Глава 2.
«В НАЧАЛЕ СЛАВНЫХ ДЕЛ» — РУКОВОДСТВО ПАРТИЙНОЙ ЧИСТКОЙ И КОНТРОЛЬ РАБОТЫ НКВД
В апреле 1933 года ЦК дал поручение, в том числе и распредотделу во главе с Ежовым провести чистку рядов партии, аналогичную тем, которые были организованы в 1921 и 1929 годах. Все члены партии должны были пройти проверку на предмет того, могут ли они и дальше оставаться в ее рядах, во время чистки прием новых членов не производился. В результате чистки многие были изгнаны из партии. Она происходила до мая 1935 года, а за ней последовали еще две кампании под руководством Ежова, которые длились до сентября 1936 года.
Когда в январе 1934 года открылся XVII съезд партии, Ежов был избран членом секретариата и председателем мандатной комиссии съезда. На съезде он был избран членом ЦК, а по окончании съезда — заместителем председателя комиссии партийного контроля (КПК). Как сообщалось, глава КПК Каганович лично выбрал его на пост заместителя. На пленуме ЦК, созванном после съезда, он стал и членом оргбюро. В марте ему было поручено руководить работой промышленного отдела ЦК, а в декабре он сменил Андрея Жданова на посту председателя Комиссии по командировкам за границу. Его карьерный взлет происходил необычайно быстро, как будто бы Сталин специально выделил его и доверял больше, чем кому-либо еще. С этого же времени Ежов был связан с деятельностью органов государственной безопасности. 20 февраля 1934 года он присутствовал на заседании Политбюро, когда по инициативе Сталина было принято решение о реорганизации ОГПУ и об образовании союзного Народного Комиссариата Внутренних дел (НКВД). Месяц спустя в этой связи Политбюро поручило комиссии под председательством Куйбышева и с участием Ежова подготовить реформу законодательства. Несколько дней спустя Ежов вместе со Сталиным вошел в состав другой комиссии Политбюро под председательством Кагановича и получил задание разработать положение, регулирующее работу НКВД и Особого совещания. В результате 10 июля ОГПУ было упразднено, а его функции перешли вновь организованному НКВД под руководством Генриха Ягоды, заместителями которого стали Я.С. Агранов и Г.Е. Прокофьев. В состав НКВД вошло Главное Управление Государственной Безопасности (ГУГБ) в качестве основного подразделения, а также: ГУЛАГ, Главное управление рабоче-крестьянской милиции и другие подразделения. В отличие от ОГПУ, НКВД не получил права выносить смертные приговоры или приговаривать к лишению свободы или ссылке на срок более пяти лет. В отношении лиц «признанных социально опасными» сохранившееся при НКВД Особое совещание (ОСО) имело право выносить приговор до пяти лет (с апреля 1937 года — до восьми лет) ссылки или лагеря. Право вынесения более суровых приговоров по делам об «измене Родине», шпионаже, терроре и другим вариациям 58 статьи Уголовного кодекса РСФСР было делегировано судам (Военной Коллегии Верховного Суда, военным трибуналам, спецколлегиям судов). В мае 1935 года внесудебные полномочия, аналогичные ОСО НКВД, появились и у региональных органов НКВД. Был выпущен приказ об организации троек при НКВД республик и УНКВД краев и областей. Это были так называемые «милицейские тройки», возглавляемые начальниками милиции. В основном они рассматривали дела о нарушении паспортного режима и бродяжничестве.
Как и прежде, здоровье Ежова оставалось плохим. Однако теперь его положение стало столь высоким, что он получил право лечения за границей. Решением Политбюро от 28 мая 1934 года Ежову был предоставлен отпуск (с 1 июня) на 2 месяца, а место отдыха было предложено определить Кагановичу и самому Ежову. Ежов отправился отдыхать в Нальчик. Но его здоровье настолько пошатнулось, что вызвало тревогу кремлевских врачей. Два профессора по просьбе Лечсанупра Кремля обследовали Ежова и вынесли заключение «о резком ухудшении состояния его здоровья», повышении температуры, обострении заболевания и общем истощении нервной системы. Было рекомендовано «провести специальный курс лечения в заграничном санатории». 5 июля начальник Лечсанупра информировал об этом Жданова. Политбюро дважды рассматривало вопрос об отдыхе Ежова. Сначала 11 июля было решено направить его за границу с выдачей 1200 рублей в валюте. Но этого было явно мало для хорошего лечения. И 15 июля начальник Лечсанупра Кремля направил, теперь уже всем членам Политбюро, более подробное описание недугов Ежова. В письме говорилось, что он «страдает резко выраженным общим упадком питания с прогрессирующим падением веса, общей слабостью и понижением работоспособности, раздражением нервной системы, катаром желудочно-кишечного тракта, хроническим поражением кожи (чешуйчатый лишай) и хроническим неактивным процессом в легких и бронхиальных железах с постоянной субфебрильной температурой. Все явления усилились в последнее время в результате очень большого переутомления». Далее говорилось о необходимости полного отдыха сроком на 3 месяца, а для начала курса лечения провести некоторое время в клинике Карла фон Ноордена в Вене, а затем курортное лечение на 3 недели (Франценсбад в Чехословакии или Бад-Гаштейн), после чего предлагалось «санаторно-климатическое лечение в очень хороших климатических условиях на умеренной горной высоте (лучше всего Меран в Тироле)». В числе подписавших заключение лечащих Ежова врачей стояла и подпись доктора Левина. В этом же письме говорилось о недостаточности выделенных для лечения средств.
На здоровье столь нужного ему в будущем Ежова Сталин решил не экономить, и наложил на письмо Лечсанупра резолюцию: «Отпустить т. Ежова с женой, дать им пока что 3000 рублей золотом под отчет. Отправить немедля. Срок отпуска три месяца. И. Сталин». Политбюро дружно проголосовало за это предложение и 17 июля 1934 года оно было принято.
В Москве интересовались ходом лечения Ежова. Начальник Лечсанупра Кремля 25 августа сообщил Кагановичу о том, как обстоят дела. К тому времени Ежов с женой уже находились в Бад-Гаштейне и принимали предписанные Ноорденом радиоактивные ванны и уколы. Их навестил поверенный в делах СССР в Австрии Некунде — проведать и сообщить в Москву новости. Некунде писал, что ванны Ежову помогают: «Появился на редкость большой аппетит, соблюдает строгую диету, но по обыкновению чересчур много курит. Лишаевидные места на локтях и ногах почти совершенно исчезли». Бад-Гаштейн Ежов должен был оставить 25 августа и отправиться в клинику к Ноордену, а затем, вероятно, в Италию на «нахкур», — как писал Некунде, — и тут же с тревогой сообщал, что сам Ежов «начинает поговаривать об отъезде домой на работу». Для поездки в Италию требовались еще деньги, и Политбюро, вняв тревогам Некунде, 26 августа приняло решение: «Выдать т. Ежову Н.И. дополнительно 1000 рублей золотом для окончания лечения. Запретить т. Ежову выезд в СССР до окончания отпуска».
В общем, здоровье и работоспособность будущего «железного наркома» обошлось казне в кругленькую сумму. Милость Сталина и лечение в Вене еще аукнется Ежову. После ареста, на следствии его заставят «вспомнить», что там он, якобы, имел интимную связь с медсестрой, а когда врачу стало известно об этом, то он завербовал его самого в качестве «агента германской разведки». Кстати, почему германской? Ведь Австрия тогда еще не входила в состав Германии.
В начале октября Ежов вернулся в Москву, сообщив Сталину, который в это время отдыхал в Сочи, что снова приступает к работе. Он писал, что чувствует себя хорошо, однако соблюдает диету, и в течение последующих шести месяцев ему должны удалить аппендикс, чтобы улучшить работу пищеварительного тракта. По-видимому, и за границей он не оставлял вне своего внимания интересы органов госбезопасности. Так, он сообщил Сталину, что наблюдал за работой советских учреждений за границей и желает доложить об этом.
Вероятно, Сталин персонально опекал Ежова потому что выбрал его в качестве своего главного помощника в реализации планов по осуществлению генеральной чистки. Это стало ясным после убийства главы ленинградской партийной организации Сергея Кирова 1 декабря 1934 года. В соответствии с одной из версий этих событий, в тот же день утром, когда произошло убийство, Ежов был вызван к Сталину и провел в его кабинете достаточно долгое время. Однако в журнале регистрации посетителей кабинета Сталина Ежов в этот день вообще не упоминается. Лишь на следующий день, когда Сталин отбыл в Ленинград на специальном поезде, Ежов был среди тех, кто сопровождал его, а по прибытии в Ленинград он присутствовал при допросе Сталиным убийцы Кирова Николаева. Спустя два дня после убийства Политбюро одобрило чрезвычайное постановление, упрощающее процедуру вынесения обвинительного приговора и приведения его в исполнение для лиц, обвиняемых в терроризме. В последующие годы во время чисток этот закон от 1 декабря 1934 года применялся в широких масштабах.
Сталин поручил Ежову наблюдение за расследованием вместе с лидером комсомола А.В. Косаревым и заместителем Ягоды по вопросам госбезопасности Аграновым. Несмотря на отсутствие каких-либо фактов, Сталин приказал сфабриковать дело по обвинению в этом убийстве против Каменева, Зиновьева и других бывших участников партийной оппозиции. Однако руководство НКВД с недоверием отнеслось к такой версии событий и попыталось проигнорировать этот приказ Сталина. И тогда для Ежова пришло время сыграть свою роль. Фактически Сталин назначил его своим представителем в НКВД. Ягода не придал тогда этому значения, а после, уже будучи арестованным, дал показания, что после убийства Кирова «начинается систематическое и настойчивое вползание в дела НКВД Ежова». Не спрашивая Ягоду, он непосредственно связывался с отделами ГУГБ и «влезал сам во все дела». На совещании в НКВД в декабре 1936 Ежов подтвердил, что последние два года работал в очень тесном контакте с НКВД.
Вмешиваясь во все детали расследования, Ежов придал ему именно то направление, которое хотел Сталин, в своих подробных сообщениях он разоблачал врагов и шпионов. Ягода, действуя по собственному усмотрению, чинил препятствия; как Ежов объяснял позднее, НКВД смотрел в другую сторону и не хотел допускать его к материалам дела, пока не вмешался сам Сталин. Вождь партии стал угрожать Ягоде: «Смотрите, морду набьем…» Он приказал главе НКВД арестовать тех, на кого Ежов собрал материалы. Ягода исполнил это, но явно против своего желания.
В феврале Ежов доложил Сталину, что завершил подготовку материалов примерно на тысячу бывших ленинградских оппозиционеров, триста из них были арестованы, а остальные сосланы; кроме того, несколько тысяч так называемых «бывших» были высланы из города. В декабре 1934 убийца Кирова Николаев предстал перед судом и был расстрелян; в следующем месяце состоялся процесс по делу «московского центра» над Зиновьевым, Каменевым и другими, они получили от пяти до десяти лет за «идеологическое соучастие» в убийстве. С этого времени Ягода направлял Ежову все протоколы допросов главных оппозиционеров и заговорщиков.
Полномочия Ежова не ограничивались расследованием этих дел, постепенно он получил возможность контроля над всем НКВД. В памятной записке Сталину он обращал внимание на «недостатки в работе НКВД», критикуя деятельность последнего по работе с информаторами и агентурой. Методы вербовки агентуры «граничили с контрреволюцией»: «При таких условиях вербовки иностранная разведка без труда может насадить свою агентуру, подсунув своих людей в виде агентов ЧК». НКВД, как писал Ежов, был гораздо меньше компетентен в расследовании, чем в розыске. В целом, квалификация сотрудников НКВД была недостаточной, и чистка, которую он лично провел в ленинградском управлении НКВД, по его мнению, «должна быть расширена». В Ленинграде Ежов проверил 2747 сотрудников НКВД и 3050 сотрудников милиции, в результате 298 сотрудников были сняты с работы, из них 21 заключен в лагерь, а по милиции сняты с работы 590 человек, из которых 7 осуждено. Ежов просил у Сталина разрешения на созыв совещания руководящего состава НКВД, где он намеревался выступить с резкой критикой этих недостатков. Сталин дал такое разрешение, и в феврале 1935 года Ежов созвал это совещание. 31 марта Политбюро приняло решение «передать на распоряжение Ежова» положения об НКВД и ГУГБ. Прокурор СССР Иван Акулов также предоставил ему свои критические замечания о методах работы НКВД.
В итоге с декабря 1934 года Ежов стал главным контролером деятельности НКВД. 1 февраля ЦК избрал Ежова секретарем. Он получил кабинет в здании ЦК на Старой площади, на пятом этаже, где также размещались Оргбюро и Секретариат. Для входа на пятый этаж требовались «спецпропуска» даже постоянным работникам ЦК. Это было очень значимое место, в брежневские времена на этом этаже, помимо самого Генсека, имели кабинеты только двое его самых влиятельных заместителей: секретари ЦК М.А. Суслов и А.П. Кириленко. В бытность заведующего Распредотдела Ежов имел на Старой площади кабинет поскромнее. Кроме Сталина и Ежова, в Секретариат с этого времени также входили Каганович, Жданов и Андреев (с 28 февраля). В качестве секретаря ЦК Ежов имел трех помощников: С.А. Рыжову, В.Е. Цесарского и И.И. Шапиро, причем двое последних работали с ним еще в отделе промышленности и остались с ним и в последующие годы. Более того, 27 февраля 1935 года Политбюро назначило его председателем Комиссии партийного контроля вместо Кагановича, который стал Наркомом путей сообщения. Теперь он стал фактическим верховным судьей партии, расследовавшим дела об идеологических отклонениях, нарушениях устава партии и должностных преступлениях и выносившим наказание. С 10 марта 1935 года он стал исполнять основные обязанности главы отдела руководящих партийных организаций (ОРПО). Этот отдел был организован сразу же после XVII съезда партии вместо Распредотдела и занимался подбором и расстановкой номенклатурных кадров. Первым руководителем ОРПО был Д.А. Булатов, однако, с его переходом на другую работу с декабря 1934 года этот пост освободился. С этого времени Ежов подписывал документы ОРПО, а теперь он был и официально назначен его главой. Руководство промышленным отделом перешло от него к Андрею Андрееву, который также был назначен вести заседания Оргбюро Ц.К. А на Ежова была возложена равная с Андреевым ответственность за подготовку повестки дня заседаний Оргбюро.
Как утверждает О.В. Хлевнюк, в результате всех этих перестановок в руководстве Каганович утратил свое положение второго человека после Сталина. Формально его сменил Андреев, но влияние последнего было сильно ограничено необходимостью разделять руководящие функции в Оргбюро с Ежовым, Каганович остался секретарем ЦК и членом Оргбюро. Роли и влияние Андреева и Ежова были в той или иной степени сбалансированы. Хотя Ежов не был (как и Андреев) членом Политбюро, он контролировал кадровую политику партии и руководил основными политическими кампаниями, принимал активное участие в работе Политбюро и получил от Сталина поручение контролировать НКВД и организовывать чистки. Стремительное продвижение Ежова в ЦК, о котором известно довольно мало, объясняется его устойчивым положением и исполнительностью, «огромным нюхом», а также сильной поддержкой со стороны Кагановича и Сталина.
Как указывают многие авторы, 13 мая 1935 года Политбюро на секретном заседании образовало специальную комиссию «по безопасности» во главе со Сталиным и его заместителем Ежовым и якобы целью комиссии была подготовка предстоящей ликвидации «врагов народа» или — массовых репрессий. Для этого началась подготовка «списка врагов» и тому подобные мероприятия. А кое-где даже приводится закавыченный текст этого, якобы имевшего место решения. Однако, как показала проверка протоколов Политбюро и других материалов в партийных архивах, — это фальсификация. В то же время, в январе 1935, согласно инструкции аппарата ЦК, региональные партийные организации начали составлять списки членов партии, ранее исключенных за принадлежность к «троцкистскому и троцкистско-зиновьевскому блоку». Как указывает Хлевнюк, последующие аресты производились именно на основании этих списков.
В действительности на заседании Политбюро от 13 мая 1935 года было одобрено подготовленное Ежовым письмо ЦК ко всем партийным организациям «О беспорядках в учете, выдаче и хранении партбилетов и о мероприятиях по упорядочению этого дела». В письме утверждалось, что партийные организации виновны «в грубейшем произволе в обращении с партийными билетами» и «совершенно недопустимом хаосе в учете коммунистов». В результате этого «враги партии и рабочего класса» получали доступ к партийным документам и «прикрывались ими в своей гнусной работе». В письме приводились конкретные примеры «вражеских действий», хищения и подделки партбилетов и т.п., и содержалось грозное предупреждение: «каждый утерянный и похищенный партбилет позволяет проникнуть в наши ряды заклятым врагам партии, шпионам, предателям рабочего класса». Письмо предписывало искоренить в кратчайшие сроки «организационную распущенность», проявления «ротозейства и благодушия» и «навести большевистский порядок в нашем собственном партийном доме». И не может быть и речи об открытии приема в партию, — говорилось в письме, — пока не будет наведен порядок. В письме был сформулирован ряд мер, которые партийные организации должны были осуществить в течение двух — трех месяцев, чтобы достичь большего контроля и дисциплины. Ответственность за наведение порядка на местах возлагалась на вторых секретарей партийных организаций и заведующих отделами руководящих партийных органов.
В своем докладе на декабрьском (1935) пленуме ЦК ВКП(б) Ежов пояснил, что это письмо было подготовлено по прямому указанию Сталина. Он сообщил, что в течение 1934 года ЦК принял ряд решений о недостатках в работе с партийными документами в некоторых партийных организациях. Под руководством Ежова ОРПО контролировал выполнение этих решений. Затем на заседании Оргбюро ЦК Сталин указал на факты «хаоса» и «произвола» в работе с партийными документами и потребовал наведения строгого порядка, а до тех пор обмен партбилетов и прием новых членов в партию проводиться не должны. Результатом такой постановки вопроса и стало письмо ЦК от 13 мая 1935 года.
На заседании Оргбюро ЦК 27 марта 1935 года Сталин пояснил, что он против приема новых членов, пока «хороших ребят иногда вычищают из партии, а мерзавцы в партии остаются, потому что они очень ловко изворачиваются». Сталин посчитал необходимым направить специальное письмо партийным организациям и поручил это Ежову, пояснив: «Завоевали мы власть, взяли ее в свои руки и не знаем, как с нею быть. Так и сяк переворачиваем, как обезьяна нюхала очки, и лижем, и все… Плохие мы наследники — вместо того, чтобы накапливать новый моральный капитал, мы его проживаем».
Таким образом, Ежов возглавил кампанию по проверке партийных документов с целью «разоблачения пролезших в партию чуждых людей». Она стала логическим продолжением партийной чистки, начатой в апреле 1933 года. Однако теперь, пользуясь своим многократно выросшем влиянием, Ежов смог привлечь органы НКВД непосредственно для проверки коммунистов. Из-под его пера вышел текст оригинального совместного циркуляра ЦК ВКП(б) и НКВД СССР, предписывающего силами чекистов с помощью агентурной и следственной работы проводить «разработку вызывающих сомнение членов ВКП(б)», а также проводить и аресты «выявленных шпионов, белогвардейцев, аферистов». Наверняка такое новаторство в организации партийной работы вызвало одобрение Сталина.
В начале 1935 года Зиновьев и другие были наказаны относительно мягко, но этим дело не кончилось. По рекомендации Сталина и консультируясь с ним, Ежов стал писать книгу о зиновьевцах под названием «От фракционности к открытой контрреволюции». 17 мая 1935 года он послал Сталину первую главу «Этапы борьбы зиновьевско-каменевской и троцкистской контрреволюционной группы против партии». Четыре следующие запланированные главы были еще не готовы. Он обратился к Сталину за указаниями, так как журнал «Большевик» намеревался опубликовать главу до того, как будет готова вся книга. Сталин дал свой комментарий, то же сделали Шкирятов и Ярославский, однако ни эта глава, ни сама книга так никогда и не были опубликованы.
Название книги указывало на то, что, по мнению автора, существовала прямая связь между внутрипартийной фракционностью Зиновьева, Каменева и тех, кто их поддерживал с середины 1920-х годов, с их причастностью к убийству Кирова: логическим развитием этого стал переход зиновьевцев от внутрипартийной оппозиции к открытой контрреволюции. Еще в 1925 году образовался «блок троцкистов и зиновьевцев», «объединивший в борьбе против партии все антипартийные группировки». Не имея никакой поддержки внутри партии, зиновьевцы повторно публично отреклись от своей позиции, обещав отказаться от фракционности, однако это был всего лишь обманный маневр с целью избежать уничтожения, и в конце 1927 года среди них преобладал «явно террористический» настрой по отношению к Сталину. Как писал Ежов, они уже тогда «пытались обезглавить революцию, уничтожив товарища Сталина».
Далее Ежов утверждал, что в конце 1920-х годов зиновьевцы возглавили подпольные центры в Москве и Ленинграде, рассчитывая извлечь пользу из самого факта появления правых уклонистов, чтобы вернуться к власти. Зиновьев и Каменев предприняли определенные шаги к «сговору с правыми» с целью организации «совместного выступления» и «об этом конкретном плане выступления против партии и договаривались по поручению своих групп Бухарин и Каменев» (их встреча состоялась в апреле 1928 года). В 1929 году эти планы были сорваны благодаря ликвидации правой оппозиции, однако в 1932 году активная деятельность зиновьевской организации возобновилась. Проводились переговоры с «левыми уклонистами» (Ломинадзе и другие) и с группой правых Рютина, а также поиски контактов с троцкистским подпольем. Зиновьев, Каменев и их сторонники возлагали надежды на империалистическую агрессию против Советского Союза, чтобы создалась благоприятная ситуация для свержения руководства партии. Когда стала ясна бесперспективность этих надежд, они всерьез рассматривали планы организации террора: «Как один из наиболее реальных способов вызвать затруднения — намечается террор в отношении виднейших руководителей партии и правительства». И в соответствии с этими планами «в составе “Ленинградского центра” образуется подпольная террористическая группа, поставившая своей целью организацию убийства товарищей Кирова и Сталина». Этой группе удалось достичь лишь первой из поставленных целей. Одновременно имело место тесное взаимодействие с троцкистами, которые также были информированы о террористической деятельности зиновьевской организации. Более того, троцкисты «также встали на путь организации террористических групп».
Сталин немного отредактировал этот текст, сделав несколько несущественных замечаний. Можно сделать вывод о том, что он был вполне согласен с написанным.
В бумагах Ежова можно найти более расширенный (возможно, более поздний) вариант той же самой работы. В нем Ежов приводит подробности, связанные с так называемым «кремлевским делом». Впервые месяцы 1935 года была арестована большая группа сотрудников обслуживающего персонала Кремля, причем среди них был и брат Каменева. Их обвинили в подготовке покушения на жизнь Сталина. На июньском (1935) пленуме ЦК Ежов уже использовал полученные от них показания против секретаря ЦИК Авеля Енукидзе. Как утверждал Ежов, уже было доказано — зиновьевцы и троцкисты перешли к террору, в первую очередь, предприняв попытки покушения на Кирова и Сталина. Зиновьев организовал террор в Ленинграде, а Каменев в Москве, и они действовали в контакте с троцкистами. По убеждению Ежова, убийство Кирова, организованное Зиновьевым и Каменевым, было «лишь одним звеном в цепи террористических планов зиновьевско-каменевской и троцкистской групп».
Эта деятельность Ежова инициировала преследование бывшей внутрипартийной оппозиции. Особенность состояла в том, что принадлежность к внутрипартийной оппозиции интерпретировалась как преступление путем связывания ее с конкретной террористической деятельностью. Это делалось по инициативе Сталина. Несколько оппозиционных течений внутри партии тесно увязывались друг с другом и назывались «блоками». Но Ежов явно не указывал на существование некоего общего блока зиновьевцев, троцкистов и правых, а также не связывал правых с террором. Этим, возможно, объясняется то, что его книга не была опубликована: ее текст устаревал на глазах, ведь Сталину требовалось все больше и больше уличающих фактов. В любом случае приписывание террористических планов лидерам бывшей внутрипартийной оппозиции неизбежно означало их физическое уничтожение в будущем. Но проблема была не только в преследовании бывших оппозиционеров. 11 февраля 1935 года комиссии Политбюро под руководством Ежова, в которую входили деятели контрольной комиссии 3. М. Беленький и М.Ф. Шкирятов, было поручено проверить работников аппарата ЦИК СССР, а также и ВЦИК на предмет «элементов разложения». В июне 1935 года Каганович проинформировал пленум ЦК о том, что как только Сталин получил новую информацию по «кремлевскому делу», он созвал свое окружение, заявив, что «здесь что-то нечисто», и поднял вопрос о смещении Енукидзе с поста секретаря ЦИК СССР. 21 марта Политбюро перевело его в ЦИК Закавказья. Таким образом, информация о кремлевском деле появилась, скорее всего, незадолго до этой даты, и Сталин лично предпринял первый шаг, приведший к смещению Енукидзе.
Ежов получил в свое распоряжение материалы НКВД и, основываясь на них, написал для ЦК предварительный доклад, касавшийся «работы аппарата ЦИК СССР и товарища Енукидзе». 21 марта после правки, которая, возможно, была сделана Сталиным и Молотовым, текст этого документа был одобрен Политбюро. В нем говорилось, что в начале года среди работников персонала Кремля велась контрреволюционная деятельность, направленная против Сталина и руководства партии; а в настоящее время НКВД обнаружил даже несколько связанных между собой контрреволюционных групп, которые совместно пытались организовать покушение на Сталина и других руководителей. Многие члены этих групп пользовались поддержкой и защитой Енукидзе, который назначал их на должности, а с некоторыми из женщин даже сожительствовал. Однако, в докладе признавалось, что Енукидзе не знал о подготовке покушения на Сталина; но классовый враг использовал его как человека, «потерявшего политическую бдительность и проявившего не свойственную коммунисту тягу к бывшим людям».
Несколько дней спустя руководство согласилось на просьбу Енукидзе об отправлении его вместо Тифлиса в Кисловодск на лечение. 8 мая Енукидзе даже попросил об освобождении его от обязанностей председателя ЦИК Закавказья по состоянию здоровья и предоставлении ему работы в Москве, а если это невозможно — на Северном Кавказе в качестве местного уполномоченного ЦИК. Хотя Ежов просил у Сталина разрешения на вызов Енукидзе для допроса, Сталин согласился с просьбой Енукидзе, и 13 мая, по его предложению, Политбюро освободило Енукидзе от прежних обязанностей и назначило его уполномоченным ЦИК СССР в районе Кавказских Минеральных вод.
Две недели спустя Енукидзе вернулся в Москву на пленум Ц.К. Ежов выступил со своей первой речью на пленуме 6 июня. Предварительно она была одобрена Сталиным. Ежов сообщил, что хотя следствие по делу об убийстве Кирова не полностью раскрыло роль Зиновьева, Каменева и Троцкого в подготовке террористических актов против руководителей Советского Союза, однако оно обнаружило новые факты в расследовании «кремлевского дела», свидетельствовавшие о том, что они были не только подстрекателями, но и «прямыми организаторами» убийства Кирова, а также «подготавливавшегося в Кремле покушения на товарища Сталина». Далее Ежов сказал, что НКВД вскрыл до пяти террористических групп в Кремле и вне его, которые готовили покушение, и все они были связаны с Зиновьевым, Каменевым и Троцким. Таким образом, «непосредственное участие Каменева и Зиновьева в организации террористических групп» было доказано, равно как и ответственность Троцкого за организацию террора.
Далее Ежов выступил против Енукидзе. Террористические группы использовали недостаток бдительности у многих коммунистов по отношению к врагам, а также «преступное ротозейство, благодушие и разложение». Наиболее явным примером такой «политической слепоты» был секретарь ЦИК Енукидзе, глава аппарата Кремля. В результате потери им бдительности зиновьевцам и троцкистам удалось проникнуть в Кремль и организовать там террористические группы. В результате личных действий Енукидзе аппарат ЦИК стал «крайне засоренным чуждыми и враждебными советской власти элементами», которые смогли беспрепятственно «свить там свое контрреволюционное гнездо». Эти и другие контрреволюционные элементы пользовались покровительством Енукидзе. Таким образом, в Кремле создалась обстановка, «при которой террористы могли безнаказанно готовить покушение на товарища Сталина». Енукидзе, подчеркивал Ежов, являлся «наиболее типичным представителем разложившихся и благодушествующих коммунистов, разыгрывающих из себя, за счет партии и государства, “либеральных” бар, которые не только не видят классового врага, но фактически смыкаются с ним, становятся невольно его пособниками, открывая ворота врагу для его контрреволюционных действий». В связи с этим Ежов рекомендовал вывести Енукидзе из состава ЦК.
На пленуме Енукидзе подвергся атакам со всех сторон. В свою защиту он говорил, что персонал Кремля принимался на работу лишь после проверки НКВД, но это тут же было объявлено ложью главой последнего Ягодой. Однако это не избавило Ягоду от необходимости защищать самого себя. Он осознавал, что часть ответственности лежит и на нем: «Я признаю здесь свою вину в том, что я в свое время не взял Енукидзе за горло и не заставил его выгнать всю эту сволочь». Ягода потребовал ареста Енукидзе и расследования его действий.
Ежов в заключительном слове, обращаясь к Енукидзе объяснял, в чем состояла его главная вина: «Всю эту белогвардейскую мразь, которая засела в Кремле, вы изо дня в день поддерживали, всячески защищали, оказывали им материальную помощь, создали обстановку, при которой эти отъявленные контрреволюционеры, террористы, чувствовали себя в Кремле, как дома, чувствовали себя хозяевами положения». В своей речи он выступил в поддержку такого решения, которое «еще больше закалит ряды партии и позволит до конца выкорчевать политическую слепоту, моральное и политическое разложение, гнилой либерализм, которыми, к сожалению, как мы видели на примере Енукидзе, еще страдают некоторые коммунисты». ЦК принял решение исключить Енукидзе из партии за «политико-бытовое разложение».
Таким образом, в результате действий Ежова, одобренных Сталиным, июньский пленум 1935 года ввел новый элемент в политику партии. С этого времени вне закона оказались не только бывшие оппозиционеры. Коммунисты, которые — в отличие от Сталина и тех, кто его поддерживал, — допускали примиренческое отношение к участникам оппозиции, также обвинялись в недостатке бдительности по отношению к врагам. Дело Енукидзе стало примером. Как это видно из слов Кагановича, и в этом случае, как и с подготовкой письма ЦК от 13 мая 1935 года, инициатива принадлежала Сталину. «Кремлевское дело» завершилось закрытым процессом 27 июля, в котором 30-ым подсудимым и в их числе Каменеву было предъявлено обвинение в подстрекательстве к подготовке террористического акта. Двоим был вынесен смертный приговор, а сам Каменев получил десять лет лишения свободы. Еще 80 человек по этому делу были осуждены ОСО при НКВД.
Июньский (1935) пленум поставил под сомнение репутацию Ягоды, его обвинили в том, что он упустил «кремлевское дело». Как заявил Ежов: «Вину НКВД, когда она есть, никто и никогда не замазывал».
Руководство партии не было удовлетворено ходом проверки партийных документов. Два раза — в июне и августе — оно критиковало «совершенно неудовлетворительное» ее проведение в целом ряде партийных организаций. Оказалось, что предписания, изложенные в письме от 13 мая, выполнялись «формально-бюрократически» и в большинстве случаев никаких недостатков выявлено не было. Бдительность не только не усилилась, но и ослабла. Соответственно некоторые районные и областные партийные руководители получили партийные взыскания или даже смещены со своих постов.
В июле 1935 года Ежов докладывал Сталину о ходе проверки, подчеркивая, что изначально определенный срок ее окончания — начало августа — нереален и должен быть продлен еще на три месяца, то есть до 1 ноября. Он связывал эту задержку с действиями партийных организаций, которые лишь месяц, а то и два спустя поняли серьезность проводимой кампании, после чего почти все они начали полностью заново проводить эту операцию. Как отмечал Ежов, «засоренность партийных рядов оказалось большей, чем мы предполагали». Иностранные разведки дали своим агентам указания о проникновении в партию, в ней имелись организации, целиком состоявшие из троцкистов. В частности, Ежов отмечал, что беспокойство Сталина по поводу проведения проверки партийных организаций Украины было оправданным, так как новая проверка выявила, насколько в некоторых областях Украины партийные организации были засорены польской, румынской и германской агентурой; так как партия собственными силами не могла «покончить со всей этой сволочью», это должен был сделать НКВД. Однако наркомат до самого недавнего времени «оставался в стороне», и только в последние несколько месяцев, как писал Ежов, его удалось включить в эту работу. Он просил разрешения Сталина организовать небольшое оперативное совещание в НКВД для дачи указаний, как еще лучше выявлять троцкистов и шпионов внутри партии.
25 сентября 1935 года на совещании региональных представителей ОРПО Ежов выступил с критическими замечаниями по поводу «преступного бездействия и благодушия», первоначально продемонстрированного многими партийными организациями по отношению к проверке. Он призвал партийные организации к тесному сотрудничеству с НКВД. Если во время проверки они обнаружат мошенников, авантюристов, мерзавцев, шпионов и прочих людей подобного сорта, их следует передать в руки НКВД.
Ежов опять перетрудился. Сталин 10 сентября в письме потребовал от него «поскорее уходить в отпуск — в один из курортов СССР или за границу, как хотите, или как скажут врачи» и пригрозил: «Как можно скорее в отпуск, если не хотите, чтобы я поднял большой шум». Начальник Лечсанупра Кремля 16 сентября направил в Политбюро медицинское заключение:
«Тов. Н.И. Ежов за последние три дня стал ощущать недомогание. При его обследовании констатировано обострение имеющегося у него хронического колита, объяснимое неправильным пищевым режимом. Наряду с этим обнаружена резкая перевозбудимость нервной системы, зависящая от чрезвычайного переутомления.
Общее его состояние и состояние его пищеварительного аппарата таково, что требует прежде всего длительного скорейшего отдыха сроком в два месяца и лечения, лучше всего, под руководством проф. Ноордена в Вене и Бад-Гаштейне».
Политбюро 19 сентября предоставило Ежову двухмесячный отпуск с 1 октября с направлением за границу в сопровождении жены и ассигнованием 3 тысяч рублей в валюте. Однако решением Политбюро от 21 сентября начало отпуска Ежову было сдвинуто на 25 сентября, вероятно, в связи с необходимостью его присутствия на пленуме ЦК, который должен был открыться 25 декабря. Но Ежов задержался в Москве. В начале октября он оправдывался перед Сталиным, что он уже должен был пойти в отпуск, но заболел гриппом. Позднее, на допросе в 1939 году Ежов подтвердил, что 1935 году он снова отправился в Вену, чтобы лечиться от пневмонии у доктора Ноордена, и что его при этом сопровождала жена, которая отправилась по магазинам. Как от него и требовали, он признался, что использовал эту поездку для установления контактов с германской разведкой.
Ежов вернулся в Москву 15 декабря, и в этот же день был принят Сталиным в его кабинете в Кремле. Десять дней спустя он доложил декабрьскому (1935) пленуму ЦК о результатах кампании проверки партийных документов. В ходе проверки, по словам Ежова, партия должна была «очиститься от мошенников, обманщиков, и примкнувших к ней нежелательных элементов»; должен быть положен конец беспорядку в выдаче и хранении партийных документов, учет коммунистов должен быть приведен в образцовый порядок. Распущенность и безалаберность в партийных организациях должны быть преодолены, а «благодушие и бездействие среди коммунистов» окончательно изжиты. В своем докладе Ежов подчеркивал, насколько значительное внимание Сталин уделял организации кампании проверки: «Он расспрашивал меня по крайней мере пять раз. Кто и как будет проводить проверку. Кто будет ответственным за проверку в обкоме, а кто в горкоме и райкоме. Как организации будут докладывать в ЦК, и как будет контролироваться ход проверки». Ежов отметил, что проверка дала возможность партийным организациям разоблачить немало «врагов», пробравшихся в партию, и они были исключены. По приведенным им данным, на 1 декабря 1935 года — 177 тысяч членов и кандидатов были исключены (9,1% от всего числа членов партии), а 8,7% из этого числа исключенных, то есть 15 218 человек были арестованы. Однако, добавил Ежов, это число неполное — «на самом деле, оно значительно больше». Он связывал проникновение столь значительного числа злостных врагов в партию с субъективными причинами и плохой работой, подчеркивая, что о большевистской бдительности забывать нельзя.
Во время пленума глава партийной организации Белоруссии Николай Гикало отметил, насколько активно Ежов контролировал ход кампании проверки: по указаниям Ежова аппарат ЦК проводил совещания почти каждый день.
Резолюция пленума ЦК, предложенная Ежовым, была выдержана в боевом духе. Отмечалось, что в результате проведенной кампании проверки партийные организации разоблачили «чуждые элементы, проникшие в партию», хотя все еще имело место недостаточное понимание необходимости «всестороннего повышения большевистской бдительности и укрепления дисциплины», а классовый враг все еще имел возможность извлекать для себя выгоду из «оппортунистического благодушия и бездействия» коммунистов. Результаты проверки следовало закрепить в ходе еще одной кампании чистки — «обмена партийных документов всех членов партии и кандидатов», которая должна была пройти с 1 февраля до 1 мая 1936 года.
25 января 1936 года на совещании ОРПО, посвященном результатам кампании проверки, Ежов предупреждал, что проверка еще не закончена, и среди исключенных все еще есть враги, против которых еще не возбуждены уголовные дела. Он настоятельно требовал от региональных партийных руководителей «связаться с органами НКВД и дать нам персональный список кого надо в административном порядке выслать из края немедленно». Это было одно из последних выступлений Ежова в должности заведующего ОРПО, 4 февраля он передал эти функции своему заместителю Георгию Маленкову. Позднее Ежов с сожалением говорил, что во время кампании проверки «многие враги и шпионы» были выявлены, но НКВД арестовал их лишь после вмешательства самого Сталина.
С начала 1935 года Ежов также возглавлял и кампанию против иностранного влияния. В марте он вызвал к себе директора Института мировой экономики и политики Евгения Варгу, который принимал на работу многих иностранных коммунистов, нашедших приют в Советском Союзе. Ежов спрашивал, почему в институте «свободно гнездились и, наверное, гнездятся враги народа», дав ясно понять, что он не доверяет политэмигрантам или тем, кто жил за границей. Он настоятельно напоминал Варге об учении Сталина, что «бдительность требует обязательного выявления антипартийных и враждебных элементов и очищает от них». В сентябре он снова обратился к Варге за помощью в «разоблачении контрреволюционного подполья» в руководимом им институте, который, как он был убежден, был «наполнен темными личностями, связанными с заграницей». Он требовал «секретные характеристики на каждого сотрудника с подробным указанием его деятельности и связей с заграницей». Варга, как оказалось, был совершенно неспособен к такому сотрудничеству и полгода спустя в марте 1936 года получил от рассерженного Ежова выговор за игнорирование «призывов Сталина к высокой бдительности». По мнению Ежова, Варга недооценивал контрреволюционную опасность: среди сотрудников-эмигрантов могут быть лица, завербованные иностранной разведкой. Варга пожаловался Сталину, и тот ему лично объяснил, что Варга «чрезмерно доверчив» и недостаточно понимает сложность внутриполитической обстановки: «А от этого выигрывает враг».
В августе 1935 года по предложению Сталина Ежов был избран в Исполком Коминтерна. Это назначение было связано с подготовкой кампании против политэмигрантов, особенно из Польши. В СССР жило более миллиона поляков — главным образом крестьян в пограничных областях Украины и Белоруссии, но среди них было также много политэмигрантов. Уже в 1933 году группа поляков была арестована по подозрению «в шпионаже и диверсии, организованном Польской Организацией Войсковой (ПОВ)», которая была создана в 1915 году генералом Юзефом Пилсудским для борьбы за независимость против Австро-Венгрии и Германии с одной стороны, и против России — с другой. Она приостановила свою деятельность в 1921 году и, таким образом, в 1933 году фактически не существовала. Тем не менее, несколько из арестованных были приговорены к смерти. В сентябре 1935 началась новая волна арестов с целью уничтожения скрытой «сети ПОВ». В этом же месяце представитель Польской коммунистической партии в Исполкоме Коминтерна Б. Бронковский (Бортновский) направил Ежову меморандум о недостатках в работе НКВД по выявлению провокаторов и шпионской роли польских агентов.
Агенты иностранных разведок, замаскировавшиеся под политэмигрантов и членов братских партий, скрытно проникли в ВКП(б). Именно в таком духе Ежов докладывал Сталину летом 1935 года, а на совещании ОРПО в конце сентябре он пришел к тому же самому выводу. В частности, он упоминал поляков, румын, немцев, финнов и чехов. Основываясь на материалах этого доклада, декабрьский (1935) пленум ЦК принял решение о проверке политэмигрантов, поручив Ежову подготовить резолюцию Политбюро по этому вопросу. 19 января 1936 секретарь Исполкома Коминтерна Дмитрий Мануильский попросил Ежова принять его в ближайшие дни для обсуждения вопроса о мерах «по прекращению проникновения в СССР шпионов и диверсантов под видом политэмигрантов и членов братских партий». Мануильский предложил сократить приток политэмигрантов и потребовать регистрации и проверки всех таких людей в СССР. Он особо настаивал на проверке Польской коммунистической партии как «одного из главных поставщиков шпионов и провокаторов в СССР». Он рекомендовал, чтобы проверка была закончена до 8 марта. Хотя уже было проверено от девяти до десяти тысяч человек, оставались еще многие, о которых ни отдел кадров Коминтерна, ни Межрабпом не имели никаких сведений. Докладывая Сталину о ходе выполнения резолюции, Ежов указал на «политэмигрантов, подозреваемых в шпионаже, дела которых разрабатываются в НКВД». 28 февраля после многократных проверок предложение Ежова «О мерах, ограждающих СССР от проникновения шпионских террористических и диверсионных элементов» было принято в качестве постановления ЦК, утверждавшего, что среди множества политэмигрантов в СССР имелись «прямые агенты шпионских организаций капиталистических стран». С целью их выявления Коминтерну и НКВД было поручено в течение трех месяцев провести полную повторную регистрацию всех политэмигрантов, прибывших в СССР по линии Межрабпома, Коминтерна или Профинтерна. С этой целью была создана специальная комиссия ЦК по политэмигрантам, в которую входили Ежов, Мануильский и начальник особого отдела ГУГБ М.И. Гай. После проверки эмигрантов комиссия должна была передать в ЦК на утверждение списки по трем категориям: подлежащих высылке из Советского Союза по подозрению в шпионской или враждебной антисоветской деятельности; подлежащих отправке за границу на подпольную работу по линии Коминтерна и МОПР; подлежащих оставлению в Советском Союзе, так как в их собственных странах им угрожала опасность.
На первом заседании 15 марта 1936 года комиссия решила не ожидать, пока завершится регистрация политэмигрантов, а начать с 1 апреля проверку списков секций Коминтерна, начиная с польской. НКВД начал собирать компромат на польских политэмигрантов. Некоторые уже были арестованы. В ноябре 1935 года глава НКВД Украины В.А. Балицкий доложил об аресте 184 поляков, 61 галичан и 57 немцев, некоторые из них подозревались в шпионаже под прикрытием партбилета. Хотя в постановлении ЦК говорилось лишь о высылке за границу, комиссия санкционировала также и аресты политэмигрантов. Было рассмотрено 368 дел польских политэмигрантов, 53 из них завершились арестом, а 238 — высылкой. В начале 1936 было зарегистрировано в общей сложности 811 политэмигрантов из Германии, и против 414 из них был собран компромат. В1935–1936 годах органы арестовали 126 членов Германской коммунистической партии в СССР — 38 как «троцкистов» и 50 за «связь с гестапо и германским консульством» (в Москве).
Ежов проявил наибольшую активность в кампании против поляков, в частности, против тех, кто работал в НКВД. В свое время их немало попало на работу в ВЧК-ОГПУ, когда «органы» возглавлялись поляками — Дзержинским и Менжинским. 7 февраля 1936 года он направил Сталину материал на начальника особого отдела УГБ УНКВД по Омской области Ю.И. Маковского, который незадолго до этого был арестован по обвинению в работе на польскую разведку. Кроме арестованного Маковского, Ежов упомянул и Ягоду, который вовремя не доложил об этом, и что в особом отделе оказались «друзья» Маковского.
В январе 1936 комиссии во главе с членом Президиума Исполкома Коминтерна М.А. Трилиссером-Москвиным (бывшим чекистом) было поручено проверить персонал Исполкома Коминтерна и провести чистку аппарата. Руководство Исполкома Коминтерна дало указания всем представленным в нем партиям провести дальнейшую проверку всех политэмигрантов и вынести по каждому из них индивидуальное решение в письменном виде; информация обо всех подозрительных лицах должна была быть передана в «органы». 23 августа Генеральный секретарь Коминтерна Георгий Димитров доложил, что отдел кадров Исполкома Коминтерна передал в НКВД материалы на 3000 человек «бывших под подозрением как диверсанты, шпионы, провокаторы и т.д.».
3 июня 1936 года Ежов доложил пленуму ЦК, что во время кампании проверки свыше 200 тысяч человек были исключены из партии, и число арестованных также возросло по сравнению с данными, представленными на декабрьском (1935) пленуме. По-видимому, Ежов в этой ситуации хотел казаться более «либеральным», высказывая сомнения в том, что вопрос закрыт полностью. Во-первых, должны были быть рассмотрены апелляции тех, кто хотел восстановиться в партии, так как большинство партийных организаций проявили в этом вопросе формально-бюрократическое отношение, при чем не из-за бдительности, а просто из-за халатности. В конечном счете, большинство из исключенных не были врагами; они сознательно скрывали свое прошлое или совершили другие незначительные проступки, и Ежов считал недопустимым, что многие из них автоматически были уволены с работы, исключены из университетов, лишены жилья, и что аналогичные действия иногда предпринимались в отношении их семей. Он также доложил, что 3,5% членов партии не получили новых партбилетов, причем половина из них не сделала этого по собственной «пассивности»; и считал этот процент слишком высоким и возникшим в результате произвола. Ежов также настаивал на необходимости проведения активной политики по приему новых членов.
Из этих намерений вряд ли можно сделать вывод о том, что Ежов внезапно превратился в либерала, однако они дают возможность предположить, что разделение деятелей сталинского руководства на «ястребов» и «голубей», о котором иногда говорилось в исторической литературе, является искусственным. Чистки были направлены против тех, кого действительно считали врагами. И цель была вовсе не в том, чтобы любой ценой исключить из партии как можно больше членов лишь из-за их «пассивности». Как считало руководство партии, партийные органы на местах часто неправильно обращали свое внимание на таких «пассивных» членов, оставляя в то же время в покое действительных врагов, которые во многих случаях сами входили в эти органы. Ежов полагал, что такое неправильное отношение было «продиктовано не соображениями бдительности, а стремлением некоторых деятелей партии застраховать себя от любых случайностей». Эти критические замечания Ежова были одобрены и самим Сталиным, и пленумом. В соответствии с его докладом 24 июня 1936 года ЦК издал инструктивное письмо «Об ошибках в рассмотрении апелляций лиц, исключенных из партии во время проверки и обмена партийных документов», в котором осуждалось произвольное и во многих случаях грубое бюрократическое отношение партийных организаций к рассмотрению апелляций исключенных из партии.
Как указывал Сталин, проверка и обмен партийных документов были завершены не ранее сентября 1936 года. Запрет на прием новых членов в партию был снят лишь 1 ноября того же года.
Текущие дела отнимали столько времени, что Ежов, по-видимому, не мог взять свой обычный ежегодный отпуск. Несмотря на это, решением Политбюро от 31 марта 1936 года ему был предоставлен отпуск на 3 недели (с 1 апреля) с пребыванием в Мухалатке (Крым). Вряд ли Ежов выезжал за границу, как об этом иногда пишут. Хотя на следствии его заставили признаться, что он прошел курс лечения в Вене в 1936 году и по пути в Москву сделал остановку в Варшаве, где установил «шпионские связи» с поляками. Согласно журналу учета посетителей Сталина в 1936 году самый большой перерыв, когда Ежов не был в Кремле, составляет месяц — с конца марта по конец апреля, так что отпуск был использован именно тогда, весной. Это подтверждается и Ягодой, который на допросе сказал: «Ежов летом 1936 года все время работал, в отпуск не уезжал и, кажется, даже не болел».
Прежде чем завершились проверки и чистки в партии, состоялось событие, ставшее кульминационным в 1936 году, — показательный процесс над Зиновьевым, Каменевым и другими. Ежов сыграл ведущую роль в подготовке и организации этого процесса. Как указывает Хлевнюк, повторилась ситуация начала 1935 года: Сталин использовал Ежова для проталкивания своей версии, несмотря на некоторое сопротивление со стороны руководства НКВД. Проведя массовые аресты среди бывших соратников Троцкого, руководство НКВД хотело судить и казнить их. Но Сталин потребовал фабрикации дела об объединенном «троцкистско-зиновьевском центре», который от имени находившегося за границей Троцкого давал указания о терроре против руководителей партии. Когда НКВД, по-видимому, отнесся к этим планам скептически, Ежов взял подготовку этого дела в свои руки.
Уже в середине 1935 года Ежов приказал заместителю Ягоды Агранову (как тот позднее сообщал) провести операцию против троцкистов в Москве. Согласно полученным Ежовым сведениям и «по мнению ЦК» (то есть Сталина), существовал «нераскрытый центр троцкистов, который надо разыскать и ликвидировать». Об этом Ежов писал в июле 1935 года Сталину: «Лично я думаю, что мы, несомненно, имеем где-то троцкистский центр, который руководит троцкистскими организациями». Затем Агранов дал указания о проведении операции начальнику секретно-политического отдела ГУГБ Г.А. Молчанову, но последний не поверил в то, что активное троцкистское подполье действительно существует, и при поддержке Ягоды операция была приостановлена.
Важным элементом в подготовке процесса Зиновьева был объединенный троцкистско-зиновьевский блок, якобы образованный в 1932 году. Как позднее докладывал Ежов, НКВД почти мгновенно получил информацию о блоке, но не использовал ее и возобновил действия против него лишь в конце 1935 года. Сталин «правильно тогда учуял в этом деле что-то неладное и дал указание продолжать его» — так Ежов представлял ситуацию. В феврале 1936 года Сталин дал указания о передаче Ежову всех документов, относящихся к Троцкому и предоставлению ему возможности участвовать в допросах арестованных троцкистов. В июне, после того как план Ягоды о процессе над одними только троцкистами был отвергнут, Сталин приказал Ежову организовать процесс и против зиновьевцев. Ежов вызвал Агранова и передал приказ Сталина «вскрыть подлинный троцкистский центр».
Примерно в это же время Сталин получил более точную информацию, касающуюся образованного в 1932 году «блока». В июле 1936 года Ежов направил Сталину проект закрытого письма ЦК «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевско-каменевской контрреволюционной группы», содержавший предварительно полученные результаты следствия. Сталин тщательно отредактировал текст, заменив в названии письма «группу» на более серьезное понятие — «блок» и 29 июля 1936 года закрытое письмо «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока» было разослано в партийные организации. Оно и стало теоретической базой процесса в августе 1936. «Блок» 1932 года был раздут до размеров террористического заговора. В письме утверждалось, что на основе «новых материалов», добытых НКВД в 1936 году, можно сделать вывод о планировании Каменевым и Зиновьевым покушения на Сталина, и что с 1932 объединенный троцкистско-зиновьевский блок направлял эту террористическую деятельность. Письмо, как это уже стало традицией, призывало к бдительности и «умению распознавать врага».
Решающая роль Ежова в организации процесса очевидна. В его бумагах имеется не менее 10 папок с соответствующими материалами, например, с информацией о самом процессе, материалами о допуске представителей прессы и т.д.. Среди этих бумаг есть и рукопись Зиновьева под названием «Заслуженный приговор», состоящая из 11 глав и посланная Ежову и Молчанову за две недели до начала процесса, то есть 4 августа. Ежов получил доступ ко всем материалам НКВД и ЦК, координируя их действия по проведению расследования в отношении бывших оппозиционеров и тех, кто им сочувствовал. Он курировал следствие в ходе подготовки к процессу и неожиданно лично появлялся на допросах. Как правило, это происходило ночью, и по настоянию Ежова с подследственными обращались не в «белых перчатках». Процесс по делу «Объединенного троцкистско-зиновьевского центра», против Зиновьева, Каменева и 14 других подсудимых был проведен с 19 по 24 августа 1936 года, и вынесенные на нем смертные приговоры были немедленно приведены в исполнение.
Этот процесс стал только началом. В июле и августе некоторые обвиняемые по делу Зиновьева и других показали, что был еще один «параллельный» троцкистский центр с участием Пятакова и других. Пятаков был под подозрением после того, как при обыске в квартире его бывшей жены в июле был найден компромат о его троцкистском прошлом. 11 августа Ежов доложил Сталину о своем разговоре с Пятаковым. Ежов объяснил своему бывшему собутыльнику, почему тот не мог быть обвинителем на процессе Зиновьева, как об этом было решено ранее. Пятаков признал свою вину лишь в том, что не заметил контрреволюционной деятельности своей бывшей жены. Когда он предложил свои услуги, чтобы «лично расстрелять всех приговоренных к расстрелу по процессу, в том числе и свою бывшую жену», Ежов отверг это предложение как «абсурдное». Месяцем позже Пятаков был исключен из партии и арестован.
В конце 1935 года собирались улики и против правых (Бухарина и других), но Ягода в этом участия не принимал. Тем не менее, во время августовского процесса 1936 года Прокурор СССР А.Я. Вышинский официально объявил, что на основе новых свидетельских показаний начнется расследование против Радека и Пятакова, а также против лидеров правых. Один из них, Михаил Томский, в результате покончил жизнь самоубийством. Ежов вместе с другими членами Политбюро — Кагановичем и Орджоникидзе — немедленно сообщил Сталину (он в это время находился на даче в Сочи), что Томский «не мог больше скрывать своих связей с зиновьевско-троцкистской бандой», принял решение «замести следы», совершив самоубийство. Письмо, оставленное Томским, было переслано Сталину. Каганович и Орджоникидзе направили Ежова к вдове Томского.
9 сентября Ежов написал Сталину об этом своем визите. Вдова Томского сказала ему, что, как говорил ее покойный муж, в конце 20-х годов Ягода играл ведущую роль среди правых; Ежов не был уверен, что это — «контрреволюционный пинок Томского из могилы или подлинный факт». Он склонен был скорее считать, что Томский «выбрал своеобразный способ мести, рассчитывая на его правдоподобность». «В свете последних показаний арестованных роль правых выглядит по-иному, — писал Ежов Сталину, — мы тогда до конца не докопались». По этой причине некоторые из правых по приказу Ежова были допрошены заново, причем были получены новые интересные результаты: «Есть все основания предполагать, что удается вскрыть много нового и по-новому будут выглядеть правые и в частности Рыков, Бухарин, Угланов, Шмидт и другие».
Далее Ежов докладывал, что, выполняя приказ Сталина, он организовал проверку списков арестованных в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, включая и тех, кто имел отношение к убийству Кирова. Для проведения окончательной проверки была образована комиссия, в которую входили Ежов, Вышинский и Ягода. Главные организаторы и непосредственные участники террористических групп, двойные агенты и им подобные подлежали расстрелу, а остальные должны были получить тюремные сроки от пяти до десяти лет. Затем Ежов высказал мнение, что на августовском процессе обвиняемые не сказали всей правды, что у троцкистов все еще оставались «некоторые не выявленные руководители» в армии. Говоря о НКВД, он считал, что контакты чекистов с троцкистами расследованы не полностью, хотя и было установлено, что какие-то сигналы об этом поступали еще в 1933–1934 годах, но им уделялось мало внимания. Ежов выразил пожелание лично проинформировать Сталина о некоторых недостатках в работе НКВД, которые терпеть дальше было нельзя, и добавлял: «Без Вашего же вмешательства в это дело ничего не выйдет». В черновике того же самого письма, найденном среди его бумаг, Ежов писал, что «в НКВД вскрылось так много недостатков», которые «терпеть дальше никак нельзя». «Я от этого воздерживался до тех пор, пока основной упор был на разоблачении троцкистов и зиновьевцев. Сейчас, мне кажется, надо приступить и к кое-каким выводам из сего этого дела для перестройки работы самого Наркомвнудела. Это тем более необходимо, что в среде руководящей верхушки чекистов все больше и больше зреют настроения самодовольства, успокоенности и бахвальства. Вместо того, чтобы сделать выводы троцкистского дела и покритиковать свои собственные недостатки, исправить их, люди мечтают теперь только об орденах за раскрытое дело. Трудно даже поверить, что люди не поняли, что в конечном счете это не заслуги ЧК, что через 5 лет после организации крупного заговора, о котором знали сотни людей, ЧК докопался до истины».
Как видно, Ежов нацелился сменить руководство НКВД, что, вероятнее всего, соответствовало сталинским намерениям. И действительно, не прошло и месяца, как Сталин заявил, что НКВД допускает отставание в деле раскрытия заговора и что Ягоду следует заменить. Интересно отметить, что лишь после этой замены Сталин 29 сентября послал письмо Ежова своим ближайшим соратникам — Кагановичу и Молотову. Вероятно, не хотел торопить событий, опасаясь, как бы Ягода не прознал о резкой критике в свой адрес со стороны Ежова и о его призыве к Сталину вмешаться и «поправить» дела в НКВД.
В черновике письма Ежов высказывался в отношении правых более определенно. Он писал: «Лично я сомневаюсь в том, что правые заключили прямой организационный блок с троцкистами и зиновьевцами. Троцкисты и зиновьевцы политически настолько были дискредитированы, что правые должны были бояться такого блока с ними». Правые, по мнению Ежова, имели свою организацию, стояли на почве террора, знали о деятельности троцкистско-зиновьевского блока, но выжидали, желая воспользоваться результатами террора в своих интересах. По его мнению, пришло время для принятия мер. Ежов считал «самым минимальным наказанием» для правых вывод их из состава ЦК и высылку на работу в отдаленные места. Он настоятельно просил у Сталина твердых указаний по этому поводу. Что же касалось Пятакова, Радека и Сокольникова, то, хотя у Ежова не было сомнения в том, что они — главари «контрреволюционной банды», он считал организацию нового процесса «вряд ли целесообразной»: «Арест и наказание Радека и Пятакова вне суда, несомненно просочатся в заграничную печать. Тем не менее на это идти надо». И далее вполне определенно: «Стрелять придется довольно внушительное количество. Лично я думаю, что на это надо пойти и раз и навсегда покончить с этой мразью. (…) Понятно, что никаких процессов устраивать не надо. Все можно сделать в упрощенном порядке по закону от первого декабря (1934 т. — авт.) и даже без формального заседания суда».
Этот предварительный вариант письма так никогда и не был отправлен Сталину. Скорее всего, Ежов еще не знал о планах Сталина о проведении новых процессов и крупномасштабных чисток и думал, что дело ограничится лишь бывшими оппозиционерами. Как отмечает Хлевнюк, «не Ежов подсказывал Сталину новые сценарии и вдохновляющие идеи» в раскручивании маховика массового террора.
Правда, стоит заметить, что 9 сентября именно Ежов настоятельно рекомендовал Сталину более активно изучить действия правых. А всего лишь день спустя в газетах было опубликовано сообщение Прокурора СССР Вышинского, смысл которого состоял в том, что доказательства обвинений против Бухарин и Рыкова недостаточны, и, таким образом, их дело считается закрытым. Из этого можно сделать вывод, что цель этого сообщения состояла в том, чтобы вывести из-под удара (или лишь успокоить) только Бухарина и Рыкова, а дела в отношении остальных правых на самом деле никто и не думал закрывать. Просто на данном этапе первостепенное значение приобретало расследование дела Пятакова и других.
