№ 6. Доклад наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова на совещании руководящего состава НКВД
3 декабря 1936 г.
План доклада
I. 1). Значение самокритики вообще и ее понимание. 2). Значение самокритики для нас (секретность и др.). 3). Вывод.
II. Наши провалы и их причины 1). Провалы:
а) по троцкистам
4 года. Сигналы. Понимание; Дело Зафрана и др.
б) по правым.
в) другие не лучше. 2). Причины:
а) Не искать субъективных
б) Объективные суть — организационные
III. Организационные задачи 1). Формула Сталина. 2). Аппарат разведки. 3). Утверждение структуры ЦК — начало.
IV. Суть новой организационной перестройки. 1). Ликвидация ЭКУ. 2). Создание КРО. 3). Особый арм[ейский] отдел. 4). Разделение Оперода. 5). Тюремный отдел.
V. Это начало Надо:
1). Следственный отдел. 2). Кончить с функционалкой. 3). Что дать розыску. Философский смысл всего. Агентурно-розыскн[ой] центр Разведка.
4). Местный аппарат а)район б) область
VI. Милиция и аресты 1). Анализ арестов (35–36 гг.) 2) Значение милиции. 3). Создание аппарата.
VII. Кадры 1). Внимание к подбору и расстановке. Тип чекиста. 2). Наши меры. 3). Что делать Вам.
VIII. О троцкистских делах.
IX. О ведомственности и партийности.
X. Перестроиться и вперед.
Строго секретно
ДОКЛАД
Народного Комиссара Внутренних Дел СССР тов. Н.И. Ежова на совещании народных комиссаров внутренних дел республик, начальников краевых и областных управлений НКВД и руководящих работников центрального аппарата НКВД СССР.
Товарищи, разрешите считать наше совещание открытым. Я хотел бы поставить перед Вами ряд вопросов и объяснить, в частности, последнее решение Центрального Комитета партии о перестройке нашего аппарата.
Если нет возражений, давайте начнем.
Так вот, товарищи, прежде всего, прошу Вас не считать меня докладчиком в обычном понимании этого слова.
Я поставил своей задачей дать характеристику нынешнего состояния работы нашего разведывательного органа — Управления Государственной Безопасности, указать на причины провалов, обнаружившихся в работе этого органа, остановиться на некоторых важнейших очередных задачах.
Я не ставлю своей задачей дать ответ на все стоящие перед нами очередные вопросы.
Во-первых, к этому время еще не приспело и, во-вторых, для этого надо было бы потратить времени значительно больше, чем мы сейчас располагаем.
Но, тем не менее, на некоторые вопросы я попытаюсь дать Вам ответ, одновременно поставив эти вопросы перед Вами на разрешение.
Первый вопрос, который я хочу перед Вами поставить, это вопрос о самокритике. Я его хочу поставить не в том смысле, чтобы призывать Вас здесь к самокритике, а в том смысле, чтобы каждому из нас в отдельности и всем вместе попытаться проанализировать работу нашего органа на пройденном этапе с тем, чтобы, оттолкнувшись от этого прошлого, двинуться вперед.
Вы знаете, что в условиях нашего советского строя самокритика является той движущей, а в известной мере и решающей силой, которая создает крепость нашего государства. Без самокритики мы имели бы невероятное количество таких недостатков и провалов, которые затянули бы строительство социализма в нашей стране.
Надо иметь в виду, что у нас особое государство с однопартийной системой политического руководства, где наша партия, единая партия руководит всем государственным организмом снизу доверху. У нас нет места элементам, предположим, обычной парламентской системы, где есть разнородные партии, критикующие правительство слева, справа, с центра, в результате чего правительство находится под постоянным обстрелом. У нас однопартийная система и поэтому главной движущей силой у нас является самокритика.
Без того, чтобы мы изо дня в день вскрывали свои недостатки и анализировали причины этих недостатков, двигаться вперед нельзя.
Я думаю, что не меньшее значение самокритика имеет и для работы наших органов. Самокритику мы понимаем не в том смысле, чтобы выходить на трибуну, произносить всяческие проникновенные речи и бить себя в грудь. Мы понимаем самокритику вовсе не в том смысле, что люди должны обязательно друг друга крыть, как это часто в просторечии понимают, находя, что самокритика произошла от слова «самокрытика», т.е. друг друга кроют. Мы понимаем самокритику в партийном смысле слова. А такая самокритика позволит нам оттолкнуться от сегодняшних задач и поставить совершенно реальные и ясные новые задачи.
Почему самокритика нам очень здесь важна.
Мы — орган, который не критикуется со стороны. Возьмите любой наш советский орган, например, Наркомтяжпром со всей его разветвленной системой хозяйственных организаций или любой другой наркомат. Они могут подвергаться любой критике извне, будь то в печати или на собраниях.
НКВД — орган, который в этом смысле общей критике почти не подвергается, за исключением отдельных небольших сторон его деятельности.
Условия нашей работы, особые условия конспирации и секретности не позволяют внутри у нас применять самокритику в столь широкой форме, как мы это можем развернуть в любой партийной организации, на заводе, в учреждении и т. д. Во всяком случае, действенность самокритики у нас ограничена даже тем, что мы не можем критиковать конкретных фактов из оперативной работы. А если это так, если у нас ограничены возможности самокритики, размеры ее и т.д., то возможностей загнивания, своеобразного, у нас объективно имеется гораздо больше, чем в других местах.
Поэтому я и ставлю вопрос о том, что, если я сегодня хочу покритиковать кое-какие пройденные этапы нашей работы, то вовсе не для того, чтобы искать персонально виновных в этом деле людей, не для того, чтобы обязательно кого-нибудь зацепить, а для того, чтобы все мы вместе уяснили себе пройденный этап и могли двигаться вперед.
Товарищи, если с этой точки зрения посмотреть на нашу прошлую работу, то, при всем том, что каждый из нас в отдельности и всем мы, вместе взятые, очень много работаем, делаем по-своему свое дело, у нас имеется уйма недостатков, уйма провалов, без уяснения которых мы не сможем исправить нашей работы и, во всяком случае, не сможем себе наметить с необходимой ясностью перспектив нашей работы и наших ближайших задач.
Об ошибках и провалах в нашей работе
Каковы же эти общие недостатки нашей работы и наши отдельные провалы?
Прежде всего, давайте поставим вопрос о таком наиболее остром и, может быть, общем нашем провале, как провал нашей чекистской работы в деле разоблачения троцкистско-зиновьевской контрреволюционной шайки. Мы здесь без всякого преувеличения можем сказать, что с разоблачением этих мерзавцев мы запоздали, по крайней мере, на четыре года.
Видите, бывают иногда отдельные провалы на том или ином участке хозяйственного строительства.
Мы за такие провалы любых людей соответствующего ведомства ругаем и бьем. Иначе и быть не может. В этом, собственно, и вся сила нашего строя. Когда люди не понимают, что они делают, плохо работают, не справляются с делом, мы их наказываем, снимаем, ругаем, В таких случаях на отстающий участок нередко наваливается вся партия, помогая вытаскивать этот участок из провала.
Такие провалы в других ведомствах менее остро чувствуются. Провалы же в нашем деле сказываются на всем упрочении советского государства. Наиболее острым в этом смысле явился такой наш провал, как запоздание с разоблачением к.-р. троцкистско-зиновьевского заговора. Этот провал нашел непосредственное отражение в деле убийства Сергея Мироновича Кирова.
Если отвлечься от персональной вины непосредственных физических убийц и их вдохновителей и организаторов, то ответственность за убийство тов. Кирова также лежит и на наших органах. Об этом мы уже говорили года два тому назад. Совершенно бесспорная истина, что тут мы прозевали. Тем более, казалось бы, что такой факт, как убийство тов. Кирова, должен был мобилизовать все наши силы на исправление тех недостатков, которые выявились в нашей работе. Но на деле получилось, что должно было пройти, по крайней мере, полтора года после убийства тов. Кирова для того, чтобы наши органы начали такое развернутое разоблачение контрреволюционного троцкизма, как это мы имеем сейчас.
Стало быть, говоря по партийному, по большевистски, а мы о чекистах судим так, что чекист это, прежде всего, большевик-передовик, революционер, человек, который не стоит на месте и не загнивает, который находится все время в действии, в поисках врага, — тем более недопустимо, чтобы после такого сигнала, как убийство тов. Кирова, потребовались такие длительные сроки для вскрытия корней контрреволюционного троцкизма.
Товарищи, теперь для нас не секрет, что к.-р. троцкистская организация свои тактические задачи, которые сводились к террору, пораженчеству, вредительству, диверсии и т.д., сформулировала давно. Спор о сроках — 1931 или 1932 г. — дела не меняет, но бесспорно, что, по крайней мере, с 1932 г. все направление к.-р. деятельности троцкистско-зиновьевского блока заключалось в организации террористической борьбы против руководителей нашей партии и советского правительства, в широкой организации вредительства и диверсий. Эта фашистская банда пыталась организованно подорвать основы советского строя.
Этим усугубляется наша вина. Она усиливается еще и потому, что это были не контрреволюционные проявления одиночек, отдельных враждебных советскому строю людей. Разоблачение таких к.-р. одиночек дело очень трудное. Но тот факт, что мы не сумели вовремя раскрыть существовавшей широко разветвленной троцкистской организации, которая имела свой центр и свои местные группы, несомненно усугубляет нашу вину, так как, вы сами понимаете, как чекисты, что, с точки зрения разведки, с точки зрения розыска, гораздо легче разоблачить уже сложившуюся организацию, тем более такую широкую, как троцкистско-зиновьевская, чем выявить террористов-одиночек.
Чем еще усугубляется наша вина? Тем, что у нас все-таки были сигналы. Сейчас, просматривается старый агентурный материал и по центру, и по периферии (я убежден, что если каждый из вас на месте покопается, то тоже найдет кое-какие зацепки), мы обнаружили, что у нас было кое-что настолько осязаемое, что надо было двигать это дело вперед, разворачивать его. Но, несмотря на эти сигналы, мы все-таки прохлопали к.-р. троцкистско-зиновьевский заговор.
Дело Зафрана
Я могу привести следующий пример, наиболее характерный. Он относится к Московской области и к СПО центра. В 1933 г. некий агент Зафран был связан с группой троцкистов, в том числе с Зильберманом, Хрусталевым и Дрейцером. Для того чтобы отвести заранее возможные предположения о самом агенте, я, прежде всего, скажу вам несколько слов об этом агенте. У него имеется масса недостатков, не только общечеловеческих, но и политических. Поэтому были некоторые основания предполагать, что этот агент может путать и провоцировать. Но одно дело персональное отношение к агенту, а другое дело объективный материал.
Задача чекиста заключается в том, чтобы отбросить весь наносный материал, который имеется у агента, взять то, что надо, уцепиться за основное и вытягивать всю цепочку звено за звеном.
Больше того, скажу вам: эта задача относится не только к чекисту. И с точки зрения общегражданской, мало ли бывает случаев, когда самый что ни на есть сволочной из сволочных, и вдруг дает сигнал, благодаря которому мы начинаем двигать дело. Так, что, повторяю, персональное отношение к агенту может быть самым отрицательным, но тут надо уметь брать объективные факты.
С точки зрения персональных качеств, повторяю, были некоторые основания считать Зафрана и провокатором, и плохим агентом, но, тем не менее, он сообщал об объективных фактах следующего порядка.
В 1933 г., связавшись с Зильберманом, Хрусталевым и Дрейцером, Зафран в своих агентурных донесениях совершенно бесспорно доказывал, что поведение троцкистов и зиновьевцев, в том числе и вождей, которые выступали на 17-м съезде партии с покаянными речами, является двурушническим. Двурушничество их проводилось исключительно с целью еще большего законспирирования существовавшей контрреволюционной организации. Дальше Зафран сообщил о том, что организация переходит к методам террора. Он сообщил о целом ряде конкретных фактов, в том числе и о воровстве государственных средств с целью поддержки троцкистско-зиновьевской организации. Он высказал предположение о существовании Московского центра, не называя его Московским центром, но говоря, что в Москве существует активная группа троцкистов, в которой активнейшую роль играет Дрейцер, несмотря на то, что последний в то время был директором завода в Восточной Сибири.
Словом, если читаешь все агентурные материалы (а я прочитал их все), то создается такое впечатление, что в агентурных материалах этого самого Зафрана сообщались всякие, проверенные жизнью, факты. Я исключаю отдельные литературные обобщения Зафрана, но факт остается фактом.
Все это шло хорошо до одного печального случая.
Зафран однажды сидел у Зильбермана и увидел у него к.-р. листовку, вернее, Зильберман показал ему троцкистскую листовку, которая критиковала решения XVII съезда партии. Зафран попросил дать ему эту листовку. Зильберман ему отказал, но затем дал, сказав: «Сядь и перепиши эту листовку, а потом кого надо — ознакомь». Зафран и переписал ее в свой блокнот.
Кстати сказать, к несчастью, в этом блокноте Зафран записывал все свои агентурные сообщения. Отсюда начались все его злоключения.
Работники б[ывшего] ПП ОГПУ Московской области получили от Зафрана эту листовку. В это время шла Московская парт, конференция. Тов. Реденс передал листовку тов. Кагановичу, который в своей речи сообщил об этой листовке. (Реплика: листовка была озаглавлена: «Как понимает Каганович ленинизм».)
Да, да. Когда тов. Каганович использовал эту листовку в своей речи, тогда товарищи вынуждены были арестовать Зильбермана и Хрусталева. Началось следствие. Зильберман и Хрусталев отрицали предъявленное им обвинение.
Затем москвичи поставили перед центром вопрос об аресте Дрейцера. Так как Дрейцер являлся в это время директором завода, то в центре заинтересовались этим вопросом и дело повернулось следующим образом:
Через некоторое время был арестован сам Зафран и ему учинили допрос, обвинив его в провокации.
Допрос, я должен сказать, был довольно пристрастным. Я прочел стенограмму допроса, который был проведен тов. Рутковским, и в котором принимал участие тов. Радзивидовский, причем тов. Радзивиловский тоже, в известной мере, поддался на эту провокацию.
Ну, словом, товарищи, когда читаешь сейчас протокол этого допроса, то его ошибочность бьет в нос, потому что кто бы ни прочитал эту стенограмму допроса, сразу увидит, что допрос весь пестрит такими римерно, формулировками: «Кто вам сказал, что троцкисты — такие Дураки, что они такими делами занимаются?».
Каждый из вас может задать вопрос, кто же это так допрашивал Зафрана, а некоторые скажут, что, может быть, здесь что-то неладно.
Но дело в том, что следствием была поставлена задача во что бы то ни стало разоблачить Зафрана, а раз центр тяжести перенесен с разоблачения врага на разоблачение самого агента, то, естественно, что ослабло, внимание к врагу, уже стал второстепенным вопрос о допросе арестованных и т.д. Словом, долго ли, коротко ли, Зафрану было предъявлено обвинение в провокации и в качестве основного документа, который послужил основанием для заключения его в концлагерь на пять лет, фигурировала, якобы, подложная листовка, им написанная. Я должен сказать, что читал эту листовку. Она не могла быть подложной потому, что она была опубликована в троцкистском бюллетене. Зафран ничего не выдумывал, а просто переписал эту листовку. За то, что Зафран сам составил эту листовку, якобы, с провокационной целью, ему дали пять лет.
Товарищи, надо сказать, что если бы Вы ближе ознакомились с этим делом, то увидели бы, что Зафран никогда этой к.-р. листовки составить не мог, потому что она написана квалифицированным политическим языком, каким Зафран отнюдь не обладает.
Нет никаких сомнений, что это творчество не рук Зафрана. И если бы расследовавшие это дело товарищи лучше его продумали, то увидели бы, что делают здесь большую ошибку.
Во всяком случае, если даже исключить всякую возможность политической ошибки, то здесь сделана юридическая ошибка, когда Зафран был осужден, как автор этой листовки.
Далее, Хрусталев и Зильберман были освобождены. Дрейцер каким-то образом узнал, что здесь, у вас, ведется дело и написал заявление, в котором выразил возмущение, что его Зафран оговаривает, назвал Зафрана прохвостом, сволочью и т.д. Кто передал Дрейцеру о ходе следствия, неизвестно. Во всяком случае, о следствии Дрейцер каким-то образом узнал.
Еще несколько характерных деталей этого дела. Дрейцер в то время не был арестован. Сейчас, как известно, Дрейцер расстрелян, как активнейший член московского троцкистско-зиновьевского террористического центра. Хрусталев, о котором я говорил, это тот самый Хрусталев, который содержал конспиративную квартиру на Дорогомиловской улице, откуда велись наблюдения за маршрутами тов. Сталина. Зильберман осужден, кажется, на 5 лет по делу убийства Сергея Мироновича (Голоса: «Да»).
Мы сейчас затребовали этого Зильбермана из концлагеря, так как его дело нужно посмотреть в новом свете. Я думаю, что его постигнет та же участь, которая постигла Дрейцера и Хрусталева.
Затем еще целый ряд деталей. После убийства С.М. Кирова этот самый Зафран, находившийся в лагере в Караганде, убежал оттуда. Приезжает он в Москву и звонит с вокзала: «Вот я прибыл такой-то и такой-то. Я убежал, так как был прав, и прошу поэтому снять с меня судимость». Его арестовали. Не знаю, долго ли его держали или нет. Но он подал заявление на имя тов. Сталина, на мое имя, на имя прокурора. Это дело было предметом разбирательства в Комиссии Партийного Контроля. Предложено было Зафрана освободить. Его освободили, послали на курорт, материально его устроили и т.п. Но несколько месяцев тому назад он был вновь арестован по другому делу. В чем заключается последнее дело, этого касаться не буду, тут дело темное. Собрались там бывший агент Зафран, бывший уполномоченный райотделения НКВД и организовали какую-то террористическую группу, которая была снабжена оружием. Это дело надо расследовать: либо это действительно опасное дело, либо это чепуха. Но повторяю, что этого дела я не касаюсь; это дело мы разберем особо; непосредственного отношения к нашему сегодняшнему разговору это дело не имеет.
О причинах наших провалов
Дело Зафрана — это лишь иллюстрация к тому, что были сигналы, которые давали нам все нити в руки, а мы этих сигналов не восприняли и отвергли. Что здесь такое: предательство или отсутствие бдительности? Сознательно было дело провалено или, как формулировал тов. Сталин в письме, написанном после убийства тов. Кирова, что с чекистами сыграло злую шутку отсутствие у них партийного чутья?
Я думаю, что, вернее, здесь последнее. Вернее последнее, потому что просто у товарищей не хватило ни чутья, ни нюха, ни бдительности, ни остроты для того чтобы ухватиться за эти факты.
Я эти факты привел как иллюстрацию, и, повторяю, что это не единичные факты, что были и другие, не менее яркие факты. Мне кажется, что здесь было отсутствие самой элементарной бдительности, чутья и оперативного нюха. Товарищи прохлопали в этом деле, просто не верили, что троцкисты могут перейти к такому острому методу борьбы, как террор, рассматривали это дело, как какую-то антипартийную контрреволюцию. Во всяком случае, никто не предполагал, что на фоне наших гигантских успехов найдутся настолько обнаглевшие люди, которые перешли к таким острым формам борьбы с нашей партией, с нашим социалистическим государством. Этого не предполагали, так как люди увлеченные успехами социалистического строительства, смотрели сквозь розовые очки на жизнь, говоря: «Какая, к черту, контрреволюция, откуда ей взяться? Мы имеем такие успехи, такие достижения, а тут контрреволюция, просто бессмыслица какая-то».
Люди не понимали элементарных вещей. Тов. Сталин сказал, что по мере укрепления нашего советского государства, по мере роста наших успехов, остатки разгромленных нами, но недобитых враждебных нам классов будут переходить ко все более острым формам борьбы. Для чекиста непонимание этой истины тем более непростительно, что его задача не только радоваться нашим успехам. Радуйся тебя не исключают из общей партийной массы, из общей массы советских граждан. Но ты поставлен не для того, чтобы только радоваться и не для того, чтобы кричать ура, а для того, чтобы вылавливать врагов, которые, разумеется, не только не радуются нашим успехам, но всеми силами им противодействуют. Ты должен заранее предполагать, что такие враги есть и еще будут.
Товарищи, я еще раз повторяю, что не хочу искать субъективных причин, т.к. если мы будем искать конкретных виновников, то никогда из этого болота не вылезем. Здесь есть какие-то общие, объективные причины. Мне кажется, что имеется целый ряд объективных причин, приведших к тому, что мы запоздали с раскрытием троцкистско-зиновьевского заговора.
В чем эти объективные причины заключаются? Мне кажется, что одной из решающих причин, обусловивших ряд провалов в нашей работе, является то, что мы вопреки тому, что уже давно проникло в сознание, в весь организм нашего государства, в поры партийных, советских и других организаций, не придали должного значения организационному вопросу, который сейчас является одним из центральных вопросов, стоящих перед органами НКВД.
Мне кажется, что в основном одной из объективных причин наших провалов является то обстоятельство, что в области организационной мы отстали от уровня наших политических задач и плохо перестроились под этим углом зрения. Под организационными задачами я имею в виду всю сумму организационных вопросов, которые должны стоять в центре внимания всей нашей работы. Одной из главных задач, которые стоят перед любым партийным и советским учреждением в нашей стране, является доведение отстающих организационных задач до уровня политических задач. Мне кажется, что в этом вопросе мы не только здорово отстали, но частенько не понимали значения самого вопроса об организационном руководстве, не поставили его в центр нашего внимания и не задумывались над тем, что это мешает успеху дела.
В чем это отставание сказывается? Прежде всего, есть ли это отставание?
О следствии и агентуре
Мы говорим, определяя свою роль, что НКВД является органом борьбы с контрреволюцией. Но так как известно, что контрреволюция у нас не действует открыто, контрреволюционеры не ходят по улицам, не бьют стекол и не носит знамен, легально не существуют, не издают своих газет, а наоборот, существуют нелегально в своеобразных условиях нашего советского строя, то, прежде всего, мы должны быть органом политического розыска. Если мы орган политического розыска, то совершенно бесспорно, что агентура у нас должна быть основой основ.
Когда у нас начинают говорить об агентуре, то часто любят выражаться, что это наши глаза, наши руки, наши ноги и перечисляют все части нашего тела.
Я говорил еще на прошлом совещании о том, что бывают разные глаза. У одних они бывают очень близорукие, а у других дальнозоркие; бывают также разные ноги и руки. Бывают разные уши: одни глуховатые, а другие наоборот. Дело не в этом. Дело в том, что основу основ нашей работы должна представлять собой агентурная работа, как рычаг политического розыска. Исходя из этого, казалось бы, что организационные вопросы, вопросы обслуживания агентуры, руководства агентурой должны были стоять в центре нашего внимания. Во всяком случае, орган розыска должен бы быть занят агентурой, по крайней мере, на 80–90%, если не больше.
А так ли у нас, товарищи, на деле?
На деле у нас организационные задачи поставлены с ног на голову, так как на 80 или 90% мы заняты не агентурной работой, а следствием.
За следствие мы награждаем людей, за следствие мы делаем поощрения, и за следствие охотнее всего у нас берутся. А вот агентурные комбинации, хорошая агентурная разработка у нас не всегда бывают, так как за это не награждают. Не всегда так бывает, чтобы чекист, встретившись с агентом, получил у него серьезные сведения, взял из них основное, дал им соответствующее направление, влез куда полагается.
Вообще, у нас нередко говорят, что агентура — это темное дело: «Ну, что я там буду делать с агентом, у следователя дело вернее: расколол, взял показания и кончено».
Вот, товарищи, какое соотношение получилось у нас между розыскной работой и следственной.
Агентурой надо руководить, направлять ее, придумывать всякие оперативные комбинации, словом, разворачивать всю огромнейшую уйму работы, которая стоит перед чекистом. У нас же эта работа была в загоне в то время, как следственные функции непомерно выросли. У некоторых наших чекистов создалась такая традиция: «Беру, — говорит, — его на раскол». Его спрашивают: «А материал есть?» — «Да нет, — говорит, — кое-какие зацепки имеются, думаю, что он расколется».
Если поставить эти задачи, исходя из той точки зрения, которую формулировал тов. Сталин — ликвидации отставания организационной работы от уровня политических задач, то применительно к руководству нашей оперативной и розыскной работой это будет выглядеть следующим образом:
Политические задачи розыска заключаются в том, что он должен выявлять врагов советского строя. Наш вождь тов. Сталин говорил о том, что, по мере роста наших успехов, по мере того, как мы крепнем, оголтелому врагу ничего не остается, кроме того, как прибегать к террору.
Тов. Сталин говорил о том, что могут ожить и зашевелиться и окраинные к.-р. националистические группы и меньшевики и эсеры.
Вот в этом политическом разрезе и надо рассматривать основные задачи, стоящие перед розыском.
Мы с каждым годом все ближе и ближе к войне. Иностранные разведки активизируются, развивают на нашей территории лихорадочную деятельность. Поэтому работа нашей разведки должна быть перестроена таким образом, чтобы мы могли успешно и вовремя вскрывать и ликвидировать врага. Как я уже говорил, у нас организационно получилось так, что следствие, несомненно, весьма важный участок нашей работы, является преобладающим элементом: тут мы проявляем все наши таланты, на этом деле у нас выявляются организаторы, здесь работают оперативники. А агентурно-розыскная работа находится на задворках.
Это и есть отставание организационной работы от уровня тех огромнейших политических задач, которые стоят перед нами на современном этапе.
Мне кажется, что это отставание и является в известной мере тем объективным фактором, который обусловил ряд наших провалов. Я говорю — объективным — не в том смысле, что есть какие-то объективные причины, которые мы были бы неспособны преодолеть. Я указал на объективную причину для того, чтобы не искать субъективной вины, потому что если мы будем искать субъективную вину, то мы докопаемся до очень многого. В частности, я сам за последние два года был очень близок к работе наших органов. Во всяком случае, я должен сказать, что у Вас не проходило ни одного серьезного политического дела, о котором бы я в той или иной мере не был информирован. Но дело не в этом.
О реорганизации ГУГБ
Теперь, товарищи, разрешите подойти к той реорганизации, которую нам утвердил недавно Центральный Комитет Партии.
Вы уже знаете об утвержденной ЦК схеме организационной перестройки ГУГБ. Я считаю, что это только начало, что, собственно, этим решением мы еще не задаваем всех вопросов коренной ломки нашей работы, а только делаем первый шаг. Почему именно так, я скажу дальше. Я не буду касаться отделов ГУГБ, которые не претерпели реорганизации, а только тех отделов, которые или вновь создаются, или ликвидируются.
О ликвидации ЭКО и организации КРО Прежде всего, о ликвидации Экономического отдела. Существование Экономического отдела было до тех пор оправдано, пока у нас были элементы для работы этого отдела. Это были следующие элементы: 1) то, что в товарообороте существовал частник, занимавший там довольно солидное место; 2) то, что в промышленности у нас также была некоторая прослойка частного капитала; 3) то, что у нас не была еще коллективизирована деревня, в которой имелись элементы роста капитализма, экономическая основа которой не была еще подорвана и откуда, как говорил Ленин, ежечасно, ежедневно, в массовом масштабе рос капиталист; 4) наконец, то, что государственный аппарат, я имею в виду, главным образом, среднее и низовое звенья государственного аппарата, — был в значительной мере не в руках наших специалистов, а специалистов старой формации.
Наличие таких объективных фактов, оправдывало существование Экономического отдела. Но так как у нас сейчас нет частника ни в товарообороте, ни в промышленности, так как деревня у нас коллективизирована и всякие основы для роста капитализма в деревне подорваны окончательно; так как государственный аппарат у нас в подавляющей своей части из наших людей, воспитанных при советской строе либо частью перевоспитанных, то изменившаяся обстановка, собственно говоря, привела давным давно к самоликвидации Экономического отдела. Те дела, которыми в последние годы занимался Экономический отдел, можно было отнести целиком к борьбе со всеми видами контрреволюции. Здесь ЭКО был силен и давал хорошие дела. Что же касается всех других дел, которые были характерны для предыдущего периода, то ЭКО в последние годы совершенно их не давал, так как почвы для этой работы не было.
Поэтому, мне кажется, что ликвидация Экономического отдела созрела, так как нет объективных предпосылок для дальнейшего существования Экономического отдела в том виде, в каком он существовал раньше.
Вот, собственно, причина ликвидации ЭКО.
Но это не значит, что мы ликвидируем этот отдел во всех его частях. Мы из ЭКО выделили функции борьбы с контрреволюцией, шпионажем и диверсией и создали новый отдел — Контрразведывательный.
Не знаю, нужно ли объяснять вам, почему мы назвали новый отдел Контрразведывательным. Это всем понятно.
В состав КРО вошла та часть ЭКО, которая вела борьбу с контрреволюцией, шпионажем, вредительством и диверсией, а также контрразведывательные отделения из Особого отдела.
Об Особом отделе по армии
Несколько соображений о мотивах создания Особого отдела по армии. Почему мы выделили контрразведывательную часть из Особого отдела? Какие опасения есть у товарищей по этому поводу и какие опасения мне выражали, когда я поставил этот вопрос? Прежде всего, когда я прослушал доклад тов. Гая, я ему тут же сказал, что у него в Особом отделе получилась диспропорция, выражающаяся в том, что работа по армии была в загоне. У меня тогда созрела мысль о необходимости выделения Особого отдела для обслуживания Красной Армии.
В самом деле, товарищи, у нас колоссальнейшая армия, растущая из года в год; армия, которая изо дня в день оснащается первостепенной техникой; армия, перед которой с каждым днем, по мере роста и по мере оснащения ее техникой, стоят все более и более сложные задачи. Перед Красной Армией возникают тысячи новых вопросов, которые не были разрешены раньше практикой, которые будут сейчас проверяться практикой; некоторые из этих вопросов будут проверяться и решаться в огне самой войны.
Возьмите такой вопрос, как оснащение нашей Красной Армии, тесно связанный с вопросом об организации тыла в случае войны. Обеспечение тыла будет представлять собой гигантскую задачу, над которой надо думать уже сейчас, над которой надо серьезно работать.
Обеспечение бесперебойного питания нашей современной армии или даже какого-нибудь механизированного корпуса или бригады представляет большой труд: надо тащить за собой огромное количество горючего, боеприпасов, питания и т.д. Эти вопросы надо ставить в связи с вопросами об организации тыла. Все это ставит перед Особым отделом все новые и новые задачи по обслуживанию Красной Армии.
Предполагать, что в армии не существует контрреволюционных элементов, предполагать, что цивильный гражданин, антисоветски настроенный сегодня, призванный завтра в Красную Армию, становится сразу советским человеком — могут только люди, потерявшие всякое большевистское и чекистское чутье. Тем более неверно предполагать, что сопредельные враждебные нам государства, так же, впрочем, как и не сопредельные (Германия, Англия и др.) не пролезли и не пытаются пролезть в нашу армию, в наши штабы. А если вообще исходить из того положения, что в Красной Армии не может быть контрреволюционных элементов, тогда и Особый отдел нам не нужен. Тогда нужно поставить вопрос о ликвидации Особого отдела. Если же верно то, что в армии контрреволюционные элементы и агенты иностранных разведок работают и, по мере, приближения к войне, будут все активнее проводить свою работу, тогда нужно создать Особый отдел, который по-настоящему обслуживал бы Красную Армию.
Мне тут некоторые товарищи говорили, что как бы у нас не получились опять старые «портяночники». Товарищи, от нас самих зависит — будут у нас «портяночники» или нет. Если кому-нибудь нравится быть «портяночником», можно поговорить с тов. Ворошиловым о том, чтобы он взял такого товарища к себе в каптенармусы. Но если у вас есть воля к борьбе с контрреволюцией, то все разговоры о «портяночниках» отпадут. Мы можем укрепить и укрепим кадры особистов, влив туда новых людей. Мы сделаем этот отдел подлинно оперативным и боеспособным. Все это зависит от нас, от людей, которые руководят делом; мотивы же о «портяночниках» не выдерживают никакой критики.
Перед Особым отделом стоит огромная задача, и, если по совести говорить, то, с точки зрения перестройки работы, перед Особым отделом стоит самая тяжелая, самая сложная и самая нерешенная задача.
В организации этой работы будет много трудностей. Тут нужны будут поиски новых людей, нужно будет четко определить задачи Особых отделов. Во всяком случае, Особый отдел у нас должен представлять мощную контрразведывательную организацию в армии и флоте, мощный аппарат разведки, где должны быть квалифицированные люди, знающие армию, флот, наземные, подземные и воздушные войска, аппарат, способный разрешить стоящие перед ним гигантские задачи. Нужно определить, что наши особисты будут делать завтра, когда наша армия перейдет границу, как они будут действовать на вражеской территории.
А, вот, возьмите хотя бы такой мелкий вопрос. Если бы я спросил начальника Особого отдела тов. Гая: «Вот, будет формироваться такая-то дивизия второй очереди. Кто будет начальником Особого отдела этой дивизии?», — он мне не ответит. Я могу сказать, что командиром дивизии будет такой-то, начальником политотдела такой-то. Я могу об этом узнать, справившись в штабе главного командования. А кто будет начальником Особого отдела — никто не скажет: «Лицо секретное — фигуры не имеет» (голос: «фигура просто мифическая»).
Так что, мне кажется, что выделив Особый отдел в самостоятельный отдел, обслуживающий Красную Армию, мы поступили совершенно правильно. Дай бог, как говорят старухи, чтобы он со своей работой справился, тем более, что у него огромнейшая периферия. Я не ошибусь, если скажу, что аппарат Особого отдела — наиболее мощный аппарат ГУГБ с точки зрения количественного состава. Этими людьми нужно суметь управлять.
Создание Особого отдела по армии тем более правильно, что борьба с контрреволюцией в Красной Армии почти не велась. В Особом отделе существовало одно — два отделения, куда были включены все наземные войска: пехота, артиллерия, мотомехчасти и т. д. Обслуживать армию таким универсальным аппаратом — это тяжелая штука.
Надо будет создать в Особом отделе крепкий костяк людей, поставить, как следует, оперативную работу и создать, если хотите, перелом в настроении некоторых чекистов, которые рассматривают работу в Особом отделе как работу неинтересную, не чекистскую, как «портяночную» работу; создать настроение, что Особый отдел — это одна из наиболее почетных отраслей вашей работы.
В случае войны, вам, особистам, придется разворачиваться первыми и здесь надо иметь испытанные кадры наших квалифицированных разведчиков.
До реорганизации общие контрразведывательные функции Особого отдела оставляли совершенно в тени работу по обслуживанию армии. Поэтому, мне опять-таки, кажется, что здесь нужен подход с точки зрения организационной, с точки зрения сталинской формулировки о ликвидации отставания организационной работы от политических задач. Здесь надо прямо сказать, что нужно иначе, по-настоящему поставить работу разведки. А у нас не хватало на это силенок. Организационная работа была поставлена так, что общая контрразведывательная работа забивала всю работу по армии. Не случайно поэтому, что у нас очень мало армейских дел. Даже к троцкистским делам в армии мы подошли с гражданской стороны, а не с военной, хотя и в армии имеются троцкисты. Думаю, что мы военной троцкистской линии до конца еще не расследовали. Предполагаю, что в армии имеются не только троцкисты, но и всякая другая сволочь, так как армия не изолирована от населения, не закупорена в банку, куда не проникают никакие бактерии, а, наоборот, значительно подвержена влиянию окружающей среды, в которой имеются контрреволюционные элементы. Вы хорошо знаете и о стремлениях разведок империалистических штабов создать свою агентуру в нашей армии, организовать диверсии и т.д.
Нами вскрываются диверсионно-вредительские организации в промышленности. Какие же основания рассчитывать, что нельзя совершать диверсионных актов в армии? Возможности для этого там имеются большие, во всяком случае, не меньшие, чем в промышленности. Возьмите такую проблему, как соотношение тыла и фронта, во время войны, где агентура врага может наделать такую путаницу, которая имела бы тяжкие последствия.
Стало быть, создание армейского Особого отдела организационно оправдано и, мне кажется, что по важности этот отдел представляет собой один из центральных отделов. Конкретные задачи этого отдела мы определим в ближайшее время.
Что сейчас важно в работе этого отдела?
На этом вопросе я хочу несколько задержаться. Особенность работы этого отдела (это касается и всей нашей оперативной работы) заключается в том, что мы должны переходить к наступательным формам работы.
Как совершенная форма оборонительной работы, нами должна быть избрана наступательная форма. Особый отдел должен в этом отношении явиться наиболее активным отделом. Он должен переходить в наступление и забираться поглубже, везде, где только возможно, не только на нашей территории, но и за рубежом.
Не мы должны оглядываться на наших врагов. Пусть они оглядываются на нас и думают, где и в каком месте мы их ущипнем.
Это то, что мне кажется отличительным для Особого отдела, но я повторяю, что это касается всей нашей оперативной работы.
О разделении Оперода
И, наконец, о разделение Оперода. Вряд ли здесь нужно объяснять, что это серьезное организационное мероприятие. Последствия его очень велики.
Само по себе разделение пройдет безболезненно. Мы просто выделили функции охраны и оперодовские функции в самостоятельные отрасли работы. Это разделение диктовалось ходом всей нашей работы.
В особенности нам надо по-настоящему поставить охрану руководства нашей партии и правительства. Охрана правительства в таком великом государстве, как наш Советский Союз, должна быть поставлена на прочную государственную ногу. Нечего здесь секретничать, нечего конспирировать тот факт, что мы охраняем наше правительство и наших вождей. Наоборот! Пусть знают, что мы их охраняем. (Голоса: «Правильно, правильно!»)
Необязательно держать, например, нашего Гулько на секретном штате (смех).
Что касается оперодовской части, то тут, конечно, требуется очень серьезная перестройка всей работы и, прежде всего, изменение нашего отношения к Оперативному отделу. Когда функции охраны были в Опероде, то это считалось почетным делом. Но когда Оперод останется без охраны, то кое-кто из товарищей может сказать: «Ну, что это за отдел? Какой-то обслуживающий отдел». «Отдел, который должен быть на побегушках, у которого, кроме своего начальства, имеется несколько начальников сверху».
Такое определение неправильно, товарищи! Когда мы решали вопрос об отделении охраны от Оперода, то мы считали, что надо серьезно перестроить работу самого Оперода и, прежде всего, поставить перед ним и решить ряд важнейших задач.
Первый вопрос — это наружная служба. Ее надо поставить по-серьезному. Надо дело поставить, по крайней мере, так, чтобы проезжая по улице, любой гражданин не подсчитывал бы всех разведчиков и не говорил бы: «Вот это разведчик, это разведчик».
Я говорю об элементарной вещи, но мы имеем в виду поднять уровень разведки таким образом, чтобы, по крайней мере, массовую сеть наружной разведки сделать весьма квалифицированной, чтобы она состояла из знающих свое дело людей, имеющих серьезную выучку, людей культурных, и чтобы в специальных частях (по линии КРО) были такие разведчики, которых мы могли бы одеть во фрак и посадить их, если нам нужно будет, в дипломатическую ложу, которые могли бы потанцевать фокстрот в гостинице, где собираются иностранцы, и чтобы они не шокировали ни нас, ни иностранцев. Разведчик должен владеть языками, чтобы мы могли его посадить со спокойной совестью, хотя бы в такую страну, как Польшу. Сейчас мы разведчика послать за границу не можем, он может работать только у себя в отделе.
Нам нужно поставить наружную службу, которая будет определяться не только функциями слежки, но, в известной мере, и функциями разведки, на должную высоту.
Второй вопрос — это техника.
Я должен сказать, что недооценка техники в нашей чекистской работе абсолютно нетерпима. Когда розыск станет ведущей частью нашей работы, тогда люди повернутся к технике, а поворачиваться к технике нужно потому, что это, прежде всего, возможность документации дел, это важнейший элемент розыска.
У нас, к сожалению, отношение к технике наплевательское: удается нам документировать следственное дело — хорошо; не удается — большой беды нет.
Я уже не говорю о том, что использование техники ускорило бы оперативную ликвидацию дела и потребовало бы меньшей траты сил и энергии у товарищей, которые ведут наблюдение за определенными лицами.
Нам необходимо добиться серьезной постановки нашей разведки, добиться того, чтобы наш розыск использовал бы побольше техники для того, чтобы найти врага. А техника — не такое маленькое дело. Надо очень серьезно и очень солидно использовать способы, которые позволяют разоблачить врага. Во всяком случае, те отдельные начинания, о которых говорил мне тов. Волович, но которые еще не внедрены в нашу практику, — это отдельные ценные изобретения, которые абсолютно у нас не используются.
Я имею в виду всю сумму нашей техники, которая заключается в перлюстрации писем, подслушивании телефонов, подслушивании всякими иными способами, фотографии, изъятии документов и т.д., — всю технику, которая должна быть поставлена на службу разведки и которая сама представляет очень серьезный элемент разведки. Таким мы представляем себе этот Оперод. Отсюда и необходимость разделения двух несовместимых функций, которые в этом отделе до сих пор были.
Об организации тюремного отдела
И, наконец, товарищи, последнее. Я не буду говорить ни о задачах, ни о необходимости перестройки оперативной работы всех остальных отделов ГУГБ. Существенных изменений здесь никаких нет. Я только остановлюсь на новом отделе — Тюремном.
Каковы мотивы создания Тюремного отдела?
Разрешите мне тут немножко отвлечься от этого дела и придраться к вопросу с Тюремным отделом для того, чтобы поставить один общий вопрос.
Некоторые из наших чекистов не прочь пофилософствовать по поводу вновь принятой конституции и задач, которые стоят перед ЧК: конституцию, мол, принимают новую, вводят в какие-то рамки, вводят законность, вводят свободу слова, переписки; что из этого выйдет — неизвестно, но, во всяком случае, у чекистов какую-то власть отрезают. Проявляя вообще какую-то настороженность, они отсюда делают вывод: нельзя ли полиберальнее, поосторожнее; все старое отпадает, старые наши чекистские методы работы вроде как бы не годятся, новая конституция — значит, побольше всяких свобод и т. д.; нам надо перестроиться под этим углом зрения, а ежели вести борьбу с контрреволюцией, то вести ее помягче, не очень ударять.
Вот какие выводы делают некоторые чекисты. А тут еще совпало мое назначение: секретаря ЦК де назначают, Ягоду сменили. Как это расценить? Почему сменили Ягоду? И рассуждают так: пожалуй верно, что конституция тут сыграла известную роль. Ягода — фигура довольно одиозная, привык уже работать по старой конституции, а по новой трудненько будет; он бы, может, сумел, но все-таки в глазах общества он заметен, да еще будет глаза колоть кое-кому. Не прочь были и так рассудить: новая конституция — новый человек, полиберальнее и т. д. Вообще в рамках такой своеобразной законности представляли себе это дело.
Почему я пришил это дело к Тюремному отделу?
А вот почему! Конечно, все эти рассуждения ломанного гроша не стоят. И, по меньшей мере, они навеяны мещанской средой, которая по-своему понимает конституцию: это, мол, спокойная жизнь. А вот на деле, товарищи, я думаю, что к Тюремному отделу у нас имеют отношение и конституция, и либеральный курс. Давайте поглядим на жесткий курс и на либеральный курс. Жесткий курс заключался в том, что у нас существовали изоляторы, у нас существовали тюрьмы: ловили мы контрреволюционеров, судили их, одних громко, других не громко и держали их в тюрьме. Когда какого-нибудь человека присуждали к 10 годам тюрьмы, то все мы думали, и я, в частности, грешный человек, думал, что это настоящая тюрьма, что там люди сидят, в строгом заключении, что отбывают наказание за свои преступления. Не предполагали, что наши изоляторы скорее похожи на дом отдыха, а не на тюрьму. А на деле, самое тягчайшее контрреволюционное преступление оставалось без наказания потому, что никакой тюрьмы не существовало в природе, а были такие плохенькие дома отдыха, кое-где похуже, кое-где получше, правда, дома отдыха закрытые, дома отдыха, обязательные для пребывания (голос: «условно закрытые»). Только пребывание там было обязательным. Хочешь — не хочешь, все равно заставят отдыхать.
Я должен сказать, что отдельные факты, которые мы имеем по тюремным делам, являются совершенно вопиющими. Достаточно сказать следующее: если муж и жена осуждены, их обязательно сажали в одну камеру и они там, если хотят, размножаются (голос: «иные считают, что это не совсем приятно»). У нас есть такие случаи, когда в изоляторе брали жену одного и переводили в камеру к другому. Достаточно сказать, что такой матерый контрреволюционер, как Иван Никитич Смирнов, (который особенно напирал при следствии на то, что он не мог руководить к.-р. организацией, сидя в тюрьме), жил в изоляторе со своей женой.
Сам по себе режим был никуда не годным. Вы знаете, что когда-то попасть в одиночку считалось большим наказанием и люди старались всячески попасть в общую камеру, так как там веселее и режим помягче. Здесь мы имели обратное явление, когда в изоляторах были форменные драки заключенных за одиночки, заключенные писали бесконечные заявления и отсюда предлагали начальнику тюрьмы, чтобы предоставить такую-то одиночку такому-то, а когда такого-то отправят, дать одиночку такому-то. Наконец, в изоляторах был всякий спортивный инвентарь, волейбол, крокет; так были свои огороды, садики, в камерах можно было держать все, что хочешь: грифельный прибор, столовый нож, вилки. Когда я посмотрел продовольственный рацион заключенных, то я должен сказать, что нечего удивляться тому, что Смирнов (я знаю его с 1922–23 г. по Сибири, он был тогда туберкулезным), когда его привели из политизолятора, то это был мужчина — кровь с молоком. Евдокимов — этот пьянчуга, который вообще всегда ходил с испитым лицом, представлял собой образец мужчины: краснорожий, выглядел он прекрасно, пить водки ему там не давали и он подлечился. Недаром на процессе иностранцы так удивлялись здоровому виду заключенных.
Заключенные имели все возможности для к.-р. работы в тюрьме и Руководства из тюрьмы контрреволюционной организацией на воле.
Какие это возможности? Во-первых — прогулка. Она строилась так: заключенные собирались чуть ли не по секторам, во всяком случае, они могли обсуждать любые вопросы. Во-вторых, они имели возможность получать почти неограниченное количество книг. Книги либо привозились заключенными с собой, либо пересылались родственниками. Что составляет книга для заключенного вы сами прекрасно знаете. Книга — это все. При помощи книги можно ловко переписываться. А, так сказать, для души, в распоряжении заключенных была тюремная библиотека. Многим из арестованных, особенно более видным, разрешали переписку непосредственно, помимо тюремной администрации, без просмотра. Наконец, так как была возможность привезти туда чемоданы и т. д.; они все обзаводились большим количеством всяких хозяйственных принадлежностей и родственники могли приезжать за этими чемоданами. У них были все возможности для к.-р. работы. Конечно, не такие, чтобы они могли открыто действовать, но это не требовало большого труда. Надо было обладать некоторыми элементарными качествами конспиратора, чтобы все это проделать.
Имеет ли это товарищи, отношение к конституции? Я не знаю, какая конституция с точки зрения существовавшего до последнего времени тюремного режима лучше — старая или новая? Думаю, что старая. Мы же хотим превратить наши тюрьмы в тюрьмы настоящие. Они должны быть настоящими тюрьмами, а не домами отдыха, чтобы люди, сидящие в них, чувствовали, что они отбывают наказание.
Со всеми элементами перековки надо покончить.
Пожалуйста, занимайтесь перековкой в лагерях, там, где имеется преступная масса всяких уголовных и полууголовных элементов, но шпионов, диверсантов, троцкистов и вообще контрреволюционную шваль мы должны запирать в настоящие тюрьмы, да держать их за семью замками.
С либеральщиной, вредной для нашего государства, которая не диктуется никакими элементами гуманности, надо покончить. Тот, кто думает, что острый меч революции — ЧК, в связи с новой конституцией, притупляется, должен поглядеть на себя: не притупился ли он раньше времени. Люди доходят до смешного: «А могу ли я прикрикнуть на арестованного, если он этого достоин. А вдруг сорвется резкий тон моего с ним разговора, — допускается ли это при новой конституции?» Такие рассуждения неправильны. Это самая настоящая чепуха, так могут рассуждать только не чекисты.
Для меня совершенно непонятно, как это при прежнем тюремном режиме могли допускать такое поведение арестованных, как например И.Н. Смирнова. При допросе он ругал следователя, но вместо того, чтобы посадить Смирнова в карцер и продержать в нем 10 дней для того, чтобы он почувствовал свою неправду, чтобы, выйдя из карцера, с него сошло 10 потов, его оставляют в покое. Следователь должен был вести себя иначе и посадить арестованного на место. А у нас выходит так, что этот самой Смирнов объявляет голодовку, а его начинают кормить сахаром и яйцами. Такую «голодовку» может вытерпеть каждый.
Поэтому, товарищи, не думайте, что, в связи с новой конституцией надо будет проявлять какое-то особое отношение к арестованным. Наоборот, сейчас вопрос о борьбе с контрреволюцией стоит острее, если вы хотите сослужить службу новой конституции, то ваша главная задача заключается в том, чтобы всеми силами и возможностями охранять ее от всяких посягательств контрреволюции, с какой бы стороны они ни шли. В этом наша самая почетная задача.
Конечно, кое-что меняется. Меняется в том смысле, что наоборот, нашу работу мы должны поставить таким образом, чтобы она способствовала настоящему восстановлению ЧК, как разведывательного и розыскного органа.
Разве плохо будет, если вы так построите свою агентурную работу, что сумеете документировать виновность подсудимого и придти с этими документами в суд? Разве это будет противоречить конституции? Ничего подобного. Если и стоят перед нами острые задачи, то не в плоскости отклонений от чекистских норм, отклонений, которые в действительности имели место раньше, а, наоборот, в плоскости еще более серьезной и глубокой работы ЧК, как розыскного отдела по борьбе с контрреволюцией.
В связи с этим, мы создаем Тюремный отдел ГУГБ, переделываем тюрьмы, передаваемые в его ведение, т.к. многие из них придется переоборудовать, ликвидировать красные уголки, которые там есть. Изъять всякие фабрики по производству и т.д. Тюрьма должна быть тюрьмой, а перековку, так и быть, мы поручим тов. Берману. В тюрьмах же мы будем заковывать людей. Во всяком случае революция от этого не проиграет, а только выиграет.
О следственном отделе Вот, товарищи, то, что касается организационных вопросов. Я уже говорил, что это только начало дела. Я думаю, что через некоторое время нам придется вновь пересмотреть нашу организационную структуру. Сейчас мы не можем этого решить, т.к. с этим связана серьезная ломка, к которой мы еще не подготовлены. Я имею в виду, прежде всего, организационное обеспечение разворота нашей агентурной работы и создание настоящих агентурно-розыскных отделов.
Мне кажется, что для этого назрело время. Как это сделать? Надо отделить следствие от агентуры. Понятно, не может быть речи о передаче следствия куда-то на сторону. Я имею в виду организацию следственного отдела непосредственно в ГУГБ. На этот счет у меня имеется твердая точка зрения.
Некоторые товарищи выражали опасение, говоря, что нельзя оторвать следствие от агентуры, потому что обе эти отрасли работы крепко спаяны, что дело, недоработанное в агентуре, дорабатывается в следствии и наоборот. Все это, товарищи, чепуха, потому что, в конце концов, и агентура, и следствие будут в одном месте и никто разрывать их не будет. А делу мы этим здорово поможем.
Кроме всего прочего, давайте честно скажем, что у нас давным давно существует следственный отдел. Правда, он не называется Следственным отделом, но фактически он существует, хотя это нигде не записано. Разница в том, что это кустарный отдел. Этот кустарный отдел периодически возникал. Как только раскрывалось какое-нибудь дело, мы мобилизовывали многих оперативников и отдел создавался вновь.
Почему мы не организуем Следственный отдел сейчас? В настоящее время это было бы крайне серьезной ломкой аппарата. Когда я шел на реорганизацию аппарата, я был совершенно спокоен, так как все опасения, что в наших условиях всякая реорганизация является ущербом оперативной работе, безусловно не верны. Оперативная работа от этой реорганизации не пострадает. Но если приступить немедленно к выделению Следственного отдела, то это было бы уже коренной ломкой аппарата и в первое время это могло бы сильно отразиться на работе. Это дело требует серьезной подготовки.
Я не определяю срока, когда именно мы перейдем ко второй реорганизации; возможно, это будет через полгода, может быть, раньше, может быть, позже.
Что мне кажется главным в этом деле, это то, что оперативный аппарат, который будет работать с агентурой, наш аппарат розыска, будучи освобожденным от всех этих довольно громоздких функций, которые занимают у него 90% времени, наконец, сумеет на деле заняться агентурой, то есть основой основ нашей работы. Чекист начнет работать с агентурой по-настоящему: он будет встречаться с агентом. Он будет давать агенту направление, будет искать настоящего агента, настоящего дела, будет думать над всякими оперативными комбинациями. Словом, товарищ, который будет располагать определенным временем, зная при этом, что его основной и главной обязанностью является розыск, будет заниматься этим делом всерьез, потому что у него других дел не будет (реплика: «Без этого он без хлеба будет»). Конечно, без этого он будет без хлеба, а так как за это дело мы будем поощрять, то стремление повысить качество своей работы у него, конечно, будет. Прежде чем передать дело следователю, работник-агентурист десять раз подумает; он предварительно попытается документировать дело и придет с готовым делом. Начальник СПО, или начальник другого отдела ГУГБ придет к начальнику Следственного отдела и скажет: «Прими у нас готовое дело».
Здесь будет взаимный контроль: агентурно-розыскные отделы будут контролировать Следственный отдел, а Следственный отдел будет контролировать их в свою очередь. Так как и следственная и агентурно-розыскная работа будут находиться в одном и том же месте, в одних и тех же руках — в ГУГБ, то такая постановка работы будет представлять собой мощный рычаг в смысле руководства и послужить серьезной основой для всей перестройки нашей работы.
Я думаю, что к выделению Следственного отдела мы постепенно перейдем.
О ликвидации функционалки в отделах ГУГБ Кстати сказать, я думаю, что такое решение вопроса в известной' мере покончило бы с функционалкой в наших отделах. Я должен сказать, товарищи, что в том виде, в каком существовали наши отделы и, если хотите, в каком они будут существовать еще и впредь, элементы функционалки еще остаются. Правда, тут некоторые товарищи не прочь возвести это дело в принцип: говорят, что, если возможно положить в основу работы аппаратов всех других учреждений производственно-отраслевой принцип, то чекистскому аппарату свойственен только функциональный принцип, и перестраивать аппарат по-иному нельзя.
Конечно, если люди так понимают производственно-отраслевой принцип, то выходит, что мы должны бы разделиться по отраслям работы. Вот, если мы создали бы отдел промышленности, сельского хозяйства, отдел планирования и т.д., то это была бы самая настоящая функционалка в ее законченном виде. Но даже в таком виде, в каком сейчас существуют наши отделы ГУГБ, в их есть элементы Функционалки.
Как должны строиться наши отделы? Они должны строиться по видам контрреволюции. Поскольку, например, СПО у нас занимается борьбой с контрреволюционными политическими формированиями, мы должны создать такой Секретно-политический отдел, такой аппарат, который все элементы розыска — и наружного, и внутреннего — держал бы в своих собственных руках. Тогда не было бы функционалки, в том смысле, что одними вопросами занимаются отделы обслуживания, другими занимаются агентурно-розыскные отделы.
За последнее время у меня возникла следующая мысль.
У нас есть группа отделов основных и есть отделы обслуживающие. К обслуживающим отделам можно отнести, в первую очередь, Оперод и, до известной степени, ИНО. Это два важных отдела. В каком смысле их считают обслуживающими? В том смысле, что этим отделам другие отделы ГУГБ дают определенные оперативные задания, которые они обязаны выполнять. Например, Опероду даются задания о наружном наблюдении за определенными лицами, о производстве обысков, арестов и т.д.
Я не исключаю возможности, что через некоторое время, в перспективе, возможно, отдаленной, мы все функции наблюдения, наружной службы передадим в отделы ГУГБ, в которых была бы организована наружка и существовали бы определенные кадры разведки. В Опероде будет оставлена техника, но техника мощная, способная удовлетворить все требования розыска.
Но сейчас нам, в первую очередь, нужно организовать Оперативный отдел, который создал бы свои отборные кадры разведки.
Что касается ИНО, то я не исключаю такой возможности, что по некоторым отделам, может быть, по КРО и СПО мы допустим постановку закордонной работы помимо ИНО. Это тоже способствовало бы ликвидации функционалки. Поскольку, например, СПО заинтересован в борьбе с закордонными троцкистскими центрами, он должен сам суметь проникнуть через свою агентуру в эти центры. То же самое следует сказать и о КРО.
Тут могут сказать: что же будет делать ИНО? Я думаю, что ИНО нужно превратить в активный отдел. Если говорить о функциях и задачах ИНО, то у него, кроме работы по выполнению заданий отделов ГУГБ, имеется уйма других дел. Повторяю, что в конечном итоге, направление реорганизации, которую мы проводим, имеет своей основной задачей создание мощного органа разведки, который оправдал бы все наше существование. Если мы нашего существования не оправдаем, то дело будет плохо.
О местном аппарате УГБ
Наконец вопрос о местном аппарате. Тут придется решать вопрос гораздо быстрее. Самый важный и назревший вопрос — это вопрос о районах. Я сейчас ничего не могу предложить, так как решил по окончании съезда Советов поехать на места, пощупать сам, как организатор. Выражаясь по-русски: «Русский глазам не верит, дай пощупаю». То представление, которое сложилось у меня о районных аппаратах, очень неважное. Я считаю, что серьезных районных аппаратов у нас не существует (голоса: «Правильно»). Нужно ли будет громкую вывеску УГБ иметь в каждом районном аппарате? Если нет серьезного районного аппарата, то нам и вывеска УГБ в районе не нужна.
Это надо как-то решить. В каком направлении мы можем решить этот вопрос? Прежде всего, мы можем выделить по всему Союзу определенную группу районов по признакам следующего порядка:
1-я группа районов — это пограничные и, частично, приграничные районы.
2-я группа районов — это группа крупных промышленных районов — Урал, Нижний Тагил, Березняки, Красноуральск и многие другие, где имеется крупнейшая промышленная база, причем в значительной своей степени база оборонной промышленности.
Наконец, 3-я группа районов — это группа национальных районов, в некоторых краях, по крайней мере.
Вообще надо выделить группу крупных районов — будь то пятьсот или тысяча; это надо подсчитать, определить какой район с точки зрения борьбы с контрреволюцией представляет больший интерес, и в этих районах покончить со стандартом, шаблоном, в частности, в вопросе о штатах.
В некоторых национальных и крупнейших промышленных районах мы должны создать сильные аппараты УГБ, в количестве, примерно, 10–20 человек, с тем, чтобы мы могли знать, что эти аппараты являются нашей опорой. Надо в эти районы послать в качестве начальников райотделений крупных людей, которые обладали бы известными данными, ставящими их на один уровень с секретарем райкома, председателем райисполкома. Начальник райотделения не должен быть на побегушках у секретаря райкома. Он должен знать свою работу, а не заниматься исключительно тем, чтобы информировать районные парт, и сов. органы о наличии горючего в МТС или состоянии обмолота. Он не должен быть на побегушках, но, конечно, если что-нибудь случится в районе, он должен поехать по поручению секретаря и расследовать дело.
Что касается всех остальных районов, то там аппарат УГБ не нужен. Там нужен милицейский, настоящий милицейский аппарат, взамен УГБ в районных аппаратах надо либо вернуться к старой практике и создать оперативные сектора, либо, к чему я склоняюсь больше всего, — это создать сектора или специальные отделы в самих областных управлениях, где сидела бы квалифицированная группа людей, которая обслуживала бы определенную группу районов. При чем не обязательно, чтобы этот сектор не имел в районе своего человека. В некоторых районах может находиться наш нелегальный резидент, получающий от нас жалование, и имеющий какую-либо должность, хотя бы в той же милиции. В этом направлении я, во всяком случае, думаю, и вам, товарищи, надо в этом направлении подумать. Этот вопрос настолько назрел, что его надо решить возможно скорей, не тянуть с ним; но решать его не обязательно в мировом масштабе, а по мере того, как этот вопрос станет нам ясен.
Вот, товарищи, те местные вопросы, которые, мне кажется, следовало бы решить.
О разгрузке аппарата ГУГБ от несвойственных ему функций
Следующая группа вопросов. Тут я хочу остановиться еще на одной, так сказать, объективной причине, способствовавшей тем провалам, о которых я уже говорил.
Вся наша организационная перестройка будет провалена, если мы не решим ряда задач, связанных с разгрузкой нашего ГУГБ от ряда несвойственных ему функций. Кое от чего нам надо освободиться.
Говоря это, я имею в виду наши внутренние отношения между милицией и органами УГБ. Если эта разобщенность оправдывалась раньше, когда милиция была еще слаба, то теперь, ряд дел придется передать в милицию.
Почему это надо сделать?
Я хочу представить Вам некоторый цифровой материал по арестам. За 1935 г. было ГУГБ репрессировано 293681 чел., из них арестовано 193 тыс. человек, т.е. ровно на 100 тыс. меньше, чем репрессировано. Во-первых, эта цифра сама по себе ненормальная. Я не думаю, чтобы вы считали такое положение нормальным. Уж если мы привлекаем человека, то надо иметь обвинительный материал для его привлечения и ареста. Во всяком случае, у нас должен быть такой контингент, который, если мы берем, так мы берем за дело и надолго.
За что же эти люди в 1935 г. были репрессированы?
За антисоветскую агитацию — 51207 человек, за хищение социалистической собственности — 42 000 человек, за должностные преступления — 55845 человек и за прочие мелкие преступления — 65 917 человек, за хулиганство — 15622 чел.
Из всего этого количества привлеченных (в том числе и арестованных) 230 585 человек падает на те преступления, которые определяются по указанным статьям, т. е. на это падает 74%.
Давайте разберем эти статьи. Имеют ли отношение дела по хищению социалистической собственности к аппарату борьбы с контрреволюцией?
Если бы эти хищения носили характер систематической деятельности какой-то к.-р. политической организации, которая поставила своей целью борьбу с советской властью самыми разнообразными способами, в том числе и путем хищения социалистической собственности, и, если бы все эти 42 000 человек принадлежали к такой организации, — тогда, конечно, ведение борьбы с хищениями по линии ГУГБ было бы оправдано. Но я не верю в это дело.
(Реплика: «Эту цифру можно увеличить еще наполовину».)
А я думаю, что это преимущественно мелкие преступления, которые обычны во всяком государстве и имеют место и у нас. Вряд ли это имеет отношение к контрреволюции.
Должно ли ГУГБ заниматься этими делами? Я думаю, что не должно. Там, где нет признаков организованной контрреволюции, действующей также методом хищения социалистической собственности, — там мы безусловно должны УГБ от этой работы освободить.
Кто должен заниматься этим делом? Конечно, милиция. Нам надо взять линию на то, чтобы все эти дела передать милиции. Эти дела придется принимать тов. Вельскому.
Дальше — должностные преступления — 55 895 человек привлеченных. Какие должностные преступления сюда входят? Если тут имеются должностные преступления, которые преследуют политическую цель, тогда другое дело. Но мне кажется, что эти должностные преступления — суть преступления, которые совершаются всякими советскими и не советскими чиновниками, которые подлежали бы репрессии независимо от того, существовало бы ЧК или нет.
В отношении должностных преступлений нам тоже надо решить вопрос. Надо взять твердую и ясную линию на то, что должностные преступления, если они не носят признака организованной контрреволюции, должны быть изъяты из сферы деятельности ГУГБ и переданы милиции.
За хулиганство — 15622 человека привлечено по линии ГУГБ (голос с места: «По линии транспортных органов»).
Мне кажется, что мы транспортных отделов УГБ не имеем. Мы имеем пока аппарат, выполняющий милицейские функции (очень плохо выполняющий, потому что он к этому не приспособлен), а отчасти функции обслуживания.
Нам надо создать настоящий транспортный аппарат ГУГБ, освободив его от всех этих несвойственных ему функций милицейских. А эти функции передать управлению милиции.
За прочие мелкие преступления привлечено 5917 человек. Сюда входят всякие дела бытового порядка и т.д.
За антисоветскую агитацию привлечены 51277 человек. Вопрос о передаче дел по антисоветской агитации в милицию вызывает сомнения. Здесь нужно точно определить, что надо понимать под антисоветской агитацией. Антисоветской агитацией может заниматься либо какая-то политическая организация или группа, которая вербует себе сторонников, либо злобно настроенные одиночки. Поэтому этот вопрос будет посложнее (реплика: «Они в эту рубрику не попадают»).
Вы говорите, что они сюда не попадают. В основной своей массе 95% этой категории преступников сюда, конечно, не попадает. Но иногда под эту статью, как говорят, за волосы притягивают, в зависимости от того, как понимать антисоветскую агитацию. Вот, например, т. Люшков (Ростов-на-Дону) сообщил мне, что в Азово-Черноморском крае был такой случай: в одном из районов был арестован какой-то учитель за то, что у него нашли в качестве вещественного доказательства полное собрание сочинений Лермонтова!
Я думаю, что таких фактов у нас имелось немало, в виду того, что мы не имеем достаточно квалифицированного аппарата. Однако, я не исключаю и того, что в это количество дел на 51 тысячу человек, которые подведены под статью 58–10, вошли, несомненно, недоработанные дела, которые могли бы при умелом следствии раскрыть существующие к.-р. организации. Поэтому, если мы поставим своей задачей передачу всего этого количества людей, привлеченных за антисоветскую агитацию, в милицию, то, во-первых, мы должны будем строго определить, что такое антисоветская агитация. В каком случае мы передаем дела в милицию и в каком случае дело должно расследовать УГБ? Во-вторых, мы должны обеспечить такую систему оперативной связи УГБ с милицией, при которой милиция должна будет о всех случаях, которые прямо или косвенно дают возможность разоблачения к.-р. организации, немедленно ставить в известность УГБ.
Вот, например, анализ наших арестов за 1935 год.
Что касается цифр 1936 г., то они немногим отличаются от цифр 1935 г. Здесь по тем же статьям мы имеем 67% вместо 74% в 1935 г. Поэтому я не буду подробно называть цифр за 1936 г.
Какой вывод из этого дела? Вывод такой, что нам надо взять совершенно ясную линию на постепенное высвобождение аппарата ГУГБ от всей этой массы дел, которая огромным бременем на нем лежит.
Товарищи, при таком массовом масштабе арестов, при необходимости каждое дело агентурно разработать, а затем оформить следствием, в итоге получается, что весь аппарат УГБ невероятно загружен всеми этими мелочами. Аппарату УГБ некогда заняться оперативной работой, некогда искать контрреволюцию, он сгребает пенки, что уже появились на поверхности, а вглубь залезть не в состоянии.
И мне кажется, что одной из серьезных объективных причин наших провалов является то, что мы невероятно загружены всякими мелкими и мельчайшими делами, которые не имеют отношения к УГБ.
Возьмите Азово-Черноморский край. Я не в упрек тов. Рудю хочу это сказать, потому что многие товарищи могут это дело отнести с успехом также и к себе. По количеству арестованных АЧК был одним из передовых краев, а вот раскрытых контрреволюционных дел, в частности, троцкистских, в Управлении НКВД по АЧК почти не было. Так что, само по себе количество арестованных еще не является показателем хорошей работы. Иногда приходит товарищ и говорит: «Позвольте, Вы говорите, что я плохо работаю, а у меня вот столько арестованных».
Но это ведь еще не говорит о работе УГБ. Это говорит о работе административной, которую должны выполнять другие аппараты, а рядом с УГБ ты еще не ночевал. Это не очень хорошая характеристика. Но многим это должно послужить укором, потому что задача УГБ вовсе не заключается в том, чтобы заниматься проведением широких репрессий по различным видам преступлений, не имеющих никакого отношения к политическим преступлениям, носящим лишь уголовный или должностной характер.
Я уже не говорю относительно общего количества привлеченных — 299–300 тысяч человек. Я сомневаюсь, чтобы была особая нужда в привлечении такого количества людей. Если мы, предположим, каждый год привлечем 300 тысяч человек, при чем освободим из них 50–30%, потом вновь их арестуем, куда же это годится? 300 тысяч арестовать в год, только по ГУГБ… (голос: «и 600 тысяч по милиции»). Не знаю, во всяком случае, у меня это вызывает некоторые сомнения. Не знаю как у Вас (голоса: «Правильно»). Ну, загребаем мы, сети закидываем, попадет в них мелкая рыбешка, а глядишь, среди мелкой и какой-нибудь налим попадается. А работа эта ложится тяжким бременем на аппарат УГБ. Цифра привлеченных за 1936 г. гораздо меньше, чем за 1935 г., но все-таки она еще значительна. А отсюда вывод, товарищи, что нам нужно перестраиваться и перестроить не только УГБ, но и милицию. Поэтому нужно сейчас часть функций УГБ передать в милицию. Надо подумать, как это лучше сделать. Этот вопрос надо решать не с точки зрения больших масштабов, а совершенно конкретно, по мере того, как милиция будет перестраиваться. Тов. Вельскому нужно подумать над тем, не следует ли создать для этой цели специальный аппарат. Нужно, чтобы наша милиция стала на ноги и смогла наблюдать за порядком в нашей стране (голос: «Правильно»). Взаимоотношения с прокуратурой, в связи с этим, нужно пересмотреть (голос: «Иначе они изобьют»).
О кадрах
Следующая группа вопросов — это люди, о чем я и хотел сказать. Вся наша реорганизация будет впустую, если мы не подумаем о людях. Я должен сказать, что видел и знаю много людей, через мои руки прошло много работников, так что, с точки зрения оценки нашего аппарата по Москве, должен сказать, что аппарат у нас квалифицированный. Если бы в любом ведомстве был такой аппарат, то это было бы замечательно. Мы имеем возможности, о которых и сами часто не предполагаем, в части расстановки и выращивания людей. У нас есть прекрасные люди. Посмотришь, работает оперуполномоченный, за спиной у него 10 лет чекистской работы, а он сидит на одном месте без движения. Во всяком случае, мы располагаем людским составом, который позволяет нам маневрировать. Это не говорит о том, что мы не должны пополнять своих кадров, но нам нужно создать элементы движения. В связи с нашими организационными делами, нужно так расставить людей, чтобы мы подняли целые пласты, целые группы новых людей из чекистского аппарата.
Из тех мероприятий, которые мы проводим в центре по кадрам, я хочу остановиться на двух. Первое мероприятие следующее: я договорился с ЦК ВКП(б) об отборе 150–200 секретарей РК ВКП(б), орденоносцев, людей, прошедших школу партийной работы, работавших на самых тяжелых участках, людей проверенных политически, имеющих за спиной не один год политической работы. Эти 150–200 человек несомненно будут для нас огромным подспорьем, при их помощи мы сможем подкрепить некоторые участки. Эти люди пойдут на работу, начиная с начальников районных отделений в те районы, о которых я вам говорил. Часть из них пойдет работать в наши городские аппараты, часть в областные.
Это первая мера, которую надо организованно провести.
Второе — я поручил Отделу кадров создать из числа чекистов, работавших на периферии и в центральном аппарате, резерв на выдвижение и на выдвижение серьезное. Я имею в виду выдвижение самое разнообразное — на начальника Управления НКВД, на заместителя его, на начальников крупнейших отделов. В резерве должно быть 150 человек, которыми можно располагать. Я не привык так работать, я пока чувствую себя в этом отношении беспомощным человеком. Приходит ко мне начальник какого-нибудь крупного областного управления и просит помочь ему людьми, а я киваю ему головой: помочь действительно надо. А помощь моя заключается в том, что я посылаю его в Отдел кадров посмотреть, что там есть, а там начинаются споры и мне приходится их мирить. Мне приходится десять раз решать этот вопрос вместо того, чтобы сказать, что вот, у меня имеются такие-то люди, и оказать товарищу реальную помощь. Получается какое-то идиотское состояние. Сейчас же у нас с кадрами получается самотек. Отдел кадров распределяет только лишь проштрафившихся или же берет работника с одного места и пересаживает его на другое. Так безусловно не годится. Это недостаток управления, который сказывается на работе.
Нам надо создать такой резерв, чтобы мы располагали определенным количеством людей, которых мы могли бы выдвигать и направлять на работу. И это надо делать с умом. Моя просьба к вам широко пойти в этом деле навстречу. Начальник УНКВД может с нами не согласиться, но и мы можем с ним не согласиться. Мы скажем: мы зачисляем такого-то намеченного сотрудника в резерв; скажи нам, кого ты вместо него выделишь. При этом мы дадим ему определенный срок, в который он должен подготовить человека и посадить его на место зачисленного в резерв, а мы через установленный срок этого человека заберем.
А что бы у нас было, если бы мы имели 150 таких резервистов да 150 новых людей, которые должны заступить на их место и 150 человек, способных сменить этих выдвиженцев! Таким образом, в ходу у нас было бы 450 человек. Это уже означало бы движение кадров. Я уверен, что начальники УНКВД проявят эту инициативу у себя на месте. Таким образом, это движение будет носить организованный характер и приведет к действительному укреплению наших кадров под определенным, целевым углом зрения нашей работы.
У нас, как правило, большой некомплект работников, причем некомплект имеется и по таким категориям людей, которые с точки зрения пополнения не представляют большого труда. Я не говорю о Дальнем Востоке и других местах, которые бедны кадрами. Я говорю о таких областях и краях, где имеются мощные партийные организации. Я уверен, что если бы Вы обратились в краевые и областные партийные комитеты, вы получили бы определенную помощь людьми, и я не исключаю того, что это будут неплохие чекистские кадры.
Я хочу указать вам еще на следующий момент. У некоторых из нас имеется неправильное представление о чекистских кадрах по сравнению с кадрами других учреждений. Некоторые считают, что в других учреждениях имеются троцкисты, пьяницы, воры, люди, разложившиеся морально и политически, диверсанты, шпионы, а в нашем учреждении такое положение исключено совершенно. Рассуждение таких увлекающихся чекистов, которые думают, что наши кадры без сучка и задоринки, неверно.
Я должен сказать, товарищи, что при всем том, что наш аппарат является аппаратом несомненно очень квалифицированным в отношении состава, у нас, тем не менее, имеется и много недостатков в смысле подбора людей. А виновато в этом неразборчивое отношение к людям. Здесь сказываются две вещи: 1) неправильное предположение о том, что в чекистском аппарате не может быть ничего плохого, и 2) попытка отдельных чекистов приравнивать нашу разведку, наш розыск к полиции или охранке капиталистических государств. Такие чекисты говорят: «Что ж. Вы хотите борьбу с контрреволюцией вести чистыми руками? кое-что надо делать и грязными руками».
Если это касается кое-кого из агентуры, то можно еще спорить. Но когда заведомо чуждых или подозрительных людей берут на оперативную работу, то такое положение, товарищи, не может быть терпимо.
Поэтому внимание к людям, внимание к подбору людей, строжайшее отношение к людям — является одной из основных наших задач.
Что такое чекист?
Чекист — это большевик, прежде всего; это острый человек, человек, который морально и политически совершенно безупречен; человек, которого партия поставила на самый передовой участок борьбы, доверив ему дело самое почетное; человек, который пользуется совершенно неограниченным доверием у населения и партии; человек, которому доверяют самые интимные вещи.
Поэтому он сам должен быть морально чист во всех отношениях и представлять собой образец коммуниста, большевика. И, наконец, он должен служить примером для окружающей среды. Именно, примером.
Если вы думаете, что мы живем своим собственным умением и собственными качествами, что партия тут не при чем, что партия здесь в стороне, что трудящиеся нашей страны здесь не при чем, то вы глубоко ошибаетесь.
Мы сильны авторитетом нашей партии, поддержкой нашей партии, которая создала и нам авторитет среди населения. Поэтому всякий чекист, который позорит звание чекиста, дискредитируя себя в глазах любого гражданина, любого трудящегося, тем самым дискредитирует партию, которая поставила его на самый почетный участок борьбы.
Вот почему наше отношение к людям должно быть самым разборчивым. Но надо сказать, что это далеко не всегда так.
Вот, например, некоторые дела, которые сейчас ведет т. Фриновский. Во-первых, эти дела характерны с точки зрения квалификации некоторых чекистов. Во-вторых, это просто позор для чекиста. Посудите сами. Был завербован агент, превращенный затем в резидента, которому была доверена очень важная политическая работа по вербовке за границей квалифицированной агентуры. Этот резидент числился бывшим вице-министром одного из иностранных государств, сбежавшим оттуда за какие-то грехи. Но при ближайшем расследовании оказалось, что никаким вице-министром он никогда не был, а это просто известный варшавский шулер, который никакой агентуры на самом деле никогда не давал, который сосал из нас деньги, клал себе в карман сотни и тысячи золотых рублей. При проверке оказалось, что он является офицером второго отдела польского генерального штаба, который специальной разведкой в свое время был послан в Киев для организации игорного дома. Разве не ясно, что грош цена тому чекисту, который поверил на слово этому прохвосту и не потрудился просто проверить по соответствующим газетам и удостовериться, что он вице-министром никогда не был.
Куда же такой чекист годится со своим чекистским чванством? Грош цена такому оперативному работнику, который проглядел даже такую «мелочь». А этот резидент делал дела. Я могу сказать, что вся его агентура — мифическая агентура, которой никогда не существовало, что мы бросали деньги в пространство. А если эта агентура и была, то работала она не на нас, а на других, либо это были авантюристы, высасывавшие наши советские деньги.
Вот что значит безразличное отношение к кадрам! Вот что значит безразличное отношение к тем людям, которым мы доверяем важнейшие участки работы!
Мне кажется, что к людям надо подходить более серьезно. Нужно смотреть, с кем ты работаешь и как находящиеся под твоим руководством люди работают. Это одна из важнейших наших задач. Иначе нечего говорить о перестройке структуры, иначе мы не сможем поднять всей суммы вопросов, связанных с воспитанием, выдвижением, обучением людей; иначе все это будет только болтовней, а через год мы снова будем подводить итоги и итоги эти снова окажутся печальными.
Несколько слов о ведомстве и партийности
Видите ли, товарищи, так как наше учреждение закрытое и критика нас касается очень мало, во всяком случае, эта критика в общественные круги не выносится, а партия доверила нам много и мало вас ругает, — мне кажется, что мы сами должны искать этой критики. Где же мы ее можем искать? Конечно, не на улице, не где-нибудь, а в нашем аппарате, в нашем партийном органе, в частности, в нашем высшем партийном органе — ЦК. Бояться критики ЦК — это значит уходить от ЦК. В чем заключается руководство партии? Оно в том и заключается, что за хорошие дела хвалят, говорят: правильно поступил. Когда тебе нужно дело сделать — обратись в ЦК, тебе скажут, как сделать; ошибешься — тебе морду набьют и набьют законно. То, что партия бьет, ЦК бьет, так это ведь наш орган — не чужой: если он тебя оттаскает за волоса, кроме пользы от этого ничего не будет.
А нас ведомственность иногда заедает: зачем, мол, мне подставлять свою башку под головомойку? У нас подчас говорят так: на кой черт сор из избы выносить. Каждый не прочь уйти от критики ЦК. И вы думаете, что он этим спасается? Он спасается сегодня, завтра, ну раз-два спасется. Но все-таки ЦК поймает и так потреплет, что не пеняй тогда; всей силой своего авторитета и всей своей властью так потреплет, что будешь помнить по гроб своей жизни. Поэтому увиливать от критики не удастся.
И у меня следующая просьба к вам, товарищи: порядок есть порядок. Уверяю вас, товарищи, что с точки зрения установления нашего чекистского порядка руки у меня хватит. Сижу я на организационных делах уже не первый год и людей в руках держать умею. Чекистский порядок — чекистским порядком. Дисциплины нарушать я не буду и не позволю никому ее нарушать. Порядок централизованного подчинения и управления остается тот же. Но при всем этом, если тот или иной товарищ, не руководимый отнюдь склочными соображениями, видит несправедливость, что гнут не туда, неправильно поступают, он обязан довести это дело до конца. До Наркома дойди. С Наркомом не согласишься, до ЦК дойди. До ЦК дойди, скажи: «Вот, обращаю Ваше внимание, руководство ничего не хочет сделать». Тогда ты действительно большевик.
Я хочу, товарищи, сказать, что дисциплина чекистская остается дисциплиной чекистской, но так как мы представляем себе, что чекист — это большевик, то он может Центральному Комитету партии и на Наркома пожаловаться, сказать, что он ведет неправильную политическую линию. Тогда ЦК может выправить дело.
То, что ряд недостатков, о которых я вам говорил, зависит от отсутствия таких сигналов в ЦК, является совершенно бесспорным. ЦК мог не допустить провала, вовремя выправить дело, а вот наша ведомственность мешала. Я уверяю, что вмешательство ЦК, кроме пользы, не принесло бы ничего, а наоборот, подняло бы авторитет нашего чекистского органа на невиданную высоту. А вот такое, знаете, стыдливое увиливание от ответственности и боязнь, что тебя ЦК покроет, приводит к загниванию. Мы, прежде всего, большевики, и все постановления ЦК для нас являются законом, а если наши ведомственные законы идут вразрез с партийными законами, то отсюда ничего хорошего ожидать нельзя.
Вот о чем я хотел сказать! Давайте эти элементы ведомственности отбросим. Я за такую ведомственность, когда чекист гордится своим постом, гордится всяким успехом в борьбе с контрреволюцией; когда он с достоинством и гордостью говорит: я чекист, меня партия поставила на этот участок работы, я веду борьбу с контрреволюцией и буду ее вести, пока хватит сил.
Такая ведомственность поднимает человека. Но я против такой ведомственности, которая пытается самовлюбленностью чекиста прикрыть наши отдельные промахи и недостатки. Так перестроить наш аппарат и разведку мы не сможем. Деловая критика и деловые предложения должны найти у нас свое место.
Кончаю, товарищи. И при всех недостатках работы ГУГБ, может быть, сгустил кое-где, вам виднее (голос: «Нет»). Я абсолютно убежден в том, что при помощи нашей партии мы перестроимся, еще более остро будем вести борьбу с контрреволюцией и превратимся в такой орган разведки и розыска, что ни одна сволочь не сумеет посягнуть на устои нашего Советского государства (аплодисменты).
