Глава девятая. Промежуточный отчёт

Я лежала на груди мужчины, меньше всего желая сейчас шевелиться и о чём-то думать. Хотелось как можно дольше задержать это ощущение уютного тепла, уснуть и проснуться в каком-то другом качестве, без отравляющих жизнь мыслей.

Но меня настойчиво грызли страх и неуверенность. В себе, своих ощущениях, своих поступках — и в этом самом мужчине, сейчас бережно гладящем меня по голове.

Я знаю этого человека всего месяц, и, кажется, всерьёз собираюсь за него замуж. Он грубый, прямолинейный, бескомпромиссный, властный, вспыльчивый, ревнивый, да ещё воспринимает меня фактически как свою собственность. Я точно в своём уме? Интересно, нет ли среди способностей Одержимых какой-нибудь, позволяющей влиять на разум? Или это личный талант?

Или всё дело во мне? В постыдной слабости, заставляющей вместо голоса разума слушать голос тела? В страхе одиночества, в трусливом желании переложить принятие сложного решения на чужие плечи и поддаться течению? Если там, у варов, ещё можно было попытаться спрятаться за безвыходностью, — даже понимая всю глупость и даже гадость подобных размышлений, — то здесь я сама сделала выбор. Что бы он ни говорил про неизбежность, но я сама пригласила его. На кофе. И в свою постель. Потому что не могла отказать себе в удовольствии ещё раз почувствовать его тепло, его жажду, почувствовать себя желанной и нужной.

— Вета, что случилось? — растерянно уточнил Одержимый. Кажется, глубокий вздох, призванный успокоить расшалившиеся нервы, получился слишком судорожным, чтобы это вышло естественно. Ответить я не смогла, — в горле стоял ком, и я просто боялась разреветься, — и мужчина встревожился окончательно. Сел, не выпуская меня из рук, обхватил ладонью лицо, разглядывая озадаченным взглядом. — Больно? Вета?

Я отрицательно мотнула головой, заодно выворачиваясь из хватки, уткнулась лицом в плечо, обнимая так крепко, как только могла.

— Прости, — тихо выдохнула, судорожно глотая слёзы. — Я ужасно запуталась. Чувствую себя грязной, гадкой, лицемерной…

— Ну, справедливости ради стоит отметить, помыться нам в самом деле не мешает, — насмешливо фыркнул он. Как мне показалось, с облегчением. — Очень хорошая идея, пойдём, — добавил мужчина, подхватывая меня на руки и унося в сторону ванной.

— Игорь, я не об этом, а… — раздражённо начала я, но мужчина меня крайне ехидно перебил.

— Спасибо, я догадался.

Он аккуратно поставил меня в ванну, пустил воду, сам забрался следом. И, странно, эта его спокойная размеренная методичность успокаивала, даже убаюкивала.

— Иди сюда, грязная женщина, буду тебя отмывать, — ворчливо позвал он, утягивая меня за собой и уже почти привычно устраивая в своих объятьях.

— Дурак, — упрямо пробормотала я, хотя сама с трудом удержалась от улыбки.

— Она себе всякой х… ерунды понапридумывала, а дурак, конечно, я, — хмыкнул он. — Ты можешь мне объяснить, где ты всего этого набралась? Я с Чаловым, конечно, не пил и не братался, общался исключительно по службе, но впечатления упёртого моралиста и клинического ретрограда он не производил, нормальный мужик, с юмором. Может, конечно, он дома отрывался…

— Игорь! — возмущённо воскликнула я, тут же забыв о всех своих бедах и проблемах, и отстранилась, чтобы взглянуть ему в лицо. — Как ты можешь о нём так говорить? Он был прекрасным человеком, и он, кстати, совсем не пил!

— Пф-ф! — с таким ехидным скепсисом фыркнул Одержимый, что мне опять захотелось его стукнуть. — Она мне будет рассказывать, конечно, про принципиальную трезвость офицеров. Значит, либо мать, либо сама набралась, и я больше склоняюсь ко второму варианту, ты вообще женщина самостоятельная. Хотя нет, ещё один вариант есть, но я очень надеюсь, что это не так.

— Какой вариант? И о чём ты вообще? Чего я набралась и что ты называешь ерундой?

Он пожал плечами, неопределённо повёл рукой, потом махнул и всё-таки ответил.

— Сложно сформулировать. Я сначала вообще думал, что ты девственница, и полагал, что твоя стыдливость — это следствие неопытности, а теперь уже здорово в этом сомневаюсь. От неопытности не рыдают трагически и голову пеплом не посыпают. Чёрт, я вообще не ожидал, что ты можешь вот так на ровном месте разреветься!

— Это очень плохо? — смущённо уточнила я.

— Да я бы не сказал, просто неожиданно. Ты производишь впечатление очень сильной и решительной женщины, полностью себя контролирующей. Но, с другой стороны, это прекрасно сочетается с твоей чувственностью и вполне её объясняет.

— Я в детстве была ужасной плаксой, — неуверенно призналась я. Вот так, в его объятьях, уткнувшись носом в его шею, ощущая его тепло, поддержку и неожиданное понимание, — или, по крайней мере, желание понять, — я почувствовала себя гораздо спокойней. Все проблемы вдруг показались… не надуманными, но вполне решаемыми. И, самое главное, почему-то не стыдно было признаться ему в своих слабостях. — Мама говорила, для женщины это нестрашно, главное только — не позволять себе подобного на людях. Она сама была очень чувствительной. А потом она умерла, и я начала учиться терпеть не только при чужих, но и наедине с собой. Думала, что научилась.

— Ладно, со слезами разобрались, теперь давай с причиной. Что это была за чушь про гадости и лицемерие?

— Это нечестно, — вместо ответа проговорила я. — Ты вынуждаешь меня на откровенность, а сам молчишь.

— А кто говорил про честность? — насмешливо хмыкнул он. — Пока я пытаюсь решить остро вставший вопрос. Во-первых, чужие проблемы всегда решать проще, а, во-вторых, мои отклонения находятся под грифом «совершенно секретно». Ну так что?

— Мне кажется, я поступаю гадко по отношению к тебе, — глубоко вздохнула я. — Сначала надо убедиться в своих чувствах, и только потом ложиться в постель; а я совсем ни в чём не уверена, кроме того, что мне нравится с тобой… — я запнулась, опять глубоко вздохнула, пытаясь найти слова. — Я никогда ничего подобного не чувствовала, я совершенно обо всём забываю рядом с тобой, и это ужасно неправильно, когда желания тела столько значат. А про лицемерие дело в другом. Мне очень льстит твоё отношение, твоё желание, я никогда не думала, что могу вызвать в мужчине подобные чувства. Думала, что холодная и безразличная, и твои чувства манят необычностью и новизной. И мне кажется, я обманываю тебя, потому что не могу ответить тем же.

— Кхм. А теперь сложи первую часть сказанного и вторую, и включи уже свою рассудительность, — усмехнулся он. — Поймёшь, что они исключают друг друга. С одной стороны, ты холодная, а с другой — получаешь столько удовольствия, что тебе это кажется неприличным. Хм. Приятно слышать, — после короткой паузы со смешком добавил он.

— Приятно слышать что? — растерянно уточнила я.

— Как — что? Что от удовольствия, которое доставляю тебе я, ты забываешь обо всём.

— Игорь, я не об этом, — опять смущённо вспыхнула я.

— А я об этом. С чего ты взяла вообще, что ты какая-то не такая, что мужчина не может тебя по-настоящему желать? Ты такая искренняя, что я с трудом себя контролирую, — тон мужчины стал мягким и вкрадчивым, искушающим, а руки начали неторопливо ласкать моё тело. — А уж наблюдать, как ты изгибаешься, кусая губы, в тот момент, когда…

— Игорь! — выдохнула я.

— Вот про что я и говорю, — тихо засмеялся он. — Извини, увлёкся. Но ты так и не ответила; сама догадалась, или подсказал кто? Про приличия, я так подозреваю, из той же кучи.

— Сама. А потом мне… подтвердили это подозрение.

— Убью, — ровно, без надрыва; не пригрозил — проинформировал.

— Кого? — машинально уточнила я, хотя смутное предположение успело появиться.

— Того, кто помог тебе укрепиться в этом мнении. Сначала поблагодарю за то, что такой идиот, и что благодаря ему ты дождалась меня, а потом сверну шею за то, что забил тебе голову такой… дурью, — на последнем слове он споткнулся; явно хотел употребить оборот покрепче, но сдержался.

— Не смей! — всполошилась я. Мысли, что он просто грозится, да и где бы ему узнать подробности моей личной жизни, в голове даже не возникли. Одержимый говорил так уверенно и спокойно, что… в общем, сразу вспоминалось, что он никогда не врёт, отличается завидным упорством и держит свои обещания. — Игорь, я тебе серьёзно говорю, даже думать не смей, это совсем того не стоит, за какие-то мелочи… Я тебе больше ничего рассказывать не буду, если ты будешь так реагировать!

— Во-первых, я бы тебе объяснил, почему это совсем не мелочи, но не хочется сейчас поднимать эту тему. Во-вторых, это не обсуждается, это вопрос чести, даже если ты прямо сейчас выгонишь меня пинками с наказом больше никогда не появляться на твоём пороге. Убивают и за гораздо меньшие оскорбления. Ты мне, помнится, при первом знакомстве тоже дуэлью грозила, тогда откуда этот неуместный гуманизм? Осторожно, а то я решу, что ты его до сих пор любишь, — он явно попытался шуткой и усмешкой смягчить слишком резкие слова. Получилось плохо.

— Не говори глупостей. В моей жизни было больше одного мужчины, ты собираешься убить всех? — раздражённо проговорила я.

— Нет, зачем? Только первого, — невозмутимо отозвался он.

— Но откуда… И почему ты думаешь, что он специально?

— Чёрт, Вета, ты правда этого не понимаешь? — он вопросительно вскинул брови. — Хорошо, давай объясню. Так густо замешанное на чувстве вины ощущение собственной ущербности не может возникнуть на ровном месте или при наличии хоть какого-то положительного опыта, его не может оставить неопытный мальчишка-ровесник, этот урод либо пытался тобой оправдать собственные проблемы, либо… — голос отчётливо звякнул сталью, и ротмистр замолчал, глубоко вздохнув и явно пытаясь задушить поднимающийся гнев.

— Игорь, но я всё равно не понимаю, почему ты так в этом уверен? Почему намеренно, и почему это так ужасно? В конце концов, ты сам говорил много гадостей, и почему-то…

— Ладно, давай в подробностях, — вздохнул он, обрывая мой недовольный монолог. — Ответственность за то, что происходит в постели между двумя людьми, главным образом лежит на мужчине, если только это не зелёный юнец. Если влюблены и неопытны оба, то, даже если первый опыт окажется неудачным, это вряд ли так уж трагично скажется на обоих. А вот твоё поведение и твоя реакция заставляют думать, что тебя угораздило влюбиться, — а это я уже выучил, что без чувств ты ни на что не согласная, — в какую-то редкостную… дрянь. Этот урод был старше тебя и значительно опытней, и именно он, воспользовавшись твоими чувствами, после убедил тебя, что ты — холодная, не способная получать удовольствие в постели. Либо потому, что у него не получилось, либо по каким-то ещё причинам.

— Я… узнала, что у него была другая женщина, — смущённо призналась я. — И сказала ему об этом. А он…

— Тем более, — процедил Одержимый, на мгновение сжав меня почти до боли. — В общем, ты же умная девочка, и понимаешь, что женщине не стоит лезть в сугубо мужские дела. А твоя честь теперь — моя забота. Можешь даже не называть мне его имя, потому что я сам смогу его найти. Но если тебе так неприятно об этом думать, в следующий раз я буду решать подобные вопросы, не ставя тебя в известность.

— Твоя забота очень хорошо сочетается с твоим стилем ухаживания, — вздохнула я. — Нет уж, я предпочитаю быть в курсе. Хотя бы фактов. Чтобы потом в случае чего не удивляться.

Про «мужские дела» я усвоила хорошо, ещё в ранней юности, когда была жива мама. Что она говорила дословно, я не помнила, но общее ощущение и главную мысль запомнила навсегда. Что худшее, что может женщина — это пытаться разнять двух мужчин, сцепившихся насмерть. Особенно, если замешаны вопросы чести. Можно молиться, чтобы «свой» победил. Ну, или в совсем крайнем случае, обратиться в дуэльный комитет.

Решение спорных вопросов этим старинным способом не то что не порицалось — неофициально одобрялось. Но тщательно контролировалось. Дуэльный кодекс содержал очень много тонкостей, особенно в отношении вызова и убийства. Вызов на дуэль или провокация на вызов заведомо более слабого соперника, провокация сильного заведомо более слабым, деятельность бретеров, другие нарушения правил, — всё это разбиралось очень дотошно. Но если закончившуюся пустяковой раной историю в случае отсутствия жалоб от участников вполне могли спустить на тормозах, то случаи убийства на дуэли всегда разбирались очень тщательно и дотошно.

В том случае, если кто-нибудь из свидетелей вызова подозревал серьёзное нарушение, он имел право обратиться в дуэльный комитет с предупреждением, и реакция следовала незамедлительно.

— Вот и умница, — похвалил Одержимый, поощрительно целуя меня в висок. — Давай заканчивать тут и перебираться в постель, тебе надо выспаться.

— И что, ты дашь мне поспать? — недоверчиво уточнила я.

— Я бы с удовольствием ответил отрицательно, и не давал тебе спать ещё очень продолжительное время, но тебе действительно нужен отдых. Можешь записать себе ещё одну маленькую победу: тебе удалось немного прочистить мне мозги, — усмехнулся он.

— И это ты называешь маленькой победой? По-моему, с варами и то было проще! — не удержалась я от ответной «любезности». Отвечать на это мужчина не стал, только искренне рассмеялся.

Пока мы в уютном молчании смывали с себя ощущения дороги, я обдумывала состоявшийся разговор, и к собственному удивлению понимала, что, кажется, Ветров действительно прав. Нет, решения проблем силовыми методами я никогда не одобряла, да и, на мой взгляд, эта история была уже слишком давней, чтобы поднимать её вновь. Но его слова что-то сдвинули внутри, заставили взглянуть на собственное прошлое немного со стороны. До сих пор мне казалось, что это просто жизненный эпизод — нерадостный, но поучительный. Да, сглупила, безответно влюбилась в не самого достойного человека, а он просто этим воспользовался, и с самого начала не воспринимал меня всерьёз. Я даже тогда, когда это поняла, не слишком-то страдала; переживала, плакала, но ни в коей мере не считала жизнь конченной, и успокоилась довольно быстро. И уж точно не думала, что несколько злых слов наложили на мою жизнь такой отпечаток. Я же даже не помнила толком, что именно он мне сказал! Просто подтвердил мои собственные мысли, и я удивительно легко это приняла, и даже не спорила.

Правда, не злилась я даже сейчас. Было гадко и неуютно, и не хотелось об этом помнить. А ещё пробирало холодком от мысли, что если бы в мою жизнь не ворвался Ветров со своей бесцеремонностью и обширным опытом, я бы так и не узнала, что бывает совсем иначе.

Ночную сорочку Игорь у меня отобрал. Я только достала её из ящика комода, а через мгновение её уже вертел в руках Одержимый с настолько насмешливо-скептическим видом, что мне стало очень неловко.

— Это что за саван? — насмешливо уточнил он, безжалостно сминая в комок тонкую белую ткань.

— Это моя ночная сорочка, — обиженно проворчала я, предпринимая попытку отобрать одежду. В общем-то, могла бы и не пытаться. Ветров просто аккуратно перехватил меня поперёк талии и, пользуясь преимуществом в физической силе и росте, преспокойно отшвырнул сорочку в дальний угол комнаты, а меня утащил к кровати.

— Я, честно говоря, после пижамы был уверен, что удивить меня тебе не удастся, — весело хмыкнул он. — Оказывается, это было ещё не самое страшное. Вета, это не ночная сорочка молодой привлекательной женщины, это погребальный саван старой, очень старой девы. При виде такого безобразия у любого мужика всё опустится, и я сейчас не только про руки.

— Игорь! — я опять смущённо вспыхнула.

Такое впечатление, что ему нравится вгонять меня в краску.

— Спасибо, я пока помню своё имя, — язвительно отозвался он, устраивая меня у себя в охапке. — Наверное, потому, что успел эту гадость вовремя отобрать.

— Ты издеваешься? — устало вздохнула я.

— Это ты издеваешься, — возразил он. — Выброси эту мерзость, а то я её сам сожгу. Вот интересно, почему нижнее бельё у тебя вполне человеческое, а тут — такой саван? Ладно, не отвечай, это был риторический вопрос, а то ты сейчас ещё драться полезешь. Спи, — велел он, целуя меня у основания шеи. — Да, чуть не забыл! Через неделю цесаревич приём в твою честь устраивает, имей в виду. А вот теперь — точно, спи.

Я хотела высказаться насчёт неурочного часа для сна, — время ещё не подобралось к полудню, — но промолчала. Потому что стоило расслабиться, и усталость навалилась плотным тяжёлым одеялом, напомнили о себе неприятные тянущие ощущения в мышцах. А ещё в крепких объятьях мужчины было слишком уютно, чтобы лишний раз шевелиться.

И, уже засыпая, я подумала, что, наверное, всё к лучшему. Что мне очень повезло, когда этот мужчина появился в моей жизни, и вообще довольно глупо рваться из его рук, если мне в них так хорошо. И если построить нормальные отношения по привычному сценарию у меня не получилось, то вполне логично попробовать что-то другое. И даже если во мне сейчас говорит пресловутый страх одиночества, может, это не так важно? Если мне хорошо, и Игоря явно всё устраивает, то зачем копаться в мотивах?

Спала я долго, хотя просыпалась неоднократно; с этими варскими технологиями отвыкла от нормальной кровати, да и общество мужчины добавляло непривычных ощущений и неудобств. Он постоянно норовил подмять меня под себя, прижать покрепче и слегка придавить, чтобы не дёргалась, а мне от всего этого то становилось душно, то нечем было дышать, то затекали в неудобном положении конечности. Но, впрочем, даже несмотря на это не возникало желания оказаться в собственной постели в одиночестве, потому что неизменно удавалось найти удобное положение, и опять становилось хорошо и уютно.

Потом я проснулась, когда Ветров уходил. На моё сонное недовольное бормотание он ответил ласковым поцелуем и обещанием вернуться вечером после службы. Потом меня разбудил вызов через нейрочип, и какая-то незнакомая женщина допытывалась, действительно ли я собираюсь выходить замуж. И я, кажется, ответила утвердительно, но в духе Одержимого — довольно невежливо.

В итоге толком проснуться я сумела уже во второй половине следующего после возвращения домой дня, ближе к вечеру, проспав в общей сложности больше суток. Голова была тяжёлая и пустая, а, вернее, монолитно-чугунная. Та же самая ленивая тяжесть растекалась и по всему телу, но я всё же сумела выдрать себя из объятий одеяла, одеться и добрести до ванной. Отражение в зеркале полностью отвечало состоянию: заспанная, всклокоченная, помятая, с отчётливым следом от складки подушки на щеке. А, умывшись и окончательно открыв глаза, обнаружила на коже шеи и плеч несколько странных красных пятен разной интенсивности. Поначалу растерялась и даже забеспокоилась, не подцепила ли ещё какую-нибудь заразу на планете у варов, пока наконец не сообразила: подцепила. И заразу эту зовут гвардии ротмистр Игорь Владимирович Ветров, потому что явно именно его губами эти отметины были оставлены.

Пришлось смазывать пострадавшие места ранозаживляющим гелем и менять привычное и любимое платье на другую одежду — юбку и, главное, водолазку с высоким горлом, чтобы закрыть все следы. Попутно я вспомнила о странном разговоре, и решила проверить, приснился он мне или нет. Оказалось, не приснился, и пришёл он из Императорской канцелярии. Кажется, Одержимый очень ответственно подошёл к решению вопроса с женитьбой, и затягивать этот процесс не собирался.

В кухне, куда я спустилась, придав себе пристойный вид, обнаружился Савельев, как раз кормивший Македу.

— Матвей Степанович, Ваше Величество, добрый вечер, — улыбнулась я при виде знакомой картины. — Вы извините за вчерашнее, я…

— Да что вы, Вета Аркадьевна, — с неожиданной улыбкой отмахнулся старик и заговорщицки мне подмигнул. — Всё понимаю, дело молодое. Да и давно пора, уж простите старика, что нос сую. А то что за глупости? Всё одна да одна, и одни бумажки с ксеносами на уме…

— Кхм. Вы думаете? — смущённо кашлянула я, принимаясь за варку кофе. — Матвей Степанович, а как вы думаете, сложится у нас что-нибудь?

— Да кто ж наперёд знать может? — рассудительно отозвался он, пожимая плечами. — У Ветрова вашего голова горячая, бедовая, но зато приделана правильным концом. Да и человек он, по всему видно, хоть и непростой, но хороший. Ну так и вы сама с характером и бесом на плече, тут ещё не всякий мужик выдержит. Даст Бог — сладится, — резюмировал Савельев.

Приготовление кофе я заканчивала в тишине и глубокой задумчивости. Всё-таки, житейская мудрость, проницательность этого человека и его способность находить вещам простые и невероятно точные определения иногда ставят меня в тупик и заставляют завидовать. Уметь не усложнять жизнь — это тоже талант.

Взяв с меня обещание вечером непременно выгулять Македу, Савельев отправился по каким-то своим делам, не вдаваясь в подробности. Вообще, меня уже некоторое время не покидало ощущение, что у штабс-капитана появилась дама сердца. Но я, боясь сглазить или обидеть, старательно делала вид, что ничего такого не замечаю.

Пока я окончательно просыпалась, пила кофе и гладила бесконечно довольную вниманием собаку, короткий пасмурный осенний день окончательно превратился в плотные сумерки. А потом, пока собиралась с силой воли, чтобы выйти на прогулку, пришёл, как и обещал, Ветров, своим неожиданным появлением на пороге кухни заставив меня испуганно дёрнуться.

Я хотела спросить, как он попал в дом, запоздало вспомнила, что охранная система была настроена на Одержимого ещё до нашей командировки, а исключить его из списка доверенных лиц я так и не успела. Царица, сидевшая к дверному проёму спиной, потешно сдвинула назад уши, скосила глаза хитрым образом, чтобы не вывести морду из пределов моей досягаемости, и пару раз адресно махнула хвостом новому лицу. Но здороваться не пошла; кажется, она так и не могла простить Одержимому оттоптанную лапу, поэтому относилась довольно прохладно.

— А я гадал, проснулась ты или нет. Привет, — с усмешкой проговорил мужчина, подходя ко мне. Склонился, опираясь одной рукой о спинку стула, второй — слегка приподнял за талию, прогибая назад и целуя с такой жадностью, будто не только утром расстались. Впрочем, я тоже поняла, что очень рада его видеть, просто соскучиться ещё не успела, и ответила со всей искренностью, обнимая его плечи и пробегая пальцами по колючим волосам. Прервала поцелуй собака; с недовольным ворчанием она попыталась пристроить голову у меня на коленях, бодая в локоть Ветрова. Тот со смешком опустил меня на место.

— Ревнует, — смущённо пояснила я, утешающе гладя длинную собачью морду.

— Ну, у неё есть повод, — весело согласился мужчина. — Опять перешла на кофейную диету? — добавил ехидно.

— Я пытаюсь проснуться, — возразила я. — У меня после пробуждения кусок в горло не лезет, надо немного прийти в себя. Тебе не холодно в одном мундире? — нахмурилась я, сообразив, что меня настораживает во внешнем виде мужчины. — Там вроде бы мороз ударил.

— А мне надо было в верхней одежде в кухню ломиться? — логично возразил он. — Всё, теперь верю, что ты ещё не проснулась, пей свой кофе.

— Прогуляемся, а потом будем завтракать. То есть, ужинать, — резюмировала я, а потом задумчиво добавила. — Знаешь, мне кажется, что будет не так сложно к тебе привыкнуть, как я боялась. Мне кажется, я уже почти привыкла…

— Я чертовски рад, что ты это поняла, — рассмеялся он. Потом окинул меня задумчивым взглядом и качнул головой. — Я так понимаю, этот внешний вид — месть мне за вчерашний саван?

— Внешний вид… Внешний вид! Игорь, у меня вся кожа в отметинах, я даже поначалу подумала, что это какая-то болезнь, — опомнившись, пожаловалась я. Поначалу планировала высказаться более негативно и, возможно, даже поругаться, но потом изменила мнение. Довольно глупо и нечестно предъявлять претензии за спонтанное проявление страсти. Он же не мог специально меня таким извращённым способом «пометить»! Во всяком случае, я надеялась, что не мог, но от этого мужчины можно было ожидать чего угодно.

Он с насмешливой улыбкой на губах присел на соседний стул и потянул меня к себе на колени.

— Просто у тебя кожа слишком нежная, — пояснил, неторопливо вытаскивая заправленную в юбку водолазку. — А быть ещё осторожнее я не могу, слишком ты меня возбуждаешь, — проговорил он, запуская ладони мне под одежду и медленно подтягивая её вверх. Я и не подумала сопротивляться, с удовольствием обнимая мужчину за плечи.

— Гулять мы уже не пойдём? Боюсь, это слишком жестоко по отношению к Её Величеству, — виновато проговорила, не зная, перед кем из них двоих мне более неудобно.

— Пойдём, — согласился Одержимый. — Но я просто хотел оценить ущерб. Ну и, конечно, воспользоваться случаем к тебе прикоснуться. Я соскучился.

— Да следов, наверное, уже не осталось, я ранозаживляющим помазала, — предупредила я, но он всё равно задрал водолазку почти до шеи, внимательно разглядывая меня. И я поймала себя на мысли, что очень не хочу куда бы то ни было сейчас идти, потому что от одного этого взгляда мне стало горячо и сладко.

— Да, почти всё прошло, — констатировал мужчина, с явным сожалением отпуская мою одежду и позволяя её расправить. — Придётся целовать тебя по большей части там, где это не заметно под одеждой. И я начинаю радоваться, что ты придерживаешься строгого стиля, — улыбнулся он, с явным намёком проводя по моей груди, животу и бедру. — Ладно, пойдём гулять, а то останется твоя собака без моциона.

Ветров выпустил меня из рук, и вслед за мной двинулся в холл, неприметная дверь из которого вела в комнату, где хранилась верхняя одежда.

В процессе в очередной раз подтвердились мои предположения относительно поведения Одержимого: когда он хотел, он мог продемонстрировать примерную обходительность. Ту самую, которая в мелочах; своевременно подать руку или придержать под локоть, подать пальто. Причём выходило у него это естественно и спокойно, и сложно было поверить, что это именно он выводил меня из себя своей бесцеремонной грубостью и хамил, как последнее отребье.

— Игорь, а можно задать вопрос? — тихо уточнила я, когда мы втроём вышли из дома. Одержимый в форменной фуражке и форменном же пальто шинельного покроя смотрелся особенно внушительно, и сейчас рядом с ним, держась за его локоть, я чувствовала себя ещё более хрупкой и уязвимой, чем обычно. Но, однако, сейчас это ощущение было приятным. Кажется, доверие моё к этому мужчине упрямо стремилось к абсолюту.

— А без введения никак? — со смешком поинтересовался он.

— Зачем ты пытаешься казаться хуже, чем ты есть? С первого момента нашего знакомства, это ведь была не твоя естественная прямолинейность, а откровенная намеренная грубость. Зачем?

— Так проще, — неожиданно спокойно ответил он. — Если никого не подпускать близко, нет риска привязаться. С тобой, правда, не сработало, — мужчина насмешливо покосился на меня, а я не сразу нашлась с продолжением разговора. Контраст его неестественной откровенности с глухой закрытостью был разительный, и я никак не могла сориентироваться и понять, в какой момент он отреагирует невозмутимо, а в какой — вспылит.

— Что ты имеешь в виду?

— Твоё сдержанное спокойствие и холодное терпение оказалось очень неожиданной реакцией, — со смешком пояснил он, сворачивая с центральной аллеи парка, до которого мы успели добраться, на боковую тропинку. — Стало интересно, когда оно кончится, стала интересна ты сама. Потом твоя выдержка начала раздражать. Потом она уже разозлила, я тебя поцеловал и осознал, что попал, что интерес в какой-то момент уже вылился в то самое, чего я боялся. Что хочу уже не вывести тебя из себя, а увидеть искреннюю улыбку, тепло в глазах, или хотя бы — желание, — всё с той же странной пугающей откровенностью признался он, увлекая меня к изящной скамейке. Я не возражала; более того, с искренним удовольствием устроилась у него на коленях, прижалась всем телом, сожалея, что на нас так много одежды. Наверное, всё-таки стоит обзавестись этим недавним изобретением — тепловым коконом, позволяющим защищаться от холода так же, как силовой зонтик защищает от дождя. Тогда на мне не было бы перчаток, а на нём — этого пальто, и можно было бы прикоснуться к его телу…

Поймав себя на этой мысли, я, подозреваю, отчаянно покраснела, и очень порадовалась, что в этом глухом уголке царит рассеянный полумрак, и цвет моего лица не виден.

— И вместо того, чтобы попытаться заинтересовать, ты продолжил вести себя привычным образом? — иронично уточнила я.

— Растерялся. Испугался.

— Ты? Испугался? — недоверчиво переспросила я.

— Я давно уже зарёкся общаться с высокородными особами и дворянками, — он слегка пожал плечами. — А тут… целая княгиня, да ещё какая. А ты как будто нарочно издевалась, — проговорил мужчина, прихватывая губами кожу на открытой части шеи. — Хотя нет, честно говоря, главную пытку я себе устроил сам. Каждую ночь обнимать тебя — и не иметь права на что-то большее. Я, наверное, ни одну женщину так не хотел в своей жизни, как тебя. Ты купалась — а я сидел к тебе спиной и представлял, что бы хотел с тобой сделать. Потом ты заболела, я тебя лечил, и в процессе понял, что ты совсем не такая, как я боялся.

— Каким образом? — растерянно уточнила я.

— Не спрашивай, это было… неизбежно, просто побочное свойство применения некоторых способностей. Потом я наблюдал за тобой и отчётливо понимал, что не смогу выкинуть тебя из головы и из сердца, что всерьёз влюбился. А когда понял, что ещё немного, и навсегда потеряю даже возможность тебя видеть… пришлось рискнуть. Не удивительно, что от радости меня здорово повело, и никак не получается успокоиться. Хочется сделать какую-нибудь глупость, хоть бы даже действительно приковать тебя к себе наручниками, — насмешливо хмыкнул Одержимый.

— Ну, ты постарайся всё-таки продолжать себя контролировать, — не удержалась я от улыбки и вместо ответных слов поцеловала его. От всего услышанного было жарко, тревожно, смешно и страшно одновременно. Пульс бешено скакал, в груди ворочался пушистый комок, а в голове точно так же сумбурно метались мысли, поэтому сказать что-то связное я не могла, — сама ничего не понимала! — а так… Мне кажется, подобный ответ ему понравился.

Целовались мы долго и увлечённо, и мне почему-то совсем не было стыдно, хотя, казалось бы, находились мы в общественном месте. Наверное, потому что было темно, потому что мы оба были полностью одеты, а ещё потому, что по такой погоде и такому времени желающих бродить по тёмным окраинам парка не наблюдалось, и здесь мы были совершенно одни.

— Ты чего? — удивлённо уточнила я, потому что Ветров прервал поцелуй и уставился на меня со вполне различимой даже в полумраке бесшабашной улыбкой.

— Я вдруг подумал, что последний раз целовался в парке на скамейке в пятнадцать лет, — сознался он. — С ума сойти. Страшно представить, сколько времени прошло и как давно это было. Но мне нравится.

— Пойдём домой? — предложила я через несколько секунд молчания.

— Замёрзла? — тут же насторожился Одержимый, отчего-то вызвав у меня этим необъяснимо радостную улыбку. Я качнула головой.

— Нет. Просто нагулялась, — ответила, несколько покривив душой. Нагулялась я ещё до того, как мы вышли из дома, а сейчас… Кажется, я начинаю понимать и разделять его стремление постоянно прикасаться и находиться рядом. И, кажется, уже совсем этого не стесняюсь. Во всяком случае, пока мы вдвоём.

Последующая неделя до приёма прошла удивительно уютно, спокойно и ровно. Несмотря на мой первоначальный протест против решительного напора Ветрова, оказалось, что ничего страшного не случилось. Всё новое в жизни устаканилось естественно, легко и само собой. Не было никаких грандиозных перемен, мир не переворачивался, мне не пришлось как-то решительно меняться и что-то менять. Просто в один прекрасный момент я обнаружила, что в моей жизни и в моём доме появился мужчина. И это оказалось гораздо легче принять, чем я боялась.

Наверное, всё дело было в личности этого самого мужчины. В таких вот мелких, житейских, бытовых вопросах Ветров удивительно напоминал отца: по-военному аккуратен и неприхотлив. Учитывая, что я сама с детства привыкла к подобному, когда вещи аккуратно разложены по полочкам и в окружающем пространстве нет ничего лишнего, оказалось, что в этом вопросе наше сосуществование вполне комфортно.

Единственный конфликт случился на другой почве, на первый взгляд — из-за сущей ерунды, и опять Одержимый разрешил его в своей привычной деспотичной манере. Я, в общем-то, совершенно не удивилась, что Ветров с его стремлениями и вкусами оказался категорически против не только моих ночных сорочек, но и домашнего платья. По поводу первых я даже не слишком возражала: в конце концов, куда приятнее было засыпать в объятьях мужчины сразу, пока кожа ещё хранила ощущение его прикосновений и поцелуев, прижимаясь к его обнажённому телу, чем вставать, одеваться и отгораживаться от него лишними слоями ткани.

А вот с повседневной домашней одеждой оказалось сложнее. Потому что на месте платья однажды утром я обнаружила пару совершенно новых вещей: два почти одинаковых шёлковых атласных халата, один винного цвета, второй — карминно-красного. Долго их разглядывала, честно примерила. С размером Ветров угадал, на ощупь ткань оказалась потрясающе приятной, вот только длина и фасон меня не устроили. Они едва прикрывали попу и настолько чётко обрисовывали фигуру, что в подобном виде я чувствовала себя неодетой.

Вечером я встретила мужчину в одном из повседневных платьев в крайне скверном расположении духа. Мне даже не сами эти халаты не понравились; не понравилось столь бескомпромиссное решение без моего участия именно мелкого бытового вопроса, касающегося почти исключительно меня. Это был довольно тревожный звоночек: если своё стремительное появление в моей жизни Одержимый сумел объяснить так, что я поняла его и приняла, то подобные мелочи в конце концов могли привести к катастрофе. Привыкнув, что я терплю и не спорю, он может вообще перестать учитывать моё мнение. Скорее всего, не со зла, просто по привычке и из лучших побуждений, но оказаться в подобных условиях мне совершенно не хотелось.

В общем, я первый раз с ним всерьёз поругалась, но здесь уже мужчина сумел проявить терпение и понимание, не стал настаивать на своём и даже извинился. Даже, вроде бы, вполне искренне. В итоге был найден компромисс; приобретение оставили жить на правах пеньюаров, дойти из спальни до ванной комнаты, а для жизни я выбрала менее экстремальные, но более изящные, чем прежние, наряды.

Но в голове прочно засела мысль, что, похоже, любимый цвет Одержимого я теперь знаю. А на следующее утро я проснулась с мыслью, что точно знаю, как хочу использовать это открытие.

Желание понравиться, одеться для мужчины, не было таким уж новым. Но, наверное, это был первый раз, когда я осмелилась воплотить его в жизнь именно так, как это нужно было сделать. То есть, с большой долей вероятности предполагала, что именно понравится моему спутнику, и набралась мужества не отступать от принятого решения.

Вечер приёма у цесаревича я ждала с таким волнением, что дрожали руки. Отражавшуюся в зеркале женщину я не узнавала, и при этом всё никак не могла понять, какое впечатление она на меня производит. Хотя, собственно, никаких особенно смелых шагов, кроме цвета, я не предпринимала, но… красное я, пожалуй, надела первый раз в своей сознательной жизни. Особенно — такое; пламенеющий алый, понизу отливающий багрянцем, а к узкому лифу — оранжевым. При каждом движении складки юбки переливались, перетекали друг в друга и казались почти живым огнём. Но мне упрямо казалось, что цвет мне не подходит, хотя автор этого наряда утверждала строго обратное, а прежде я ей полностью доверяла.

В общем, пока дождалась, извелась совершенно, и когда в комнату с сакраментальным «ты готова?» вошёл Игорь, только неуверенно кивнула, разглядывая сапоги почему-то замершего на пороге мужчины и не решаясь поднять взгляд выше. Сапоги медленно приблизились, и Одержимый знакомым жестом приподнял моё лицо за подбородок. Понять его взгляд не удалось, но от него меня бросило в жар.

— Тебе нравится? — с облегчением уточнила я; недовольным ротмистр точно не выглядел.

— Нравится — не то слово, — усмехнулся он, приобнимая меня за талию и привлекая к себе. — Это… для меня? — с непонятным выражением уточнил он.

— Ну, да. Насколько я поняла по тем злополучным халатам, тебе нравится красный. Вот я и решила попробовать. Сомневалась, правда; никогда не надевала подобного, — неуверенно улыбнулась я. — Не мой цвет, не мой образ.

— Ошибаешься, — с видимым удовольствием возразил Ветров, целуя меня нежно и осторожно, без своего обычного напора. Может, не хотел что-нибудь помять, может — боялся не суметь остановиться, а, может, просто настроение у него оказалось вот такое… ласковое. Отстранившись же, но не выпустив из объятий, улыбнулся хитро и проказливо; я прежде никогда не видела у него такого выражения лица. — Похоже, мне удалось растопить тебя, моя ледяная красавица?

— Очень может быть. Как тебе результат? — улыбнулась я уже смелее.

— Превосходит все самые смелые ожидания, — он кончиками пальцев провёл по моей шее, вдоль золотой цепочки с рубиновой подвеской, потом вдоль края скромного декольте, провожая собственную руку взглядом. — И мне всё меньше хочется куда-то ехать.

— Это будет более чем невежливо, — возразила я. Хотя к стыду своему мнение Одержимого полностью разделяла.

— А мы напишем цесаревичу письмо с извинениями, — усмехнулся он, но сам перехватил мою руку и потянул меня к выходу. — Подробное. Он поймёт.

— Я даже боюсь спрашивать, какие именно подробности ты собираешься там упомянуть, — улыбнулась я.

— Их Императорское Высочество — уже взрослый мужчина, их сложно шокировать подробностями, — насмешливо отозвался Ветров. — Так что — правду и только правду.

Вот так, мечтая о несбыточном, мы спустились вниз, Игорь помог мне одеться, проводил к аэролёту и помог забраться внутрь. Что показательно, очень заботливо и осторожно, а не так, как в прошлый раз. Вот только внутри транспорта про воспитание мужчина благополучно забыл, и устроил меня у себя на коленях, но я уже не возражала.

Не возражала и когда он начал меня целовать, явно намереваясь с пользой провести время. Даже понимая, что припухшие зацелованные губы будут с лихвой выдавать нас, особенно вкупе с горящими глазами и немного лихорадочным румянцем, не смогла отказать себе в этом удовольствии. Меня охватило странное подростковое желание поступать наперекор приличиям и правилам. Пусть в такой мелочи, но для меня прежде и это показалось бы слишком.

Наверное, я наконец-то приняла чувства Одержимого. Не просто поверила в их существование, а почувствовала себя… достойной? Той самой женщиной, которая действительно может свести мужчину с ума, которая может будить в нём не только уважение и нежность, но восхищение, страсть, готовность забыть обо всём. Той, какой, кажется, никогда прежде не была и не могла быть.

Полёт оказался возмутительно коротким.

— Может быть, стоит ещё немного покружить? Облететь дворец, здания Департаментов, — неуверенно предложила я, когда наш транспорт сел. — Мне кажется, мы прибыли слишком рано.

— Ты просто читаешь мои мысли, — рассмеялся в ответ Одержимый. — Искусительница, — добавил вкрадчиво, опять завладевая моими губами. Короткий жадный поцелуй, и опять — жаркий шёпот возле уха. — С другой стороны, зачем куда-то лететь? Можно просто не выходить из аэролёта. Я всю дорогу думаю о том, что просто целовать тебя мне мало, и что здесь вполне достаточно места…

— Опаздывать на такие мероприятия нехорошо, — тут же пошла на попятный я, перебив не успевшего закончить мысль мужчину. Нарушать правила я была согласна, но всё-таки в аэролёте возле Императорского дворца… это было слишком.

Он опять тихо засмеялся, но настаивать не стал. Выбрался наружу сам, помог выбраться мне, оправил сбившийся воротник пальто и, предложив мне локоть, тихо резюмировал.

— Предлагаю вернуться к этому разговору на обратном пути. Тогда нам уже точно не надо будет спешить.

Это замечание я предпочла не комментировать, сделав вид, что не услышала. Ещё не хватало мучительно краснеть весь вечер, вспоминая его намёки! Тем более, и без них у меня, кажется, хватит поводов для смущения, особенно если Одержимый того пожелает.

Во дворце царило оживление. Не знаю, как я это почувствовала, просто войдя в один из бесчисленных холлов огромного строения; здесь было безлюдно, только единственный лакей встретил нас и забрал верхнюю одежду. Но, в пику предыдущему визиту, казалось, что где-то совсем рядом, буквально за стеной, кипит жизнь.

Задать Ветрову вопрос о масштабах мероприятия я не догадалась, — как-то не до того было, — новостями и прессой после возвращения от варов не интересовалась принципиально (это тоже было обязательной частью отдыха), поэтому сейчас следовало ожидать сюрприза. Впрочем, я предполагала, что сегодняшний бал будет гораздо более пышным, чем предыдущий. В конце концов, в прошлый раз это была просто вечеринка для друзей перед ответственной поездкой, а сегодня — торжество победы. Пусть в масштабах космоса небольшой и на первый взгляд довольно незначительной, но именно из таких побед складывался успех всего существования Империи. И это если не вспоминать, что цесаревич лично был заинтересован в успехе, и именно его инициативой была эта миссия.

По дороге я опять отметила ту лёгкость и уверенность, с которой Одержимый ориентировался в бесконечных лабиринтах дворца. Мы неторопливо шли, по дороге размеренно беседуя о какой-то малозначительной ерунде, и почти никого не встречали. Несколько раз попадались охранники, здоровавшиеся с моим спутником по уставу, кто-то из обслуги. Один раз попался незнакомый мужчина в штатском, с которым Ветров поздоровался, как со старым знакомым, но меня представлять не стал, и вообще поспешил поскорее расстаться с этим типом.

— Кто это был? — полюбопытствовала я.

— Это? Один из тех, кто руководит местной охраной. Он из Департамента Внутренней Безопасности, — пояснил Ветров.

— А почему ты так быстро от него сбежал? У меня сложилось впечатление, что вы неплохо знакомы.

— Вот поэтому и сбежал. Поверь мне, общение с Измайловым тебе бы не понравилось.

— Знакомая фамилия, — задумчиво протянула я, напрягая память. — Погоди! Лев Анатольевич Измайлов, его ещё Львом-Людоедом зовут; это был он? — я подняла удивлённый взгляд на своего спутника. — А откуда ты его знаешь?

— Доводилось пересекаться по службе, — уклончиво ответил Одержимый. — Мне кажется, или тебя не впечатлила встреча с ним? — с усмешкой уточнил он, а я в ответ пожала плечами.

— Я никогда не встречалась с ним лично и не так много о нём знаю. В основном, непроверенные слухи. По первому впечатлению производит вполне положительное впечатление.

— Ты не перестаёшь меня удивлять, — заметил ротмистр. — Обычно все отмечают холодный пронзительный взгляд и мёртвую усмешку.

— Более пронзительный взгляд, чем у Одержимых, сложно себе представить, — насмешливо заметила я. — А в остальном… Он кажется умным, сдержанным, серьёзным человеком, не склонным к пустословию и не чуждым понятиям «чести» и «благородства». Мне кажется, это важные достоинства, особенно — для человека, занимающегося подобной деятельностью. А это его прозвище мне всегда казалось глупым. И вообще, не мне тебе рассказывать, что у страха глаза велики.

— Ну, не скажи, в некоторой степени его так прозвали за дело. Не видела ты, что с людьми бывает после его допросов. И это при том, что он не применяет никаких калечащих методов и почти не пользуется техническими средствами, просто разговаривает, — со смешком заметил Ветров. Мне почудилось, или в его голосе проскользнуло нечто, похожее на зависть? Или, по меньшей мере, на искреннее восхищение.

— Моего отца тоже прозвали Кровавым за дело, но чудовищем он от этого не стал, — возразила я, пожав плечами.

— Кхм. Да, действительно, об этом я не подумал. Всё никак не получается связать тебя с Чаловым. Представляю, что бы он мне сказал за порчу единственной дочери! — улыбнулся мужчина.

— В свете всей предыстории, как ни стыдно мне это признать, он бы сказал тебе «спасибо», — улыбнулась я в ответ. — Во всяком случае, Савельев явно склоняется именно к этому варианту; он тебе об этом не говорил?

— Нет, мы с ним… о другом беседовали, — отмахнулся ротмистр. — А вообще да, забавное получается стечение обстоятельств. Кто бы мог подумать тридцать лет назад, что мы с ним так породнимся. Жалко, нет возможности услышать его собственное мнение на сей счёт, — хмыкнул он.

— Жалко, — эхом откликнулась я, и на некоторое время мы замолчали.

Отца не любили многие. Особенно — иностранные дипломаты и искренне презираемые мной местные либералы. Его осуждали, клеймили страшными клеймами, и «Кровавый Генерал» — было ещё самым мягким.

Порой в человеческой истории наступают моменты, когда для сохранения порядка необходимо кого-то умыть кровью. Так было, так есть и так будет, пока решительно всё человечество вдруг не повзрослеет в морально-историческом смысле. Такова несовершенная человеческая природа, что не всегда и не все понимают по-хорошему. Некоторые воспринимают терпение, мудрость и стремление найти компромисс как проявление слабости. И если в острые опасные моменты находится тот, кому хватает силы воли и личного мужества на решительные действия, порядок восстанавливается очень быстро, но весь «цивилизованный» мир начинает спускать на него собак. А если такого человека не находится, всё быстро летит в тартарары, весело подпрыгивая на ухабах.

Генерал Чалов был гениальным стратегом, а ещё — человеком, придерживавшимся очень жёстких политических взглядов. Для него Империя была всем, и ему было не жаль за неё ни своей, ни чужих жизней. И после его действий во вторую колониальную, после жестокого подавления восстания Четырёх Звёзд, положившего той войне конец, он стал в глазах общественности пугалом и главной страшилкой, на некоторое время затмив даже Одержимых. Кровавым Генералом. Потому что именно он отдал тот приказ, по которому с карт галактики стёрли одну из обитаемых планет. Она никуда не исчезла, просто живого на ней не осталось. Не Император; командир, руководивший этой операцией. Его Величество наверняка был в курсе, и всё происходило с его ведома и одобрения. Но, зная отца, я была уверена, что он добровольно взял на себя этот груз и эту ответственность.

Да, бесчеловечно. Да, безжалостно. Да, погибли миллионы разумных существ, многие из которых были мирными гражданами. Но это прекратило войну, грозившую затянуться на годы и годы, это сохранило страну. Войну прекратил страх. Колонии как-то вдруг решили, что не так уж плохо живётся им в лоне Империи.

Но лично мне казалось, они просто поняли, что зарвались.

Многое было сказано в ту войну о бесчеловечности Императора, но соседние человеческие государства тщательно замалчивали тот факт, что колонии прежде вообще-то были необитаемыми мирами, в которые именно Империя вложила уйму сил и денег. Да, многое получила взамен. Вот только Земля обеспечивала своим колонистам условия именно для жизни, а не для выживания, как те самые говорливые соседи. Может быть, зря, и в противном случае у колоний просто не хватало бы сил для бунта?

Я вполне ожидаемо не любила всё это вспоминать: никакого практического смысла подобные размышления не несли, только портили настроение. В конце концов, сильнее всего эта история ударила даже не по отцу, по матери, и, наверное, во многом именно она добила, как ни пытался отец её защитить.

Но сейчас всерьёз загрустить и расстроиться я не успела, мы добрались до цели.

— Мне кажется, трёхсотлетие Империи отмечали с меньшим размахом, — хмыкнула я, разглядывая толпу народа.

— Тебе кажется, — со смешком возразил Ветров. — Народу на порядок меньше, поверь мне.

Эту парадную залу я знала, она носила название Палаты Чести, и по стечению обстоятельств очень гармонировала с моими мрачными мыслями. Здесь обычно проводились торжественные церемонии награждения, показательного наказания — например, в случае разжалования высочайших чинов или лишения кого-то титула, — а также прощания со значимыми фигурами. Здесь бы прощались с отцом, но я настояла на небольшой и скромной церемонии; отец не одобрил бы выставления собственного тела на всеобщее обозрение. Да и мне не хотелось наблюдать фальшивого сочувствия шакалов, злорадствующих об отставке и смерти Кровавого Генерала.

— А мне кажется, что ты выглядишь слишком мрачной для главной виновницы такого торжества, — задумчиво проговорил мужчина. В зал мы прошли через какой-то боковой проход, украдкой, но спрятаться от бдительной автоматики не удалось. Так что как раз в этот момент красивый поставленный мужской голос, объявлявший гостей, дошёл и до наших имён.

— Отца вспомнила, — честно призналась я, лёгким поклоном отвечая на приветствие проходящего мимо знакомого, и обернулась к Одержимому. — Мне всегда бывает грустно, когда я его вспоминаю; слишком рано он ушёл, — улыбнулась, но улыбка получилась довольно бледной. Игорь в ответ слегка приобнял меня за талию и поднёс к губам мою руку, целуя ладонь.

— Я сейчас скажу, наверное, банальность, но благодаря тебе он не ушёл. И это не попытка утешить, это факт. Я… знаю, о чём говорю, — усмехнулся он, серьёзно глядя на меня.

Странно, но несмотря на упомянутую банальность сказанного, ему сейчас действительно очень легко было поверить. Наверное, я просто привыкла, что этот человек никогда не врёт, особенно — в серьёзных вопросах.

А ещё очень хотелось обнять его в ответ. Крепко прижаться, уткнувшись лицом в чёрный мундир на груди, и забыть о существовании всего окружающего мира. И я даже как будто подалась вперёд, чтобы воплотить это стремление в жизнь, но нашу хрупкую иллюзию обособленности от окружающего мира безжалостно разрушил весёлый голос.

— Как бы мне ни было неловко нарушать подобную идиллию, но я вынужден это сделать!

Мы с Игорем одновременно вздрогнули, как застигнутые на месте преступления воришки, и синхронно обернулись. Мужчина выпустил мою ладонь, но к собственному удовольствию я продолжала ощущать его ладонь на талии.

— Ваше Высочество, — точно так же в голос поздоровались, вызвав у цесаревича лучезарную улыбку.

— Надо же, я полагал, вы окончательно потеряли связь с реальностью, — он насмешливо качнул головой.

— Мы были к тому близки, но нас прервали, — хмыкнул Одержимый.

— Рад видеть вас обоих в добром здравии и столь приподнятом настроении, — тем временем продолжил наследник. — Ваша Светлость, вы сегодня ещё прекраснее, чем обычно; и я даже догадываюсь, кто этому поспособствовал, — кивнул он мне.

— Благодарю, Ваше Высочество.

— Прошу прощения, но поздравлять и награждать вас без вашего участия будет весьма затруднительно, — рассмеялся молодой человек, разводя руками. — Так что — следуйте за мной, проводить торжественную церемонию в углу не слишком-то приятно.

— Получать награду — это, бесспорно, куда приятней, чем получать… выговор, — на последнем слове Ветров слегка запнулся, а я даже примерно догадалась, какое слово он хотел употребить. Мужчина предложил мне локоть, и я за него с удовольствием ухватилась. — Но почему вы не предупредили, что в протоколе вечера предусмотрено подобное?

— Это был сюрприз, — пожал плечами цесаревич. — Но вы могли бы и сами догадаться, что награда найдёт своих героев. А вот ответный сюрприз в виде вашего прошения о заключении брака действительно застал меня врасплох, — насмешливо добавил он.

Дальнейший путь к небольшому возвышению сродни сцене в дальнем конце зала мы проделали в молчании, лишь на ходу отвечая на приветствия знакомых. Заговаривать и задерживать в присутствии цесаревича нас никто не пытался.

Вообще, мероприятия с участием наследника всегда носили гораздо менее формальный характер, чем с участием Императора. Отчасти потому, что у владыки Империи был регламентирован каждый шаг и каждая минута была на вес золота; например, он бы точно не стал разыскивать нас по залу самостоятельно. Не из высокомерия, а просто из экономии времени. Да и лично встречать гостей на приёме он мог только в крайнем случае.

А отчасти — благодаря живому и кипучему нраву самого Владимира Алексеевича, о неусидчивости и проказливости которого в детстве ходили легенды. Сейчас его сдерживало чувство долга и пресловутые правила приличия, но всё равно цесаревич пользовался любой возможностью даже не взбунтоваться… просто перейти на неформальный тон. Кажется, официоз его попросту душил, за что был им яро нелюбим.

Повинуясь взмаху руки хозяина приёма, мы поднялись на сцену сразу вслед за ним.

— Дорогие гости, позвольте минуту вашего внимания, — голос цесаревича, усиленный специально аппаратурой, разнёсся над залом, гася шепотки и привлекая к сцене всеобщее внимание. Я привычно выкинула из головы посторонние мысли, сосредоточившись на происходящем и приняв вежливо-заинтересованный невозмутимый вид. Я никогда особенно не любила произносить речи, но это тоже было частью моего обучения. Сейчас от меня ничего подобного не требовалось, разве что в положенный момент высказать благодарность, но взгляд толпы привычно оказал дисциплинирующее воздействие.

А вот Одержимого, кажется, роль центра внимания нервировала. Он сумрачно хмурился, обводил окружающее пространство тяжёлым угрожающим взглядом, откровенно враждебным, а рука его, о которую я опиралась, периодически нервно вздрагивала. Как будто мужчина порывался сдвинуться с места или совершить какое-то ещё действие, но в последний момент одёргивал себя.

И это было довольно неожиданно; Ветров же старший офицер, у него огромный опыт командования. С другой стороны, может в этом и был камень преткновения, что привык он отдавать приказы и командовать военными, а не выступать перед мирными гражданами? В чём настолько существенная разница, я не понимала, но других версий у меня не было.

— Настал момент открыть сегодняшний вечер, а к нему очень пунктуально подоспели главные виновники торжества, так что не придётся тянуть время. Но прежде, чем перейти к приятному, я хочу сказать несколько слов, — продолжил тем временем цесаревич. Он-то как раз роль оратора исполнял легко, играючи, без малейших затруднений; мне кажется, ему это давалось гораздо легче, чем даже привыкшему к подобному за годы правления отцу. — Сегодня мы празднуем не просто какой-то договор, — стоило ли ради подобного собираться такой обширной компанией! — но новую веху в развитии Империи и всего человечества. В очередной раз нам удалось доказать всей галактике, что для людей нет слова «невозможно». Мы можем уступать другим видам в точности органов чувств, в уровне развития некоторых отраслей науки, но не уступаем, а зачастую и превосходим, в главном. В упорстве достижения поставленных целей и стремлении к развитию и познанию. Благодаря мужеству и самоотверженности двух человек мы сумели добиться того, что не получалось на протяжении веков ни у одного вида: найти общий язык с одной из самых загадочных цивилизаций известной нам части Галактики, с теми, кого мы называем варами. Особенно приятно, что достижение это носит именно дипломатический характер, а не военный и даже не научный. Стремление понять, познать чуждый разум и принять его именно таким, какой он есть, — вот то, что отличает по-настоящему разумное существо от высокоорганизованного животного. Не подмять под себя, но научиться жить в симбиозе. И я верю, — действительно верю, — что когда-нибудь мы достигнем такого уровня развития, что сможем принять подобный принцип за норму жизни, и решение вопросов военным путём станет историей. Я горд, что стою сейчас рядом с этими людьми, что как и они являюсь сыном Земной Империи, и рад, что именно мне выпала честь вручить им сегодня награду, призванную подчеркнуть значимость их поступка. Пусть это и нарушает протокол вручения упомянутых наград, которые имеет право даровать только Государь Император лично, но, надеюсь, мне с его благословения простят эту небольшую слабость, — с улыбкой резюмировал цесаревич, делая приглашающий жест рукой.

На помост, печатая шаг, поднялись двое офицеров караула, несущие в руках изящные плоские ларцы. Ветров к концу речи наследника помрачнел ещё больше, хотя, казалось, дальше было уже некуда. Очень хотелось спросить о причинах такой реакции, но было не время и не место.

— За заслуги перед Империей Первым Лучом Солнца со всеми сопутствующими регалиями награждается Её Светлость княгиня Вета Аркадьевна Чалова, — строго и торжественно, без обычных весёлых бесенят в глазах проговорил цесаревич, бережно беря из ларца хрупкую подвеску ордена. Озадаченная и шокированная, я на ватных ногах под стук сердца в ушах подошла ближе.

— Служу Империи и Государю, — ответила с глубоким поклоном, когда награда приклеилась к моему платью. Так, на гражданской одежде, она выглядела не орденом, а необычным украшением.

— Благодарю за службу, — с улыбкой ответил цесаревич, склоняя голову и поднося мою ладонь к губам.

Потом я отступила назад, уступая место Одержимому и пытаясь осознать свалившуюся на меня честь.

Первый Луч Солнца не считался высшей наградой, но стоял особняком от остальных и был, на мой взгляд, наиболее почётен. Скорее, ввиду своей истории и списка кавалеров этого ордена, чем иных причин. Первый Луч Солнца, Луч Солнца второй и третьей степеней были учреждены в эпоху осознанного освоения тогда уже Земной Империей дальнего космоса, и вручался он разведчикам, первооткрывателям и контактёрам. Тем, кто ежесекундно рисковал жизнью, вслепую шёл вперёд. Символически — первый солнечный луч, коснувшийся поверхности далёкой планеты.

Больше всего мне хотелось сейчас подёргать цесаревича за рукав, привлекая внимание, и попытаться убедить его, что это какая-то ошибка. Что я не сделала ровным счётом ничего, достойного такой награды, и всё это было чистой воды везением. Мы просто подвернулись под руку возжелавшим разборок варам, а потом я оказалась достаточно слаба для того, чтобы подцепить местный вирус.

Но своё мнение благоразумно придержала при себе. Как метко заметил Одержимый, не наказывают ведь, награждают.

Вклад Ветрова в контакт с варами был оценен скромнее, на Луч Солнца третьей степени, и мне показалось, что новость эту мужчина воспринял с облегчением.

— Мне особенно приятно, что к этому событию, пусть и опосредовано, но я тоже приложил руку, — продолжил цесаревич, обращаясь не к аудитории, а к нам двоим, когда стихли вежливые аплодисменты. Улыбка его стала совсем весёлой и заразительной, а тон — неформальным. — Я надеялся, что из вас получится прекрасный тандем, способный на невероятное, и угадал. Одного только не мог предусмотреть, хотя и должен был: что вашу чудесную способность дополнить друг друга вы рассмотрите и сами. Дело в том, дорогие друзья, — обратился он уже не к нам двоим, а к залу, и мне захотелось провалиться сквозь сцену. Чего я не хотела совершенно, так это широкой огласки собственной личной жизни. Но… монаршая милость — груз зачастую более тяжёлый и уж точно более ответственный, чем опала. Владыки мира не имеют привычки спрашивать, нужна ли подданному их награда, точно так же как не спрашивают о наказаниях. — Что из чужого мира к нам вернулась не пара надёжных боевых товарищей, а жених и невеста. И я с удовольствием воспользуюсь своим положением, чтобы первым поздравить вас обоих и благословить ваш союз от своего имени и от имени Государя Императора. А теперь я наконец-то могу объявить этот торжественный вечер открытым. Наслаждайтесь, дамы и господа! В конце концов, у нас действительно есть повод для радости.

Зазвучала музыка, но мы с Игорем без слов удивительно синхронно двинулись к краю зала. Танцевать мне пока не хотелось совсем, хотелось перевести дух, и лучше всего — сделать это если не в одиночестве, то по крайней мере в очень небольшой компании.