15 ноября 1938 г.

Работая на периферии, я представлял себе, что с приходом в НКВД Ежова, а вместе с ним группы партийных работников, в работу Наркомвнудела будет внесен дух партийности, что Ежов по новому перестроит всю чекистскую работу. Однако, приехав в Москву я убедился, что ничего похожего на партийность в НКВД не внесено и сам Ежов свою партийность на работе в НКВД утратил.

За все 17 месяцев моей работы в Москве, по моим наблюдениям не было дня, чтобы Ежов не пьянствовал, но ни разу он не болел, как это сообщалось друзьям и отмечалось во врачебных бюллетенях.

Пил Ежов не только дома, на даче, но пил и в кабинете. Были случаи, когда после изрядной выпивки в кабинете, он уезжал в Лефортово на допросы, чаще всего уезжал с Николаевым. Коньяк доставлялся в кабинет к Ежову через Шапиро.

Очень часто вместе с Ежовым, к нему на дачу или на квартиру, уезжали Вельский, Фриновский, Маленков и Поскребышев, а в последнее время — Евдокимов. Фриновский говорил мне не раз, что сам он заболевал после каждой такой выпивки, у него обострилась малярия, Фриновский ходил совершенно разбитый и жаловался: «Я не знаю, он (Ежов) сведет меня с ума, я не в силах больше». Тоже самое говорил Вельский, заявляя: «Я не в силах больше так пить». Фриновский и Вельский говорили: «мы едем для того, чтобы отговорить Ежова, а получается, что он нас насилует».

Как то раз, в конце октября или в начале ноября этого года, я задержался в Кремле по служебным делам. Узнав, что Ежов не спит (это было примерно в 6 часов утра) я позвонил Ежову. По голосу его мне стало ясно, что Ежов находился в состоянии сильного опьянения. Я стал убеждать Ежова, чтобы он лег спать, но Ежов на это мне ответил, что спать пока не собирается и стал приглашать меня к себе. Я зашел к Ежову. У него находился Константинов. Ежов познакомил нас, после чего Константинов, тоже изрядно выпивший, стал хвалиться своей давнишней дружбой с Ежовым и рассказывать эпизоды из времен гражданской войны, в которой участвовал он вместе с Ежовым.

Ежов вдруг пристально посмотрел на меня и сказал, заскрежетав зубами и сжав кулак:

«Как вы меня все подвели? А этот Николаев, сволочь на всех показывает… Будем резать его на куски.

— Был у меня такой хороший приятель Марьясин — продолжал Ежов, вместе с ним работали мы в ЦК. Марьясин пошел против нашего дела и за это по моему приказанию его каждый день били…

— Дело Марьясина было давно закончено, назначалось к слушанию, но каждый раз откладывалось по моему распоряжению для того, чтобы продолжать избивать Марьясина. Я велел отрезать ему ухо, нос, выколоть глаза, резать Марьясина на куски. Итак будет со всеми…»

…Затем все мы стали рассматривать документы, принесенные Ежовым, а он при этом оборонил такую фразу: «Вот тут все почти со дня моего рождения, хотя где я родился — сам не знаю и никто не знает. Считаю, что родился в Ленинграде, а по рассказам матери, где-то в пути, черт его знает, где».

Я припоминаю, что несколько раньше Ежов как то сболтнул мне, что у него в роду польская кровь, не то дед, не то еще кто-то происходит из поляков.

Последние шесть месяцев Ежов почему-то находился в мрачном настроении, метался по кабинету, нервничал. Я спрашивал у близких Ежову людей — у Шапиро, Литвина и Цесарского — в чем дело, но не получал ответа. Сами они тоже ходили мрачными, пропала их былая кичливость, они что-то переживали.

Я искал причины такого состояния Ежова и близких ему людей. Что случилось — я не понимал. Думал, что это связано с тем, что в ряде краев и областей вскрылись серьезные перегибы и извращения в работе органов НКВД, — в частности, на Украине в бытность там Леплевского, в Свердловской области, где работал Дмитриев, в Ленинграде и в Москве при Заковском, на Северном Кавказе при Булахе, в Ивановской области при Радзивиловском и т.д. Я понимал так, что Ежову тяжело идти в ЦК рассказывать о таких вещах и не был уверен, рассказал ли он.

…После побега Люшкова за границу в Японию, Ежов совсем пал духом и рассказывая мне об этом, стал плакать и говорит — «Теперь я пропал».

Недопустимая безответственность существовала при рассмотрении дел по массовым операциям. Альбомы со справками по делам арестованных должно было рассматривать и выносить приговоры руководство Наркомата, но все дело передоверили Цесарскому и Шапиро, которые единолично решали вопрос о расстреле или иных мерах наказания. Но и такой «порядок» просуществовал недолго, и вскоре альбомные справки стали рассовывать по отделам, предоставив начальникам отделов и даже некоторым их заместителям решение вопросов.

Как только Берия был назначен в НКВД, буквально на следующий день Ежов заболел, т. е. запил у себя на даче. Он ходил сам не свой, метался.

8 или 10 дней Ежов «проболел», а затем, явившись в Наркомат, по-прежнему в мрачном настроении, никакими делами не стал заниматься, почти никого у себя не принимал.

В конце августа Ежов вызвал меня к себе в кабинет. В кабинете на его столе была картотека и большое количество папок, на каждой из которых значилась определенная фамилия. Я стоял молча несколько минут, во время которых Ежов бегло читал какие-то документы, которые тут же рвал и бросал в корзину. Затем Ежов поднялся и протянул мне папку с материалами, сказав: «Возьмите, здесь вот материалы на Гулько. Сумеете их расследовать?». Я попросил дать мне эти материалы, сказав, что ознакомившись с ними, доложу ему — Ежову.

После разговора с Ежовым я понял, что все материалы, которые находились у него в кабинете, представляли собой компрометирующие данные на сотрудников, которые он тут же уничтожал.

Я пришел в ужас после того, что увидел у Ежова, глазам не верил. Мне стало ясно, что идет расчистка материалов, припрятанных в свое время в Секретариате, расчистка и уничтожение. Рвал бумаги Ежов и тогда, когда я на второй, третий и следующие дни заходил к нему в кабинет.

Считаю необходимым привести известные мне данные о семье, жене и близких людях Ежовых.

Жена Ежова — Евгения Соломоновна — постоянно находится в окружении двух «Зин» — «большой» Зины и «малой», как их зовут в семье Ежовых. Обе Зины весьма подозрительные особы, находятся целиком на иждивении Ежова, ведут разгульный образ жизни. Одна из Зин работает в ВОКСе, вращается в кругу иностранцев.

Для семьи Ежова, в том числе и для обеих Зин очень часто выписывались из-за границы посылки. Делалось это раньше Дейчем, затем Шапиро. Специально для этих целей в секретариате Наркома имелась иностранная валюта. Когда из валюты в секретариате ничего не оставалось, то отдельные счета присылались мне для их оформления через 15 отделение, а я, в свою очередь, адресовался обратно, в Секретариат Наркома.

За два года на жену Ежова было израсходовано несколько тысяч долларов.