– Арестованы? – Я лихорадочно соображал. – Мы просто пытались скрыться от каких-то грабителей, которые пытались поймать нас в западню.

Я обернулся, почти надеясь увидеть ковыляющего за нами Озириса, но дорога была пуста.

– И принести воды. Мои компаньоны – уважаемые ученые.

Фултон посерел от дыма и пыли, а все еще пьяных Кювье и Смита шатало из стороны в сторону. Наша одежда была изодрана, наше достоинство – разорвано в клочья.

– Месье Гейдж, вы арестованы не за ваш побег.

Откуда этому полицейскому известно мое имя?

– Тогда за что же?

– За сношения с британцами, пока вы находились в составе французской дипломатической миссии Талейрана в Северной Америке, – ответил он холодно. – Вы нарушили прямые указания французского правительства, что неудивительно с учетом вашей службы на стороне британцев против французских сил в Святой Земле в девяносто девятом году. Добавим к этому подрыв моральных устоев уважаемых ученых мужей и потворство проституции, которая, в конце концов, все еще вне закона. За незаконное потребление вашими коллегами наркотиков в борделе. За поджог, подстрекательство к бунту, уничтожение чужого имущества, наезд на пешехода, кражу пожарной кареты и нарушение правил дорожного движения.

Я облизал внезапно пересохшие губы.

– Все это я могу объяснить.

– Боюсь, объяснять вы это будете уже не мне.

– С кем имею честь?

– Ах, да, – он поклонился, – министр полиции Жозеф Фуше к вашим услугам.

Его глаза были сонными, но внимательными, рот застыл в выражении глубокого скепсиса, а поза была небрежной, но сторожкой, словно у фехтовальщика, готового к схватке. Он производил впечатление человека, который вряд ли поверил бы любым моим словам, и то, что я знал о нем, не внушало мне особого оптимизма. Именно он раскрыл заговор, члены которого безуспешно пытались взорвать Наполеона бочкой с порохом в рождественский сочельник 1800 года; это он отправил на казнь ключевых роялистов и воспользовался этим предлогом для того, чтобы выслать сотню французских анархистов на Сейшельские острова.

– Сам Фуше? И вам есть дело до таких туристов, как мы?

– Месье, мне есть дело до всех, везде и всегда. Включая виновного в убийстве проститутки около четырех лет назад…

– Я не имею ничего общего с этим! – Некоторое время назад меня безосновательно обвиняли в совершении этого преступления, о чем стало известно в определенных кругах, но я думал, что Наполеон похоронил это дело. – Предупреждаю вас, что я лично знаком с господином Первым консулом! – Я поднялся на ноги. – Я герой победы французской армии при Маренго, участвовал в заключении Морфонтенского договора. Я также являюсь личным представителем президента Соединенных Штатов господина Джефферсона.

– Да, да, знаю. Лично я бы предпочел просто бросить вас за решетку, а потом и на гильотину, но Наполеон все еще считает, что вы можете сослужить ему службу. Правда, не знаю как – с учетом того, что вы только что чуть не сожгли себя. – На его лице не отразилось ни намека на юмор. – Насколько я понимаю, вы давно ищете аудиенции с Первым консулом. Ваше нелепое представление только что предоставило вам такую возможность; правда, повестка вашей встречи будет не той, что вы желали.

Троица за моей спиной пыталась следить за нитью нашего разговора с выражением изумления и замешательства на лицах.

– По крайней мере, отпустите моих спутников, – сказал я, – это все моих рук дело.

– Ваши друзья, Итан, – это единственная причина, по которой я спасаю вас, – произнес он и резко выкрикнул: – Заковать их, пока они не задавили кого-нибудь еще!

Вовсе не так я намеревался встретиться с Бонапартом, считая себя истинным дипломатом. Он действительно страдал привычкой встречаться с людьми только тогда, когда это было удобно ему, дабы использовать встречу для собственной выгоды. Нас повели к тюремной карете, и меня озарила вся странность этого совпадения – сам министр полиции Франции, человек, властью и наводимым ужасом уступающий только самому Наполеону, случайно оказался у ворот Пале-Рояля в тот самый момент, когда я выставил себя полным дураком. А не было ли какой-либо связи между таинственным Озирисом или коварной Маргаритой и не менее загадочным Фуше?

– Итан, какого черта? – спросил Фултон, когда решетчатая дверь с лязгом захлопнулась, и мы рывком двинулись с места.

– Все это часть нашего визита, – ответил я туманно, – мы едем на встречу с Бонапартом. Ведь вы хотели аудиенции с ним, не так ли?

– Но не как преступник! Говорил же я вам, не стоило нам красть пожарную карету!

– Вы должны чувствовать себя польщенным. Нас арестовал сам Фуше.

– Но из-за чего?

– Из-за меня, по большей части.

Двое других ученых мужей были все еще одурманены и вряд ли осознавали, что нас только что арестовали, и я понимал, что мне придется просить Бонапарта освободить их, в результате чего я буду в долгу перед ним. Вкратце, Первый консул приберег мою встречу с ним до того момента, когда я окажусь в его милости. Думаю, именно подобные тактические маневры сделали его правителем Франции, а меня – нет.

Наша карета, снабженная крошечными окошками лишь для того, чтобы не задохнуться, петляла по улочкам Парижа в самый темный час ночи. Сквозь маленькие отверстия я то и дело узнавал знакомые здания и сооружения, разбросанные по городу, который представлял собой сборную солянку и лишь начинал оправляться от революции. Благодаря бегству роялистов и недавней экономической депрессии население города упало на сотню тысяч, до уровня немногим более миллиона. Экономика возрождалась только при Наполеоне.

По нашему направлению на запад я без труда разгадал, куда мы направляемся.

– Мы едем в его замок в Мальмезоне, – объявил я спутникам, – и это хорошие новости. Нас не увидит никто из ваших знакомых.

– И никто не увидит нашего исчезновения, – пробормотал Кювье, начинающий приходить в себя.

– Мальмезон? Плохой дом? – перевел Смит.

– Это лишь название квартала в память о нападении викингов в далеком прошлом, Билл. Не исключено, что это были именно ваши предки.

– Ба! Они и Англию тоже оккупировали; а пришли эти нормандцы, кстати, из Франции.

Париж, как всегда, являл собой мешанину дворцов, переполненных домов, овощных грядок и грязных пастбищ. Единственными людьми на улицах в столь поздний предрассветный час были водоносы, несущие ведра домой от редких городских фонтанов. Среднестатистический парижанин обходится одним литром воды в день, и одной из причин растущей популярности Бонапарта было то, что он начал решать проблему нехватки воды.

Мои компаньоны, наконец, заснули.

Покинув переполненный центр Парижа, мы оказались на более зеленой периферии города, затем проехали через городскую стену Фармер-Женераль, построенную Луи XVI для борьбы с контрабандой, затем пересекли дугу Сены и въехали в пригороды, состоящие из деревень, поместий и охотничьих угодий. Где-то к югу от нас располагался Версаль, догадался я.

Наконец спустя час после рассвета мы прибыли в новый дом Первого консула к западу от города. С момента захвата власти всего три года назад Наполеон жил то в Люксембургском дворце, то во дворце Тюильри и потратил более полутора миллионов франков на ремонт старого замка Сен-Клу. Пока же он частенько сбегал из шумного города в это поместье, которое Жозефина приобрела, пока он был в Египте. Поначалу Бонапарт был в ярости от ее покупки, но прошло время, и он стал теплее относиться к сельскому очарованию Мальмезона.

Мы проследовали вдоль высокой каменной стены к железным воротам, охранявшимся солдатами, и стоило Фуше шепнуть пару слов, как мы оказались на гравийной аллее между двумя рядами лип. Когда нас, наконец, выпустили на воздух, окостеневших, неопрятных и мающихся похмельем, нашему взору предстало произведение тонкого вкуса Жозефины. Если вкус ее мужа сводился к помпезности и пышности, проявлявшимся в его излюбленных военных парадах, то Жозефина тяготела к прекрасному.

Мальмезон представлял собой красивый замок во французском стиле, отделанный желтой лепкой, со светло-голубыми ставнями и покрытой шиферными плитками крышей. Его длинный прямоугольник имел ширину лишь одной залы, благодаря чему в публичных местах свет проникал сквозь окна с обеих сторон. Повсюду виднелись декоративные деревья в невысоких зеленых горшках, а под окнами разворачивалось настоящее буйство многочисленных цветов, которые срезали, чтобы наполнить ими несчетное количество ваз внутри замка. Из парка доносилось щебетание птиц.

– У нас аудиенция у Первого консула, – объявил Фуше какому-то воинственного вида мужчине с косами, подпоясанному широким кушаком и обутому в черные лакированные туфли.

– Он уже у пруда. Сдается мне, он никогда не спит. Сюда.

Мы ступили в залу с римскими колоннами и огляделись. Столовая была украшена фресками, изображающими помпейских танцовщиц, что было весьма ожидаемо, так как Жозефина была большим поклонником недавних раскопок в этой груде пепла. Полки были заставлены римскими артефактами. По другую сторону от входа располагалась бильярдная, а за ней – помпезная приемная с дорогими креслами, украшенными вышивкой, подлокотники которых были исполнены в виде крылатых египетских богинь. Комната представляла собой дань приключениям Бонапарта в стране пирамид. По флангам камина висели две больших мелодраматичных картины.

– Одиссей? – неуверенно спросил я.

– Оссиан, – ответил Фуше. – Любимый поэт Первого консула.

Мы перешли в грандиозный музыкальный зал с арфой, пианино и множеством портретов французских предков, выглядевших так, словно они все поголовно страдали от запора. Утреннее солнце, словно мед, растекалось по теплому дереву полов, а мраморные глаза римских генералов следили за нами тусклым взглядом.

– Наверху есть еще одна зала для встреч, убранная тканью, где возникает ощущение, словно находишься в палатке в восточном походе, – добавил полицейский, – а мебель украшена резьбой в виде египетских божеств и нубийских принцесс. Просто поражает воображение.

– Похоже, мебель – его слабость, не так ли?

– Бонапарт считает, что даже кресло может воспевать его.

Смит медленно обернулся.

– Совсем не похоже на британскую тюрьму, – с восхищением произнес он.

– Французы любят опрятность.

Мы вышли из замка сквозь стеклянные двери и проследовали по гравийной дорожке по направлению к пруду, питаемому небольшой речушкой. В этом маленьком раю Жозефины порхали бабочки, овцы мирно щипали траву, а павлины важно выхаживали по аллеям и газонам. Мы уже почти достигли декоративного озерца, когда услышали звук выстрела.

– Наполеооооон! – раздался из высокого окна апартаментов позади нас протестующий женский голос, ответом которому стал лишь еще один выстрел.

Мы прошли сквозь строй деревьев и оказались среди дюжины ассистентов, офицеров и прочих приспешников – живых доказательств того, что великие люди редко остаются наедине с собой. Один слуга перезаряжал ружье, пока Наполеон поднял второе ружье и прищурился, метясь в сторону стайки лебедей, плавающих и хлопающих крыльями у противоположного берега пруда.

– Я промахиваюсь нарочно, – объяснил он остальным, – однако не могу отказать себе в удовольствии подразнить Жозефину.

Он прицелился и выстрелил, но пуля попала в воду, не долетев до птиц. Лебеди снова взволновались.

– Наполеооон, прошу тебя! – снова раздался женский визг.

– Здесь повсюду лебединое дерьмо, – пояснил он, – у нее их слишком много.

Фуше сделал шаг вперед.

– Прибыл американец Гейдж, – объявил он. – Как вы и предсказывали, он попал в неприятности.