дебютантках, привезенных мамочками на бал-распродажу. Интересно, сколько за Люську-Лолку заплатили бы? Немного, это факт.

Аркадий еще долго бродил по комнатам, гладил шершавые стены, которые недоверчиво царапали хозяйскую ладонь, трогал пол, пытаясь понять, есть ли что-нибудь под серо-белым ковром штукатурки, выглядывал в пустые оконные проемы. Лолка отстала, потерялась в лабиринте одинаково несчастных комнат, но Аркадий был даже рад – ему было необходимо поговорить с домом один на один. Он и говорил. А дом откликался, просыпаясь, словно чудовищный каменный пес, к которому наконец-то вернулся хозяин. Дом признал его, дом поверил, доверился ему, иначе Аркадий ни в жизни не нашел бы ЭТО.

Он хотел подняться на второй этаж, но нога его провалилась сквозь ступеньку – гнилая доска не справилась с восьмьюдесятью семью килограммами его живого веса. Аркадий испугался было, что потянул связки, но ничего, обошлось. Аккуратно высвободив ногу, он решил заглянуть внутрь. Зачем? Захотелось. Позже он говорил об интуиции, о некоем предвидении и доме, который отдал новому хозяину свое единственное сокровище.

Из-под ступеньки Аркадий вытащил сверток пахнувшего пылью и тленом тряпья, по его руке пробежало какое-то мелкое насекомое. Наверное, другой человек сразу отшвырнул бы непонятную и неприятную вещь подальше, но Аркадий почувствовал – внутри находится что-то важное.

Очень важное.

Очень-очень важное.

В свертке оказалась маска. Он даже не сразу понял, что это именно маска, одна из тех, что надевали на балы-маскарады – Аркадий видел в кино, как милые дамы рядились в Юнон и Наяд, а мужчины притворялись Нептунами и Пиратами. Но эта маска не имела ничего общего ни с Юноной, ни с Нептуном, ни с прочими мифическими персонажами. На коленях Аркадия лежало НЕЧТО: слепок души, нагромождение ломаных линий, радуга цвета – от девственно-белого до смолисто-черного, золотая фольга и деревянные монетки, перламутровые шарики и осколки зеркала. Все – и ничего.

– Ой, а что это? – Лолка возникла словно из ниоткуда – обычно сначала он слышал цокот ее каблучков, мерзкий голосок, зовущий его, а потом уже видел саму Лолу. А сейчас она подкралась.

Аркадий ощутил приступ острого раздражения. Какого хрена эта коза шляется по его дому, мешает ему любоваться подарком из прошлого и вообще, подсматривает? Следит?

– Ой, а ты клад нашел? Да? А дай мне посмотреть! – Лолка попыталась цапнуть находку своей тощей лапкой с перламутровыми ноготками. Эти самые ноготки, которые она каждый день старательно подпиливала и подкрашивала, стали последней каплей. Аркадий ударил без предупреждении: сначала по руке, потянувшийся, куда не следует, потом – по глупой козьей мордочке.

Никто не смеет трогать его вещи!

Лолка убежала – она всегда убегал, и долго потом боялась показываться ему на глаза, но рано или поздно возвращалась. А куда ей, козе, деваться от машины, шубок, браслетиков и оттого, кто за все эти шубки-браслетики платит?

Снаружи громыхнуло – видать, гроза собирается, нужно ехать, но Аркадий продолжал сидеть на грязных ступеньках старого дома. Он смотрел в пустые глазницы маски, а маска смотрела на него.

Впереди была целая вечность, и одна душа – на двоих.