Настоящий сборник появился по инициативе главного редактора издательства АСТ Науменко Николая Андреевича. В начале 2012 г. я предложил ему опубликовать в каких-нибудь антологиях три неизвестных русскоязычным читателям (да и польскоязычным тоже) рассказа Станислава Лема, до сих пор публиковавшихся в книгах, изданных только на немецком языке. В ответ главный редактор предложил взять эти три рассказа, к ним добавить рассказы, «затерявшиеся» в «Молохе» и «Моем взгляде на литературу», взять предисловия/послесловия, взять несколько эссе из польского сборника «ДиЛЕМмы», взять несколько интервью – и должен получиться хороший том. И вот читатель держит в руках такой том, который дает представление главным образом о философском, литературно-критическом и публицистическом направлениях творчества Станислава Лема, которым великий писатель уделял гораздо больше времени, чем беллетристике, особенно в последние двадцать лет своей жизни. В целом творчество С. Лема можно разделить на два этапа: утопический (1945–1956) и антиутопический (1957–2006, RIP), а в последнем в свою очередь можно выделить следующие периоды: литературно-философский (1957–1970), литературно-экспериментаторский (1971–1986), философско-публицистический (1987–2006). В настоящем сборнике представлены статьи, написанные С. Лемом во всех этапах и в разные периоды творческой деятельности, при этом сделана попытка охватить все направления творчества писателя при помощи статей, еще не публиковавшихся на русском языке. Распределение статей по главам настоящей книги, разумеется, достаточно условное, ибо, например, советам может предшествовать критика, мечтам – прогнозы, рекомендациям – рецензии, удивляться можно прошлому (в воспоминаниях), настоящему (в критике) и будущему (в прогнозах), обо всем можно размышлять и рассказывать, все можно облечь в форму повествования и сопроводить шуткой, а сами шутки зачастую являются сатирой.

Характеризуя творчество Станислава Лема в целом, следует отметить, что он занимался и современным романом, и научной фантастикой, в том числе в реалистическом стиле, и фантастическим гротеском (и в стиле рассказов эпохи Просвещения, и в стиле сказки), и окололитературными фантастическими очерками-апокрифами (в виде рецензий и вступлений к «ненаписанным книгам»), и научными литературными и философскими монографиями, в том числе в виде «платоново-берклиевых» диалогов, и так называемой «сильвической» прозой (скомпонованной из разнообразных фрагментов: заметок, комментариев, воспоминаний, анекдотов), и разнообразными эссе преимущественно на литературные, научные и научно-популярные темы, а также фельетонами в основном о политике и культуре. Большое место в его творчестве занимают «живые беседы» – три книги-интервью и многочисленные интервью, данные преимущественно для прессы, но иногда и для ученых-филологов и философов, а также эпистолярный жанр (к сожалению, пока что доступный исследователям только фрагментарно). И можно утверждать, что во всех видах своих произведений он создал настоящие шедевры. Его литературную деятельность характеризуют творческий размах, эрудиция, увлекательность (несравненные фантазия и чувство юмора), глубина мысли, а также безусловно присутствующий во всем этом дидактизм (Лем: «Можно сказать, что среди написанных мною книг мало таких, которые были бы лишены дидактических целей»; «это, наверное, забавно, что дидактический замысел направлен не только в адрес читателя, но и в мой собственный адрес»). При этом Лем подчеркивал, что «дидактичность не должна быть следствием установок на дидактизм», что «дидактизм должен присутствовать непроизвольно», что это даже «вопрос порядочности».

Говоря об основах своего творчества, Лем отмечает, что писатель не может работать «без веры в положительный результат своего труда, веры, которую ничто извне не может заменить (жажда успеха идет, скорее, снаружи, так же как и реальный успех). При этом тот, кто такую веру имеет и пишет, может вообще о ней не знать. Это есть libido sui generic, неосознанная необходимость, которую по сути не анализируют, над ней не размышляют, подобно как не размышляют над собственным инстинктом самосохранения. В моем случае, – писал Лем, – это было, а точнее, постепенно становилось своеобразным кредо, основой которого было Призвание [еще можно перевести как Миссия. – В.Я.]. Опять-таки не знаю, но мне кажется, что то обстоятельство, что как пророк в belles léttres я не буду услышан, не лишит меня этой вышеупомянутой удивительной «Веры». Пожалуй, нет».

Как автор художественной прозы Станислав Лем является продолжателем лучших традиций польской литературы: Яна Хрызостома Пасека (1636–1701), Болеслава Пруса (1847–1912), но главным образом Генрика Сенкевича (1847–1916). («Отдельный вопрос – это наша классика, знакомиться с ней я начал рано. Сначала был Прус – «Кукла» и «Фараон», а также Сенкевич, прежде всего «Трилогия», которую я прочитал в одиннадцать лет».) Причем «Трилогия» Сенкевича – это непревзойденный образец прозы для Лема. К «Трилогии» он неоднократно обращался, постоянно перечитывал, посвятил ей несколько статей, даже взял с собой в эмиграцию в Австрию, а также планировал написать книгу о Сенкевиче под названием «Фокусник и обольститель». «Языковое пространство, которое господствует в большинстве рассказов «Кибериады», это Пасек, пропущенный через Сенкевича и высмеянный Гомбровичем. Это определенный период истории языка, который нашел потрясающе великолепную эпохальную репетицию в произведениях Сенкевича – в «Трилогии»; при этом Сенкевичу удалось сделать воистину неслыханную вещь, а именно: его язык («Трилогии») все образованные поляки (за исключением несущественной горстки языковедов) невольно принимают за «более аутентично» соответствующий второй половине XVII века, нежели язык тогдашних источников». Причем в статистических показателях результатов литературной деятельности, как писал Лем, «относительно изданий, тиражей, переводов, обсуждений, предложений, приглашений, писем и т. д. я уже второй после Сенкевича, книги которого уже несколько десятков лет после смерти автора работают на его устойчивое реноме, а я вышел на это второе место в течение каких-то 10–12 лет».

Явными «предками» писателя можно считать также Вольтера (1694–1778) («Посмотрите философские сказочки Вольтера. Я считаю, что некоторые фрагменты моей «Кибериады» или «Сказок роботов» более близки к Вольтеру, чем к кому-либо другому, это как бы следующая инкарнация эпохи Просвещения»), Джонатана Свифта (1667–1745) («Я написал много книг, например, «Кибериаду», «Сказки роботов» или «Звездные дневники». На карте литературных жанров их место – в провинциях гротеска, сатиры, иронии, юмористики свифтовского и вольтеровского образца – суховатой, язвительной и мизантропической; как известно, знаменитые юмористы были людьми, которых поступки людей приводили в отчаяние и бешенство. Меня тоже»), Льюиса Кэрролла (1832–1898) («Я, несомненно, могу отыскать некоторое подобие между моими и кэрролловскими витками воображения, но это не широкомасштабное сходство, поскольку касается лишь того, что можно назвать математической разновидностью воображения») и Ежи Жулавского (1874–1915) («На серебряной планете» Жулавского – книга, которую я люблю и которой многим обязан»). Кроме этого, некоторые специалисты в качестве «предка» Лема считают также Яна Потоцкого (1761–1815) («Для всех ищут предшественников, поэтому зарубежные критики запихнули меня под Потоцкого. Он писал эти свои запутанные истории по-французски, но разве для них это имеет какое-то значение?.. Уж лучше был бы Свифт, пожалуй»).

Что касается литературы ХХ века, в прозе Лема проявляется некая формальная связь с творчеством Хорхе Луиса Борхеса (1899–1986). Сравнивая себя с Борхесом и при этом не соглашаясь с мнением, что «Лем – это Борхес научной культуры», писатель говорил: «Тут немного другое. Во-первых, у меня, пожалуй, фабульной изобретательности побольше, чем у Борхеса, ведь он никогда не писал романов. Во-вторых, я не являюсь, как он, архивистом. Я никогда не творил, будучи одурманен чадом библиотек, я только отбрасывал эти огромные завалы, чтобы взгромоздить над ними какую-нибудь странность. А в-третьих, прошу заметить, Борхеса особенно не занимают ценности когнитивной, чисто познавательной, гностической натуры». И далее: «Я неохотно вижу себя с ним в одной паре. Я, конечно, наблюдаю общее сходство, но в то же время вижу и огромные различия, если принять во внимание наши истоки. Борхес весь из прошлого, из Библиотеки, а у меня доминирующей является – это прозвучит патетически – борьба за человека и его космическую позицию. Это уже весьма принципиальное отличие, прошу также заметить, что я вообще не касаюсь таких аспектов, как эстетический калибр или вопрос артикуляционной мощи, так как считаю, что это не так существенно».

Из классиков мировой литературы и искусства Лем наиболее высоко ценил: писателей Ф.М. Достоевского, Г. Сенкевича, Дж. Конрада, В. Гомбровича, Т. Манна; писателей-фантастов Дж. Г. Уэллса, О. Стэплдона, Ф.К. Дика, Х.Л. Борхеса, братьев А.Н. и Б.Н. Стругацких, поэтов У. Шекспира, Р.М. Рильке, А.С. Пушкина, А. Мицкевича, Ц. Норвида, Б. Лесьмяна, Ч. Милоша, философов А. Шопенгауэра, Б. Рассела, К. Поппера, художников П. Брейгеля, И. Босха («Брейгель – это Луна, а Босх – Солнце»), С. Дали, композиторов Л. ван Бетховена («Пятой симфонии» даже посвятил стихотворение), Ф. Шопена. Правда, к музыке был равнодушен в первую очередь из-за проблем со слухом – с конца 1970-х годов Лем пользовался слуховым аппаратом. Нравилась ему «Ночь на Лысой Горе» Мусоргского – «Это такая музыка, которая собственно музыкой и не является, ибо она представляет Лысую Гору с колдуньями», нравился ему классический джаз в исполнении Эллы Фитцджеральд и Луиса Армстронга (именно в исполнении дуэтом).

Что касается литературных произведений, Станислав Лем отмечал, что «существуют, как известно, книги, которые мы любим и уважаем, такие, которые любим, но не уважаем, такие, которые уважаем, но не любим, и наконец те, которые мы не любим и не уважаем. (Для меня к первой категории принадлежат книги, НЕ ВСЕ, Бертрана Расселла; ко второй – Сименона, к третьей – Кафки, к четвертой, например, – книги типичной научной фантастики.) То же касается нашего отношения и к другим людям. Например, к женщинам!» В 1999 г. для издания в Польше в серии выдающихся книг ХХ века Станислав Лем предложил следующие (в том числе написанные задолго до ХХ века) произведения: 1. Сол Беллоу, «Планета мистера Сэммлера»; 2. Бертран Рассел, «История западной философии»; 3. «Энциклопедия невежества» («The Encyclopedia of Ignorance» – N.Y.: Pergamon Press Inc., 1977); 4. Самуэль Пепис, «Дневники»; 5. Франсуа Вийон, «Большое Завещание» (Лем рекомендовал эту книгу двадцатилетним); 6. Тадеуш Боровский, «Пожалуйте в газовую камеру» (сборник рассказов); 7. Витольд Гомбрович, «Бакакай»; 8. Тадеуш Бой-Желенский, «Словечки»; 9. Ян Юзеф Щепаньский, Партизанские рассказы – избранное из ряда книг. В разные годы Станислав Лем в качестве выдающихся литературных произведений отмечал «Дон-Кихота» С.М. де Сервантеса, трилогию («Огнем и мечом», «Потоп», «Пан Володыевский») Г. Сенкевича, «Маленький принц» А. де Сент-Экзюпери, «Лолиту» В.В. Набокова. О творчестве Набокова Лем говорил: «Нравятся мне также немногочисленные книги Набокова, а особенно «Лолита», которая очень старательно сбалансирована, в противоположность, к примеру, «Бледному огню», где уже дает о себе знать некоторое нарушение пропорций. Набоков смог сделать это так замечательно, с такой холодной точностью, что это меня даже отталкивает. Это вещи, которые часто невозможно объяснить».

Несмотря на разнообразие стилей и жанров, в сочинениях Лема господствует своеобразная мыслительная однородность: дискурсивная проза представляет собой автокомментарий для беллетристики, а беллетристика в свою очередь является иллюстрацией теоретических размышлений. Все это отражает один и тот же реальный мир с разных непротиворечивых точек зрения. В своих художественных произведениях и научных эссе Станислав Лем рассматривает законы природы и общества, вопросы религии, законы эволюции в целом и эволюции человека в частности, кибернетику и информатику, искусственный интеллект и виртуальную реальность, космологию и космогонию. Тем самым проза Лема вырастает прямо из достижений естествоведческих наук ХХ века, из «духа эпохи» («Корова дает молоко, но оно не возникает из ничего; чтобы ее доить, нужно снабжать ее кормом; так и я должен проглатывать груды «настоящей», то есть не выдуманной мною, специальной литературы, хотя конечный продукт столь же мало похож на переваренную духовную пищу, как молоко – на траву»).

Лем говорил, что, по его мнению, дискурсивную и художественную литературу разделить в ста процентах случаев невозможно, приводя в пример хотя бы свою «Сумму технологии». Но для разделения можно пользоваться следующим: «в дискурсивной литературе важнейшим является МЕСТО НАЗНАЧЕНИЯ, а в художественной – ПРОХОДИМЫЙ ПУТЬ… Или иначе: основной чертой дискурсивности является ИНВАРИАНТНОСТЬ объекта дискурса, а художественности – ИЗМЕНЯЕМОСТЬ объекта: различные модальности дискурса не изменяют суть вопроса, в то время как изменение восприятия изменяет сам объект в искусстве…Если объектом дискурса является проблематика, и дискурс, который новую не предлагает или известную по-новому не разрешает, не многого стоит, то в художественной литературе всегда переизбыток новостей, которые с точки зрения дискурса являются фиктивными».

И в соответствии с этим в своем творчестве Лем придерживался следующего: «Для меня всегда было важно писать в обоих ключах ИНАЧЕ, т. е. не повторять никого и ничто. Поэтому в произведения я включал, причем в начале неосознанно, скелеты парадигматики, взятой из науки (эмпирии). Небольшой пример, но характерный – хотя бы история о «Вероятностных драконах», прелесть которой совершенно не ощутит тот, кто никогда в жизни не слышал что-нибудь о квантовой физике. И ужасно долго продолжалось, пока я, остолбенев от изумления, не убедился (такова была человеческая, т. е. моя наивность), что этот трюк (включение парадигм науки в качестве элементов сюжета) никто вообще не в состоянии заметить! Относительно указанной выше дихотомии могу сказать, что то, что дискурсивно, я держу зажатым в кулаке, т. е. осознаю при работе, но над тем, что композиционно – точно так же уже не властен: над дискурсивным главенствую, над художественным НЕТ. Там уже находится мое бессознательное, одержимость, отвращение, неприязнь, необходимость и другие меры принуждения. Не знаю, почему так».

Лем соглашался с мнением, что по сравнению с его дискурсивными книгами в его же беллетристике «открываются бездонные философские горизонты, и это скорее всего происходит потому, что когда пишешь что-нибудь дискурсивное, инстинктивно сдерживаешься, стараешься быть более дисциплинированным». И в этом писатель-философ видел преимущество литературы, которое заключается в том, «что в отличие от науки, от философии в беллетристической поэтике можно самому себе противоречить, можно самого себя подвергать сомнению, можно с самим собой развлекаться так же, как с целым миром. И миры, для развлечения созданные, обладают привлекательностью, которой ни в каком важном или философском дискурсе не найти. А если там найдется, то eo ipso это уже будет Литература, замаскированная, закамуфлированная, представляющаяся философией, не будучи ею «в действительности».

В качестве хорошей иллюстрации к вышесказанному можно привести фрагмент из романа «Осмотр на месте», в котором главный герой Ийон Тихий коротает время долгого космического полета в беседах с великими мыслителями. Конечно, не с ними самими, а с их компьютерными моделями, в которые они «экстрагируются из собраний собственных сочинений, а это имеет тот результат, что воскресенцы говорят не так, как говорили при жизни, но так, как писали: то есть, скажем, поэты – только стихами». И в этом романе на двух десятках страниц представлены беседы на философские темы Бертрана Рассела, Карла Поппера, Пауля Фейерабенда, где они отстаивают свои взгляды, спорят, приводят мнения других (Куайна, Эйнштейна), критикуют третьих (Гегеля, Дьюи, Витгенштейна), а затем к ним присоединяется Уильям Шекспир. При этом Лем как бы развивает идеи этих философов дальше, говорит за них то, что, возможно, следовало из их работ, но не было ими самими явно произнесено («Только за гробом можно позволить себе говорить все, что думаешь, начистоту»), вкладывает свои идеи в уста беседующих и спорящих. А, например, в «Звездных дневниках» (в рассказе «Путешествие двадцать пятое») философы разных школ (физикалисты, семантики, неопозитивисты, томисты, неокантианцы, холисты, плюралисты, бихевиористы, сторонники Рассела и Рейхенбаха) высказывали мнения на одну и ту же тему, каждый по-своему пытался объяснить происходящее, но в «действительности» все оказалось совершенно иначе. Таких фрагментов произведений с явно философским уклоном можно привести множество. А всего в художественных произведениях Лема можно насчитать (явно или намеками) упоминания о более чем 320 реальных людях (ученых, писателях, художниках, композиторах, политиках и др.), в том числе более чем о 60 философах.

Поэтому его сочинения зачастую достаточно сложны для восприятия из-за отражения большого количества важных и непростых (и интересных, но не для всех) проблем. «Суть в том, – писал Лем, – что в моих произведениях, несмотря на то, какова их художественная ценность, обычно заключена некая старательно упакованная Мысль, которой у других не наблюдается, то есть они являются оригинальными интеллектуально, и поэтому также notabene обычно наталкиваются на сильное сопротивление именно интеллектуалов, которые, стыдно сказать, обычно ужасно несамостоятельны в своем интеллектуализме, и не знают, бедняжки, что Мысль – это не то же самое, что Мода (в данном случае Мода на определенный Стиль Мысли)». И поэтому сочинения Лема должны еще найти своего читателя. Лем писал, что «есть еще одно обстоятельство, которое со временем должно сыграть решающую роль в привлечении на мою сторону. Именно то, что мои книги воздействуют своей совокупностью, целостностью сильнее, чем отдельно взятые произведения. Именно так я вижу. Горячим ядром моих книг не является просто традиционный рационализм Вольтера, ни родственность Свифту, ни подобие Кафке (и Гомбровичу), что критикам легче всего заметить. Их основу составляет парадигматика, до сих пор искусству чуждая: во всех моих книгах мыслительные эталоны одни и те же – свойственные естествоведению, и только использование их, этих эталонов, в гротесковых произведениях – одно, иное в произведениях типично фантастических, иное в произведениях таких, как «Рукопись, найденная в ванне» или как «Мнимая величина». Это, без сомнения, очень отличающиеся друг от друга пути, ведущие всегда к одной сути. Природа ее онтологическая, а не политическая или социально-критическая; и именно там проявляется все мое искусство, где научные истоки начинают демонстрировать свою бесполезность, там, где возможности науки оказывается западней или лабиринтом для человеческого духа, там, где Дарвин действительно одерживает победу над Гегелем, но это является Пирровой победой. Это множество путей становится тогда гарантией постижения моего творчества очень разными по своему социальному положению и ментальности людьми».

При этом в своей научно-фантастической прозе Лем строго придерживался им самим установленного принципа-требования: «Фантастичность произведения не может быть целью, а является всего лишь средством ее достижения, а сама цель – стремление детальнее познать человека: «степень фантастичности» – ничто, если этой цели не служит. Даже если какое-нибудь произведение в самом деле предскажет состояние физики в 3000 году, оно явится гениальным прогнозом физики, но наверняка не окажется гениальным романом. Итак, идеалом фантаста должен быть не «максимум фантастичности», а ее «оптимум» – в мере, которой требует цель его работы».

Фантастические миры Станислава Лема по отношению к действительности «почти всегда характеризовались реализмом и рационализмом». («Реализм заключается в том, что пишу о проблемах, которые либо уже являются частью жизни и нас беспокоят, либо о проблемах, появление которых в будущем казалось мне вероятным и даже достоверным. А рационализм означает, что я не ввожу в сюжет ни толики сверхъестественного или, яснее и проще – ничего такого, во что я сам не мог бы поверить».) И научная фантастика оказалась неплохим материалом для моделирования таких миров. С ее помощью Лем показывал, «что происходит, когда «индивидов приспосабливают к обществу» и, наоборот, когда «общество приспосабливают к индивидам». Как можно устранить полицейский контроль и любые уголовные санкции, вместе с тем не ввергая общество в состояние анархии?» Своими произведениями Лем спрашивал, «на самом ли деле человек – творческое существо, способное постоянно совершенствоваться под влиянием культуры? Куда ведет непрерывный рост благ, их доступность, вплоть до бесплатной раздачи, – не приведут ли эти «утопии пресыщения» к причудливым разновидностям ада, к «электронной пещерной эпохе»? Ибо автоматизированное окружение, исполняя любые капризы людей, делает их ленивыми, оглупляет либо разжигает в них пламя агрессии. Агрессии бессильной, поскольку ничто, кроме уничтожения накопленного все-богатства, не способно стать объектом желаний и снов». Тем самым большая часть научной фантастики Станислава Лема является социологически ориентированной.

Лем интенсивно работал на многих фронтах одновременно – в естествоведении, биологии, философии, кибернетике, художественной литературе – так, что все эти направления в некоторой степени объединились в единое целое, неотделимое от восприятия личности писателя. Литературой же он занимался экстенсивно – методом проб и ошибок, о чем свидетельствуют хотя бы следующие слова Лема о своем писательском методе: «Как правило, я писал так, как видит свои сны каждый человек: то, что происходит во сне, то есть в сновидении, не следует из предварительного планирования и никоим образом не предвидится. Это не случайное сравнение, потому что бывает так, что сновидение заходит в тупик некоей безысходности и тогда спасением становится просто пробуждение. Достаточно большое количество сюжетов моих произведений также приводило меня в тупики, но концом этого ошибочного пути просто становилась мусорная корзина». О «технологии» своего писательского труда Лем говорил: «Моим недостатком является то, что у меня отсутствует визуальное воображение. Когда я пишу, я ничего не вижу, пространственно не представляю различные вещи или явления, у меня просто сильно развита моторика, моя мышечная система каким-то образом связана с той областью мозга, которая управляет средствами артикуляции. Элементами, из которых я строю свои фиктивные ситуации и миры, являются слова, понятия, выражения, предложения – то есть язык. Воображение мое par excellence языковое, мне достаточно просто придумывать неологизмы». И как следствие этого исследователи отмечают, что словарь Станислава Лема – самый большой во всей польской литературе. И поэтому не случайно учебники польского языка и польские фразеологические словари иллюстрируются фразами и из его произведений. Например, в одном таком польско-русском «Большом фразеологическом словаре» (Варшава, 1998) – 64 цитаты, а в другом (Минск, 2004) – 172 цитаты из работ писателя.

Также Лем отличался лексикографической изобретательностью. Только в фантастических рассказах циклов «Сказки роботов», «Кибериада», «Звездные дневники» и романе «Футурологический конгресс» насчитывается более полутора тысяч неологизмов – сложнейшая и вместе с тем увлекательнейшая проблема для переводчиков, особенно на неславянские языки. Лем писал: «Неологизмы должны вступать в резонанс – с существующей синтагматикой и парадигматикой языка – множеством различных способов. На многих, так сказать, уровнях можно получить резонанс, создающий впечатление, что данное новое слово имеет право гражданства в языке. И тут можно грубо, топорно произвести дихотомию всего набора неологизмов, так что в одной подгруппе соберутся выражения, относящиеся скорее к сфере ДЕНОТАЦИИ, а в другой – скорее к КОННОТАЦИИ. (В первом случае решающим становится существование реальных явлений, объектов или понятий, имеющих определенное значение вне языка, в другом же случае главной является внутриязыковая, интраартикуляционная, «имманентно высказанная» роль неологизма.) Однако тем, что оказывает наибольшее сопротивление при переводе, является, как я думаю, что-то, что я назвал бы «лингвистической тональностью» всего конкретного произведения, per analogiam с тональностью в музыкальных произведениях». При этом неологизмы Станислав Лем использовал и в научных текстах. Например, большую компьютерную сеть Станислав Лем неоднократно называл «komputerowisko», что на русский язык можно перевести как «компьютеровейник», «компьютуравейник» – от «компьютер» (по-польски komputer) и «муравейник» (mrowisko). Да и себя самого Станислав Лем называл «оптисемистом» («optysemista»): «Я не являюсь крайним пессимистом, являюсь… в общем я бы это назвал оптисемистом, то есть являюсь немного оптимистом, а немного пессимистом». И позже, уже в статье «Признания оптисемиста»: «Лично я являюсь умеренным пессимистом: назвал себя когда-то «оптисемистом». Считаю, что технологический скелет нашей цивилизации до такой степени крепок, что может выдержать многое, даже большие катастрофы». Следует отметить, что само слово-термин «оптисемист» у писателя появилось еще в 1971 г. в фантастическом «Путешествии двадцать первом» Ийона Тихого. Оптисемистами там Лем назвал «философов, черпающих оптимизм в отношении будущего из пессимистической оценки настоящего». Философы-оптисемисты заявляли, что «чем больше прогресса, тем больше кризисов; если же кризисов нет, их стоило бы устраивать специально, поскольку они активизируют, цементируют, высвобождают творческую энергию, укрепляют волю к борьбе и сплачивают духовно и материально – словом, вдохновляют на трудовые победы, тогда как в бескризисные эпохи господствуют застой, маразм и прочие разложенческие симптомы».

Некоторые придуманные Лемом слова вышли за пределы его произведений и продолжили свою жизнь в различных языках. Их можно встретить и в художественных произведениях других писателей, и в публицистике, и в различных блогах Интернета, причем часто они используются без ссылки на автора, то есть фактически стали частью языка. Это, например, такие слова, обозначающие целые явления, как «фантоматика», «фантоматизация», «интеллектроника», «псивилизация», «бустория», «жирократия», «фармакократия», «некросфера», «сварнетика», «кибэротика», «киборгия», «гастронавтика», «астроцид», «зазвездение», ставшее уже фактически научным термином латинское выражение «Silentium Universi» (молчание Вселенной), английские выражения «mindnaping» (похищение разума по аналогии с kidnaping – похищение людей) и «Sex Wars» (неизбежное искусственное (технологическое) торможение роста населения (демографического взрыва) для обеспечения нормальных условий всем живущим (недопущение перенаселения Земли)), упоминавшийся «оптисемист», а также «любвемер», «звездолов», «дегенерал», «коррумпьютер» и др. Да и «Солярис» стал уже философским термином – как образ-метафора чего-то абсолютно неизведанного в Космосе и предощущения грядущего контакта с инопланетным разумом, как модель кантовской «вещи-в-себе».

Многие высказывания Лема, поражающие своей оригинальностью и меткостью, принадлежат канону польской афористики. Если задаться целью и собрать афоризмы из всех произведений писателя, то можно было бы смело поставить Станислава Лема рядом с польским классиком этого жанра Станиславом Ежи Лецем. Например, «Суть старости в том, что приобретаешь опыт, которым нельзя воспользоваться»; «Секретарша была так красива, словно не умела даже печатать на машинке»; «Цивилизацию создают идиоты, а остальные расхлебывают кашу»; «Не может быть справедливости там, где есть закон, провозглашающий полную свободу»; «Не существует малого зла. Этику не измеришь арифметикой»; «Война – это наихудший способ получения знания о чужой культуре»; «Если что-либо, от атома до метеоритов, пригодно к использованию в качестве оружия, то оно будет таким образом использовано»; «Человек – существо, которое охотнее всего рассуждает о том, в чем меньше всего разбирается»; «Технология – это независимая переменная цивилизации»; «Чем более продвинуто технически (совершеннее!) средство, тем более примитивные, никчемные и бесполезные сведения при его помощи передаются»; «То, ЧТО мы думаем, всегда намного менее сложно, нежели то, ЧЕМ мы думаем»; «Если ад существует, то он наверняка компьютеризирован»; «Мир нужно изменять, иначе он неконтролируемым образом начнет изменять нас»; «Будущее всегда выглядит иначе, нежели мы способны его себе вообразить» или более развернутые (и менее известные): «Партии в нашей системе не представляют интересов общества иначе, чем случайно. Свои собственные стремления и желания они подсовывают плюралистическому обществу как якобы его интересы. Вцепившиеся друг в друга, представляют отдельное общество, нужное только самому себе»; «Глобализация есть не что иное, как ограничение суверенитета отдельных государств для защиты их от серьезных катастроф, перенаправление которых одними обществами на другие является любимой забавой людей, особенно находящихся у власти».

Станислав Лем очень критично относился к написанному, особенно к литературным текстам. Написал он гораздо больше, чем опубликовал («больше книг написал и уничтожил в рукописи, чем издал»), но рукописи неудавшихся, по его мнению, произведений, вариантов опубликованного, черновики незаконченных произведений сжег собственноручно («Я уничтожаю все свои рукописи, все неудавшиеся попытки, не поддаваясь на уговоры передать этот колоссальный материал куда-нибудь на хранение…, оставив лишь то, чего мне не приходится стыдиться»). О некоторых таких произведениях или замыслах остались только следы-упоминания в статьях, но больше об этом информации содержится в письмах. Например, «в черновиках остались фрагменты нескольких лекций и целая лекция Голема, посвященная математике. Однако, – говорил Лем, – я очень скоро заметил, что здесь есть некоторая несоразмерность, которая заключается в том, что моя компетенция в области самых ярких проявлений современной математики недостаточна, а с другой стороны, при всей своей недостаточности она будет совершенно неудобоваримой для очень многих. Появление таких лекций создало бы дихотомию: для выдающихся математиков предложенное будет недостаточным, а для всех остальных читателей – совершенно непонятным. Это такая шутка чертовой герменевтики, что я не отважился отправить написанное в печать». Или, например, в проработке были вот такие темы с достаточно неожиданным воплощением, о чем Лем писал своему американскому переводчику в конце 1977 г.: «Когда я прочитал всего маркиза де Сада и убедился, каким же он был убогим писателем, совершенно не художником, а просто извращенцем, который примитивным образом удовлетворял свое противоестественное «танатологическое» libido, и потом, когда от Вас услышал о Вашей же концепции сказки об Ужасном Чудовище, с которым герой крутил роман – пожалуй, именно тогда меня посетила мысль, что Настоящая, то есть ДЬЯВОЛЬСКАЯ, порнография вообще до сих пор еще не написана. Как, скажем, не золото и валюта являются теми приманками, на которые дьявол действительно успешно ловит наши души, так же и ни космическое преувеличение генитальной сферы, ни энциклопедическое представление садистским (от де Сада) образом задаваемых мучений не являются порнографией Из Ада Родом. И подумал я о весьма порядочном, интеллигентном, солидном, благородном типе, который всю свою продолжительную жизнь был бы примерным гражданином, отцом, мужем, сыном, коллегой, а этот ад носил бы с собой, имел бы его только в душе. В определенном смысле это было бы воплощение, противоположное тому, что у Рота [Филипа в романе «Грудь». – В.Я.], ведь его онанист был весь наружу, экстраверт, эксгибиционист, открыт, а мой же герой должен был бы до конца жизни никому ничего не выдать из своих мыслей, и этими своими мыслями должен был грешить, ужасным и одновременно гротескным и смешным способом – с дьяволом внутри себя должен был подвергнуться Искушению внешними обстоятельствами – это не сложно организовать. И так бы он стал диссидентом, поднявшимся даже выше, чем хотел, выше Гитлера, и тогда, когда уже мог безнаказанно и с осознанием своей безнаказанности получать то delectation diabolica [дьявольское наслаждение (лат.) – В.Я.] – ничего бы не сделал. Это была бы, одним словом, показанная на Таком Примере ситуация писателя, который, однако, ничего не пишет потому, что то, о чем он пишет, он не может реализовать – внутренний мир его представлений имеет абсолютную автономию, которая суррогатом чего-либо вне его не является. Год назад я даже набросал черновики этого произведения, и забросил… Хотел также собственное творчество, определенные его части, принять в качестве объекта Мрачных Испытаний, чтобы те же самые ситуации, например, из путешествий Тихого, изобразить, но совершенно с другой стороны, чтобы показать как изменение точки зрения становится изменением населяемого мира. И даже это достаточно много проработал, потому что накопилось уже четыре портфеля черновиков. Некоторые эскизы были поразительным образом подобны сегодняшнему реальному положению дел, особенно в сфере таких экстремальных явлений, как терроризм. Все это лежит на полках в моем кабинете. И много других вещей…»

Но, увы, все эти уже напечатанные на пишущей машинке материалы завершили свое существование в костре на лужайке около дома писателя в Кракове. Но осталось очень много копий писем (по оценкам секретаря писателя – порядка шести десятков тысяч (!!!); всю жизнь все свои тексты и письма Станислав Лем печатал на машинке (к счастью, под копирку), так что исследователям творчества писателя, возможно (если наследники дадут на то согласие), предстоит еще много открытий.

Характеризуя личность Станислава Лема, следует отметить, что центр его мира очевидным образом находился вне его, его воля была направлена в окружающий мир. В качестве анекдота Лем рассказывал, что в одном из писем из Америки его сын жаловался матери, «что отец, вместо того, чтобы писать о своей личной жизни или расспрашивать о сыне, пишет о галактиках, о черных дырах, об искривлении пространства». На что жена Лема ответила, что «личной жизнью твоего отца и являются именно черные дыры и галактики». Лем также говорил: «Я из тех сумасшедших, которые выходят за рамки личной жизни» и «пользуясь терминологией с советских времен, могу о себе сказать, что являюсь космополитом; меня интересует судьба человечества» или иначе: «Перипетии отдельных людей меня мало интересуют, всем для меня являются проблемы мира, конечно же, человеческого, хотя и не только». На протяжении всей своей жизни Лем ставил перед собой и отвечал на вопрос «Что можно сделать?», а не на вопрос «Что я должен делать?». Своих антиподов – центр мира которых находится внутри их – Лем недолюбливал, тем более писателей: «Большинство писателей занимаются тем, что ходят по дороге с зеркалом. Меня это не интересует. Мои личные переживания и жизненные переплеты – это глупость», «писатель – не тот, кто носит по дорогам зеркало, чтобы в нем отражались люди, а тот, кто говорит своему обществу и своему времени вещи, до которых никто раньше не додумался».

Относительно темперамента Лема можно определить, как склонного к размышлениям сангвиника. В полном соответствии с определением этого типа людей его можно охарактеризовать как человека, обладающего высокой психической активностью, энергичностью и уравновешенностью одновременно, работоспособностью, быстро реагирующего на окружающие события, сравнительно легко переживающего неудачи и неприятности. В состояние гнева впадал легко («Я действительно бываю суров и поэтому время от времени спускаю кого-нибудь с лестницы. Разумеется, не в прямом, а в переносном смысле». «Размышляя о разных неприятных вещах, могу в середине ночи прийти в состояние такой злобы, что не засну до утра»). Под его «горячую руку» попадали многие ведущие литературные критики и целые редакции периодических изданий и издательств, с которыми он разрывал отношения. Однако обиды долго не держал, и к обоюдному удовольствию отношения в большинстве случаев восстанавливались.

Станислав Лем был счастлив в семье, был в большой мере домашним человеком, в его обязанности входила покупка (а во времена ПНР «добывание») и доставка продуктов питания, не очень-то любил путешествовать, но на разных личных автомобилях, как сказал в одном из интервью, проехал полтора миллиона километров, т. е. «сорок раз вокруг Земли»; так и не побывал в Америке, хотя приглашался туда неоднократно на различные мероприятия и для чтения лекций, но в Европе посетил многие страны (благодаря и на радость жене, которая путешествовать любила и даже вела дневники в таких поездках). О некоторых таких поездках имеются опубликованные статьи – дорожные фельетоны. Глава семьи упорно не хотел иметь детей, об этом он писал: «Я очень долго не решался завести ребенка, и мы вместе с женой воздерживались от этого, как люди, способные к мышлению, да еще и пережившие немецкую оккупацию, поскольку этот мир вообще-то представляется местом, очень плохо устроенным для принятия людей, особенно если учесть именно тот опыт, который стал нашим уделом». Но жена все-таки была иного мнения. Единственный сын родился, когда писателю было уже 47 лет, причем – удивительное совпадение – в самый разгар антисемитской кампании в Польше. Относительно семейной жизни Лем поучал: «Жена права принципиально именно потому, что является женой, а не в зависимости от сути дела. Однако ни за какие блага ей нельзя давать понять, что придерживаетесь именно этой максимы – это сразу же сыграет против вас. Следует всячески убеждать ее, что она права на 99,999 %, но никогда – на 100 %. Это выстраданная мною на практике и никогда не подводившая оптимальная позиция. Издержки этого разные – все зависит от возраста, характера и интеллектуального состояния». В 2003 г. Станислав и Барбара Лем отпраздновали «золотую свадьбу».

В обычном понимании Лем был неверующим (агностиком), хотя духовно был связан с католицизмом. Считал не все религии равнозначными, нравился ему буддизм за «почитание всего живого, независимо от того, кем оно является» (здесь же Лем добавил: «Очень не люблю время, когда приближается Рождество и нужно покупать карпа. А потом дать его кому-нибудь, чтобы убил, потому что я сам никогда на него руку не поднял бы. Использование кого-то другого, его руки – это ужасно. А что поделаешь – мы же являемся ужасными хищниками!»). «И в последнее время – говорил Лем, – я пришел к выводу, что христианство лучше, чем ислам, хотя доказать это очень трудно, ибо в исламском рае есть гурии и другие удовольствия подобного рода. Зато в христианском раю довольно строго, поэтому я предполагал массовые побеги. Но сегодня обстановка сильно обострилась, и надо благодарить Бога, что мы живем в католической стране, что женщины не должны ходить в черных простынях или саванах, как в Иране, а мы не должны по два раза в день падать на колени носом по направлению к Мекке, что, возможно, является признаком покорности, но если бы – живя там – я заявил, что являюсь агностиком, то тем самым подписал бы себе смертный приговор через забрасывание камнями или мне бы отсекли руку. Жаловаться не на что, с этой точки зрения мы родились еще не в самом худшем месте мира». Лем не соглашался с позицией католических священников по вопросам контрацепции и абортов, был сторонником эвтаназии и смертной казни (понятно, что с определенными ограничениями).

Станислава Лема отличало исключительное чувство юмора. Станислав Бересь, соавтор книги «Так говорил… Лем», отмечал, что ни с кем из писателей он так много не смеялся, хотя беседовал почти со всеми современными польскими авторами. Также Лем отличался образностью речи. Например, его друг писатель Я.Ю. Щепаньский в своем дневнике еще в далеком 1953 г. записал: «Сегодня у меня был Лем. Любую тему он может сразу же проиллюстрировать примером, который сам по себе является парадоксальным, живым анекдотом. Такое шифрование понятий позволяет избежать нудных и плоских выводов. Это какая-то par excellence [исключительно (лат.). – В.Я.] литературная способность, которой мне не хватает».

Накопленные знания и аналитический склад ума привели к тому, что в последние годы жизни Лем иногда во сне беседовал с сильными мира сего, историческими личностями или величайшими представителями мира науки (об этом Лем, по словам его сына, рассказывал своим домочадцам по утрам за завтраком). Его собеседниками были Владимир Путин, Джордж Буш, Ангела Меркель, он разговаривал с Иосифом Сталиным, спорил с Уинстоном Черчиллем, рассуждал с Максом Планком. Фактически это было почти так же, как в романе «Осмотр на месте» (опубликованном в 1981 г.), в котором главный герой Ийон Тихий в долгом космическом полете коротает время в беседах с виртуальными моделями великих мыслителей: его собеседниками были Бертран Рассел, Карл Поппер, Пауль Фейерабенд, Уильям Шекспир.

Поражает трудоспособность, которую проявлял Станислав Лем в последний период своего творчества. Он максимально пытался использовать оставшееся ему время («У меня нет более ценной субстанции, чем время»). И уже только в XXI веке – то есть на девятом десятке лет жизни – он опубликовал более 500 статей (2–3 статьи еженедельно), а ведь в это же время было еще написано (точнее, надиктовано секретарю) и множество писем, дано большое количество интервью. Действительно, права была жена Станислава Лема пани Барбара, которая еще в конце далеких семидесятых годов прошлого века проницательно выдвинула предположение, что со временем у ее мужа появилось ощущение миссии. «Миссии в том смысле, – повторял вслед за женой Станислав Лем, – что я пришел, чтобы сказать некоторые вещи, люди должны это выслушать, а затем мир должен быть… может быть, не спасен и исправлен, но все-таки мне удастся посодействовать общему исправлению мира». Но слушал ли мир Станислава Лема?..

Всего Станислав Лем опубликовал около 40 произведений крупной формы (романы, повести, пьесы, киносценарии, научные монографии), около 150 рассказов (в том числе в составе различных циклов), около 400 интервью и около 1500 статей (в том числе около 100 было опубликовано на других языках, главным образом на немецком и русском). К настоящему времени на русском языке полностью или частично в книгах и периодических изданиях опубликовано около 400 статей С. Лема, в том числе 278 статей в следующих книгах Издательства АСТ (не учитываются повторные книжные публикации статей):

Лем С. Молох. – М.: АСТ, 2005–2006, сер. «с/с Лем» и Philosophy, 781 c. – 92 статьи;

Лем С. Мой взгляд на литературу. – М.: АСТ, 2009, сер. «с/с Лем» и Philosophy, 857 с. – 68 статей;

Лем С. Раса хищников. – М.: АСТ, 2008, сер. Philosophy, 285 с. – 44 статьи;

В настоящем сборнике – 74 статьи.

Кроме этого, в послесловии к сборнику «Лем С. Хрустальный шар» (М.: АСТ, 2012, сер. «с/с Лем», 700 с.) впервые на русском языке цитируются фрагменты более чем из 20 статей, а в настоящем послесловии – более чем из 10 статей.

Ниже приведены библиографические данные статей и рассказов настоящего сборника по главам в следующем виде: номер по порядку в главе, через тире название статьи на русском языке, через тире данные о первых публикациях в периодических изданиях и книгах (на польском, немецком и английском языках), далее, по необходимости, комментарий и данные о предшествующей публикации на русском языке. Если сведения о публикации на русском языке не приведены, то это значит, что на русском языке статья публикуется впервые.

1 – «Я – Казанова науки» (интервью) – «Jestem Casanovą nauki» (wywiad ze S. Lemem). – в книге «Oramus M. Bogowie Lema». – Przeźmierowo: Wydawnictwo KURPISZ, 2007, s. 33–49 (первая публикация: Откровенный разговор с мудрецом… – Szczera rozmowa z mędrcem… / Wywiad ze S. Lemem. – Playboy (Warszawa), 1995, № 10, s.3 8–48).

2 – Мысли о литературе, философии и науке (интервью) – Reflections on Literature, Philosophy and Science (interview with S.Lem). – в книге «Swirski P., A Stanislaw Lem Reader». – Evanston, Ill.: Northwestern UP, 1997, p.21–66. В англоязычном мире это наиболее известное и наиболее цитируемое интервью с писателем.

3 – «Весь этот философский хлам» (интервью) – Der ganze Kram der Philosophie. Ein Gespräch mit Stanislaw Lem. – WESER-KURIER Magazin (Bremen), 19.08.1995, s.2. Также в книге «Приглашение к размышлению – небольшой экскурс в аналитическую философию» – «Einladung zum Denken – ein kleiner Streifzug durch die Analytische Philosophie». – Wien: Verlag Hölder-Pichler-Tempsky, 1998, s.195–217 (mit gleichnamigem Videofilm) [14 интервью с философами].

4 – Универсальность мира Достоевского (интервью) – Uniwersalizm świata Dostojewskiego (wywiad ze S. Lemem). – Przyjaźń (Warszawa), 1971, № 43, s.11.

Много бесед со Станиславом Лемом имеется в книге «Так говорил… Лем». – М.: АСТ, 2006, 764 c. В ней же (на с. 752–762) – библиография опубликованных на русском языке интервью с писателем.

1 – От эргономики до этики – Od ergonomiki do etyki. – BruLion (Kraków), 1990, № 14/15, s. 76–84. Текст является измененной версией ранее опубликованного на русском языке: Станислав Лем: «Не может быть рая на Земле» / Письменный ответ на вопросы редакции. – Огонек (М.), 1989, № 13, с.26–28, – при этом польский текст больше русского на 13 %, а общий текст двух вариантов составляет 55 %. Русский вариант заканчивается следующими словами: «Россия была страной могучих талантов; и могучими, наверное, были силы, заставившие ее молчать. Наступает время, когда Россия может заговорить снова».

2 – Урок катастрофы – P. Znawca, Lekcja katastrofy. – Kultura (Paryż), 1986, № 6, s. 9–16. Статья написана «по горячим следам» катастрофы на Чернобыльской АЭС во время пребывания C. Лема с семьей в Австрии и опубликована под псевдонимом (П. Знаток) в польскоязычном оппозиционном ежемесячном журнале «Культура», издававшемся в Париже под редакцией Ежи Гедройца.

3 – Антропный принцип – Zasada antropiczna. – Wiedza i Życie (Warszawa), 1989, № 5, s.6–9.

4 – Предисловие впоследствии – Vorwort im Nachhinein – в книге «Informations und Kommunikationsstrukturen der Zukunft. Bericht anlässlich eines Workshop mit Stanislaw Lem». – München: Wilhelm Fink Verlag, 1983, s. 9–13. Предисловие к сборнику материалов научного семинара «Информационные и коммуникативные структуры будущего», состоявшегося в сентябре 1981 г. в Западном Берлине и посвященного творчеству С. Лема.

5 – Озарение и мозг – Iluminacja i mózg. – Tygodnik Powszechny (Kraków), 2001, № 19.

6 – Искусственный интеллект – Состоит из двух статей: 1) Sztuczny belkot. – Przekrój (Warszawa), 2002, № 29, s. 74; 2) Modele i rzeczywistość – там же, 2002, № 19, s.74. Обе статьи публиковались на русском языке: 1) «Искусственный лепет». – Компьютерная газета (Минск), 2004, № 51; 2) «Модели и действительность». – Компьютерная газета (Минск), 2004, № 49, с. 4; Компьютерра (М.), 2005, № 8, с.54–55.

7 – Бессмертие – Состоит из четырех статей: 1) Lem S. Co Pan na to, Panie Lem? (Prypadłości obecnie zabójcze…). – Przekrój (Warszawa), 2001, № 19, s. 82; 2) Lem S. Starość nadal nie radość. — там же, 2002, № 24, s. 74; 3) Przedlużanie życia: iluzje i fakty. – Znak (Kraków), 2003, № 9, s. 38–41; 4) Lem S., Czy będziemy żyć dłużej? – Przegląd (Warszawa), 2005, № 32.

8 – Во что верит тот, кто не верит? – Listy do Stanisława Obirka SJ. – Życie Duchowe (Kraków), 2001, № 26. Также в книге «Что нас объединяет? Диалог с неверующими» – «Co nas łączy? Dialog z niewierzącymi». – Kraków: Wydawnictwo WAM, 2002, s. 117, 119–120, 123–124, 126, 186–187, 189, 193.

9 – О детективном романе – O powieści kryminalnej. – в книге «Lem S. Wejście na orbitę». – Kraków: Wydawnictwo Literackie, 1962 (В качестве примечания – начало «Неудавшегося детектива» – «Lem S. Sknocony kryminał. Dzieła, Tom XVI». – Warszawa: Agora SA, 2009, s.4).

1 – Рецензия на «Дневник и различные наблюдения» Т.А. Эдисона. – Rec.: Edison T.A. The Diary and Sundry Observation. – Życie Nauki (Kraków), 1948, № 35/36, s.472–473.

2 – Рецензия на «Левую руку тьмы» У. Ле Гуин – Rez.: U.K. Le Guin: The Left Hand of Darkness. – Quarber Merkur (Wien, Frankfurt am Main), 1971, № 25, s. 68–70.

3 – О романе «Дыра в нуле» М.К. Джозефа – M.K. Josephs Roman «The Hole in the Zero» – там же, 1971, № 27, s. 22–26.

4 – Рецензия на «Похитителей завтрашнего дня» С. Комацу – Rez.: S. Komatsu: Pochititeli zavtrasnego dnja – там же, 1971, № 27, s. 69–70.

5 – Рецензия на «Время перемен» Р. Силверберга – Rez.: R. Silverberg: A Time of Changes – там же, 1972, № 31, s. 89–91.

6 – Рецензия на «Игру со страхом» М. Выдмуха – Rez.: M. Wydmuch: Gra ze strachem – там же, 1976, № 43, s. 65–67.

7 – Рецензия на «Земную Империю» А. Кларка — Rez.: A.C. Clarke: Imperial Earth – там же, 1977, № 47, s.7 6–79.

8 – Рецензия на «Марсианский Инка» Й. Уотсона – Rez.: I. Watson: The Martian Inca – там же, 1979, № 50, s. 65–66.

9 – Рецензия на «Космическую революцию» У.С. Бейнбриджа – Rez.: W.S. Bainbridge: The Space Flight Revolution – там же, 1979, № 50, s. 80–82.

10 – Прочитал «Любовь в Крыму» С. Мрожека – Lem S., Przeczytałem «Miłość na Krymie». – Dialog (Warszawa), 1993, № 12, s. 105–108.

1 – Послесловие к «Убику» Ф. Дика — Posłowie – в книге «Dick Ph.K. Ubik». – Kraków: Wydawnictwo literackie, 1975, s. 243–264.

2 – Послесловие к «Необыкновенным рассказам» С. Грабинского – Posłowie – в книге «Grabiński S. Niesamowite opowieści». – Kraków: Wydawnictwo literackie, 1975, s. 337–345.

3 – Послесловие к «Рассказам старого антиквара» М.Р. Джеймса – Posłowie – в книге «Rhodes J.M. Opowieści starego antykwariusza». – Kraków: Wydawnictwo literackie, 1976, s. 231–234.

4 – Послесловие к «Пикнику на обочине» А. и Б. Стругацких – Posłowie – в книге «Strugackij A., Strugackij B., Piknik na skraju drogi; Las». – Kraków: Wydawnictwo literackie, 1977, s.265–288.

5 – Послесловие к «Волшебнику Земноморья» У. Ле Гуин — Posłowie – в книге «Le Guin U.K. Czarnoksiężnik z Archipelagu». – Kraków: Wydawnictwo literackie, 1983, s.191–198 (В качестве примечания – фрагмент письма С. Лема У. Ле Гуин – в книге «Lem S. Der Widerstand der Materie. Ausgewählte Briefe». – Berlin: Parthas Verlag, 2008, s.117–119).

Послесловия 1–5 были написаны специально для серии книг «Станислав Лем рекомендует» («Stanisław Lem poleca»), но издание серии было прекращено по политическим причинам. Подробности – в статье «Мой взгляд на литературу» в одноименной книге С. Лема.

6 – Предисловиек антологии фантастических рассказов – Vorwort – в книге «Ist Gott ein Taoist?» / Hrsg. Lem S. – Frankfurt am Main: Suhrkamp Verlag, 1988, s.7–12. Писатель выступил составителем антологии.

1 – В стране памяти — W krainie pamięci – в книге «Энциклопедия приграничья» – «Encyklopedia kresów». – Kraków: Wydawnictwo Kluszczyński, 2004, s. 5–8.

2 – Моя львовская библиотека – Moja lwowska biblioteka. – Pismo (Kraków), 1981, № 2, s.103–105. Воспоминания о чтении в детстве имеются также в статье «Книги детства» в книге «Лем С. Мой взгляд на литературу»

3 – Сигара и англезы – Cygaro i anglasy. – Wysokie obsacy (Warszawa), 2000, № 6, s. 35.

4 – Мои рождественские ели – Moje choinki. – Przegląd (Warszawa), 2002, № 50.

5 – Приятный кошмар – Sympatyczny koszmar. – Tygodnik Powszechny (Kraków), 2002, № 44 (В качестве комментария полностью статья: Donos na samego siebie. – Gazeta Wyborcza (Warszawa), 2002, № 240).

6 – Закат целомудрия – Zmierzch niewinności. – Tygodnik Powszechny (Kraków), 2001, № 1 4.

7 – Жизнь в вакууме – Życie w próżni. – там же, 2003, № 35.

8 – Воспоминание о Мечиславе Хойновском – Wspomnienie o Mieczysławie Choynowskim. – там же, 2001, № 49.

9 – Так было – Rozważania sylwiczne XVIII. – Odra (Wrocław), 1993, № 11. Также под названием «Tak było» в книге «Lem S., Sex Wars». – Warszawa: NOWA, 1996, s. 223–231. Воспоминания о поездках в СССР имеются также в статье «Воспоминания» в сборнике «Книга друзей». – М.: Правда, 1975, с. 249–255.

10 – Иоанн Павел II – Jan Paweł II. – Przegląd (Warszawa), 2005, № 15.

1 – Сферомахия – Sferomachia. – Tygodnik Powszechny (Kraków), 2001, № 7. Статья публиковалась на русском языке: Известия (М.), 2001, № 104, с. 7; Компьютерная газета (Минск), 2001, № 28, с. 4; Во славу Родины (Минск), 2001, № 212, с. 3.

2 – Крайний идиотизм – Ostatni idiotyzm. – Przekrój (Warszawa), 2002, № 20, s. 74.

3 – Упадок искусства – Sztuka upodlona. – там же, 2002, № 36, s. 74.

4 – Сайентология – Scjentologia. – Kultura (Paryż), 1997, № 10, s. 114–119.

5 – Исключительно особое мнение – Votum separatissimum. – Przegląd (Warszawa), 2002, № 18 (В качестве примечания полностью статьи: 1) O eutanazji. – Polityka (Warszawa), 2000, № 46, s. 9; 2) O karę śmierci! – Gazeta Wyborcza (Warszawa), 2002, № 204; Klony – там же, 2002, № 89; Dziwna korelacja. – там же, 2003, № 227).

6 – Тайное совещание в аду (сатирический рассказ) – Geheime Höllensache. – NZZ Folio (Zurich), 1993, № 1.

1 – Беспокойство – Niepokoje. – Tygodnik Powszechny (Kraków), 2000, № 15, s. 6.

2 – Ухабы цивилизации – Состоит из четырех статей: 1) Wyboje cywilizacji. – Przekrój (Warszawa), 2002, № 30, s. 74; 2) Co Pan na to, Panie Lem? (Nie przeprowadzono…). – там же, 2001, № 15, s. 82; 3) Co Pan na to, Panie Lem? (Oszustwa naukowe…). – там же, 2001, № 16, s. 82; 4) Rozważania sylwiczne XLIII. – Odra (Wrocław), 1996, № 2 (фрагмент – только часть 3; фрагмент публиковался в книге «Лем С. Молох», статья полностью – в книге «Лем С., Мой взгляд на литературу»).

4 – Синтетическое топливо – Syntetyczne paliwa. – Przegląd (Warszawa), 2005, № 41.

5 – Атомы для Польши – Atomy dla Polski – там же, 2006, № 4.

6 – Доктрина и практика – Doktryna i praktyka. – там же, 2006, № 7 (В качестве примечания полностью статья: Oszołomy, do władzy. – Gazeta Wyborcza (Warszawa), 2002, № 253.) Эта статья – последняя из продиктованных С. Лемом своему секретарю, датируется 9 февраля 2006 г. На следующий день писатель попал в больницу, из которой уже не вернулся.

1 – Удивление – Zdziwienie. – Pismo (Kraków), 1983, № 3, s. 96–98.

2 – Музыка генов – Muzyka genów. – Tygodnik Powszechny (Kraków), 2001, № 8.

3 – Паразиты – Co Pan na to, Panie Lem? (Niepokoi pytanie…) [Pasożyty]. – Przekrój (Warszawa), 2001, № 22, s. 82.

4 – Динозавры – Co Pan na to, Panie Lem? (Tym razem…) [Dynozaury]. – там же, 2000, № 50, s. 66.

5 – Удивительное – Zdziwienia. – Tygodnik Powszechny (Kraków), 2003, № 29.

1 – Перспективы будущего – Perspektywy przyszłości. – Nowa Kultura (Warszawa), 1954, № 36, s. 2.

2 – Предварительный анализ XXI века – Vorschau auf das nächste Jahrhundert. – в книге «Прошлое будущего» – «Lem S., Die Vergangenheit der Zukunft». – Frankfurt am Main: Insel Verlag, 1992, s. 133–144 (первая публикация: Metall Jubildumausgabe, 1990, s. 7–10).

3 – Пальцем в небо – Состоит из трех статей: 1) Co Pan na to, Panie Lem? (Osobom, które piszą…) – Przekrój (Warszawa), 2000, № 46, s. 62; 2) Lem S. Rozważania sylwiczne XC. – Odra (Wrocław), 2000, № 5; 3) Lem S. Rozważania sylwiczne CXXXV. – Odra (Wrocław), 2004, № 10.

4 – Вопросы и прогнозы – Pytania i prognozy. – Tygodnik Powszechny (Kraków), 2003, № 50.

5 – Футурология у рулетки – Przy ruletce – próba futurologiczna. – Przekrój (Warszawa), 2002, № 22, s. 74. Статья публиковалась на русском языке (в другом переводе): «Колесо Фортуны. Футурологический прогноз». – Вестник SETI (М.), 2003, № 5/22-6/23.

6 – На Марс? – Na Marsa? – Tygodnik Powszechny (Kraków), 2004, № 5.

7 – Мир в XXI веке – Świat w przyszłym stuleciu – в книге «Книга будущего» – «Księga przyszłości». – Warszawa: Netia Telekom SA, 1999, s. 16–17.

1 – Офис Пегаса – Urząd Pegaza. – Przekrój (Kraków), 1974, № 1514, s.14.

2 – Три моих желания – Moje trzy życzenia – там же, 1980, № 1863, s.17.

3 – Исполненные желания – Spełnione życzenia. – Tygodnik Powszechny (Kraków), 1992, № 17, s.10.

4 – Как усовершенствовать демократию? – Jak demokrację usprawnić? – там же, 1992, № 13, s.10.

5 – Десять пожеланий на новое тысячелетие – 10 życzeń Pana Lema na nowe tysiąclecie. – Przekrój (Warszawa), 2000, № 52/53. Статья публиковалась на русском языке: Компьютерная газета (Минск), 2001, № 37, с. 5; Компьютерра (М.), 2001, № 38, с. 17; Химия и жизнь – XXI век (М.), 2004, № 9, с. 24 (под названием «Список десяти самых нужных в новом тысячелетии изобретений»); в книге «Лем С. Молох».

1 – На тему «Астронавтов» – W sprawie «Astronautów». – Problemy (Warszawa), 1953, № 10, s. 708.

2 – Переучет – Состоит из двух статей: 1) Felieton remanentowy. – Zdarzenia (Kraków), 1957, № 16, s. 2; 2) Felieton remanentowy – там же, 1958, № 36, s. 2.

3 – Три письма Славомиру Мрожеку – Lem S., Mrożek S., Listy 1956–1978. – Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2011, s. 21–23, 26–28, 76–77.

4 – Из меню Бабы-яги – Z jadłospisu Baby-Jagi. – Przekrój (Warszawa), 2002, № 17, s. 74 (В качестве комментария – 6 диктантов из книги «Lem S., Dyktanda czyli… w jaki sposób wujek Staszek wówczas Michasia – dziś Michała – uczył pisać bez błędów» – Kraków, Wydawnictwo «Przedsięwzięcie Galicja», 2001, s. 27, 33, 45, 48, 61, 81).

5 – Спасение – Ratunek. – Tygodnik Powszechny (Kraków), 1992, № 11, s. 10.

6 – К вопросу о глупости – W sprawie głupoty. – там же, 1992, № 27, s. 10.

7 – Трактат о заднице – Traktat o dupie. – Przekrój (Warszawa), 2002, № 40, s. 74.

1 – Два молодых человека (рассказ) – Dwuch młodych ludzi – в книге «Lem S., Polowanie». – Kraków: Wydawnictwo Literackie, 1965.

2 – Матрас (рассказ) – Materac – в книге «Lem S., Zagadka». – Warszawa: Interart, 1996.

3 – Последнее путешествие Ийона Тихого (рассказ) – Ostatnia podróż Ijona Tichego. – Playboy (Warszawa), 1999, № 5, s.82–89.

Рассказы 1–3 публиковались в книге «Лем С. Молох» (в ней же – библиография предыдущих публикаций этих рассказов).

4 – Господин Ф. (рассказ) – Pan F. – Tygodnik Powszechny (Kraków), 2004, № 33. Рассказ публиковался в книге «Лем С. Мой взгляд на литературу».

5 – Тобина (рассказ) – Die Tobine. – в книге «Lem S. Die Ratte im Labyrinth». – Frankfurt am Main: Suhrkamp Verlag, 1982, s. 148–154. Рассказ публиковался на русском языке: Полдень. XXI век (М.), 2012, с. 145–152.

6 – Черное и белое (рассказ) – Czarne i białe (перевод с рукописи, 1983). Рассказ публиковался на русском языке: Млечный Путь (Иерусалим), 2012, с. 180–186. Рассказ публиковался на немецком языке в 1984 г.

1 – Околовский П., Теология дьявола Станислава Лема (о рассказе «Черное и белое») – Okołowski P., Stanisława Lema teologia diabła (перевод с рукописи, 2011). Статья опубликована на русском языке: Млечный Путь (Иерусалим), 2012, с.187–191. Получив от наследников текст рассказа «Черное и белое», переводчик посчитал нужным обратиться к доктору философии за комментарием, который и был получен в виде этой статьи. Уже в процессе работы над настоящей книгой рассказ С. Лема вместе с комментарием философ Павел Околовский опубликовал на польском языке в качестве приложения к своей книге, в которой много внимания уделено и философским взглядам С. Лема: Okołowski P. Między Elzenbergiem a Bierdiajewem. Studium aksjologiczno-antropologiczne. – Warszawa: Wydział Filozofii i Socjologii UW, 2012. 356 s.

Некоторые из перечисленных в главах II–IX статей впоследствии публиковались (некоторые с изменением названия) в следующих изданных в Польше прижизненных сборниках, состав которых был согласован с пиСатеЛЕМ:

1) «ДиЛЕМмы» – Lem S. DyLEMaty. – Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2003, 290 s. (в книге 58 статей) – 12 статей: II.5, II.6.1 (под названием «Artificial Intelligence»), II.7.1 (под названием «Nieśmiertelność»), VI.1, VI.2, VI.3 (под названием «Upadek sztuki»), VII.1, VII.2.2 (под названием «Magicy i szarłatany»), VII.2.3 (под названием «Hochsztaplerzy»), VIII.1, IX.3.1 (под названием «Kulą w płot»), IX.3.2 (под названием «Następne dwieście lat»).

2) «Короткие замыкания» – Lem S. Krótkie zwarcia. – Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2004, 427 s. (в книге 101 статья) – 10 статей: II.5, V.5, V.6, V.7, V.8, VI.1, VII.1, VIII.1, IX.4, IX.6.