Глава 4.
БОЛЬШОЙ ТЕРРОР

С 1937 года Сталин ожидал войну и готовился к ней. В отличие от своей обычной привычки, он даже не стал отдыхать на юге (вплоть до 1945 года). Возможно, решил, что обстоятельства требуют его постоянного присутствия в Москве. Ввиду существующей угрозы он хотел, чтобы чистка партийного и государственного аппарата совпала с крупномасштабной чисткой общества в целом. Потенциальная «пятая колонна», как считал Сталин, должна быть лишена своей социальной базы. Таким образом, «массовые операции НКВД по репрессированию антисоветских элементов», как они официально именовались, были предопределены. Похожая по методам операция уже проводились в 1930 году, во время кампании по арестам и высылке кулаков.

Можно предположить, что идея об очередном проведении массовых арестов среди тех слоев населения, которые традиционно считались враждебными, возникла у Сталина накануне июньского (1937) пленума Ц.К. Доклад Ежова на пленуме о врагах, разоблаченных НКВД в предшествующие месяцы, положил начало выработке согласованной и последовательной схемы всеохватного «вражеского заговора», однако Ежов зловеще добавлял, что ликвидированы лишь одни руководители заговора, а в то же время целый ряд учреждений и сфер советского общества и экономики охвачен антисоветской деятельностью. Согласно этому постулату требовалось начать крупномасштабную операцию чистки не только среди партийных и хозяйственных работников, что фактически уже и так происходило, но также и на низовом уровне.

То, что такой план был выдвинут Сталиным еще в июне 1937 года, косвенно подтверждается решением Политбюро от 28 июня (то есть до окончания работы пленума) об образовании тройки в Западной Сибири, состоящей из начальника областного управления НКВД (председатель), прокурора и первого секретаря обкома. Она должна была в короткие сроки рассматривать дела «активистов контрреволюционной повстанческой организации сосланных кулаков», которая якобы была раскрыта, и, как это планировалось, приговаривать их к высшей мере наказания. Более того, еще до открытия пленума, 21 и 23 июня, заместитель Ежова М.Д. Берман, начальник ГУЛАГа, настойчиво потребовал от начальников областных управлений НКВД в короткие сроки очистить следственные тюрьмы от осужденных заключенных и отправить их в лагеря. Это является дополнительным доказательством того, что кампания массовых арестов готовились тщательно и заранее.

Бывшие кулаки с некоторого времени стали считаться проблемой. Вопреки инструкциям, все больше и больше «спецпереселенцев» покидали места содержания и смешивались с вольнонаемными работниками. Другие бежали и вливались в банды деклассированных элементов, действовавшие вблизи городов. Во многих выступлениях на февральско-мартовском пленуме 1937 года звучал мотив о наличии в стране большого числа «антисоветских элементов» и «преступников». Как утверждал глава партийной организации Западной Сибири Роберт Эйхе, в его области было много сосланных бывших кулаков, включая «немалую группу закоренелых врагов». Партийный лидер Туркмении Попок также указал на явную опасность, исходящую от бывших кулаков, которые вернулись из мест заключения и ссылки и предъявляют всевозможные требования. Другие ораторы поднимали вопрос об опасности существования в стране миллионов верующих.

В начале 1937 года Ежов вместе с Прокурором СССР Вышинским обратился в советское правительство и ЦК по вопросу о правовом положении переселенцев. Так как новая советская конституция, принятая 5 декабря 1936 года, восстанавливала их избирательные права, то Ежов и Вышинский рекомендовали, чтобы переселенцы, уличенные НКВД в антисоветской деятельности, приговаривались бы Особым совещанием НКВД к заключению в лагере на срок от трех до пяти лет. В то время переселенцам не разрешалось покидать места пребывания. Лишь в 1939 году, если они и получали такое разрешение, то должны были оставаться в пределах области, а с 1940 года могло быть дано разрешение (например, для выезда на учебу) перемещаться в пределах всей страны. О другой проблеме Ежов писал Сталину 8 апреля 1937 года. Он предупреждал о размахе преступности в стране, указывая на «неисправимых» преступников, «бравирующих своим нежеланием работать»: «Основным контингентом совершающим дерзкие уголовные преступления (грабежи, разбои, убийства, квалифицированные кражи) являются ранее судимые, в большинстве случаев недавно освобожденные из лагерей и мест заключения» (этот абзац Сталин отчеркнул карандашом). Ежов писал, что ежемесячно более 60 тысяч человек освобождаются из заключения и из них лишь 6–7 тысяч распределяются на работу, остальные рассеиваются по стране в поисках работы, им нередко отказывают в приеме и они вновь становятся на преступный путь.

Ежов перечислил меры, которые, по его мнению, были необходимы для борьбы с преступностью. Многие из них были вполне традиционными для советской системы. Например, трудоустройство бывших заключенных через профсоюзы или оказание давления на предприятия, чтобы заставить их принимать на работу преступников, освобожденных из лагерей. Хотя один пункт весьма любопытен, в особенности, в свете будущего решения этого вопроса. В апреле Ежов еще не зашел так далеко в желании покончить с преступным миром. В 4 пункте письма он просто предложил рецидивистов, хулиганов, «отказчиков» или, всех, кто не «встал на путь исправления» — не выпускать из лагерей, а выносить им новые приговоры внутрилагерным судом или тройкой НКВД с дополнительным сроком до 3 лет. Это было максимальное наказание, к которому могли приговорить в то время эти органы. Ежов указывал, что его предложения посланы для последующего одобрения Вышинскому, за исключением этого 4 пункта. Возможно, он опасался, что «юрист» Вышинский станет критиковать его за произвол — то есть заключенные, которые не совершили больше никаких преступлений, могли получить дополнительный срок лишь за «плохое» поведение в лагере. Вышинский не выступал против репрессий, но предпочитал соблюдать хоть какую-то видимость законности. В июле 1937 года Сталин пошел на более радикальные меры, чем те, что предлагал Ежов. Навязчивая идея о «кулацких саботажниках, проникающих на предприятия», и «кулацких бандитах, шатающихся по городам», является объяснением того, почему именно эта «категория» предназначалась для первой массовой операции Большого террора.

2 июля, через три дня после завершения июньского пленума, Сталин разослал решение Политбюро «об антисоветских элементах» региональным партийным руководителям и начальникам управлений НКВД. В соответствии с ним «главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений» являлись многие бывшие кулаки и уголовники, подвергшиеся ссылке и вернувшиеся домой после отбытия срока. Региональным партийным руководителям и начальникам управлений НКВД поручалось «взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки»; в течение пяти дней им следовало представить в ЦК состав троек и число тех, кто подлежал расстрелу и высылке в лагеря. На следующий день Ежов от своего имени разослал всем начальникам региональных НКВД аналогичную шифротелеграмму с требованием сообщить в Москву к 8 июля «учтенных кулаков и уголовников», разбив их на две категории: первую — «подлежащие аресту и расстрелу» и вторую — «подлежащие высылке в районы по указанию НКВД».

В Москву поступали сообщения с мест с данными о числе кулаков и уголовников, которых нужно расстрелять или заключить в лагеря. И выяснилось, что никакого более или менее налаженного и достоверного учета этих «контингентов» нет. Большинство шифротелеграмм от региональных партийных руководителей, полученных в ЦК, содержали «примерные» или «ориентировочные» оценки числа учтенных кулаков и уголовников или предусмотрительную фразу о том, что «выявление продолжается» и в дальнейшем цифры могут увеличиться. Другие сетовали на недостаток времени и просили дополнительный срок для предоставления данных. Так, из Казани первый секретарь обкома 4 июля писал: «Проверили, учета сколько-нибудь удовлетворительного указанных категорий кулаков и уголовников НКВД не имеет. Поэтому прошу изменить решение той части, в которой говорится — в пятидневный срок… дав срок месячный». Отсутствие на местах точных количественных данных о намеченных к арестам и расстрелам и предопределило появление так называемых «лимитов», когда в Москве на основе полученных с периферии цифр старались заранее определить, сколько в том или ином регионе разрешить расстрелять людей. Конечно, при таком подходе размеры репрессий планировались в Москве с некоторым «запасом».

В последующие дни Политбюро выпустило ряд решений с утверждением составов «троек по проверке антисоветских элементов» и количественных показателей репрессий — «лимитов» для каждой республики и области. С 5 по 31 июля 1937 года было принято 13 таких решений, которые непосредственно предшествовали утверждению Политбюро приказа № 00447. Вначале августа Политбюро продолжило подтверждение персонального состава региональных троек, которые, как правило, состояли из начальника областного управления НКВД (председатель), прокурора и первого секретаря обкома (либо другого руководителя, например, 2-го секретаря). Тройки передавали требуемую информацию в центр. Так, 8 июля начальник управления НКВД и председатель тройки Западно-Сибирской области С.Н. Миронов доложил Ежову о регистрации 25 944 человек, из них 10 924 — по первой и 15 036 — по второй категории. Два дня спустя глава партийной организации Москвы Н.С. Хрущев сообщил Сталину, что в Московской области зарегистрировано 41 305 человек: 8500 — по первой и 32 805 — по второй категории. Вместе со своим заместителем Фриновским Ежов занимался обобщением данных и устанавливал лимиты.

С целью подготовки к предстоящей кампании массовых арестов было проведено совещание начальников региональных управлений НКВД. 12 июля были извещены о вызове в Москву, на «оперативное совещание», начальники управлений НКВД республик и областей, где предстояло начать операцию в первую очередь (большинство областей РСФСР и Украины). В Средней Азии, Казахстане и наиболее удаленной части России операция должна была начаться несколько позже — во вторую очередь. Совещание открылось 16 июля 1937 года. Стенограмму этого совещания не удалось найти в архиве, однако мы располагаем отрывочными сведениями о высказываниях Ежова, которые содержатся в показаниях С.Н. Миронова и других арестованных позднее чекистов.

Как рассказал Миронов, совещание проводили Ежов и Фриновский. «Ежов дал общую оперативно-политическую директиву, а Фриновский уже в развитие ее прорабатывал с каждым начальником управления «оперативный лимит». Указания Ежова начались с угроз тем начальникам управлений НКВД, которые проявили «оперативную инертность», тогда как другие «уже взяли полный разбег по вскрытию контрреволюционных формирований внутри партии и вне ее». Как вспоминал Миронов, критике подверглись начальники Омского, Куйбышевского и Красноярского управлений. При этом Ежов впервые заявил о предстоящих «национальных» операциях: «Все должны подготовиться к массовым арестам по харбинцам, полякам, немцам, кулацко-белогвардейским группировкам и антисоветским группировкам внутри партии и в советском аппарате». Несколько дней спустя, когда участники совещания еще были в Москве, как вспоминал Миронов, 4 или 6 начальников УНКВД были арестованы: «Это явилось достаточно эффективной формой воздействия на всех присутствующих» и остальные уехали «в очень пониженном настроении». Согласно М.П. Шрейдеру, который сам на совещании не присутствовал, но узнал о том, что там было от своего начальника А.П. Радзивиловского, начальник Омского управления НКВД Э.П. Салынь, осмелившийся протестовать против «лимитов», был арестован прямо на совещании.

Здесь очевидны расхождения. Салынь был арестован не ранее 10 августа, то есть много позже того, как большинство участников совещания уехали, хотя был смещен 23 июля и оставался в Москве. И.П. Попашенко (Куйбышев) и Ф.А. Леонюк (Красноярск), которые якобы подверглись критике, вообще не были арестованы в 1937 году; осенью этого года они даже были повышены в должностях и стали служить в центральном аппарате НКВД. Тем не менее некоторые начальники областных управлений НКВД были арестованы в середине июля: А.Б. Розанов (Воронеж, 11 июля), И.М. Блат (Челябинск, 13 июля), Я.С. Агранов (Саратов, 20 июля), Р.И. Аустрин (Киров, 22 июля), и, возможно, Р.П. Рудь (Татария, незадолго до совещания, так как 12 июля вместо него на совещание был приглашен его заместитель). Как видим, из них лишь Агранов и Аустрин были арестованы вскоре после совещания.

Эти аресты, несомненно, вызвали беспокойство среди коллег, но представление о том, что начальники областных управлений НКВД были в молчаливой оппозиции по отношению к планам Ежова и что Ежов принуждал их проводить массовые операции под угрозой ареста, опровергается показанием другого участника совещания — начальника Оренбургского управления НКВД А.И. Успенского. По его словам, начальники управлений «пытались превзойти друг друга, рапортуя о гигантском числе арестованных». Успенский, конечно, имеет в виду намеченных к аресту Как он утверждает, указания Ежова свелись к простой формуле — «Бей, громи без разбора», и цитирует слова Ежова о том, что «в связи с разгромом врагов будет уничтожена и некоторая часть невинных людей, но это неизбежно». В других источниках приводятся иные формулировки того же самого: Ежов объявил, что «если во время этой операции будет расстреляна лишняя тысяча людей — беды в этом особой нет». Стиль такого заявления очень напоминает сталинский. Возможно, именно так Сталин объяснил Ежову некоторую условность «лимитов» и необходимость округлять присылаемые из регионов цифровые показатели намеченных к арестам.

Во время совещания Ежов и Фриновский разговаривали с каждым из присутствовавших начальников управлений НКВД, обсуждая установленные ими лимиты на арест и расстрел и давая указания о необходимых мерах по подготовке и проведению операции. Миронов сообщил Ежову о «право-троцкистском блоке», выявленном в руководстве Западной Сибири, хотя и выразил сомнения относительно показаний, в которых затрагивались партийные секретари райкомов и горкомов, назвав часть из них «неубедительными». Ежов на это ответил: «А почему вы не арестовываете их? Мы за вас работать не будем, посадите их, а потом разбирайтесь — на кого не будет показаний, потом отсеете. Действуйте смелее, я уже вам неоднократно говорил». Здесь же Ежов впервые заявил Миронову, что «в отдельных случаях, если нужно», по его (Миронова) санкции начальники отделов УНКВД «могут применять и физические методы воздействия». На совещании Ежов ясно дал понять, что в рамках предстоящей операции «нужно арестовывать по соцпризнаку и прошлой деятельности в конрреволюционных партиях». Столь определенная и жесткая установка требовала пояснений о максимальном возрасте людей, попадающих под репрессии. Как вспоминал Успенский: «Тут же, на совещании, я подошел к Ежову и в присутствии Фриновского спросил его, как быть с арестованными 70-летними — 80-летними стариками. Ежов мне на это буквально ответил: «Если держится на ногах — стреляй».

Ставшая доступной переписка центра с региональными органами НКВД создает впечатление, как будто бы готовилась крупномасштабная военная операция. Было приказано взять на учет все «враждебные» элементы, вернуть из судебных органов все дела «деревенских, кулацких, повстанческих и церковных контрреволюционеров» с целью их передачи тройкам НКВД для проверки, а также продолжить регистрацию «кулаков, белогвардейцев, карателей, эсеров, меньшевиков». Местное руководство должно было быть вызвано из отпусков. Начальники областных управлений НКВД получили приказ вызвать всех подчиненных им начальников городских и районных отделов НКВД и провести с ними областные совещания, дав на них соответствующие указания.

Примером такого совещания начальников «оперативных пунктов», «оперативных секторов», городских и районных отделов управления НКВД Западной Сибири является «оперативное совещание», проведенное 25 июля в Новосибирске. Глава областного НКВД Миронов объяснил, что операция составляет государственную тайну, и за разглашение любых ее деталей — военный трибунал. Сразу после совещания его участники должны были «первым же поездом» отправиться по местам, чтобы 28 июля приступить к арестам. Западной Сибири был дан «лимит» на расстрел 10 800 человек по первой категории, но Миронов заверил участников совещания: «Можно посадить и 20 тысяч, но с тем, чтобы из них отобрать то, что представляет наибольший интерес». Кроме того, каждому начальнику оперативного сектора была поставлена задача: «Найти место, где будут приводиться приговора в исполнение и место, где закапывать трупы». Если это место в лесу, то следовало заранее срезать дерн, чтобы потом замаскировать массовое захоронение. Остальные сотрудники не должны были знать ни о месте захоронения, ни о числе казненных, только очень узкий круг посвященных.

Начало «операции по первой категории» планировалось на конец июля, что явствует из телеграммы Салыня своему заместителю в Омск 21 июля (через два дня его сменил Г.Ф. Горбач). Он настойчиво требовал подготовить ордера на арест, выделить необходимое число чекистов, подлежавших отправке в районы, и оставить в областном центре лишь 50 человек от всего состава для выполнения текущей работы. Операция должна была начаться 28 июля, добавил Салынь. Этим объясняется поспешность, с которой некоторые начальники управлений НКВД Северного Кавказа, вернувшись с совещания к местам службы, приступили к операции, не дожидаясь выхода приказа №00447. 29 июля начальник управления НКВД Орджоникидзе Булах сообщил Ежову, что операция против кулаков была начата его управлением заранее; на следующий день главы НКВД Северной Осетии, Чечено-Ингушетии и Дагестана подтвердили и направили свои объяснения по телеграфу. Все они участвовали в оперативном совещании в Москве и должны были знать, что операцию следовало начинать лишь по получении приказа, однако по некоторым причинам они торопились. По всей видимости, операция первоначально планировалась на 28 июля, и удаленные регионы не получили своевременно информации о задержке, а сам Ежов, полагая, что предстоящий приказ будет скоро подготовлен и утвержден Политбюро, дал участникам совещания указание о более раннем сроке.

Приказ НКВД СССР № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов», который Ежов представил Политбюро 30 июля 1937 года, предусматривал наличие в стране значительного числа антисоветских элементов: бывших кулаков, бежавших из лагерей, ссылки или вернувшихся домой после отбытия сроков наказания, церковников, сектантов, эсеров и членов других антисоветских партий, повстанцев, белогвардейцев, уголовников и прочих. Как утверждалось в преамбуле приказа, недостаточность борьбы с ними создала условия для них «безнаказанно» продолжать свою преступную работу, и эти антисоветские элементы были «главными зачинщиками» всех видов антисоветской и саботажнической деятельности, и долгом НКВД было «разгромить всю эту банду» и «раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства». Приказ устанавливал две категории расправы: наиболее враждебные элементы, относящиеся к первой категории, должны быть немедленно арестованы и расстреляны после рассмотрения их дел тройками; другие, относящиеся ко второй категории, должны быть после ареста отправлены в лагеря или тюрьмы на срок от 8 до 10 лет, что тоже определялось тройками.

Соответственно приказ указывал число людей, подлежащих репрессиям по первой и второй категории, согласно данным, представленным начальниками региональных управлений НКВД; это было сделано для каждой из 64 перечисленных республик и областей с добавлением ГУЛАГа (где была предусмотрена только 1 категория). В итоге 268 950 человек подлежало аресту, 75 950 из них расстрелу и 193 000 — заключению в лагеря. Указанные данные были предварительными; начальники региональных управлений НКВД, по возникновении надобности увеличения «лимитов», должны были обратиться в центр с обоснованной просьбой. В особых случаях членов семей тоже можно было отправить в лагерь или ссылку. Операция должна была начаться 5 августа и завершиться в течение четырех месяцев. Первой категорией следовало заняться в первую очередь. Ввиду предстоящей операции республики и области были разделены на «оперативные сектора», в каждом из них создавалась «оперативная группа» под руководством уполномоченного НКВД, имевшего в своем распоряжении средства транспорта и связи, а также воинские контингенту. Оперативным группам была поручена регистрация кандидатов на арест наряду со следствием, предъявлением обвинения и исполнением приговоров тройки.

На каждого, подлежащего репрессии, нужно было собрать установочные данные и компрометирующие материалы, на основе которых должны были составляться списки для ареста; последние должен был подписать начальник оперативной группы и направить начальнику регионального управления НКВД для утверждения. На основании этих списков начальник оперативной группы должен был производить аресты. Затем осуществлялось быстрое и упрощенное следствие, во время которого «должны быть выявлены все преступные связи арестованного». В итоге дело вместе с кратким обвинительным заключением должно было быть передано на рассмотрение тройке. В приказе перечислялись персональные составы троек всех республик и областей. Тройка должна была выносить приговоры, подлежавшие исполнению под руководством начальника оперативной группы. Заместителю Ежова Фриновскому было поручено общее руководство операцией с предоставлением в его распоряжение специальной группы для этой задачи. Доклады о ходе и результатах операции запрашивались каждые пять дней.

На следующий день, 31 июля, Политбюро утвердило этот приказ и издало распоряжение о выделении НКВД 75 миллионов рублей из резервного фонда советского правительства для покрытия расходов, связанных с операцией, из которых 25 миллионов рублей надлежало ассигновать на оплату транспортных расходов по железнодорожным перевозкам осужденных в лагеря. Аванс в 10 миллионов рублей из того же фонда был выделен ГУЛАГу на организацию лагерей. Заключенных следовало использовать на стройках и лесоразработках. 7 августа Прокурор СССР Вышинский дал указания региональным прокурорам принять к сведению приказ № 00447 и присутствовать на заседаниях троек. При этом, писал он: «Соблюдения процессуальных норм и предварительные санкции на арест не требуются», и добавлял: «Требую активного содействия успешному проведению операции».

В течение двух недель уже было арестовано более 100 тысяч человек. Действия по завершению операции в отношении репрессированных по первой категории продолжались не слишком долго. Уже 4 сентября Ежов разрешил региональным управлениям НКВД приступить к работе по второй категории. Первоначальные цифры подлежащих аресту и расстрелам, приведенные в приказе № 00447, были сочтены неполными, и региональные органы получили право — и даже побуждались к этому — обращаться с запросами об увеличении лимитов. Так, в октябре 1937 года Ежов сказал вновь назначенному главе НКВД Смоленска, А.А. Наседкину, что он может получить любые лимиты, какие только ему требуются: «Вычистите свой аппарат, и арестуйте всех, кого следует» и «лучше перегнуть чем недогнуть». Очень скоро многим регионам лимиты были повышены. Например, Западной Сибири был дан лимит в 17 тысяч человек, включая 5 тысяч — по первой категории, но уже в начале октября более 20 тысяч человек было арестовано и почти 14 тысяч из них было приговорено тройками к высшей мере. Омская область получила квоту в тысячу человек по первой и 2,5 тысячи — по второй категории. 10 декабря глава НКВД Омской области Валухин (преемник Горбача) сообщил Ежову, что 11 050 человек были осуждены по первой категории и 5004 — по второй; он запросил санкцию еще на 50 человек сверх «лимита» по первой категории.

В ответ на обращения подобного рода в период между 28 августа и 15 декабря 1937 года Политбюро санкционировало увеличение лимитов для разных регионов почти на 22 500 — по первой категории и 16 800 — по второй. 31 января 1938 года оно дало санкцию еще на 57 200 человек, 48 тысяч из них — к высшей мере. Политбюро дало распоряжение, чтобы операция по приказу № 00447 была завершена до 15 марта (на Дальнем Востоке до 1 апреля). Однако, хотя во многих областях операция уже завершилась зимой 1938 года, в других она продолжалась до осени этого года. В период между 1 февраля и 29 августа 1938 года Политбюро санкционировало репрессии в отношении еще почти 90 тысяч человек (включая лимиты в 30 тысяч и 20 тысяч соответственно для Украины и Дальнего Востока, утвержденные 17 февраля и 31 июля). Категории здесь не оговаривались, очевидно, речь шла о приговорах по первой категории.

Таким образом, операция, изначально запланированная на четыре месяца, растянулась более чем на год. В результате выделения дополнительных лимитов в ходе исполнения приказа № 00447 общее число арестов выросло почти в три раза — до 753 315. Политбюро дало дополнительные лимиты, составившие 183 750, включая 150 500 — по первой категории. Между тем на местах число расстрелов иногда превосходило разрешенное центром. В целом эта местная инициатива соответствовала политике центра, который постоянно побуждал местные органы действовать именно так. Более того, часть предоставленных лимитов (около 300 тысяч) была одобрена самим Ежовым без формального решения Политбюро. И в таких случаях всегда имела место просьба к центру с соответствующими аргументами об одобрении дополнительных лимитов от местного партийного руководства или НКВД. Она направлялась непосредственно Сталину или Ежову. Наиболее вероятно, что и в этих случаях санкция поступала не от Политбюро, а была резолюцией Сталина на поступающих запросах с мест или же давалась в виде устных указаний Сталина Ежову.

Например, в сентябре 1937 года Сталин телеграфировал главе партийной организации Дальнего Востока И.М. Варейкису, который, по-видимому, выражал сомнения по поводу арестов, проводимых НКВД: «Приказы Ежова об арестах в Далькрае проходят обычно с санкции ЦК ВКП(б)». Еще пример — разрешение Сталина об увеличение лимита на расстрелы в Омской области с тысячи до 8 тысяч человек, или его разрешение (вместе с Молотовым) дать Красноярскому краю дополнительный лимит по первой категории в 6600 человек. И вряд ли Ежов брал на себя ответственность и сам, без ведома Сталина, произвольно увеличивал масштаб репрессий. Другое дело — в «национальных операциях». Здесь лимитов не существовало, и руководители местных органов НКВД могли арестовать столько человек, сколько хотели.

Общий итог операции по приказу № 00447 с августа 1937 года по ноябрь 1938 года составил: 767 397 человек были осуждены тройками, из них 386 798 — к расстрелу.

Можно сделать вывод, что расхожий тезис о том, что в 1937–1938 годах органы НКВД вышли из-под контроля партии, не является обоснованным. Напротив, НКВД находился в строгом подчинении у центра. В речи перед руководящими чекистами 3 декабря 1936 года Ежов клялся: «Мы, прежде всего большевики, и все постановления ЦК для нас являются законом, а если наши ведомственные законы идут вразрез с партийными законами, то отсюда ничего хорошего ожидать нельзя». Если в ходе репрессий против партийно-государственной верхушки и среднего руководящего слоя и были какие-то элементы случайности, то это объясняется, в первую очередь, политикой партии на местах, когда райкомы, обкомы или партийные конференции принимали решения провести аресты исключенных партийных деятелей, в то время как органы НКВД не находили оснований для их ареста.

Типичный подобный пример — жалоба начальника Западно-Сибирского УНКВД Миронова на первого секретаря крайкома Эйхе. В июле 1937 года Миронов пожаловался Ежову, что Эйхе «вмешивался в дела НКВД», приходит в управление, присутствует на допросах. Он приказал начальникам городских органов НКВД арестовывать членов партии, хотя в большинстве случаев оснований для этого не было. Миронов понимал трудность своего положения: либо он должен был освободить часть арестованных и конфликтовать с Эйхе, либо создавать «фиктивные дела». Ежов на это ответил: «Эйхе знает, что делает. За партийную организацию он отвечает, что драться вам с Эйхе незачем, лучше спорные вопросы, которые у вас возникнут, сообщайте мне, я их буду улаживать, — и посоветовал, — не обостряйте отношений с Эйхе и прислушивайтесь к его указаниям».

Этот эпизод относится к чистке партийного аппарата, проводившейся с февральско-мартовского пленума (1937), которая весьма существенно отличалась от массовых операций, начавшихся в июле того же года. Во многих случаях эта категория арестованных значится в документах как «право-троцкистская организация», подлежащая суду Военной Коллегии Верховного Суда, но не тройками. Другим примером трений между областными партийными органами и органами НКВД является доклад Андреева Сталину в феврале 1938 года о положении в Куйбышевской области, сложившемся при руководстве Павла Постышева, смещенного со своего поста лишь несколькими неделями раньше. Как указывал Андреев, «в области производилось много произвольных арестов, но органы НКВД оказывали определенное сопротивление произволу, исходившему от обкома и секретарей райкомов, которые в настоящее время разоблачены, как “враги народа”».

В определенном смысле местные партийные руководители придавали репрессиям несколько спонтанный характер. Исключение из партии по мотивам «вражеской деятельности» было делом партбюро и партсобраний и неизбежно влекло за собой арест. В результате арест партийного функционера происходил по инициативе самой партии, а НКВД лишь оформлял дело. Было бы неправильным полагать, что в 1937–1938 годах вообще не было никакой внутрипартийной жизни, а были только репрессии против партии, организованные Сталиным с помощью НКВД. Февральско-мартовский пленум 1937 года сделал чистку партии от затаившихся «правых», «троцкистов» и других «врагов» основным элементом внутрипартийной жизни: это означало, что чистку осуществляла сама партия, прибегая к помощи НКВД. Хотя в партийной печати материалы о поисках и разоблачении врагов занимают главенствующее место, наряду с этим сохранились и традиционные элементы партийной жизни: идеологическая работа, вопросы обеспечения агитационных и хозяйственных кампаний и т. п. Просто все вопросы теперь подавались под соусом «обострения классовой борьбы» и «усиления политической бдительности».

Другим аспектом местных инициатив стали некоторые элементы «социалистического соревнования» между областными управлениями НКВД по числу арестов. Так, когда чекистам Западной Сибири было предложено, чтобы в 1937 году их область вышла на второе место в стране по количеству ликвидированных врагов народа, то, как свидетельствует один из них, настроение «дошло до исступленного восторга».

Карелия продемонстрировала «своеобразное соревнование» отделов НКВД и периферийных органов за получение «лимитов». Однако такая разновидность местной инициативы присутствует в любой массовой кампании. В итоге это не изменило общего направления политики репрессий. В некоторых регионах отмечены случаи превышения пределов квот, установленных Москвой, но это были исключения. В большинстве регионов размах репрессий по приказу № 00447 вполне соответствовал установленным лимитам.

Другой мишенью массовых репрессий были так называемые «национальные контингента». Общая политика советского руководства была направлена на то, чтобы не увеличивать число видов на жительство для иностранцев, живущих в СССР, которые рассматривались как «организующее начало шпионажа и диверсии». Считалось, что от посольств и консульств иностранных государств исходит опасность (особенно это касалось Германии, Японии, Италии и Польши), и они находились под «постоянным наблюдением». Специфическим аспектом Большого Террора была ликвидация «потенциальной разведывательной базы» вражеских государств, или так называемые «национальные операции» (эти термины использовались в приказах НКВД, а также Ежовым в его докладе к июньскому (1937) пленуму). Главными жертвами этих репрессий стали лица, имевшие национальность «буржуазно-фашистских» государств, граничивших с СССР, например, немцы, финны, эстонцы, латыши и поляки. Принадлежавшие к этим нациям были арестованы, а их дела рассматривались так называемыми двойками. После краткого разбирательства и одобрения в Москве приговоры приводились в исполнение местными органами.

На февральско-мартовском пленуме (1937) и расширенном заседании Военного Совета в июне того же года Сталин подробно остановился на подготовке Германией, Японией и Польшей войны против СССР. Он настаивал на предупредительных мерах против возможной «пятой колонны» и агентов иностранных разведывательных служб. Как говорилось выше, уже в середине июля на совещании в НКВД Ежов говорил о предстоящих арестах «харбинцев», поляков и немцев. По-видимому, национальные операции планировались одновременно с операцией против кулаков. Таким образом, с конца июля в НКВД шла подготовка к репрессиям против «национальных контингентов».

20 июля по требованию Сталина Политбюро дало Ежову указание арестовать всех немцев, работавших в оборонной промышленности, и выслать часть из них. Пять дней спустя (то есть за несколько дней До выхода приказа № 00447) Ежов подписал оперативный приказ №00439, утверждавший, что гестапо и Германский генеральный штаб используют граждан Германии на главных советских предприятиях, особенно в оборонной промышленности, для шпионажа и саботажа. Ежов потребовал списки граждан Германии, работающих (или работавших ранее) в оборонной промышленности и на железнодорожном транспорте, приказал начать аресты с 29 июля и завершить их в течение пяти дней. Исключение было сделано для немецких политэмигрантов, работавших в оборонной промышленности, которые подлежали аресту только в том случае, если они все еще сохраняли германское гражданство. Далее в приказе предписывалось, чтобы не позднее 5 августа Ежову был представлен подробный меморандум с материалами на каждого из политэмигрантов, принявших советское гражданство для решения вопроса об аресте. Те, кто были разоблачены как шпионы, диверсанты, саботажники или террористы, подлежали немедленному аресту.

Хотя, изначально этот приказ касался только граждан Германии, начиная с осени 1937 года он толковался более широко. Теперь советские граждане немецкого происхождения также арестовывались, а вместе с ними и представители других национальностей, связанные с Германией и немцами: бывшие немецкие военнопленные, политэмигранты, дезертиры, жители районов с преобладанием немецкого населения, бывшие граждане Германии, работавшие в оборонной промышленности, «лица, имевшие контакты с консульствами», русские, бывшие в немецком плену в Первую мировую войну, бывший персонал немецких фирм и т. п. Это стало настоящей «немецкой операцией», проводившейся согласованно с другими «национальными операциями». Но это не означало, что все немцы должны быть арестованы; например, против немцев в автономной республике немцев Поволжья не принималось каких-либо специальных мер. В итоге во время «немецкой операции» были арестованы 65–68 тысяч человек и 55 тысяч из них были осуждены, включая 42 тысячи приговоренных к смерти. Но лишь немногим более трети от всего числа этих осужденных составляли немцы.

11 августа 1937 года, спустя два дня после одобрения Политбюро, Ежов подписал приказ № 00485 о ликвидации «польских диверсионных и шпионских групп» и организаций ПОВ (Польской организации войсковой). Этот приказ констатировал, что материалы следствия по делу ПОВ «вскрывают картину долголетней и относительно безнаказанной шпионско-диверсионной работы польской разведки на территории Союза». Хотя центр ПОВ в Москве был ликвидирован и многие его активные члены арестованы, как утверждалось в приказе, польская разведывательная служба все еще имела шпионско-диверсионную сеть в советском народном хозяйстве, в частности на объектах оборонной промышленности. Долгом органов госбезопасности было пресечение этой «антисоветский» деятельности и «полная ликвидация незатронутой до сих пор широкой диверсионно-повстанческой низовки ПОВ и основных людских контингентов польской разведки в СССР».

В связи с этим было приказано начать с 20 августа «широкую операцию». Ее надлежало провести в течение трех месяцев — до 20ноября. Подлежали аресту военнопленные польской армии, оставшиеся после война 1920 года в СССР, беженцы и политэмигранты из Польши, бывшие члены Польской Социалистической партии и других «антисоветских» политических партий, а также польское население пограничных районов. Следствие должна была вести специальная группа оперативных сотрудников. В этом случае арестованные разделялись на две категории: по первой категории подлежали расстрелу, по второй — заключению в тюрьмах или лагерях на срок от пяти до десяти лет. Для этой цели на местах двойками (состоявшими из главы НКВД и прокурора) должны быть составлены списки (в виде «альбомов») и представлены на утверждение в Москву. После утверждения Н.И. Ежовым и Прокурором СССР А.Я. Вышинским «приговор должен быть приведен в исполнение немедленно».

Вместе с приказом начальники областных управлений НКВД получили подробное секретное письмо, также подписанное Ежовым, «О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР». Это письмо, одобренное Политбюро, наряду с приказом № 00485 подтверждало выводы доклада Ежова на июньском (1937) пленуме. Оно подытожило различные обвинения против поляков: шпионаж, диверсии, терроризм, вооруженный мятеж, антисоветская агитация. Как указывалось в письме, агенты ПОВ уже давно захватили руководство Польской коммунистической партией и польской секции Коминтерна, а также проникли на все уровни советского государственного аппарата, включая наркомат иностранных дел, НКВД и Красную Армию; деятельность ПОВ на советской территории направлялась «Центром» во главе с Уншлихтом, Муклевичем, Ольским и другими.

Позднее, во время допроса, сотрудник УНКВД по Московской области А.О. Постель показал, что приказ Ежова ими был понят как приказ на арест «абсолютно всех поляков, польских эмигрантов, бывших военнопленных, членов Польской коммунистической партии и других». Затем Ежов добавил «имевших контакты с консульствами» в качестве еще одной категории для репрессий в польской операции. Он имел в виду лиц, связанных с официальными польскими дипломатическими представителями в СССР. По аналогии с германской операцией и польская операция, изначально направленная почти исключительно против поляков, трансформировалась в операцию по репрессированию всех неблагонадежных и подозрительных лиц, как-либо связанных с поляками и Польшей.

Однако в течение месяца польская операция начала терять темпы, и Ежов настойчиво потребовал от начальников областных управлений НКВД «ускорить завершение дел». В связи с этим Политбюро приняло специальное решение 5 сентября 1937 года, позволив Особому совещанию НКВД по делам «о польском шпионаже» выносить приговоры до 10 лет тюремного заключения. Сталин был весьма удовлетворен ходом операции и 14 сентября наложил следующую резолюцию на рапорте Ежова: «Очень хорошо! Копайте и вычищайте и впредь эту польско-шпионскую грязь. Крушите ее в интересах СССР». 2 октября НКВД принял решение распространить репрессии против поляков также и на членов семей арестованных, в соответствии с приказом Ежова № 00486 от 15 августа 1937 года. В итоге их жены также были арестованы, а дети моложе пятнадцать лет отправлены в детские дома.

Приказ Ежова № 00593 от 20 сентября 1937 года, одобренный Политбюро 19 сентября, предписывал «национальную операцию» против вернувшихся из Харбина. В НКВД было зарегистрировано почти 25 тысяч таких лиц — «харбинцев», большую часть из них составлял бывший персонал КВЖД, реэмигрировавший из Манчжурии в СССР после продажи железной дороги. Согласно приказу № 00553, большинство этих людей рассматривалось как агенты японской разведки, засланные в СССР с целью ведения террористической, диверсионной и шпионской работы. Операция по их ликвидации должна была пройти с 1 октября по 25 декабря. Как и в польской операции, с членами семей репрессированных надлежало обращаться согласно приказу № 00486. Однако число членов семей оказалось столь велико, что в ноябре НКВД принял решение — в проведении польской и харбинской операциях ограничиться высылкой жен. Кроме немецкой, польской и харбинской операций, были и другие так называемые «национальные операции» против латышей, эстонцев, финнов, румын, греков, афганцев, иранцев и т. д., хотя в этих операциях приказ № 00486 (о репрессиях против родственников) не применялся. Также он не применялся в операции против кулаков, которые осуществлялись по приказу № 00447.

В национальных операциях использовалась так называемая «альбомная процедура» осуждения. Каждые десять дней местные органы НКВД должны были составлять списки с «кратким изложением материалов следствия и секретных материалов, характеризующих степень вины арестованных» и в виде альбомов отправлять их в Москву на утверждение. Арестованные подразделялись на категории двойками состоявшими из местных главы НКВД и прокурора. В Москве их решение проверялось главой НКВД СССР Н.И. Ежовым (или его заместителем М.П. Фриновским) и Прокурором СССР А.Я. Вышинским (или его заместителем). После утверждения в Москве приговоры приводились в исполнение на местах. На практике эта процедура приводила к значительным задержкам во времени; во многих случаях решения местных двоек месяцами ожидали утверждения.

В национальных операциях лимиты не устанавливались; начальники областных управлений НКВД получили полную свободу действий. В результате людей арестовывали без разбора и в массовом порядке. При этом получали полную поддержку региональных партийных лидеров. Так, первый секретарь Красноярского крайкома С.М. Соболев, выступая на оперативных совещаниях У НКВД, заявлял: «Довольно играть в интернационализм, надо бить всех этих поляков, корейцев, латышей, немцев и т.д., все это продажные нации, подлежащие истреблению… Всех националов надо ловить, ставить на колени и истреблять как бешеных собак». После падения Ежова, парторганизация УНКВД осудила Соболева, посчитав, что «давая такие указания, Соболев клеветал на ЦК ВКП(б) и тов. Сталина, говоря, что он такие указания имеет от ЦК ВКП(б) и лично от тов. Сталина».

Польскую операцию надлежало завершить до 20 ноября, но в начале ноября местные органы НКВД получили приказы ускорить свою работу и завершить ее до 10 декабря. Когда и с этим не получилось, срок был продлен до 1 января 1938 года. А 31 января Политбюро разрешило НКВД продлить операцию по уничтожению диверсантов и шпионов среди поляков, а также латышей, немцев, эстонцев, финнов, греков, иранцев, харбинцев, китайцев и румын до 15 апреля, а также приказало распространить операцию на болгар и македонцев. В этом случае дату окончания пришлось перенести: 26 мая Политбюро разрешило НКВД продлить до 1 августа операцию в отношении всех вышеназванных национальностей, к которым добавились еще и афганцы. Через два дня НКВД передал это решение своим местным органам, добавив, что дела должны рассматриваться в «упрощенном (альбомном) порядке». Таким образом, арест и внесудебный порядок рассмотрения дел по национальным операциям продолжались до 1 августа 1938 года. Альбомная процедура вызвала множество задержек, вызванных неспособностью центрального аппарата НКВД в Москве справиться с потоком дел, и 15 сентября Политбюро приняло решение передать их на рассмотрение особым тройкам.

Национальные операции были завершены в середине ноября 1938 года. В итоге, почти 350 тысяч человек прошли через эти операции; 247 157 — из них были осуждены к высшей мере, 88 356 — получили тюремные и лагерные сроки. В ходе одной польской операции 144 тысячи человек были арестованы, более 111 тысяч — из них были осуждены по первой категории и почти 29 тысяч — по второй. Почти вся польская секция Коминтерна была уничтожена, а в Польской коммунистической партии 46 членов и 24 кандидата в члены ее ЦК были расстреляны. В августе 1938 Польская коммунистическая партия была даже официально распущена Исполкомом Коминтерна. В греческой, финской и эстонской операциях процент приговоренных к высшей мере был выше, чем в афганской и иранской операциях, где большинство арестованных было депортировано.

Между тем годы Большого Террора продемонстрировали распространение практики депортации «неблагонадежных элементов» на все приграничные районы. Уже в апреле 1936 года советское правительство приняло решение о переселении силами НКВД в Казахстан около 45 тысяч поляков и немцев из районов Украины, прилегающих к польской границы, в итоге было депортировано 35 тысяч поляков. В июле 1937 года эта практика распространилась на территории, граничащие с Ираном и Афганистаном; в результате в 1937–1938 годах были высланы тысяча курдских и 2 тысячи иранских семей. В ноябре 1937 года Одесский обком партии приказал депортировать 5 тысяч немецких хозяйств.

В августе 1937 года после вторжения Японии в Северный Китай советское правительство депортировало всех корейцев из Дальневосточного края. Постановление ЦК и советского правительства от 21 августа, подписанное Сталиным и Молотовым, приказывало местным территориальным партийным организациям и органам НКВД немедленно начать высылку всех корейцев из приграничных районов Российского Дальнего Востока и закончить ее до 1 января 1938 года. Как потенциальная «пятая колонна» в условиях угрозы войны с Японией, они были высланы в Казахстан и Узбекистан; в пути многие из них умерли. Операция, которую возглавлял лично глава НКВД Дальнего Востока Г.С. Люшков (незадолго до этого сменивший Т.Д. Дерибаса), завершилась в течение нескольких недель. В конце октября Ежов доложил Сталину, что 171 781 корейцев переселены в Среднюю Азию. Кроме этого, НКВД арестовал свыше 2,5 тысячи корейцев. Около 11 тысяч китайцев также были высланы.

5 июля 1937 года Политбюро одобрило предложение НКВД «заключить всех жен осужденных изменников родины членов право-троцкистской шпионско-диверсионной организации» в лагеря сроком на 5–8 лет. С этой целью предстояло организовать специальные лагеря в Нарымском крае и Тургайском районе Казахстана. Дети младше пятнадцати лет должны были поступить под присмотр государства. Оперативный приказ № 00486 от 15 августа 1937 года «О репрессировании жен изменников из право-троцкистской шпионской и саботажнической организации, осужденных Военной Коллегией и военными трибуналами» гласил, что жены и дети старше 15 лет, которые были названы «социально опасными», должны быть арестованы и отправлены в лагеря по решению Особого Совещания. Детей младше 15 лет надлежало отправить в специальные детские дома (грудные дети в сопровождении матерей). Именно этот приказ и был позднее использован в польской операции. Более 18 тысяч жен «врагов народа» были арестованы и примерно 25 тысяч детей были взяты у матерей.

Во время «массовых операций» продолжались и чистки в партии. Летом 1937 года и позднее руководители партии, включая ближайших соратников Сталина Кагановича, Молотова, Жданова, Андреева, Маленкова, Хрущева, Микояна и самого Ежова, оказывали давление на республики и области, требуя ускорить чистку партийного и государственного аппарата. Они давали указания об арестах напрямую местным органам НКВД. А когда это было необходимо, Сталин посылал их непосредственно на места для проведения репрессий. Так, во второй половине 1937 года Микоян выезжал в Армению (сентябрь), Андреев в Среднюю Азию, Поволжье и Северный Кавказ, Жданов в Татарию и Башкирию, Каганович в Челябинскую, Ярославскую и Ивановскую области, Маленков в Белоруссию (июль — август). Сталинское Политбюро и партия проводили репрессии, непосредственно опираясь на органы НКВД, и по-другому никак не могло быть. В результате в регионах один слой управленцев и партаппаратчиков подвергался репрессиям вслед за другим. Так, во многих случаях палачи сами становились жертвами, в результате чего состав троек постоянно менялся. Во второй половине 1937 года около 97 тысяч членов партии были исключены из нее, главным образом, старые кадры. В то время исключение часто влекло за собой арест.

Чистка Коминтерна также продолжалась. В 1937 году, в период между январем и сентябрем, 256 человек были выведены из состава его центрального аппарата, что обычно влекло за собой арест. В октябре того же года Димитров и Мануильский признали, что НКВД «выявил широкую шпионскую организацию в аппарате Коминтерна». В ноябре Сталин сказал Димитрову: «Троцкистов [в Коминтерне] нужно преследовать, расстреливать, уничтожать. Они международные провокаторы, наиболее злостные агенты фашизма». Иностранные коммунистические партии, работавшие в Советском Союзе, потеряли множество своих членов и были фактически уничтожены.

Террор не остановился на границах СССР. В 30-е годы Внешняя Монголия, хотя и была суверенным государством, рассматривалась как советская республика. Во второй половине августа 1937 года бывший начальник управления НКВД Западно-Сибирской области С.Н. Миронов стал полномочным представителем СССР в этой стране и в это же время представителем НКВД. Фриновский сопровождал его в Улан-Батор, откуда он 13 сентября телеграфировал Ежову о планах по ликвидации лам. Через шесть дней Политбюро одобрило предложение Фриновского об организации специальной тройки по рассмотрению дел лам, состоящей из первого заместителя председателя совета министров Чойбалсана, министра юстиции и руководителя партийной организации. 18 октября Миронов сообщил Фриновскому (который уже вернулся в Москву) о раскрытии «крупной контрреволюционной организации» внутри министерства внутренних дел. Через четыре месяца, 13 февраля 1938 года, он попросил Ежова о санкции на арест новой группы «заговорщиков» и настаивал на присылке новых инструкторов из НКВД. 3 апреля Миронов доложил Фриновскому, что 10 728 «заговорщиков» арестовано, включая 7814 лам, 322 феодала, 300 служащих министерств, 180 военных руководителей, 1555 бурятов и 408 китайцев. 31 марта 6311 из них уже было расстреляно, что составило 3–4% взрослого мужского населения Монголии. Согласно Миронову, планировалось арестовать еще 7000 человек. Массовые операции 1937–1938 годов встречали лишь весьма ограниченное сопротивление, в основном на традиционно мятежном Северном Кавказе, где происходили убийства руководящих работников НКВД, освобождение арестованных из-под стражи и т. п. Как указывает Авторханов, тысячи чеченцев и ингушей объединялись в повстанческие группы, убившие нескольких местных руководителей НКВД. В феврале — декабре 1938 года чеченские и ингушские повстанцы произвели 98 вооруженных вылазок, сопровождавшихся убийствами партийных руководителей и государственных служащих и похищением имущества на 617 тысяч рублей. В этих условиях 13 июля 1938 года первый секретарь Чечено-Ингушского обкома обратился к Сталину и руководству в Москве с просьбой разрешить организацию Особой тройки с чрезвычайными полномочиями на время от четырех до пяти месяцев, чтобы окончательно покончить с повстанческими элементами.

Одновременное проведение чистки партийного и государственного аппарата и массовых арестов среди населения не было случайным совпадением. Именно на фоне разоблачения руководителей высокого ранга как «врагов, шпионов, заговорщиков и вредителей» и проведения показательных процессов против них с шумихой и истерий стала возможной организация массовых арестов среди населения, причем при массовом одобрении. Во второй половине 1937 года Ежов стал хозяином положения. Аресты, проводимые его ведомством, не знали пределов. Хлевнюк приходит к хорошо обоснованному выводу, что массовый террор 1937–1938 годов был «целенаправленной операцией, спланированной в масштабах государства». Чистка проводилась «под контролем и по инициативе высшего руководства СССР». Ее «сугубая централизация» не исключала определенной «случайности» и «инициативы» на местном уровне, но и это было «запланировано» и «вытекало из сути приказов центра».

Сведения о размахе террора против руководящих кадров были обнародованы в 1956 году. В своем «секретном докладе» к XX съезду партии Хрущев сообщил, что из 15 членов Политбюро 5 было репрессировано: Чубарь и Косиор (члены), Эйхе, Постышев и Рудзутак (кандидаты в члены Политбюро); из 139 членов и кандидатов в члены ЦК, избранных на XVII съезде партии в 1934 году, 98 — были арестованы и расстреляны; 1108 из 1966 делегатов того же съезда были арестованы. Хрущев рассказал также, что НКВД составлял списки руководящих партийных, советских, комсомольских, военных и хозяйственных работников, писателей, деятелей искусства и прочих, смертный или другой приговор, которым был предрешен до начала судебного процесса. Ежов посылал эти списки Сталину и нескольким другим членам Политбюро для одобрения. Согласно Хрущеву, в 1937–1938 годах Сталин получил 383 таких списка с именами 44 тысяч человек, из них 39 тысяч должны быть приговорены к высшей мере наказания Военной Коллегией Верховного Суда. В период между февралем 1937 и сентябрем 1938 года Сталин и его ближайшее окружение в Политбюро предрешили смертные приговоры Военной Коллегии в отношении 38 679 человек на основе списков составленных в НКВД (16 606 в 1937 и 22 073 в 1938), включая 3167 человек только в один день — 12 сентября 1938 года. Этот чрезвычайный вид судопроизводства, где Сталин вместе с несколькими соратниками фактически выступал в роли судьи, применялся лишь в отношении партийной и государственной элиты. Подписывая списки, Сталин тем самым уже выносил приговор. На основе утвержденных списков Военная Коллегия в Москве и ее выездные сессии на периферии выносили приговоры в точном соответствии с мерой наказания, определенной списком. А чекистов расстреливали и без этой формальности в так называемом «особом порядке» — только на основании списка.

Оценить результаты массовых операций поможет акт о передаче дел в НКВД от Ежова к Берии в декабре 1938 года. В соответствии с этим источником, с 1 октября 1936 года по 1 ноября 1938 года, 1565041 человек были арестованы, включая 365 805 — в «национальных операциях» и 702 656 — в операции по приказу № 00447 за тот же период. 1336863 человек были осуждены, включая 668 305 — по первой категории (высшая мера). В соответствии с более подробной информацией в том же источнике — за тот же период 1391215 человек были осуждены по делам НКВД, включая 668305 — к высшей мере. Из них, 36 906 — были осуждены Военной Коллегией Верховного Суда (включая 25 355 — к высшей мере), 69114 — Особым совещанием (не выносившим смертных приговоров), 767397 — в операции по приказу № 00447 (включая 386798 — к высшей мере), 235122 — в национальных операциях (включая 172830 — к высшей мере), 93 137 — в операции по приказу № 00606, то есть в рамках тех же национальных операций, дела по которым после 15 сентября 1938 года были переданы особым тройкам (включая 63921 — к высшей мере), 189539 — военными трибуналами и спецколлегиями республиканских и областных судов (включая 19401 — к высшей мере).

Эти цифры поражают воображение, но в действительности они могут оказаться несколько более высокими, так как массовые операции между 1 и 15/16 ноября 1938 года (то есть до даты окончания всех операций) в этом документе не учитываются. По сведениям министерства внутренних дел СССР от декабря 1953 года, в 1937–1938 годах всего были арестованы 1575 259 человек (936 750 — в 1937, 638509 — в 1938); 1372382 — из них были арестованы за контрреволюционные преступления (779056 — в 1937, 593326 — в 1938); 1344923 — из них были осуждены (790665 — в 1937, 554258 — в 1938); 681692 — из них были приговорены к высшей мере (353 074 — в 1937, 328618 — в 1938). Однако и эти данные неполны. В конечном счете, во время «ежовщины» было арестовано около 1,5 миллиона человек и 700 тысяч из них были расстреляны.

Эти данные подтверждаются ростом числа заключенных в лагерях и других местах лишения свободы в 1937–1938 годах. По сведениям министерства внутренних дел СССР от 1960 года, на 1 января 1937 года в лагерях было 1196369 человек; на 1 января 1938 года —1881570; и на 1 января 1939 года-1672438, плюс 352 508 — в тюрьмах (всего — 2 024 946 человек). Это значит, что с начала 1937 года до начала 1939 года общее число заключенных возросло примерно на 800 тысяч человек. Если добавить почти 700 тысяч расстрелянных, то общее число репрессированных в 1937–1938 годах составит число, близкое к 1,5 миллионам. В 1937–1938 годах, согласно М. Венеру, около 160 тысяч человек умерло в лагерях, но эта цифра может включать и расстрелянных в соответствии с приказом № 00447, то есть они уже учтены среди упомянутых выше 700 тысяч. Хлевнюк добавляет, что в настоящее время не выяснено, как учитывались умершие во время следствия и учитывались ли они вообще.

Что касается репрессий против членов партии, то осужденные Военной Коллегией были в основном жертвами чистки партии и государственного аппарата — номенклатурными жертвами. По данным журнала «Источник», 779056 человек были репрессированы в 1937 году, включая 55428 членов и кандидатов в члены партии (7%) и 593336 человек — в 1938 году, включая 61457 членов и кандидатов в члены партии (10%). Таким образом, членами партии являлись менее 10% от общего числа репрессированных по стране, но нужно учитывать, что исключенные из ЦК во время партийных чисток в 1936 году и ранее, вероятно, не входят в это число.

Кто были эти люди, и почему они были репрессированы? Тотальная чистка, развязанная Сталиным, дала ему возможность укрепить свою личную власть, что в существенной мере способствовало централизации режима и облегчило последнему управление страной. В результате чистки старые большевики и «буржуазные специалисты» были заменены новой, покорной бюрократией, состоящей из молодых «специалистов», обученных и воспитанных в сталинском духе 30-х годов и готовых беспрекословно выполнить любой приказ Сталина. Для этого нужно было предотвратить повторение проблем, связанных с кампанией проверки документов 1935 года, которая столкнулась с пассивной оппозицией местного партийного руководства. Другой целью была ликвидация всех «социально опасных элементов», так называемых «бывших» и «шпионов». Большой Террор означал и преследование шпионов, под которыми понимались все имевшие какие-либо контакты с миром вне СССР, и ликвидацию потенциальной мифической «пятой колонны». Путем изоляции страны от иностранного влияния создавался железный занавес.

Десятки лет спустя оставшийся в живых ближайший соратник Сталина Молотов настойчиво подчеркивал, что «1937 год был необходим»: «Остатки врагов разных направлений существовали, и перед лицом грозящей опасности фашистской агрессии они могли объединиться. Мы обязаны 1937 году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны». Как он утверждал, «в основном пострадали виновные, которых нужно было в разной степени репрессировать». При этом делались ошибки, и «невиновные попадались. Десять там, восемь, скажем правильно, а два или один — явно неправильно… А откладывать было нельзя. Война готовится». По его словам, политика Сталина состояла в том, что «пускай лишняя голова слетит, но не будет колебаний во время войны и после войны». Вторя Молотову, его соратник Каганович также отстаивал эту позицию, говоря, что независимо от наличия нескольких невиновных жертв, было правильным, что страна была очищена с целью защиты революции от врагов и предотвращения враждебной деятельности «пятой колонны» во время войны. Троцкисты, правые и прочие, возможно, и не были «шпионами», но они допускали возможность «придти к соглашению против народа». Более того, все делалось в согласии с законом: «Мы не нарушали закона, не подписывали по своей воле все, что угодно. Это ложь. Ульрих [председатель Военной Коллегии] представлял отчеты. Был суд, были предъявлены обвинения, были вынесены приговоры: все, что должно быть, все по закону».

В результате главными категориями, подвергшимися репрессиям, стали партийные и государственные деятели, включая чекистов и командиров Красной Армии, то есть бывших оппозиционеров, или же тех, кто был предан Сталину, но не пожелал полностью порвать с оппозицией; «бывшие люди», то есть бывшие деятели царского режима, белогвардейцы, эсеры, меньшевики, кулаки, священнослужители, часть старой интеллигенции и «шпионы», под которыми просто понимались иностранцы, или те, кто имел контакты с ними и, наконец, огромное число людей — простые рабочие и крестьяне, имевшие несчастье быть под подозрением режима из-за критики советских порядков или по причине личных связей, кажущихся «подозрительными».

Почему эти люди были репрессированы именно в это время? Помимо страха перед надвигавшейся угрозой войны, здесь присутствует и другой аспект. Принятие в 1936 году новой Конституции СССР усилило опасения советского руководства по поводу возможной активизации оппозиционных элементов. Уже в октябре 1936 года были получены донесения НКВД о волнениях в антисоветских кругах, желавших извлечь выгоду из новой Конституции и предстоящих выборов. На совещании в НКВД в декабре 1936 года Ежов упорно выступал против точки зрения, что новая Конституция означает большую степень законности и свободы: «Не думайте, что, в связи с новой конституцией надо будет проявлять какое-то особое отношение к арестованным. Наоборот, сейчас вопрос о борьбе с контрреволюцией стоит острее, если вы хотите сослужить службу новой конституции, то ваша главная задача заключается в том, чтобы всеми силами и возможностями охранять ее от всяких посягательств контрреволюции, с какой бы стороны они ни шли. В этом наша самая почетная задача». На февральско-мартовском пленуме 1937 года многие ораторы подчеркивали опасность, исходящую от кулаков, возвращающихся из ссылки, а также от верующих и активистов церкви во время предстоящих выборов.

Необходимо принимать во внимание, что операции, осуществлявшиеся по приказу № 00447, предполагалось завершить в течение четырех месяцев — ко дню выборов в Верховный Совет — 12 декабря 1937 года. Это дает возможность предположить о наличии тесной связи между кампанией массовых арестов и выборами в Верховный Совет. Совсем не случайно, что вопрос о выборах в Верховный Совет обсуждался на том же самом июньском (1937) пленуме, на котором Сталин принял решение об операции против «антисоветских элементов». В прежнее время некоторые категории граждан были лишены избирательного права, которое новая Конституция предоставляла всему взрослому населению, за исключением осужденных и душевнобольных. В результате всем тем, кто ранее был лишен этого права и числился по разряду так называемых «антисоветских элементов», давалось право голоса, а также вводилась система тайного голосования с несколькими кандидатами на каждое место.

Региональные партийные руководители опасались, что «классовые враги» извлекут выгоду из свободы, предоставляемой выборами. На июньском (1937) пленуме глава правительства Казахстана У.Д. Исаев предупреждал: «Здесь мы столкнемся с новым видом прямой классовой борьбы. Даже сейчас муллы, троцкисты и другие типы контрреволюционных элементов готовятся к выборам». На октябрьском (1937) пленуме глава партийной организации Москвы А.И. Угаров снова обратил внимание на явно выраженную активизацию «враждебной деятельности». Однако его коллега из Западной Сибири Р.И. Эйхе решился утверждать, что, наоборот, благодаря уничтожению организационной основы контрреволюции положение намного улучшилось. Сталин согласился с этим: «Люди рады, что освободились от вредителей». В целях безопасности в этом же месяце было решено запретить выборы из многих кандидатур и ввести безальтернативные выборы единственного кандидата.

Позднее Сталин признал, что существовала одна из главных причин для приказа № 00447. В марте 1939 года в своем докладе XVIII съезду партии он объяснял успешное проведение выборов в Верховный Совет СССР в декабре 1937 года и в Верховные Советы республик в июне 1938 года своевременным проведением репрессий. Помимо решения этих срочных практических задач посредством массовых операций Сталин хотел привести советское общество в соответствие с теоретическими положениями его доклада от 25 ноября 1936 года о проекте Конституции о стирании граней между классами. Он добавил, что бывшие белогвардейцы, кулаки, священники и прочие больше не будут лишены избирательного права. Таким образом, право было им предоставлено, но посредством приказа № 00447 они были лишены возможности участвовать в выборах 12 декабря 1937 года. Путем физического уничтожения тех чуждых элементов, которых невозможно было перевоспитать в духе социализма, Сталин форсировал процесс стирания границ между классами. Необходимо отметить, что в преамбуле к приказу № 00447 органам госбезопасности ставилась задача «раз и навсегда покончить» с антисоветскими элементами. Это свидетельствует о том, что Сталин имел целью «окончательное решение» проблемы антисоветских элементов.

После окончания массовых операций комиссия, созданная для приема — передачи дел НКВД от Ежова к Берии, констатировала в акте многочисленные «нарушения законности» в период их проведения. И, в частности, в широком применении «без разбора» массовых избиений с целью выбивания показаний и «признания». Подверглась критике работа троек за «серьезные упущения», и двойки, рассматривавшей «альбомы» по национальным операциям. Отмечалось, что часто за одно единственное вечернее заседание (двойки) рассматривалось от 600 до 2 тысяч дел. В акте утверждалось, что работа так называемых милицейских троек вообще была незаконной: «Было приговорено около 200 тысяч человек сроком до 5 лет через так называемые милицейские тройки, существование которых не было узаконено». Хотя в действительности этот вид троек существовал с мая 1935 года и они были организованы согласно приказу НКВД СССР. Объяснялись эти передержки лишь тем, что Сталин и его окружение стремились взвалить вину за все эксцессы в ходе массовых операций на Ежова и его людей в НКВД.

Комиссия по приему — передаче дел в НКВД пыталась определить, что было законным (правильным), а что незаконным — проводилось с нарушениями директив центра. Но это не имело смысла. По единственной причине: вакханалия арестов и массовых казней, захлестнувшая страну, в основе своей имела антиправовые и «людоедские» директивы и установки центрального руководства — Сталина и его Политбюро. Именно они и были главным источником беззакония. То, что происходило на местах в ходе Большого террора, не может не ужасать. Как позже показал на допросе сотрудник оперативного сектора НКВД Тюмени, аресты производились произвольно — люди арестовывались за принадлежность к «враждебным» группам, которые реально не существовали. Тройка вполне соглашалась с оперативной группой НКВД: «На заседании тройки преступления обвиняемых не расследовались. Иногда я в течение часа докладывал тройке о делах в отношении 50–60 человек». Позднее этот же сотрудник из Тюмени дал более подробное описание того, как оперативная группа приводила в исполнение вынесенные тройкой приговоры по «первой категории». Их расстреливали в подвале, в особом помещении со стенами со специальным покрытием, выстрелом в затылок, за которым следовал второй выстрел в висок. Тела вывозили на кладбище за городом. В Тобольске, куда этот же сотрудник был переведен в 1938 году, расстрелы и захоронения производились прямо в тюрьме; из-за недостатка места тела наваливали друг на друга. Служащий НКВД Саратова дал аналогичное показание: «Основное указание было создать как можно больше дел, рассмотреть их как можно быстрее с максимальным упрощением процедуры следствия. Что касается “лимитов”, то начальство требовало включать всех приговоренных и всех задержанных, даже если к моменту задержания они не совершили какого-либо конкретного преступления».

После ареста заместитель Ежова, Фриновский, пояснил, что массовый террор создал три типа следователей — «следователей-колольщиков», «колольщиков» и «рядовых» следователей. Основой работы было заставить арестованного признать свою вину — «расколоть», а уж дальше «синтезировались» протоколы и еще до того, как их подпишет арестованный, они проходили редактуру и «корректировались» руководящими работниками НКВД, вплоть до Ежова, которые четко знали какое направление задать следствию.

Как позже объяснял один из следователей, если кто-либо был арестован по приказу Ежова, то они были заранее убеждены в его вине, даже если доказательств не хватало. Они «пытались получить признание от подследственного с использованием всех возможных средств». После ареста бывший заместитель начальника НКВД по Московской области А.П. Радзивиловский цитировал высказывание Ежова о том, что если доказательств не хватало, то показание следовало «выбивать». Как утверждал Радзивиловский, показания добывались, «как правило, в результате истязаний арестованных, широко применявшихся как в центральном, так и в периферийных аппаратах НКВД».

После ареста начальник лефортовской следственной тюрьмы в Москве и его заместитель показали, что Ежов лично участвовал в избиениях подследственных на допросе. Его заместитель Фриновский делал то же самое. Шепилов вспоминает, как после смерти Сталина Хрущев рассказывал коллегам о том, что однажды, зайдя в кабинет Ежова в ЦК, он увидел пятна засохшей крови на полах и обшлагах гимнастерки Ежова. Когда Хрущев спросил, что случилось, Ежов ответил: «Такими пятнами можно гордиться. Это кровь врагов революции».

Но и в этом отношении Ежов действовал отнюдь не только по собственной воле. В 50-е годы бывший сотрудник НКВД Москвы А.О. Постель пытался оправдать себя, подчеркивая, что указания о «физических методах следствия» прямо исходили «от наркома Ежова и вождя партии Сталина». Ежов, несомненно, действовал по указаниям Сталина. В одном из таких случаев Сталин приказал Ежову расправиться с подследственным, не дававшим требуемые признания: «Не пора ли нажать на этого господина и заставить рассказать о своих грязных делах? Где он сидит: в тюрьме или гостинице?». Кроме того, что он подписывал расстрельные списки, подаваемые Ежовым, Сталин иногда давал указания об обращении с некоторыми подследственными; например, в декабре 1937 года написал напротив имени М.И. Баранова «бить, бить!».

Начиная с лета 1937 года избиения и пытки стали широко применяться с санкции руководства партии, хотя существуют свидетельства, что пытки стали внедрять чуть ли не с начала 1937 года. Например, арестованный в 1953 году по «делу Берии» С.А. Гоглидзе на допросе заявил, что «в начале 1937 года» Берия вернулся из Москвы в Тбилиси (после встречи с Ежовым, как полагал он), собрал в ЦК компартии Грузии руководящих чекистов, включая начальников районных отделов НКВД, и сказал: «Идет борьба с врагами и можно бить если не сознается». Когда об этом же спросили на допросе Берию, он заявил, что действительно проводил такое совещание с участием 10 грузинских чекистов после приезда из Москвы и полученных там указаний ЦК «об усилении борьбы с троцкистами и правыми» (хотя он не помнил, встречался ли по этому поводу с Ежовым), но бить указаний не давал; об избиениях тут же уточнил, что «это было позже, когда эта система была введена Ежовым».

То, что пытки начали активно и повсеместно применять с 1937 года, подтверждается самим Сталиным. В январе 1939 года он специальной шифротелеграммой оповестил региональных руководителей партии и НКВД, что «применение физического воздействия [к арестованным] в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б)». Согласно Сталину, эта мера применялась «в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний…» Сталин считал это «совершенно правильным и целесообразным методом», который был «загажен» такими «мерзавцами, как Заковский, Литвин, и Успенский», — добавил Сталин после того, как эти высокопоставленные служащие НКВД были арестованы. Они превратили этот метод «из исключения в правило», применяя его к «случайно арестованным честным людям». Безусловно, они действовали по указаниям Сталина, и с ними, да и с самим Ежовым, расправились, когда нужда в них отпала.

Сталин не делал секрета из своих намерений. По словам Генерального секретаря Коминтерна Георгия Димитрова, 7 ноября 1937 года на торжественном обеде по случаю 20-й годовщины Октябрьской революции Сталин произнес тост, в котором неожиданно похвалил русских царей за то, что они «сделали одно хорошее дело — сколотили огромное государство — до Камчатки», и грозно подытожил, что не пощадит никого, кто попытался бы это государство разрушить: «И мы будем уничтожать каждого такого врага, был [бы] он старым большевиком, мы будем уничтожать весь его род, его семью. Каждого, кто своими действиями и мыслями (да, и мыслями), покушается на единство социалистического государства, беспощадно будем уничтожать. За уничтожение всех врагов до конца, их самих, их рода!»

Деятельность Ежова на посту наркома внутренних дел Сталин одобрял и находил чрезвычайно полезной. На товарищеском ужине для депутатов Верховного Совета СССР 20 января 1938 года он особо отметил его ведомство, провозгласив тост: «За органы бдительности во всесоюзном масштабе, за чекистов, за самых малых и больших. Чекистов у нас имеются десятки тысяч — героев и они ведут свою скромную, полезную работу. За чекистов малых, средних и больших… Я предлагаю тост за всех чекистов и за организатора и главу всех чекистов — товарища Ежова».