Неспособность сделать поправку на неопределенности субъективной интерпретации
Подобно Соломону Эшу, мы предположили, что если восприятие или поведение людей различается, то это расхождение может отражать различия не в их «суждениях об объекте», а в субъективных представлениях о том, что представляет собой сам «объект суждения». Одно из наиболее важных следствий подобного положения заключается в том, что когда люди неправильно судят о ситуациях либо когда они неспособны признать, что одна и та же ситуация может быть интерпретирована разными людьми по-разному, они склонны делать ошибочные заключения о тех, чье поведение они наблюдают.
Действительный источник затруднений коренится не в том, что люди дают субъективные определения ситуациям, с которыми сталкиваются, и даже не в том, что процессу формирования этих суждений присущи изменчивость и непредсказуемость. Проблема скорее заключена в неспособности людей признать эту изменчивость и непредсказуемость и сделать на нее логическую поправку.
В оставшейся части данной главы мы покажем, каким образом эта неспособность проявляет себя в качестве основной причины погрешностей в умозаключениях и атрибуциях, занимавших умы социальных и когнитивных психологов в течение последних двух десятилетий. При этом мы вновь воспользуемся правом сосредоточиться на феноменах, с которыми имели дело в ходе наших собственных исследований (Nisbett & Ross, 1980; Ross, 1990).
Эффект ложного социального согласия
В своем исследовании, посвященном дефектам атрибуции, Росс, Грин и Хауз (Ross, Greene & House, 1977) предлагали испытуемым ознакомиться с описанием ряда воображаемых ситуаций, каждая из которых требовала выбора между двумя альтернативными реакциями. Для каждой из ситуаций испытуемые должны были указать, какова была бы их собственная реакция, оценить, насколько распространенными являются их собственная и альтернативная реакции, а также определить, в какой степени каждая альтернатива позволяет сформировать стойкое и уверенное суждение о личностных особенностях людей, ее избравших. Например, в одном из сценариев была изложена следующая дилемма.
Когда вы выходите из расположенного по соседству с домом супермаркета, человек в деловом костюме спрашивает, нравится ли вам покупать в нем продукты. Вы абсолютно честно отвечаете, что вам нравится приходить сюда за покупками и упоминаете вдобавок, что магазин находится недалеко от вашего дома и в нем можно найти очень хорошее мясо по весьма низким ценам. Затем этот человек открывает вам, что видеобригада только что сняла ваш комментарий на пленку и просит вас подписать бумагу, разрешающую им использовать неотредактированный вариант сделанной записи в телевизионной рекламе сети супермаркетов. Согласитесь ли вы подписать бумагу или откажетесь? (Ross et. аl., 1977)
Основное открытие, получившее название эффекта «ложного социального согласия», заключалось в склонности людей оценивать свой собственный вариант выбора в рамках дилеммы как более распространенный и в меньшей степени отражающий личностные диспозиции, чем альтернативный вариант.
Так, люди, заявлявшие, что согласятся подписать бумагу, думали, что большинство обычных людей поступили бы так же, а меньшинству, которое отказалось бы сделать это, свойственна, по всей видимости, необычайная застенчивость или недоверчивость. Те же, кто заявлял, что не подпишет бумагу, считали, что реакция большинства была бы аналогичной, а меньшинство согласившихся необычайно легковерны или склонны к эксгибиционизму.
Данный феномен напоминает другой эффект, названный «эффектом эгоцентрической атрибуции». Отчеты о научных фактах, напоминающих эффект ложного социального согласия, время от времени появлялись в литературе, посвященной социальному восприятию и процессу атрибуции (Holmes, 1968; Katz & Allport, 1931; Kelley & Stahelski, 1970). Окидывая взглядом эту литературу, можно сказать, что предлагаемые в ней интерпретации данного феномена обычно носили мотивационный характер, ставя во главу угла потребность людей ощущать, что предпочтение, отдаваемое ими тому или иному варианту поведения, является рациональным и соответствующим социальной норме.
Росс и его коллеги предположили, что свою роль в этом могут играть и процессы более когнитивного свойства. Они отметили, что в описании ситуаций, с которыми имели дело испытуемые, неизбежно отсутствовала масса ситуационных подробностей и контекстной информации, которая отдавалась на откуп их воображению. Поэтому разные испытуемые неизбежно вынуждены были разрешать для себя двусмысленности, додумывать детали, короче говоря, достраивать воображаемую ситуацию различными способами. И занимаясь этим, они готовили предпосылки для эффекта ложного социального согласия.
Обратимся, например, к тому, что было оставлено за рамками краткого описания воображаемой встречи в супермаркете: как в точности выглядел «человек в деловом костюме» и каким именно образом он преподнес свою просьбу? (Был ли то тараторящий мелкий торговый агент с кольцом на пальце или опрятный и приятный во всех отношениях мужчина, которого крайне неловко было бы разочаровать?) Как вы сами были одеты в этот момент? (Была ли на вас пропитанная потом одежда для бега трусцой или эффектный, с иголочки костюм?) А также, что именно и как именно вы сказали? (Была ли ваша речь свободной и совершенной либо вы отвечали невнятно и это выглядело глуповато?)
Помимо этих содержательных и контекстных подробностей, возникает также вопрос о вашем предыдущем опыте. (Видели ли вы раньше рекламные ролики подобного рода, и если да, то что вы думаете о людях, появляющихся в них?) Встает также вопрос и о том, что вы думали и чувствовали в момент, когда к вам обратились с просьбой. (В каком расположении духа вы находились, и что еще происходило в тот момент в вашей жизни?) Какие именно образы вызвали в вашем сознании само обращение и контекст, в котором оно было сделано? (Чувствовали ли вы опасение «быть использованным», придерживались ли норм, предписывающих помогать любому, кто «честно выполняет свою работу», испытывали ли радость или страх по поводу неординарности самой возможности «быть показанным по телевизору»?)
Очевидно, что некоторые читатели данного сценария дополнят ситуацию большим количеством подобных неуказанных контекстных деталей, чем другие. Несомненно, однако, что то, каким образом Вам удастся разрешить подобные двусмысленности, повлияет не только на избранную вами реакцию, но также и на ваше представление о соответствии собственных действий социальной норме, равно как и на оценку вами «смысла» обеих возможных реакций.
Тот факт, что в устных и письменных описаниях ситуаций существуют двусмысленности, а также вероятность того, что они будут по-разному разрешаться различными людьми, имеет множество следствий, в особенности в мире, где столь многое из того, что мы знаем друг о друге, доходит до нас из вторых рук. Однако проблема семантической двусмысленности ведет к вопросу об универсальности эффекта ложного социального согласия. То есть имеет ли он место только в случае с полученными из вторых рук описаниями гипотетических ситуаций или наблюдается также и при оценке нами реальных действий, которые мы сами совершаем?
Чтобы ответить на этот вопрос, ученые провели исследование, в ходе которого испытуемых поставили перед настоящей дилеммой: их попросили сделать реальный выбор, вслед за чем предложили оценить, поступят ли другие люди так же или по-иному, и атрибутировать их поведение. В ходе эксперимента, который испытуемые считали исследованием «способов коммуникации», их спрашивали, готовы ли они в течение 30 минут походить по студенческому городку с плакатом типа «сэндвич», гласящим: «Обедайте в закусочной "У Джо"», регистрируя реакцию своих товарищей на этот «необычный способ коммуникации». Экспериментатор разъяснял испытуемым, что они могут легко отказаться от участия в исследовании с «сэндвичем» и записаться для участия в любом из дальнейших исследований, хотя сам он, естественно, предпочел бы, чтобы они согласились. Сначала он спрашивал об их собственном решении, затем о том, каким, на их взгляд, могло бы быть решение других студентов, и, наконец, просил высказать суждение о личностных качествах двух человек, уже согласившихся или уже отказавшихся от участия в эксперименте при наличии аналогичной возможности выбора.
Использование «реальной» дилеммы подтвердило выводы, сделанные в ходе исследования с вопросником. В целом, те испытуемые, которые согласились носить на себе «сэндвич», утверждали, что 62% студентов сделали бы то же самое. Те же, кто отказался от этого, считали, что лишь 33% согласились бы выполнить просьбу экспериментатора. «Согласившиеся» и «несогласившиеся» испытуемые расходились также в оценках сравнительной диагностичности согласия или отказа двух участников эксперимента носить на себе «сэндвич». Как и предполагалось, «согласившиеся» испытуемые высказывали более уверенные и экстремальные суждения о личностных характеристиках своего «несогласившегося» товарища, в то время как «несогласившиеся» более уверенно судили о личностных качествах «согласившегося» товарища.
Исследование с «сэндвичем» показывает, что эффект ложного социального согласия имеет отношение не только к оценкам воображаемых реакций на туманно очерченные сценарии. Подобно воображаемым событиям, реальные ситуации также могут интерпретироваться по-разному.
Так, испытуемые, представлявшие себе, что приключение с «сэндвичем» вызовет насмешки их товарищей, или те, кто ожидал, что экспериментатор воспримет их отказ от участия спокойно, либо те, кто расценивал всю ситуацию как испытание на склонность к конформизму, скорей всего отказались бы носить плакат. Они были бы также склонны считать, что люди, которые пошли бы при данных обстоятельствах на уступки, должны обладать необычными или экстремальными личностными качествами. Напротив, те, кто воображал, что их товарищи будут аплодировать их физической силе, или считал, что их отказ от участия встретит скептицизм и подтрунивание со стороны экспериментатора, либо те, кто воспринимал всю ситуацию как тест на «зажатость», скорее всего согласились бы носить плакат. Они в свою очередь были бы склонны полагать, что именно те, кто отказался при данных обстоятельствах от сотрудничества, являются «белыми воронами», чье поведение нуждается в объяснении исходя из их личностных качеств.
Необходимо еще раз подчеркнуть, что рассмотрение эффекта ложного социального согласия с точки зрения субъективной интерпретации требует большего, чем простая констатация факта, что разные люди истолковывают одну и ту же ситуацию по-разному. Следует учесть еще одну посылку: поступая так, люди оказываются неспособными осознать или сделать адекватную логическую поправку на то, что другие могут интерпретировать «ту же самую» ситуацию совсем иначе. Люди, таким образом, оказываются не в состоянии признать, насколько даваемые ими интерпретации ситуаций представляют собой именно интерпретации и умозаключения, а не прямые отображения некоторой объективной и неизменной реальности.
Избыточная уверенность предсказаний в отношении себя и других людей
Исследования процессов предсказания поведения, проводившиеся Россом и его коллегами в течение ряда лет, свидетельствуют о том, что люди склонны проявлять гораздо большую субъективную уверенность в предсказании реакций друг друга, чем это можно позволить исходя из объективной оценки точности этих предсказаний. В исследованиях, посвященных предсказанию социального поведения (Dunning, Griffin, Milojkovic & Ross, 1990), данный эффект избыточной уверенности давал о себе знать независимо от того, чье поведение испытуемым предлагалось предсказать (т.е. соседей по комнате или людей, опрошенных специально для этой цели), от того, какого рода вводная информация использовалась (т.е. информация об ответах на воображаемые дилеммы, данные опросов о прошлых действиях и привычках либо сведения о реакциях на ситуации, срежиссированные в лаборатории). Независимо от того, предсказывалось ли решение соседа по комнате о его участии (или неучастии) в ежегодном «общежитском» спектакле, решение о том, как голосовать на выборах мэра, решение только что проинтервьюированного человека причесаться перед тем как фотографироваться, его же решение подписаться на журнал «Тайм», а не на «Плейбой», реально достигнутый испытуемыми уровень точности предсказаний редко приближался к уровню выражаемой ими уверенности.
Пожалуй, еще более многозначительным был тот факт, что в предсказаниях о собственных будущих предпочтениях при выборе учебных предметов, социальных альтернатив и вариантов проведения свободного времени люди проявляли аналогичную избыточную уверенность (Vallone, Griffin, Lin & Ross, 1990). Иными словами, испытуемые переоценивали вероятность наступления предсказываемых ими результатов, говоря не только о реакциях хорошо известных им людей (т.е. соседей по комнате), но и о реакциях людей, которых они лучше всего знают (т.е. себя самих). Более того, избыточная уверенность наиболее явным образом давала о себе знать в случаях, когда сознательно или неосознанно прогнозы испытуемых вступали в противоречие с типичными способами реагирования, т.е. когда испытуемые предрекали, что конкретный человек или даже они сами будут реагировать на ситуацию таким образом, что это будет отличаться от наиболее часто встречающихся вариантов поведения их товарищей (и значит, от диктата ситуационных давлений и ограничений, Бездействующих на поведение большинства людей).
Эффект избыточной уверенности предсказаний в отношении себя или других людей не может быть сведен к единственной причине или к одному единственному механизму, лежащему в его основе. Подобно большинству интересных и устойчивых феноменов, он несомненно имеет множество детерминант. На самом деле ошибочные предсказания и неуместный оптимизм, исходящий от тех, кто эти предсказания делает, могут зависеть от всего спектра погрешностей и тенденциозностей человеческого суждения, описанных исследователями на протяжении последнего десятилетия — начиная с незнания определенных статистических принципов (таких, как регрессия к средней величине) и кончая общим неверным представлением о прогностическом потенциале диспозиционных факторов в сравнении с ситуационными факторами (Dawes, 1988; Kahneman, Slovic & Tversky, 1982; Nisbett & Ross, 1980; Ross, 1977).
Тем не менее по мере того как мы размышляли о результатах данных исследований, а также о случаях необоснованной уверенности в предсказаниях в реальной жизни, мы все больше начинали осознавать, до какой степени избыточная уверенность проистекает из неспособности людей осознать роль процессов субъективной интерпретации в оценке ситуаций.
Существует два отличных друг от друга аспекта проблемы субъективной интерпретации, порождающих избыточную уверенность в предсказании социального поведения. Во-первых, для того чтобы предсказать, какова будет реакция того или иного человека на определенную ситуацию (даже если речь идет о хорошо известном нам человеке, которого мы наблюдали ранее во многих разнообразных ситуациях), как правило, необходимо знать или правильно догадываться о ее деталях, в особенности о тех ее свойствах, которые определяют относительную привлекательность возможных альтернативных реакций. Во-вторых, помимо знания о подобных объективных особенностях ситуации, необходимо учитывать личную точку зрения того человека, чьи действия мы предсказываем.
Неопределенность, существующая в отношении объективных особенностей ситуации либо в отношении ее субъективной интерпретации человеком, затрудняет предсказание и увеличивает вероятность ошибки. Неспособность же осознать или внести адекватную логическую поправку на подобную неопределенность с большой вероятностью ведет к тому, что человек не может должным образом снизить степень уверенности своего предсказания.
То, что люди действительно крайне невосприимчивы к несовершенству своей способности точно интерпретировать ситуации, когда эти ситуации недетализированы, было показано в ходе серии исследований, предпринятых Гриффином, Даннингом и Россом (Griffin, Dunning & Ross, 1990). В ходе этих исследований испытуемых просили ознакомиться с описаниями ситуаций, а затем предсказать, каким образом повели бы себя в этих ситуациях они сами и другие люди. В итоге в тех случаях, когда испытуемые не имели ни малейшего реального основания считать свои интерпретации правильными, они были в той же степени уверены в своих предсказаниях, как и тогда, когда получали прямое указание считать, что их интерпретации абсолютны точны.
Ситуационная субъективная интерпретация и фундаментальная ошибка атрибуции
Часто люди дают краткое описание каких-либо событий (например: «Джейн заорала на своего двухлетнего ребенка в супермаркете», — или: «Джон сдал кровь в прошлый четверг»), умалчивая о сопутствующих им ситуационных факторах и деталях контекста. Нам самим, даже если мы были свидетелями соответствующего поведения, приходится часто воображать или додумывать детали, влияние которых могло бы оказаться критически важным (например, то, что двухгодовалый малыш Джейн мог натворить часом раньше и как этот ребенок реагировал на более мягкое одергивание, или то, что в фирме Джона могла быть установлена норма по сдаче крови, которую к тому времени выполнили уже все, кроме него).
В подобных случаях мы обычно с большой легкостью предполагаем, что человек обладает личностными качествами, непосредственно соответствующими тому поведению, которое он проявил, и не возвращаемся к тому, как он интерпретировал ситуацию, хотя мы и могли бы это сделать, зная его реакцию на нее. Последствия подобного наивного диспозиционизма становятся наиболее очевидными, пожалуй, в случаях, когда мы узнаем, что человек, предположительно заурядный по своим личностным характеристикам, повел себя исключительным образом — исключительным, по меньшей мере, с позиции имеющейся у нас интерпретации соответствующей ситуации. В подобных случаях наблюдатели слишком часто склонны «заново оценить» человека, о котором идет речь, т.е. начисто отмести предположение о том, что он вполне зауряден, и начать искать диспозиции, которые могли бы послужить объяснению его поведения.
Мы полагаем, что наблюдатели недостаточно склонны по-новому оценивать природу данной ситуации — в чем она (сама объективная ситуация либо ее субъективная интерпретация человеком) может отличаться от наших изначальных предположений о ней. Это особенно касается тех свойств ситуации, в свете которых соответствующее поведение выглядело бы для нас менее неожиданным и в меньшей степени отражающим экстремальные личностные диспозиции действующего в ней человека.
Окончательно прояснить этот вопрос помог случай, происшедший с одним из авторов. Один из его коллег, каждый год преподававший студентам продвинутый курс о методах исследования, славился тем, что обычно ставил студентам очень высокие оценки. Узнав об этом, автор начал искать объяснение этому в особенностях его личности. Возможно, это потребность потакать мнению студентов? Недальновидный эгалитаризм? Для большей наглядности стоит заметить, что у автора не было никакого предварительного основания полагать, что этот коллега обладает подобными качествами в большей степени, чем любой другой. Вскоре сам автор стал преподавать тот же курс. Он обнаружил, что его студенты представляют собой необычайно талантливую группу, которая берется за оригинальные и амбициозные лабораторные проекты со всей энергией и пылом. В качестве адекватной реакции на подобное положение дел он тоже начал ставить чрезвычайно высокие оценки!
Таким образом, обыденный диспозиционизм выражается в неспособности людей просто удержаться от суждения о личности, т.е. принять как факт то, что предыдущая интерпретация ситуации автором суждения была, вероятно, существенно неточна, и предположить затем, что при более точной интерпретации ситуации поведение другого человека станет выглядеть менее исключительным, а следовательно, в меньшей степени свидетельствовать об исключительных личностных характеристиках.
То, о чем мы здесь говорим, является, по сути, недостатком консерватизма в процессе атрибуции, а в случаях, когда суждение о личностных диспозициях оказывается негативным, — еще и неспособностью проявить достаточную снисходительность в своих атрибуциях. Принимая кажущееся исключительным поведение в его буквальном смысле и оказываясь неспособным учесть вероятность того, что подобное поведение отражает влияние исключительных по характеру ситуационных давлений и ситуационных ограничений (включая те, что сейчас не видны, или те, что возникли из того особого субъективного смысла, который приписал ситуации действующий субъект), обыденный наблюдатель социальных явлений оказывается повинен в той же нелепости, что и интуитивный статистик, уделяющий слишком мало внимания базовым частотам либо средним величинам. Они оба переоценивают информативность «исключительных» наблюдений и оба оказываются не в состоянии придать достаточный вес тому факту, что исключительные качества просто менее распространены, чем неисключительные. Эта тенденция, составляющая суть фундаментальной ошибки атрибуции, помогает сохранять веру в резкие и согласованные индивидуальные различия в социальном поведении, а также в личностные черты, лежащие в основе этих различий (Nisbett& Ross, 1980; Ross, 1977).
В следующей главе мы рассмотрим эмпирические данные, касающиеся прогностического потенциала классических черт личности. Затем в главе 5 и главе 6 мы подробно исследуем расхождения между этими данными и обыденными представлениями.
