Иван Ломака
Время сна
Она умирает. Я увидел её только сегодня, мы наконец-то встретились. И она лежит передо мной, погружённая в кому. Аля, Аленька, мой скучающий ангел. Не уходи.
Останься.
* * *
В тот раз Алина позвонила вечером – как и всегда. Я вылез из-за компьютера и лёг на диван – так проще приготовиться к приёму.
– Миша, слушай. Сейчас будет два слепка , поймай оба и отгадай загадку: в чём разница между чёрным и чёрным. Всё понял?
– «В чём разница между чёрным и чёрным»? Странная загадка, вполне в твоём духе. Хорошо, ясно. Заинтригован.
– Ну ещё бы. Это ведь я.
– Конечно, волшебница. Так я ловлю?
– Уже отослала. Принимай. Сперва тот, который поменьше.
О’кей. Я выбрал файл, включил воспроизведение, расслабился и закрыл глаза. Процесс похож на медитацию: как только разум оказывается готов, тебя переключает в состояние автора. Будто кто-то нажимает на кнопку.
Контакт.
Тепло, темно, сонно. Я лежу под одеялом в позе эмбриона. Наверное, у меня перед носом стена – я чувствую кожей тепло собственного дыхания. Я почти что сплю, с трудом удерживая сознание на грани яви.
Конец записи.
– Ну как?
Это Алина. Звуковую связь я не выключал – наверное, услышала, как ворочаюсь.
– Как-как… как-то просто. Темнота и всё.
– Ага. Чёрный цвет номер один. Давай второй.
– Лучше бы ты мне вкус апельсинового сока прислала. Такая жара страшная, а я тут копирую тебя под одеялом.
– Расслабься, Миш, там дальше интересно.
– Как скажешь.
Вторая запись длиннее раза в три, видно по весу файла.
Контакт.
Начинается всё так же. Если открыть глаза, я должен увидеть стену. Открываю, а её нет. Темнота. Вылезаю из-под одеяла, встаю на ноги. Пытаюсь увидеть свои руки, стены вокруг, свет за окном – безуспешно. Хочу сказать хоть что-нибудь, но звуки исчезли, даже кровь в ушах не стучит. В животе трепещет ком, словно и гравитация исчезает. Мне страшно поднять руку и прикоснуться к лицу – а вдруг и меня тоже нет? Теряю равновесие и падаю, но нет ни пола, ни земли, и воздух неподвижен. Хочется кричать.
Запись кончается.
Какое-то время, придя в себя, лежу неподвижно. Сквозь приоткрытые веки пробивается свет монитора. Появляются звуки: сперва пчелиное гудение системного блока, потом – голос Алины. Эти сигналы внешнего мира помогают мне собраться с силами и разлепить глаза. Во рту пересохло.
– …ты в порядке? Эй?!
– Ау, Аля. Я тут.
– Ну как так можно, а? Ты там уснул, что ли?!
– Извини. Жутковатая картинка.
– Сам ты жутковатый. Прочитала в Интернете, что так готовят космонавтов. Тест на психологическую устойчивость: нужно продержаться сколько-то часов в абсолютно изолированной комнате – даже почесаться нельзя. Я схалтурила: поставила беруши и включила инфразвук на колонках. Плюс… выпила ещё, чтобы соображать хуже. Но страшно ведь вышло, да?
– Очень.
Я почувствовал себя обманутым. И вместе с тем не мог не удивиться, что меня до зубовной дрожи испугала такая простая запись. Чего уж там – я попросту не собирался больше переигрывать этот слепок. Ну к чёрту, нервы дороже.
– Ладно. Я так понимаю, ответ на загадку у тебя уже готов?
– Ммм… – Часть ритуала. Если я сейчас не отвечу – разозлится и пару дней не будет разговаривать. Может, оно и к лучшему. – Да ничего в голову не идёт. Странная загадка, и запись странная.
– Вот ты как, – её голос как-то сразу поскучнел. – Ну, о’кей. Подумай, вдруг дойдёт. А для пущей ясности – вот тебе… – она отгрузила ещё какой-то файл, я не стал смотреть, – … факультативный материал. Будут идеи – звони.
* * *
Ищу пульс на её запястье – он еле прощупывается. В телефоне вбит номер скорой. Звонить нельзя, всё сорвётся. Может, врачи её спасут. Но тогда Алина окажется убийцей. Я либо разрушу её жизнь, либо стану свидетелем её смерти. Или она проснётся. Пожалуйста.
Когда мы впервые созвонились, Алина говорила через синтезатор. Голос был мужским. Помню, как всё оборвалось внутри. И был так счастлив, когда розыгрыш вскрылся.
Память не приносит облегчения.
Качаю головой, как умалишённый. Шепчу невнятные молитвы. Стоит ей шевельнуться – вскакиваю с места и начинаю звать её. Надо успокоиться, надо ждать. Ждать? Когда свет всей жизни угасает у тебя на глазах – ждать?! Но не остаётся ничего другого. Аля сама этого хотела. Я не могу предать её.
* * *
Закончив разговор, я вернулся за компьютер и слепо уставился в экран монитора. Страх – сильное чувство, он никогда не отпускает сразу. Наверное, мне стоило взять верх над собой и ответить на её загадку… признавался я себе в этом или нет, но Алина – самое яркое событие моей чересчур обыкновенной жизни. Сморгнув усталость, я взял в руки сенс. И получил ещё один удар по нервам – слепок назывался «темнота номер 3».
Инстинкт самосохранения поборол любопытство. Я попытался расслабиться за игрой, но, запустив её и оказавшись в мрачном виртуальном коридоре, как-то мигом решил, что сегодня лягу пораньше. Оторвался от игры, запустил браузер, ответил на пару сообщений, посмотрел новости… в общем, часа через полтора, действительно захотев спать, вспомнил о своём намерении. Пошёл в ванную, ополоснул лицо, посмотрел скептически на заросшую щетиной физиономию. Двадцать три года, лицо умное, нос прямой. Постричься пора. Или хотя бы побриться. Закончив воевать с бритвой и лосьоном, я буду просто счастлив рухнуть в постель. Так оно, в общем, и вышло.
Снилась Аля.
Во сне я видел её только со спины. Алина меня звала. Но как я ни пытался подойти и заглянуть ей в лицо, она отворачивалась. Тогда я стал искать зеркало – во сне я точно знал, что она обязательно появится в зеркале, – но в отражении Алина почему-то заслоняла лицо руками. Она начала раскрывать их, и вместе с ладонями открылись мои веки.
Проснулся рано. За окном гудели машины, в воздухе ощущалась звенящая чистота. А, форточка открыта. Тело ломилось энергией: я был готов пробежать марафон. До работы оставалось около двух часов, но на следующий день должны были давать зарплату, а мне совсем немного не хватало до двойной нормы. Решил выйти пораньше.
В офис я заявился раньше всех.
Из привычного рабочего ритма меня выбило приветствие:
– Здорово, больной.
Толя. Худощавый, глаза суетливые, за метр пахнет кофе. Обидел я его чем-то?
– Привет, привет.
– Ты в порядке?
Я посмотрел на него, немало озадачившись. Я чувствовал себя не просто хорошо – великолепно. Погружение в кошмар произвело на меня целительный эффект. Если я и ожидал вопроса, то только о том, какого рожна я заявился в офис спозаранку. Я потёр рукой подбородок и внезапно почувствовал пробивающуюся щетину.
– Да в порядке, чего там. Цвету и пахну.
– Ну ладно.
И Толя снова завис в наладоннике. Он вообще не расстаётся со своим сенсом – модель «всё в одном», суперкомпьютер в кармане. Толя – наш штатный сенсманьяк.
– Совсем забыл, Мих. Тебя просили в бухгалтерию зайти.
– Зачем?
– Как «зачем»? За деньгами.
– Так зарплата же пятого.
– Вот-вот. Зарплата сегодня. Давай, чапай.
На автопилоте зашёл в соседний кабинет, расписался в ведомости (плакала моя премия!), вернулся и сел за компьютер. Свернул таблицу, вышел в Интернет. Открыл «входящие». Сообщений было много.
Писала Алина. Просила не открывать третий файл, извинялась за плохую шутку. Заклинала написать как можно быстрее. Паниковала, словом. Писал Толя. Напомнил, что за мной и так числится грешок безответственного отношения к работе и что в этой связи ещё один пропущенный день мне реноме не поправит. Писала Света из бухгалтерии – по тому же поводу. Мол, славный сотрудник, а так безответственно себя веду. Предупреждала, что так и прогонят меня с уютного местечка.
Не удивительно, что я славно выспался. Больше суток подушку давил.
Нет, я люблю поспать. Мне сны интересные снятся. Но спать тридцать часов без перерыва – это ведь ненормально? Эдакий тревожный звоночек о вероятном психическом нездоровье.
Слава богу, человечество изобрело Интернет. Через полчаса я уже знал туманный термин «психосоматическая нарколепсия». Так, видимо, и называлась накрывшая меня неприятность. Суть расстройства сводилась к тому, что организм компенсировал повреждение психики неестественно долгим сном, в процессе которого мозг избавлялся от травмы.
Нормальный человек бы раз и навсегда стёр номер Алины. С её шуточками и крышей двинуться недолго. Но я, видать, уже поехал.
– Да? Кто это?
Судя по шуму клавиш на заднем плане, она была занята. Я помолчал, обдумывая приветствие.
– Миш, ты? Ты в порядке? Знаешь, как я волновалась за тебя?
Шум клавиш стих, раздались быстрые шаги. Вышла в коридор, наверное. И ох уж мне эта женская логика: сперва скидывает на меня эмоциональную бомбу, а потом заявляет, что переживала.
– Привет, Аль. Я… я не совсем в порядке. После нашего разговора я просто вырубился и проспал тридцать часов. Мне как-то неспокойно за свои мозги. Тебе есть, что сказать?
– Честно?..
Вот не люблю я эти моменты. Она так спрашивает перед тем, как дать Очень Неприятный Ответ.
– Гони.
– Только то, что я очень перед тобой виновата. Ну, у тебя ведь планы, наверное, были, дела какие-то, и…
– Какие к чёрту дела! Меня на сутки вырубило твоим слепком, я чувствую, будто с ума схожу!
На меня начали оглядываться коллеги. Вот же… Я вышел на лестничную клетку.
– Да всё в порядке, Миш. Страшно было?
– …ну, было.
– Вот. Но не так, чтобы до проблем с мозгом. Это шутка, понимаешь? Розыгрыш. Я была под снотворным, когда делала запись. А из-за шампанского оно подействовало… ударно. Иногда со слепком передаётся биохимическая программа выработки гормонов. Я уснула – и ты уснул.
Меня будто в холодную воду окунули. Не потому, что Аля так жестоко пошутила. А потому, что нельзя запивать снотворное алкоголем. Это неплохой способ суицида.
– …ты с ума сошла?
– А то ты не знаешь. Мне же скучно. И если, борясь со скукой, я не подвергаю себя риску…
– Прекрати немедленно. Если ты себя внезапно убьёшь, тебе, конечно, будет уже всё равно – мёртвые снов не видят. Но… – А вот здесь, наверное, стоило вставить трогательное признание. Но меня совершенно некстати резанула мысль, что я даже фотографий Али никогда не видел. А влюбляться в голос – это слишком наивно. – У тебя же есть семья, друзья. И чтобы так эгоистично играть с их чувствами, нужно быть…
– …нужно быть мной. Хочешь злиться – пожалуйста. Но ты мне не отец, не мать и не муж, чтобы предъявлять какие-то претензии. Да, и не вздумай открывать третий слепок. Я… разозлилась на тебя. Наверное, слишком. Удали его.
– К чёрту слепки. К чёрту семью, друзей и родителей. Какие бы ты ни делала глупости, как бы ни пыталась изобразить из себя чудовище… – Оп, снова момент для признания. Не сдаваться! – … просто береги себя. И… и меня, если уж на то пошло. Не надо больше присылать своих наркотических видений. Ферштейн?
– Вполне. Отбой, Миш. И извини ещё раз, глупая вышла история.
* * *
Она всё больше бледнеет. Совсем перестала двигаться. На лбу – холодная испарина. Руки вялые и холодные. Я укрываю её одеялом. Беру в руки косточку от персика и, закрыв глаза, исследую пальцами бороздки. Как же так получилось, Алина? Почему мы не нашли иного, лучшего решения? Почему ты должна играть со смертью, а я – отгонять её от твоей постели? Я плохой страж, и если твоё сердце остановится – ничем не помогу. Чтобы отвлечься, сажусь за компьютер и ищу статьи о полевой реанимации. Спустя минуту закрываю окно браузера: вот ведь дурак! А если программа прервётся из-за моей возни?!
Что делать?
Хожу по комнате из угла в угол. Натыкаюсь на предметы, цепляюсь пальцами за занавески. Открываю окно. В комнату врывается уличный шум. Не могу поверить, что там, снаружи, жизнь продолжается. Это неправильно. Негармонично. Если Аля умирает – весь мир умирает с нею.
* * *
Я вернулся в кабинет; работа не шла. Думал об Алине. Скука – важный определяющий фактор, я сам так считаю, но нельзя ведь рисковать своим здоровьем ради развлечения?! Она и умереть могла. Понажимав для вида клавиши, я выскочил на улицу. Плавающий обеденный перерыв. Проветрюсь.
А на улице хорошо. Осень мягко надвигалась на город, радуя уже необжигающим солнцем и той ни с чем не сравнимой свежестью, которая бывает только в начале сентября. Петляя по смутно знакомым окрестностям, я наслаждался погодой и думал об Алине. Мне казалось, наш обмен эмоциями, ставший чем-то сродни дурной привычке, позволит мне лучше понять эту удивительную девушку. Что недосказанность исчезнет, всё станет легко и естественно. Я даже боялся, что пойму её слишком хорошо и потеряю всякий интерес к нашему авантюрно-виртуальному… роману? Интересно, считает ли она, что у нас роман?
Мне стало весело. Чёрт возьми! Это же удивительное переживание, если подумать! Потерять день жизни, попробовав на вкус начало чужого наркотического прихода. Это ведь какая экономия может получиться… Задумавшись о бурном студенческом прошлом, я вдруг понял: если бы обмен состояниями всегда влиял на биохимию мозга, этот феномен был бы давно известен и исследован. А раз этого не произошло, то наш с Алиной случай в своём роде уникален. Интересно, как она ко всему этому отнеслась?
Я подумал, что было бы здорово поделиться с Алиной этой погодой, солнцем, весельем – в противовес негативу последнего разговора. Пусть порадуется. Но увы: оказалось, сенс я забыл на работе. Настроение тут же ухнуло вниз.
Гулять расхотелось, и я пошёл обратно в офис. Сенсофон нашёлся не сразу; выяснилось, что я оставил его у себя на столе. Обыкновенно я на автопилоте кладу его поверх системного блока – чтобы под рукой лежал. На столе такой завал – клавиатуру и ту не всегда с ходу видно.
Придя домой и сев за компьютер, я получил сообщение от Али.
«Михей, ку. Я тут поговорила с людьми и выяснила, что вчера и правда могла тебя как бы… ну, убить. Это не шутка. Третий слепок, который я тебе отправила, – первые минуты после того, как меня вырубило. Я поставила на постоянную запись, всего получилось минут десять, и последние десять секунд, судя по анализу файла, – это что-то вроде летаргии. Прочтёшь такое – и не факт, что проснёшься. Я толком не поняла, почему. Рассказывают, что люди после таких экспериментов и в больничках отлёживались. Ещё на форуме говорят, что в последних прошивках сенсов такие «околокоматозные» слепки не записываются. Так что случаев смертей вроде бы не зафиксировано. Но всё равно. Я опасная сумасшедшая дрянь без царя в голове, и для твоей же безопасности тебе лучше мне не писать. Если мои эксперименты сведут в могилу меня – не страшно, а вот если кого-нибудь более или менее нормального – я себе и на том свете не прощу. Пока, Миш, с тобой было весело. И извини, что чуть тебя не убила».
В графе «ответное сообщение» подрагивал курсор. А я вдруг так странно себя почувствовал. Будто уже готов был упасть в пропасть с ней за руку, а в последнюю секунду ударился о стекло. И не упал.
Алина заблокировала свою страницу. Я обдумывал вариант создания двойника, чтобы выйти на неё под другим именем, но через полчаса её страница исчезла полностью. Сенс не отвечал.
* * *
Компьютер Али издаёт сигнал: кончилась запись первого диска. Тороплюсь к монитору: так, запись продолжается, ничего трогать не нужно; порядок. Да какой ещё порядок…
Мокрым полотенцем я вытираю пот с её лба. Касаюсь ресниц, они неподвижны. Хочется выть.
* * *
Спал я мерзко, снились кошмары. Бегал за кем-то, пытался позвать, а имени не помнил. Становилось всё темнее и темнее, пока тьма не поглотила всё вокруг – я тут же проснулся в холодном поту.
Наутро встал разбитым. Сенс, несмотря на севшую ещё вечером батарейку, злорадно пропиликал будильником. Оставив бесовскую игрушку дома, я поплёлся на работу.
– Эй? Привет.
Света. Бухгалтерша. Веснушчатая блондиночка, волосы вьются. Симпатичная. Кажется, я ей нравлюсь.
– Привет, Свет.
– Миша, ты слышал про Толю?
– Нет, а в чём дело?
– Его жена звонила. Толя заболел серьёзно. Увезли на «скорой»…
По спине пробежал холодок.
– Боже-боже. Так что с ним?
Света передёрнула плечами и ответила охрипшим на секунду голосом:
– Говорят, в коме.
Меня пробила дрожь. Сохраняя видимость спокойствия, я невидящими глазами смотрел в монитор. Всё было ясно, как день: Толя, большой любитель почитать чужие слепки, воспользовался моим отсутствием и слил себе несколько последних записей. Любопытство Тошку сгубило. Но дело было не только в нём. Случившееся наверняка можно классифицировать как преступление. И Алю будут судить. А она не хотела ничего плохого.
Где-то она сейчас?
В голове творилась настоящая каша. Любил ли я Алину? Скорее, я просто хотел быть ближе к ней – она вела такую жизнь, которая нравилась мне. Всегда играла на грани фола. Рядом с таким человеком вещи обретают новое значение, начинают казаться чем-то большим. Думать о том, что по её вине человек оказался на грани жизни и смерти, было тяжело. Это, конечно, и его вина… Толя всегда сначала делал, а потом думал. Да и я тогда понятия не имел, насколько опасна память моего сенсофона. Алина – и та могла только догадываться.
Никто не виноват, все виноваты.
В тот же день я навестил Толю в больнице.
Странный получился визит. Посетителей к нему пускали. Лёжа под капельницей в палате коматозных, Толя, несмотря на оптимистичные заверения врачей, выглядел глубоко больным. Белый, как простыня. Похож на покойника. Кажется, я пару раз заметил, как он двигал глазами. Подозвал проходившего мимо врача. Усталый мужчина лет тридцати ответил, что это хороший знак. Чем больше признаков активности – тем лучше.
Главное, что Толя жив. Всё остальное – причины его болезни, объяснения и последствия – можно отложить до момента, когда он очнётся. Чувствуя в груди смесь вины и тревоги, я вышел из палаты. И столкнулся с Верой, его женой.
Твою мать.
– Миша? Здорово, что ты зашёл.
Глаза красные, голос больной и на редкость взвинченный.
– Вырвался вот… и как его угораздило только? Толя же такой здоровый.
Я попытался улыбнуться утешительной улыбкой, но вышло натянуто. Осознав неловкость момента и не найдя что сказать, Вера сделала шаг в сторону. Я кивнул ей и двинулся дальше по коридору, но в последнюю секунду она меня окликнула.
– Миша!..
Помимо своей воли я вздрогнул.
– Да, Вер?
– Я когда его нашла, он в кресле сидел. Я… я сперва решила, что он слепки смотрит, подождала пару минут. А он всё не приходил в себя. Я так испугалась!..
Я сделал пару шагов ей навстречу, чтобы обнять и утешить, но Вера отступила назад.
– Я сразу подумала, что дело в сенсе. Он всегда слишком им увлекался, я знала, что это плохо кончится! В общем, я взяла его сенс и… посмотрела последние сообщения.
Она подняла на меня полные слёз глаза. А я представил вдруг фотографию её лица в чёрной рамке демотиватора. И подпись: «Это ты виноват!»
– Самое последнее было от тебя. Подписано Толей как «стянул у Миши». Я потому и не позвонила тебе – ясно, что он взял без спроса. Но теперь скажи, что там было?!
Я растерялся. Она здесь, она в порядке. Если бы она хотела узнать содержимое файла, без спросу снятого с моего телефона, – взяла бы да и прочла. В любом случае, правду говорить нельзя.
– Не знаю, Вера. Чья-то глупая шутка. Я никогда не читаю файлы, приходящие с неизвестных номеров. Просто не успел удалить. А Толя, наверное, проходил мимо и из интереса переслал себе пару записей с моего сенса.
– Это не шутка. Он в коме. И неизвестно теперь, когда придёт в себя. Тебя убить могли. А Толю так и вовсе чуть не убили!..
Последние слова она произнесла, срываясь на плач. И я всё-таки обнял её, чтобы успокоить; кажется, она мне поверила.
Пять минут спустя мы сидели в кафе неподалёку от больницы и пили чай.
* * *
Это я виноват. Во всём. Надо было остановить твои опасные игры. Надо было раньше сказать, как ты мне дорога. Пусть даже я сам этого не понимал, трусливый неудачник – должен был понять! И нужно было держать язык за зубами… Мы бы придумали, как решить этот ребус. Без… без твоей искусственной смерти. Я не должен был этого допустить.
Просыпайся, Аля. Просыпайся скорее.
Минуты сливаются в часы. Часы бесконечны.
* * *
Легкомысленная музыка совершенно не вязалась с моим настроением.
Вера почти успокоилась, но теперь горела жаждой наказать виноватых.
– Как думаешь, кто мог это сделать?
Хороший вопрос. Это могла сделать Аля. Более того – именно она это и сделала. У меня, видишь ли, есть сумасшедшая подруга, которая эксперимента ради запивает снотворное шампанским и, впадая в кому, записывает свои ощущения.
– Понятия не имею.
Главное – смотреть ей в глаза. Если смотришь человеку в глаза, больше шансов, что он тебе поверит.
Вера махнула головой:
– Как-то ты не слишком тревожишься для человека, которого сутки назад чуть не убило телефоном.
Попался! Нужно срочно войти в образ.
– На самом деле мне тоже страшно, – Вера взглянула на меня внимательнее, – но тебе, я уверен, гораздо хуже. Это не у меня сейчас любимый человек лежит без движения под капельницей в больничной палате. Я просто не могу себя жалеть. Вот и бравирую.
Как бы извиняясь, я передёрнул плечами. Сквозь проступившие слёзы Вера улыбнулась – впервые за наш разговор.
– Спасибо, Миш. Просто это всё так внезапно. Знаешь, какая я дурочка? Я когда поняла, что Толя не просыпается, схватила его сенс и попробовала прочитать последний слепок.
Щека предательски дёрнулась; Вера, увлечённая рассказом, ничего не заметила.
– Но у Толи какая-то новая модель, я совершенно в ней не разбираюсь. Так ничего и не вышло, – она вздохнула с искренней самоиронией. Я почувствовал себя последней сволочью. – Это потом уже, когда врачи приехали, до меня задним умом дошло, что если бы у меня получилось, мы бы с Толиком вместе там… лежали.
Ну вот, опять глаза на мокром месте. Я протянул Вере салфетку.
– А что врачи? Ты им всё рассказала?
– Нет. Когда они приехали, у меня была истерика. Двух слов подряд сказать не получалось. Поехала с ним, сидела в приёмной – к нему не пускали ещё. Полночи так. А потом меня чуть ли не силой вывели – сказали, чтобы отдохнула дома.
Мы помолчали. Я нервно смотрел в окно и жалел, что не курю. Вера тоже о чём-то задумалась, скользя по помещению кафе затуманенным взглядом.
– Сегодня утром я попыталась найти этого твоего… шутника.
Час от часу не легче. Наверное, я просто истратил запас удивления на сегодня, а потому ответил вполне спокойно:
– Да? Получилось?
Вера смутилась:
– Это не было сложно. Мне Толик как-то показал. В свойствах слепка есть запись последних номеров, с которых его пересылали. Транспортная история, что ли?
– Маршрутная история. Да, точно. Я и не подумал.
Ну вот. Теперь мне точно конец.
– Я звонила тебе, но ты не отвечал.
Ещё бы – сенс-то дома.
– Тогда я попробовала узнать, кому принадлежит предыдущий номер… поискала в Интернете, нашла сайт, на котором продавалась такая программа, отправила какую-то SMS, но ничего не заработало.
Кто бы мог подумать.
– А потом я позвонила.
Ну и что? Я тоже звонил. Станет Алина откликаться, как же.
– Очень долго никто не отвечал. Но я звонила снова и снова, пока, наконец, не взяли трубку. Я ругалась, кричала, угрожала – никто так и не ответил. Хотя мне послышалось что-то на той стороне. Ну…
– Что?
– Там… дышали в телефон.
И что Аля удумала на этот раз? Ведь если симка зарегистрирована на неё, то, как только Вера заявит в полицию – всё, конец игры. Вера украдкой посмотрела на часы.
– Я просто хочу, чтобы Толе стало лучше… И чтобы такого больше ни с кем не повторилось, – добавила она, секунду поразмыслив.
Она встала и собралась уходить. А внутри меня что-то сломалось. Врать дальше было неправильно, какие бы мотивы за моей ложью не стояли.
– Вера, постой.
Оп, а продолжить-то как сложно. Печёнка так и кричит: не продолжай, дурак, не выйдет из этого ничего хорошего!
– Я должен тебе сказать кое-что. Дело в том, что я…
Треклятый инстинкт самосохранения сжал моё горло мёртвой хваткой. Я отпил остывшего чаю и собрался с силами.
– На самом деле я знаю, кто это сделал.
Так. Нужно продолжить прежде, чем её накроет.
– Это один мой друг. Друг по переписке. Мы обменивались слепками – у неё талант создавать интересные вещи. И вот однажды она прислала мне три похожие записи, оговорив, что третью лучше сразу не читать. Но буквально в тот же вечер мы серьёзно поссорились. А вечером следующего дня она написала, что третий слепок трогать категорически нельзя, это опасно – но Толя уже успел дотянуться до моего сенса. Вот такие… – я поднял глаза на Веру, надеясь увидеть в них понимание. Куда там, – вот такие дела.
У Веры снова был тот страшный обвиняющий взгляд. А я то надеялся, что она успокоилась.
– Твоя подруга – убийца. Ты должен заявить в полицию о преступлении.
Она не говорила – чеканила слова.
– Послушай…
– Или это сделаю я. У меня есть её номер, так что её быстро найдут. Найдут и посадят.
– Да ничего она не сделала! Она просто играла с этим дурацким телефоном, и сама не поняла, до чего доигралась! Ломать из-за этого судьбу человеку я не стану! А ты? Ты станешь?!
– Да. И я права. Не понимаю, какого чёрта ты её защищаешь.
У неё зазвонил телефон. Вера взглянула на дисплей.
– Это она. Твоя сумасшедшая.
Аля, дурочка, да что же ты делаешь?
Я протянул Вере руку – мол, давай трубку. Та опешила и не стала возражать. Ладонь так вспотела, что в первую секунду я судорожно сжимаю телефон, опасаясь его уронить. Аля что-то говорит, но я не слышу.
– Алина? Аля! Ты слышишь меня?
– …Миш? Откуда ты там взялся?
Голос у неё такой, что я отсюда чувствую запах соли. Плакала, и много. Почему-то я чувствую себя виноватым.
– Человек… которого накрыло волной твоего творчества, – мой друг и коллега.
– А, – она шмыгает носом и умолкает на пару секунд. – Теперь всё ясно. А то я понять не могла, кто это был. Ну, кого я…
Только бы она снова не заплакала. Вера смотрит на меня взглядом Аматерасу : она не намерена терпеть наши душещипательные беседы.
– Аля, минуту. Не вешай трубку.
Я прикрываю телефон рукой и поднимаю глаза на Веру:
– Две минуты. Дай мне две минуты. Я знаю, что ты хочешь поджарить Алину на электрическом стуле, – на секунду лицо Веры становится растерянным: не иначе как удивлена, как агрессивно выглядит со стороны, – … но две минуты ничего не изменят. Я просто поговорю с ней. Хочу уяснить кое-что для себя, а потом всё будет так, как ты захочешь. Хорошо? Это ведь я должен бы сейчас лежать под капельницей, а не Толя. Так что я имею право во всём разобраться.
Даже странно, как убедительно это прозвучало – ведь уверенности во мне ни на грош. Вера кивает отрывисто и поворачивается к окну. Но я уверен, она ловит каждое слово.
– Аля.
– Я думала, это ты.
– Что?..
– Я думала, Толик – это ты. Ну, как я пробовала говорить мужским голосом, так и ты мог представиться чужим именем. Идиотское желание людей сохранить инкогнито. Я думала, ты не сказал про жену, чтобы не отпугнуть меня. Когда она позвонила… Я так тебя ненавидела!
Надо же. Она ненавидела меня за то, что я оказался женат. Как же всё это не вовремя.
– Аля, прошу тебя. Выслушай меня внимательно. Ты совершила страшную глупость, а я был преступно неосторожен. Я же знал, кто ты и чем занимаешься, мог хотя бы минимальные меры безопасности соблюдать. Сенс на блокировку поставить. Но теперь это на втором плане. А на первом – мой друг, который в коме. И я подозреваю, что ты знаешь о его состоянии больше, чем многие из врачей. Я прав?
Ну давай, девочка на миллион. Я же знаю, что ты умнее всех на свете.
– Нет. То есть да. Я не знаю!
Вера отворачивается от окна и во все глаза смотрит на меня. Уверен, она тоже ждёт ответа Али.
– Соберись.
– Я собранна. Не в этом дело.
Её голос дрожит, она сильно нервничает.
– Клин клином вышибают, знаешь, Миш?
– Знаю. Так у тебя есть варианты?
– Да, – говорит она и тут же добавляет, – я не уверена, но мне в любом случае понадобится твоя помощь.
– Секунду, Аль.
Поднимаю глаза на Веру.
– Кажется, Алина знает, как помочь Толику. Она не преступница, не убийца, и реши ты упечь её за решётку – всегда успеешь. Ей… нам с ней нужно время.
– Сколько?
Подношу трубку к уху.
– Алина? Твоя теория – сколько времени уйдёт на её проверку?
– Ну, когда в прошлый раз приятель моего знакомого впал в кому из-за моего слепка, это заняло… – она нервно смеётся, тут же обрывая себя, – в общем, не больше дня. Теория простая.
– Понял. Не вешай трубку. – И обращаюсь к Вере: – Это займёт не больше дня. Двадцать четыре часа. Ты подождёшь?
Она набирает в грудь воздуха, словно хочет накричать на меня. Но замирает, и я вижу, как из её глаз начинают падать крупные слёзы. Еле слышно они разбиваются о стол, одна за другой – словно стучит чьё-то сердце.
– Я, наверное, не должна так поступать. Это неправильно. Но ты попробуй. Сутки я подожду. И Толик…
И, словно боясь передумать, она порывисто выходит из кафе. Я провожаю её взглядом, прижимая мобильник к уху. Её мобильник. Догонять и возвращать поздно; отдам потом. Алина уже настроилась на деловой лад, но в интонациях её почему-то сквозит фатализм. Мне это не нравится.
– Миш. Ни о чём не спрашивай, ладно? Мне потребуется винчестер побольше. Только его отформатировать придётся. У тебя есть, где взять?
– Да. Два терабайта хватит?
– Наверное. И приезжай как можно скорее.
«Приезжай». Это слово будто бы ударяет в хрустальный колокол внутри моей головы. Алина диктует адрес и отключается. Я еду домой.
* * *
Слёзы кончились. Лились из глаз, не переставая, а теперь нет. Я позволяю себе подумать, что будет после Алиной смерти. Во мне разверзается пропасть.
Да ничего. Вообще ничего не будет.
Раньше моя жизнь была пустой. Ты загорелась в ней сперва искрой, а потом пламенем. Я не понимал, что это такое. Я никогда раньше никого не любил. И я не хочу теперь жить без твоего огня. Не угасай. Я догоню тебя, если мы расстанемся, – но вдруг там совсем ничего не будет? Это же так грустно. Мы нашли друг друга через реки радиоволн, в цифровых пустынях. И всё зря. Проснись, Алина.
* * *
По дороге залетаю к Вере, отдаю аппарат. Дикая надежда, мелькнувшая на её лице, обжигает меня автогеном.
Наконец дома. Ставлю сенс на зарядку и сажусь за компьютер. Достаю из ящика стола загрузочный диск, загружаюсь с него и повисаю на минуту перед тем, как начать форматирование. Моя жизнь – на этом диске. Не вся. Части этой жизни опубликованы в сети, некоторые ценные материалы разосланы друзьям, самое архиважное лежит на переносном винчестере. И всё равно: отформатировать диск своего компьютера – это как очистить кусочек мозга. Нажимаю на кнопку подтверждения и смотрю за процентами прогресса.
Готово.
Проходит два часа, прежде чем я нахожу дом Алины. Даже навигатор, встроенный в сенсофон, не спасает в моём случае топографического кретинизма.
Стоя у двери Алиной квартиры, я понимаю вдруг одну простую истину: пока ты жив, пока сердце не разорвалось – всегда можно Волноваться Ещё Сильнее. Сердце клокочет так, будто меня мягко бьют по рёбрам. Нажимаю на звонок.
Она открывает дверь.
Стройная, маленькая, в зелёной рубашке-пижаме и таких же пижамных штанах. Чёрные всклокоченные волосы и глаза, очерченные тенями затяжной бессонницы, огромные, как две бесконечности. Совершенно некстати я представляю её лицо в рамке демотиватора с подписью «Несчастный трус! Ты недостоин этой девушки!».
– Привет, Миш.
– Привет, Аля.
– Проходи.
Она отступает внутрь, давая мне дорогу. Она совсем не удивлена, не заинтригована тем, что видит меня. По крайней мере – внешне. Всё-таки я эгоист, думаю только о себе. А она ведь уже столько времени не спала. Вся на нервах.
Мы идём в её спальню, она же кабинет. Вместо ожидаемого творческого беспорядка я вижу едва ли не апогей аскетизма. Вещей нет. Есть стол с компьютером – мощным, с многодюймовым LCD-монитором. Есть кровать, на которой могло бы с комфортом разместиться целое семейство Аль. Есть книжный шкаф, единственный островок хаоса в этой медийной операционной. Книги лежат неровными стопками, перемежаясь со шпильками дисков, DVD-боксами, журналами и статуэтками.
Внимание к мелочам – мера самозащиты.
– Сядь.
Она даже не оборачивается. Идёт к компьютеру, всматривается в текст, кликает мышкой. Я падаю на край кровати. Наконец она смотрит на меня. Боже, стоило хотя бы причесаться.
– Давай я тебе сейчас объясню, что мы собираемся сделать. Чтобы ты всё понимал. И чтобы смог объяснить… Вере, если у нас ничего не получится. Я не смогу с ней говорить. Лучше в тюрьму, чем извиняться за такое.
– Аля.
– Да?
Она выглядит затравленной, загнанной.
– Я…
«Люблю тебя».
– Я не Миша. Меня зовут Матвей. Но я всем представляюсь Мишей, мне дико не нравится моё имя.
– Да, мне тоже. Какое-то слишком славянское.
Она улыбается. И я улыбаюсь – я ведь именно за эту устарелость своё имя и не люблю. Мы с ней думаем одинаково. Продолжая улыбаться – теперь одними губами, и улыбка при этом пугающе медленно сходит на нет, – она говорит о деле.
– Импринтинг биохимии. Ты знаешь, что это?
– В общих чертах.
На самом деле – не знаю. Но слова понятные: импринтинг – это подражание.
– Так вот. Это редкое явление, в мире всего пара случаев зафиксирована. На самом деле, наверное, больше. Их, я думаю, стараются замять. Слепок, инициирующий кому, отдаёт мозгу сигнал засыпать. Но так как команда исходит извне, то… – смотрит распечатку на столе, – … лимбическая система мозга не получает «отчёта» о новом режиме работы. И не пытается его отключить. Сон становится для организма новой нормой.
Я медленно перевариваю услышанное. Сам собой напрашивается жутковатый вывод.
– То есть Толя не проснётся?
– Сам – нет.
Теперь я понимаю, почему у неё такие затравленные глаза.
– Но погоди, Аль. Если его усыпил твой… «отход ко сну», то и разбудить должно твоё пробуждение. Разве нет?
– Не совсем. В этом и загвоздка.
Она сидит на стуле у компьютера, смешно покачивая ногой. Я представляю, как именно в этой позе, сидя в этом самом кресле, она выдавала мне свои «Честно?».
– В теории подошла бы матрица любого пробуждения. Но это как ключ к замку – сигнал прекращения должен соответствовать стартовому.
– Я всё равно не понимаю.
– Я не просто спала, Миш. Я была под таблетками.
Она улыбается грустно, и я вижу теперь, что у неё очень маленькие зрачки. В этой полутёмной комнате.
– Я всё настроила. Это странное снотворное, оно и в прошлый раз меня минут за двадцать закинуло в кому. А проспала я тогда всего ничего, часа четыре. Проснулась, правда, в луже собственной рвоты, но ведь проснулась же. И в этот раз проснусь. Ведь ты рядом…
Она совсем сонная. Встаёт со стула, делает пару шагов. Я вскакиваю, поддерживаю её за плечи. Аля садится на кровать, по-детски трёт кулаками глаза.
– Быстрее. Выключи компьютер. Подключи свой диск. Включай. На рабочем столе, по центру, ярлык программы сенсофона. Запускай.
Пока я делаю всё это, Алина выдаёт короткие повелительные комментарии, голос становится тише, слова начинают путаться.
– Запись пойдёт моноблоком. С твоим диском хватит часов на десять. За это время я точно проснусь. Или не проснусь. Смешно, да?..
У меня в горле ком размером с баскетбольный мяч. И тут я замечаю деталь, совершенно неуместную в этом хирургически чистом будуаре. Разум, ища спасения, цепляется за неё.
– Косточка. От персика.
Обычная такая косточка. Лежит едва не по центру стола.
– Это память о лете. О том, что я хорошо провела это лето, ела фрукты. Знаешь, Миш, – она на секунду приоткрывает подёрнутые поволокой глаза, – если бы не ты, у меня было бы очень скучное лето.
Она прижимает к уху трубку сенсофона. Спустя секунду индикатор мигает зелёным – запись началась.
* * *
Аля спит. Чёрные волосы разлетелись по подушке. Капельки пота исчезают под влажным полотенцем: я охраняю сон Алины и ненавижу его.
В ванной я нахожу аптечку. Фенозепам, одна пачка открыта, вторая совсем полная. Хорошая доза. Мне хватит.
Возвращаюсь в комнату и не сразу понимаю, что изменилось. Уголок одеяла отогнут. Алина шевелит пальцами. Таблетки падают из рук и разлетаются по полу.
* * *
Веру пришлось уговаривать. Она боялась, что Толе станет хуже от этого нового слепка. Но когда я рассказал ей, как он был сделан, она поверила.
Толя очнулся спустя несколько минут после того, как прослушал слепок пробуждения. Вера, правда, так и не сказала, что прощает Алину, но мы всё равно считали, что всё кончилось хорошо. «Мы» – я и Алина. Мне нравится, как звучит это «мы».
Мы сидим в Алиной комнате. Она за компьютером, я – на кровати позади неё. Аля витает в своих цифровых облаках, всё больше переключаясь на меня.
– Я люблю тебя.
– А я знаю.
Алина посмотрела на меня снизу вверх, улыбаясь лисьей улыбкой.
– «Знаю»? И всё?
– Ты мне всё ещё должен кое-что. Не догадаешься – не буду тебя любить.
Это была серьёзная угроза. Я на всякий случай покрепче сжал её ладонь и задумался. А, точно.
– Загадка.
– Молодец, человек Матвей!
– Не люблю это имя.
Она показывает язык. Я порываюсь поцеловать её, но она отстраняется. Поразмыслив, отвечаю:
– Есть чёрный цвет, который на время. Это не страшно. Это как закрыть глаза, а потом открыть.
– Ну?
– А есть чёрный цвет, который – как потеря мира. Когда больше ничего нет, вернее – нет ничего важного. И вот это – страшно по-настоящему.
– А что такое «весь мир»?
– Ты, Аля, – я беру в ладони её лицо и целую в уголок правого глаза. – Весь мой мир – это ты.
– Маленький у тебя мир, – улыбается она.
– Самый лучший мир на свете.
Она тянется к карману и достаёт сенсофон.
– Ты чего, Аль?
– Счастье. Я хочу его сохранить.
Прикладывает аппарат к уху и тянется ко мне. Её губы пахнут персиками.
