Когда «крупные» социальные проекты терпят крах

Методологические уроки Хоуторнских экспериментов заставляют нас проявлять осторожность при интерпретации результатов успешных прикладных исследований. Однако даже если не считать Хоуторна, есть много других тщательно спланированных прикладных инициатив, окончившихся неудачей. В связи с этим научные уроки и социальные следствия, которые можно извлечь из подобных провалов, вполне заслуживают отдельного рассмотрения.

И доктрина, определенная нами как ситуационизм, и традиция прикладной социальной психологии тесно связаны в умах многих людей с политической философией либерализма. Эта связь вполне объяснима. На протяжении последних трех десятилетий либеральные призывы к десегрегации среднего образования, а также требования введения талонов на питание для малоимущих, бесплатной медицинской помощи, системы пренатального здравоохранения, профессиональной переподготовки, пропаганды против наркотиков и компенсаторного образования были определенно ситуационистскими как по лежащим в их основе посылкам, так и по предлагаемым вариантам решения. Было бы, однако, упрощением ставить между этими двумя понятиями знак равенства. Консервативные предложения о более суровых наказаниях для преступников, усилении контроля со стороны полиции, повышении дисциплины в школах и даже о налоговом стимулировании найма на работу наиболее закоренелых безработных также являются ситуационистскими в своей основе (хотя большинство сторонников подобных мер скорее всего отвергло бы ситуационистские объяснения соответствующих проблем). И конечно же, многие ситуационистские социальные проекты, включая программы, разработанные для популяризации использования автомобильных ремней безопасности, для борьбы с курением или улучшения диеты, не могут быть однозначно охарактеризованы как либеральные либо как консервативные.

Однако мы занимались бы самообманом, если бы не отметили, что политический климат последнего десятилетия вовсе не благоприятствовал аналитическим изысканиям и практическим рекомендациям вроде тех, что наиболее часто предлагают социальные исследователи. Подобные анализы и рекомендации оправданно вызывают в сознании широкой публики ассоциации с социальными инициативами эпохи Кеннеди—Джонсона, оказавшимися не в состоянии оправдать экстравагантные надежды и обещания тех, кто добивался выделения средств под эти инициативы.

Аналогичным образом (по крайней мере в устах критиков, выступающих с позиций неоконсерватизма), они ассоциируются с точкой зрения, согласно которой малолетних преступников, хронических тунеядцев, мошенников, получающих социальные пособия, наркоманов и сексуальных маньяков необходимо «опекать» (т.е. оказывать помощь или предоставлять лечение), не требуя от них полной ответственности за собственное поведение. Практические идеи социальных исследователей ассоциируются также с неуютной мыслью о том, что обращение к наиболее настоятельным социальным проблемам требует увеличения расходов федерального бюджета, а следовательно, и повышения налогов. И действительно, часто можно услышать, как многие думающие и прогрессивно настроенные люди говорят (скорее с сожалением, чем с возмущением) о том, что программы социальных воздействий, в защиту которых выступали «благонамеренные, но наивные» социальные исследователи, были опробованы и не выдержали испытания практикой.

Было бы бессмысленно отрицать, что с размахом задуманные ситуационистские программы зачастую терпят крах или по крайней мере не дают результатов, соответствующих обещаниям или ожиданиям (Abt, 1976). Иногда подобные провалы не слишком поучительны, во всяком случае если смотреть с выгодной позиции теоретика. Программы, выглядящие очень многообещающими на бумаге, могут быть реализованы столь нелепым и половинчатым образом, что исходя из самого факта их провала нельзя по существу ничего сказать о положенном в их основу ситуационном анализе. Точно так же ни о чем не говорят и результаты неудачного лабораторного эксперимента, если обнаруживается, что соответствующие экспериментальные манипуляции были выполнены небрежно. Прочие провалы просто свидетельствуют о недооценке нами ситуационных факторов, влияние которых предполагалось преодолеть. Однако некоторые неудачи приводят к выводам, которые далеко не столь очевидны и имеют гораздо больше отношения к теоретическому ядру нашей дисциплины. Действительно, как мы увидим далее, неудачная, но тщательно продуманная, добросовестно спланированная и аккуратно осуществленная программа социального воздействия может преподать столь же глубокие уроки и поставить столь же стимулирующие вопросы, что и любой из успешных лабораторных экспериментов, о которых рассказывается в наших учебниках.

В 1935 г. Ричард Кларк Кэбот (R. Cl. Cabot) разработал одну из самых многообещающих и блестящих из когда-либо задумывавшихся программ социального воздействия. Программа была призвана пойти навстречу потребностям молодых людей, данные о предшествующем поведении которых заставляли считать их первейшими кандидатами на роль правонарушителей и преступников (Powers & Whitmer, 1951). Для участия в программе было отобрано около 250 мальчиков из рабочих семей, проживавших в густонаселенном районе на востоке штата Массачусетс, многие из которых были отнесены к «группе риска» на основании оценок преподавателей, полицейских или сотрудников службы социального обеспечения. Будучи включенными в программу в возрасте от 5 до 13 лет, мальчики участвовали в ней на протяжении в среднем пяти лет. В течение этого времени были испробованы все средства, имевшиеся в арсенале социальных исследователей либерального толка. Дважды в месяц социальные работники навещали каждого ребенка, оказывая ему любую представлявшуюся им оправданной помощь, включая активное вмешательство в семейные конфликты, имевшие место в одной трети всех случаев. Для 50% мальчиков сотрудники программы организовали репетиторство по учебным предметам. Более 100 мальчиков, т.е. приблизительно 40% всей совокупности, получили возможность находиться под медицинским и психиатрическим наблюдением. Потребности мальчиков в общении и отдыхе тоже не остались без внимания. Большинству из них была предоставлена возможность общаться с бойскаутами, с членами Христианской ассоциации молодых людей (YMCA) и других молодежных организаций, а около 25% мальчиков направлялись в летние лагеря.

Таким образом, программа представляла собой такое многофакторное и продолжительное воздействие на поведение, что в наши дни многие социальные исследователи не отказались бы стать свидетелями ее реализации, будучи, однако, вынужденными признать ее слишком дорогостоящей и амбициозной для того, чтобы в условиях современного политического климата ее осуществление можно было бы рассматривать как реальную возможность.

Однако наиболее достойные упоминания особенности Кэмбриджско-Сомервилльского исследования не имеют никакого отношения к существу программы как таковой. Они связаны с образцово-показательным качеством планирования данного исследования. Во-первых, в нем был использован действительно случайный способ выборки. Это было сделано для того, чтобы дальнейшую судьбу 250 участвовавших в программе мальчиков можно было бы сопоставить с судьбой того же количества их товарищей, отобранных в контрольную группу по тем же параметрам. Во-вторых, что еще более нетипично, в течение 40 лет проводились дополнительные исследования с целью изучения долговременных эффектов программы, и в ходе этих «исследований-продолжений» были собраны по меньшей мере основные данные о жизненных результатах 95% испытуемых Long & Vaillant, 1984; J. McCord, 1978; J. McCord & W. McCord, 1959; W. McCord & J. McCord, 1959).

Таким образом, масштаб программы, равно как и качество методики проведения оценки, использованной в Кэмбриджско-Сомервилльском проекте, обязывают нас относиться к его результатам со всей серьезностью. Однако эти результаты, бесспорно, следует признать разочаровывающими. Несмотря на положительное впечатление, сформировавшееся у сотрудников программы, и не менее положительные последующие отзывы многих ее участников, результаты холодного и жесткого статистического сопоставления однозначно свидетельствовали о ее провале.

Между экспериментальной и контрольной группами не было обнаружено никаких различий в отношении уровня преступности несовершеннолетних (около одной трети членов каждой группы имели «официально зафиксированные» правонарушения и еще одна пятая часть — «официально не зафиксированные»). В отношении правонарушений, совершенных в более зрелом возрасте, участники экспериментальной группы также проявили себя не лучше представителей контрольной группы (от 15 до 20% представителей каждой из групп совершили серьезные преступления против личности или собственности). На самом же деле та небольшая разница между ними, которая в зрелом возрасте все-таки наличествовала, свидетельствовала в пользу контрольной группы. А по меньшей мере по одному очень тревожному показателю, а именно повторным правонарушениям, эта разница достигала общепризнанного уровня статистической значимости. Остальные показатели, отражавшие состояние здоровья и смертность, профессиональный успех и удовлетворенность жизнью, давали ту же картину. Рассматривая показатель за показателем, исследователи не смогли обнаружить и здесь никаких свидетельств того, что экспериментальная группа проявила себя лучше контрольной. По некоторым же немногочисленным показателям, где статистически значимая разница все-таки была обнаружена (например, по количеству случаев алкоголизма или по процентной доле испытуемых, добившихся статуса служащих или специалистов), сравнение было как раз в пользу контрольной группы.

Результаты, подобные тем, что были получены в ходе Кэмбриджско-Сомервилльского исследования, побуждают некоторых его политически консервативных интерпретаторов оправдывать сокращение расходов на социальные программы по работе с неблагополучными детьми и настаивать на том, что именно личные ценности, способности и диспозиции определяют, кто станет преступником, а кто — честным гражданином. Интерпретаторы, настроенные более либерально или более радикально, склонны реагировать на подобные результаты в терминах непреклонного ситуационизма, настаивая на том, что влияние факторов социальной среды, доводящих многих детей до серьезных проявлений антисоциального поведения, просто-напросто слишком значительно, чтобы с ним можно было бороться при помощи чего-то меньшего, чем заметное повышение социально-экономического статуса детей и качества их социальной среды. Могут быть и интерпретаторы, настаивающие на том, что на путь криминального поведения детей подталкивает ни что иное, как игра случая.

Однако подобная риторика не должна заслонять от нас запутанный, но критически важный вопрос, поставленный Кэмбриджско-Сомервилльским исследованием: каким образом предоставленная в разнообразной форме помощь не смогла принести пользу хотя бы некоторым детям, вызвав тем самым хоть сколь-нибудь заметное уменьшение соответствующих показателей отклоняющегося поведения?

В ответ на этот вопрос мы не можем привести неоспоримых экспериментальных свидетельств. Однако мы можем обратиться к рассуждениям, увязывающим результаты Кэмбриджско-Сомервилльского исследования с тремя основными темами, на которых делаем акцент на протяжении всей книги. То, что первая из этих тем — тезис о силе ситуационного влияния имеет прямое отношение к результатам исследования, не требует подробных пояснений. Ситуационные факторы, подвергавшиеся изменению в ходе Кэмбриджско-Сомервилльской программы, могли быть малозначительными, например, с точки зрения «масштабности эффекта», наступавшего в результате этого изменения, — малозначительными по крайней мере в сравнении с влиянием других ситуационных факторов, воздействию не поддававшихся. Хотя подобный простой ответ и может быть частично верен, он все же не объясняет картину полностью, особенно в свете свидетельств столь многих участников программы, говорящих о том, что предпринятые меры воздействия были действенными и очень им помогли.

Чтобы найти более удовлетворительный ответ, необходимо, как мы считаем, исходить из предположения, что данная программа все-таки помогла некоторым из тех, на кого она была направлена, и поэтому отсутствие суммарной пользы от нее (что заставляет вспомнить о некоторых показателях, свидетельствующих даже о суммарном отрицательном результате) означает, что некоторым детям она все-таки нанесла каким-то образом вред. В нашем дальнейшем поиске причин подобного разрушительного воздействия мы будем руководствоваться двумя другими, уже знакомыми нам темами, которые мы столь часто до этого рассматривали: тезисом о важности субъективной интерпретации и представлением о динамической природе сил и ограничений, действующих в повседневных социальных контекстах.

Навешивание ярлычков и феномен атрибуции. Рассматривая Кэмбриджско-Сомервилльскую программу, равно как и любой другой социальный проект, мы должны быть готовы к возможности того, что смысл и цель этого вмешательства могли представляться не вполне благонамеренными как представителям целевой выборки, так и тем, кто с ними общался. Сам факт социального вмешательства подразумевает наличие потребности в нем. Визит социального работника предполагает существование недостатков, нуждающихся в устранении. Сам его факт говорит всему миру о том, что происходит нечто негативное, что это, возможно, будет происходить и в будущем. Подобная информация может навесить ярлык, или стигматизировать, адресата социальной помощи и это изменит поведение окружающих по отношению к нему. («Не буду-ка я лучше рекомендовать Джона на работу посыльного в продовольственном магазине, а то он в какой-то там программе для преступников участвует». «Этот Джон Рокко, который приходил наниматься сегодня на работу, кажется, неплохой парень, но не было ли у него недавно неприятностей? Я знаю, что несколько лет подряд к ним домой ходит какой-то социальный работник».) Однако еще более важным представляется то, что подобная информация может изменить у самого получателя помощи восприятие собственных диспозиций и своей способности действовать от своего имени и нести за это ответственность.

Процессы сравнения. По иронии судьбы социальные вмешательства, призванные решать проблемы, могут усиливать, а не ослаблять присутствующее у их адресата ощущение депривации, оставляя его в состоянии, субъективно еще худшем, чем то, которое у него было ранее. По крайней мере некоторые из Кэмбриджско-Сомервилльских мальчиков могли быть разочарованы оказанной им помощью либо достигнутыми результатами, сопоставляя их не со своим первоначальным состоянием, а с представлением о помощи и ее результатах, на которые надеялись и которых ожидали. Общение с принадлежащими к среднему классу социальными работниками, репетиторами и консультантами в летнем лагере могло обострить у них чувство относительной депривации и фрустрации по поводу реалий и перспектив собственной жизни. Еще важнее, возможно, то, что окончание программы могло вызвать у них ощущение потери, оставляя их в состоянии неуверенности в собственных силах и в собственной способности справляться с будущими проблемами.

Непреднамеренные динамические последствия проекта. В результате социальных вмешательств изменяются не только восприятия и интерпретации людей, но также и сама динамика социальных систем и отношений. Помимо приведения в действие мощных ограничивающих факторов (направленных, например, против давления сверстников, утверждающих и навязывающих антисоциальные нормы), социальные воздействия могут служить ослаблению некоторых сил, которые в противном случае оказывали бы конструктивное влияние. В контексте Кэмбриджско-Сомервилльского исследования вмешательство посторонних организаций могло удерживать членов семей мальчиков от обращения к священнослужителям, учителям или даже ближайшим соседям, что в противном случае могло бы им помочь. Аналогичным образом при явном наличии помощи «извне» члены локального социального сообщества могли испытывать меньшую склонность предлагать мальчикам помощь со своей стороны. Подобный отказ в помощи со стороны окружающих может иметь самые плачевные последствия в случаях, когда (как и в примере с Кэмбриджско-Сомервилльским исследованием) помощь извне не может оказываться постоянно.

Количественное сопоставление выгод и издержек. Отвечая критикам, сомневающимся в том, что описанные нами неявные отрицательные последствия действительно могут перевесить очевидные выгоды от предоставления обездоленным детям так необходимых им советов, ободрения и участия, мы вынуждены обратиться к количественному сопоставлению предполагаемых при этом выгод и издержек. Допустим, что при отсутствии какой-либо программы воздействия у 10% интересующей нас совокупности людей проявится некая проблема или патология (например, серьезное преступление, содеянное в совершеннолетнем возрасте). Предположим далее, что применяемая терапия или социальное воздействие имеют высокую эффективность, т.е. «спасают» 50% тех, кто в противном случае проявил бы признаки этой проблемы. Предположим далее, что ущерб, наносимый таким воздействием тем, кто в противном случае не проявил бы признаков данной проблемы, сравнительно невелик, скажем 8%. В результате простых вычислений обнаруживается, что чистый эффект от программы воздействия оказывается отрицательным, т.е. общее число преступников составит приблизительно 12% вместо 10%. Вот эти вычисления: 0,50 х 10% + 0,08 х 90% = 12,2%.

Целью данного упражнения, конечно же, не является доказательство того, что социальные проекты попросту обречены приносить больше вреда, чем пользы (напротив, непредвиденные выгоды могут быть более многочисленными и ярко выраженными, чем непредвиденные издержки). Мы лишь хотели вновь заострить внимание читателя на затруднительности предсказания долговременных последствий социальных воздействий, а соответственно и на необходимости более тщательных и хорошо спланированных оценочных исследований.

Надеемся, что наши рассуждения о конкретных причинах провала Кэмбриджско-Сомервилльской программы не заслонили собой преподанного данным исследованием более общего урока, суть которого состоит в том, что наше невежество относительно важности различных факторов, способствующих здоровому социальному развитию, и взаимодействия между ними, достаточно глубоко.

В действительности, этот урок применим не только к результатам внешнего социального воздействия. Обратимся вновь к жизненным результатам мальчиков из контрольной группы Кэмбриджско-Сомервилльского исследования, о которых мы уже упоминали в главе 2. В отношении исходных условий среди участников данной группы наблюдался существенный разброс. На одном полюсе находились те, чьи родители являлись образцом следования твердым принципам рабочего класса (т.е. отцы имели постоянную работу, а матери успешно вели домашнее хозяйство). На другом полюсе находились мальчики, происходившие из семей, имевших полный набор социальных патологий (например, хронически безработных и пьющих отцов, психически нездоровых матерей), длительную историю зависимости семьи от множества социальных служб и так далее. Тем не менее 40 лет спустя разница по множеству переменных, характеризующих жизненные результаты (таких, как число арестов и случаев тюремного заключения, количество психических расстройств, уровень дохода и занятости, принадлежность к социальному классу), обнаруженная между мужчинами, происходившими из семей, чье положение давало основания строить наилучшие прогнозы, и теми, чьи перспективы представлялись наихудшими, была либо маленькой, либо отсутствовала вообще (Long & Vaillant, 1984).

Таким образом, влияние семейной обстановки на участников контрольной группы едва ли имело более долговременный эффект, чем влияние многообещающей программы социальных исследователей на их товарищей из экспериментальной группы. Некоторые из членов контрольной группы сделали успешную карьеру, стали респектабельными мужьями и отцами семейств, будучи при этом вполне довольными собой. Другие стали преступниками, хроническими безработными и пьяницами, а в роли мужей и отцов проявляли агрессивность по отношению к членам своих семей. Однако подобные результаты не могли быть предсказаны на основании характеристик социальной среды. Нельзя было и избежать их при помощи целенапраленных воздействий, направленных на изменение этой среды, — воздействий, которым житейская мудрость обывателей, равно как и ученых в области социальных наук, придает столь большое значение.

Сказанное выше не означает, что мы полностью невежественны в отношении того, что именно оказывает влияние на важнейшие жизненные результаты людей. Мы знаем, например, что показатель уровня интеллекта подростков из контрольной группы явился мощным инструментом предсказания их дальнейших успехов. Из исследований Каспи, Элдера и Бема (Caspi, Elder & Bern, 1987), описанных в главе 6, мы знаем также, что мальчики, имевшие в детстве проблемы с контролем эмоциональных импульсов, во взрослом состоянии имеют больше шансов оказаться на менее престижной работе и развестись с женой, чем их более уравновешенные товарищи.

Сказанное выше не означает, что только рано проявляющиеся и даже, возможно, генетически обусловленные, индивидуальные различия (такие, например, как интеллект и темперамент) могут предсказывать жизненные достижения. Благоприятные и неблагоприятные ситуационные факторы, связанные с принадлежностью к тому или иному социальному классу, могут перевешивать влияние интеллекта или даже ранних академических успехов. Например, вероятность того, что принадлежащие к среднему классу дети, имеющие низкие показатели успеваемости, смогут поступить в колледж, значительно выше аналогичной вероятности для детей, имеющих высокие академические показатели, но принадлежащих к рабочему классу (Sewell & Hauser, 1976). Получение же высшего образования оказывается в свою очередь (как подтверждают многие исследования) одним из наиболее мощных инструментов предсказания будущего социально-экономического статуса взрослого человека.

Итак, некоторые из наших предвзятых представлений о причинах и коррелятах успеха у взрослых людей нуждаются в пересмотре. Но кроме этого, Кэмбриджско-Сомервилльское исследование напоминает нам о некоторых чрезвычайно важных соображениях, касающихся напряженных систем. Большинство психически нормальных людей являются более устойчивыми и менее подверженными психическим травмам (случающимся как в раннем, так и в более позднем возрасте), чем об этом говорит нам наша интуиция (Kagan, 1984). Аналогичным образом влияние большинства нормальных социальных сообществ, подобных Кэмбриджско-Сомервилльскому, на своих членов с потенциально отклоняющимся поведением является гораздо более мощным и устойчивым, чем мы это сознаем. И поэтому маловероятно, что позитивные и целенаправленные социальные воздействия, независимо от того, в сколь раннем возрасте они осуществляются и насколько действенными кажутся, будут иметь большие или продолжительные эффекты (во всяком случае, в среднем), если во время осуществления этих программ экология соответствующих социальных сообществ будет продолжать оказывать влияние на своих членов.