Как я покажу в главе 4, эти факты скорее свидетельствуют о том, что он не принадлежал к семье низших классов общества.

Кто-то из читателей может мне возразить, сказав, что этот молодой человек мог принадлежать к «Тиграм освобождения» Тамил-Илама – к организации сепаратистов Шри-Ланки, которая организовала больше взрывов террористов-смертников, чем какая-либо еще группа. Действительно, «Тигров» постоянно упоминают, чтобы оспорить утверждение о том, что терроризм есть продукт религии. Однако называть «Тигров» Тамила «секулярной» группой – как то делает R. A. Pape (The Strategic Logic of Suicide Terrorism, American Political Science Review 97, no. 3 (2003): 20–32) и некоторые другие – было бы ошибкой. Действительно, у «Тигров» есть не только религиозные мотивы, но их члены исповедуют индуизм и разделяют многие сомнительные представления о жизни и смерти. На протяжении нескольких последних десятилетий они культивируют почитание мучеников, которое во многом окрашено особой религиозностью, свойственной людям, которые с легкостью отдают свою жизнь ради какой-то цели. Западные люди, чуждающиеся религии, часто не замечают того, что некоторые чужие культуры, пропитанные верой в загробный мир, относятся к смерти с пренебрежением, которое трудно объяснить разумными причинами. Однажды я путешествовал по Индии. В это время тамошнее правительство изменило систему экзаменов для студентов, которых готовили к государственной службе. С моей точки зрения, это было малозначительное событие на фоне всех нелепостей работы местной бюрократической машины, однако оно вызвало волну самосожжений в знак протеста среди молодых людей. Индусы, даже когда кажется, что они далеки от веры, часто несут в себе глубокие религиозные убеждения.

Здесь я называю словом «алхимия» совокупность древних причудливых практик манипуляции с металлами и химическими веществами с целью преобразить обычные металлы в золото или создать из земных материалов «эликсир жизни». Конечно, и сегодня есть люди, которые уверяют, что тексты алхимиков предвещали современные открытия в области фармакологии, физики твердого тела и других наук. Однако такая трактовка действительности, напоминающая трактовку пятен Роршаха, меня отнюдь не убеждает. См.: Т. McKenna, The Archaic Revival ([San Francisco]: Harper San Francisco, 1991), Food of the Gods: The Search for the Original Tree of Knowledge (New York: Bantam Books, 1992), True Hallucinations ([San Francisco]: Ftarper San Francisco, 1993). Эти книги показывают, что некоторые яркие и глубокие умы могут принимать откровения алхимиков совершенно всерьез.

S. J. Gould, Nonoverlapping Magisteria, Natural History, March 1997.

G. H. Gallup Jr., Religion in America 1996 (Princeton: Princeton Religion Research Center, 1996).

Разумеется, здесь не следует забывать о проблемах самой демократии, особенно когда ее преждевременно навязывают странам с высоким уровнем рождаемости и низким уровнем грамотности, с этническими и религиозными конфликтами и нестабильной экономикой. Несомненно, существует такая вещь, как деспотизм для блага общества, и, возможно, это необходимый этап развития для многих стран. См. R. D. Kaplan, Was Democracy Just a Moment? Atlantic Monthly, Dec. 1997, p. 55–80; F. Zakaria, The Future of Freedom: Illiberal Democracy at Home and Abroad (New York: W. W. Norton, 2003).

Bernard Lewis (The Revolt of Islam, New Yorker, Nov. 19, 2001, pp. 50–63; The Crisis of Islam: Holy War and Unholy Terror, New York: Modern Library, 2003) указал на то, что термин «фундаменталист» был создан американскими протестантами и потому может порождать недоразумения, когда его прилагают к приверженцам иных религий. Тем не менее мне кажется, что этот термин уже стал универсальным и его можно приложить ко всем тем, кто буквально следует какому-либо религиозному тексту. Я использую этот термин исключительно в широком значении. О том, какое отношение он имеет к исламу, разговор пойдет в главе 4.

Трепанация – это процедура, в процессе которой путем сверления в черепе делают отверстия. Археологические находки показывают, что это одна из древнейших хирургических операций. Предположительно, ее применяли для лечения эпилепсии и психических болезней путем изгнания демонов. Хотя эту операцию иногда применяют и сегодня, это никогда не делается с целью освободить человека от злого духа, который выйдет из хозяина через дырочку в голове.

С. W. Dugger, Religious Riots Loom over Indian Politics, New York Times, July 27, 2002. См. Также: P. Mishra, The Other Face of Fanaticism, New York Times Magazine, Feb. 2, 2003, p. 42–46.

A. Roy, War Talk (Cambridge, Mass.: South End Press, 2003), 1.

См. Lewis, Crisis of Islam, 57–58. Автор отмечает, что мы натворили куда больше бед в Центральной Америке, Юго-Восточной Азии и южной части Африки. Жизнь в странах, которые пережили оккупацию (таких, как Египет), во многом лучше, чем в странах (таких, как Саудовская Аравия), не переживших вторжения иностранных сил. Возьмем для примера Саудовскую Аравию. Несмотря на ее богатство (которое объясняется природной случайностью), эта страна намного отстает от своих соседей. Здесь, при населении в 21 миллион человек, существует лишь восемь университетов. Саудовская Аравия отменила рабство лишь в 1962 году. P. Berman, Terror and Liberalism (New York: W. W. Norton, 2003), 16, также указывает на то, что в большинстве конфликтов последних лет Запад стоял на стороне различных мусульманских групп: первая Война в Заливе велась для защиты Кувейта и Саудовской Аравии, а затем военно-воздушные силы в течение десятилетия стояли на защите иракских курдов на севере и иракских шиитов на юге; вторжение в Сомали должно было облегчить последствия наступившего здесь голода; на Балканах мы защищали жителей Боснии и Косово от мародерства сербских христиан. Сюда же относится и поддержка моджахедов в Афганистане в прошлом. По словам Бермана, «ни одна страна на протяжении последних лет не защищала с таким упорством и постоянством мусульманское население, как это делали Соединенные Штаты». Это действительно так. Тем не менее мусульмане в силу своего мировоззрения ставят и это (если вообще замечают данные факты) нам в вину и видят в этом еще одно из «унижений» для себя.

Конечно, сунниты и в этом случае продолжали бы ненавидеть шиитов, но это было бы также проявлением их веры.

J. Bennet, In Israeli Hospital, Bomber Tells of Trying to Kill Israelis, New York Times, June 8, 2002.

В 1994 году в деревне на юге от Исламабада полиция обвинила ученого в сожжении Корана. За подобный акт богохульства здесь полагается смертная казнь. Не дожидаясь судебного процесса, разъяренная толпа вытащила обвиняемого из полицейского участка, облила керосином и сожгла живьем. J. A. Haught, Holy Hatred: Religious Conflicts of the 905 (Amherst, Mass.: Prometheus Books, 1995), 179.

Здесь и далее, если не оговорено особо, цитаты из Корана приводятся в переводе И. Ю. Крачковского. – Прим. пер.

S. P. Huntington, The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order (New York: Simon and Schuster, 1996).

Как это отмечают многие комментаторы, в Коране не существует эквивалента новозаветному принципу: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие – Богу» (Мф 22:21). Вследствие этого в исламе нет основы для отделения власти церкви от власти государства. И это, несомненно, представляет собой проблему.

Lewis, Crisis of Islam, 20.

Просто попробуйте себе представить, что печатали бы в газетах, если бы не было конфликтов между Израилем и палестинцами, Индией и Пакистаном, Россией и Чечней, вооруженными группами мусульман и Западом и т. д. Оставались бы проблемы между Западом и такими странами, как Китай или Северная Корея, – но и эти конфликты во многом объясняются некритичным принятием на веру определенных доктрин. Хотя наши разногласия, скажем, с Северной Кореей напрямую не связаны с религией, это прямое следствие влияния на умы корейцев нездоровой политической идеологии, их подобострастного поклонения своим вождям и полного неведения о жизни в окружающем мире. Теперь они подобны приверженцам культа «карго», вооружившимся ядерной бомбой. Если бы 29 миллионов обитателей Северной Кореи понимали, что они представляют собой уникальную по своему безумию страну, они бы вели себя иначе. Проблемы Северной Кореи – это прежде всего проблема ни на чем не основанных (и не имеющих оснований) представлений, которые местные жители принимают на веру. См.: P. Gourevitch, Letter from Korea: Alone in the Dark, New Yorker, Sept. 8, 2003, p. 55–75.

Cм., например, D. Radin, The Conscious Universe: The Scientific Truth of Psychic Phenomena (New York: Harper Collins, 1997), R. Sheldrake, The Sense of Being Stared At: And Other Aspects of the Extended Mind (New York: Crown, 2003), and R. S. Bobrow, Paranormal Phenomena in the Medical Literature Sufficient Smoke to Warrant a Search for Fire, Medical Hypotheses 60 (2003): 864–68. Похоже, попадаются также правдоподобные свидетельства о феномене реинкарнации. См.: I. Stevenson, Twenty Cases Suggestive of Reincarnation (Charlottesville: Univ. Press of Virginia, 1974), Unlearned Language: New Studies in Xenoglossy (Charlottesville: Univ. Press of Virginia, 1984), and Where Reincarnation and Biology Intersect (Westport, Conn.: Praeger, 1997).

Как это ни странно, человек действительно обладает способностью эхолокации. Просто она у нас слабо развита. Чтобы в этом убедиться, закройте глаза, издавайте громкое мычание и поводите рукой перед лицом. Звук, отраженный от руки, будет указывать на ее положение.

Об этом, например, говорит история Джона фон Неймана – математика, создателя теории игр, участника программы по обороне США и агностика, – который, заболев раком, обратился в католичество. См.: See W. Poundstone, Prisoner's Dilemma (New York: Doubleday, 1992).

Нацисты насмехались над «еврейской физикой» Эйнштейна, а коммунисты отвергали «капиталистическую биологию» Менделя и Дарвина. Но это не было результатом рациональной критики – о чем свидетельствует тот факт, что несогласных ученых сажали в тюрьмы и убивали. Несмотря на это, некоторые авторы (см. К. Peng and R. Е. Nisbett, Culture, Dialectics, and Reasoning about Contradiction, American Psychologist 54 (1999): 741–54) говорят о том, что в разных культурах существуют различные стили мышления. Хотя их данные, на мой взгляд, не позволяют сделать окончательный вывод. Даже если Восток и Запад используют разные подходы к проблемам, ничто не мешает нам достичь принципиального согласия относительно обоснованных заключений.

Распространение тяжелого острого респираторного синдрома в 2003 году на юге Китая – недавний пример того, что местные правила гигиены могут иметь глобальные последствия. Китай не смог справиться с эпидемией не из-за иррациональных представлений о медицине, но из-за иррациональной политики – и на момент написания данной книги последствия этого еще не носят катастрофического характера. Но мы легко можем себе представить группу людей, представления которых об инфекциях могут обернуться огромным риском для всех нас. Несомненно, мы бы в итоге подвергли бы этих людей карантину или каким-то образом заставили бы их принимать меры, которые мы считаем нужными.

Los Angeles Times, March 18, 2002.

G. Wills, With God on His Side, New York Times Magazine, March 30, 2003.

M. Rees, Our Final Hour (New York: Basic Books, 2003), 61.

Если мы даже отложим в сторону вопрос об их истинности, само многообразие несовместимых друг с другом религиозных представлений заставляет относиться к ним подозрительно в принципе. Как заметил некогда Бертран Рассел, даже если допустить, что одна из наших религий истинна во всех мелочах, учитывая количество существующих религиозных представлений, противоречащих одно другому, каждый отдельный верующий должен считать, что он попадет в ад, уже просто в силу законов теории вероятностей.

Рис (Rees, Our Final Hour) утверждает, что род человеческий может пережить нынешнее столетие с вероятностью не более 50 процентов. Хотя его прогноз – это просто догадки просвещенного человека, он заслуживает самого серьезного отношения. Он отнюдь не мрачный брюзга.

Это особенно наглядно доказывают те случаи, когда при повреждении мозга один аспект памяти страдает, а другие нет. Именно такие истории болезни (см., например: W. В. Scoville and В. Milner, Loss of Recent Memory after Bilateral Hippocampal Lesions, Journal of Neurology, Neurosurgery and Psychiatry 20 (1957): 11–21) лежат в основе наших представлений о памяти человека. Можно выделить следующие компоненты долговременной памяти: семантический, эпизодический, процедуральный и другие, связанные с типом обработки информации; в системе же кратковременной (или «рабочей») памяти на сегодняшний день принято выделять фонологический, визуальный, пространственный, концептуальный, эхоический и исполнительный компоненты. Несомненно, память пока еще изучена недостаточно. Скажем, выделение семантического и эпизодического компонентов памяти не позволяет объяснить топографическую память (Е. A. Maguire et al., Recalling Routes around London: Activation of the Right Hippocampus in Taxi Drivers, Journal of Neuroscience 17 [1997]: 7103–10), а семантический компонент, вероятно, также содержит в себе разные категории, скажем, память о предметах и память о живых существах (S. L. Thompson-Schill et al., A Neural Basis for Category and Modality Specificity of Semantic Knowledge, Neuropsychologia 37 [1999]: 671–76; J. R. Hart et al., Category-Specific Naming Deficit following Cerebral Infarction, Nature 316 [Aug. 1, 1985]: 439-40).

Неудачная концепция «представления» может создать путаницу. Если мы будем использовать этот термин слишком широко, нам может показаться, что весь мозг в итоге занимается формированием «представлений». Представьте себе, например, что вам в дверь звонит человек, который уверяет, что он представитель компании Publishers Clearing House, организующей лотереи.

1. Вы видите лицо человека, распознаете его, и потому думаете, что знаете, кто он такой. За этот процесс отвечает участок веретенообразной извилины, особенно правого полушария мозга; поражение этого участка коры ведет к прозопагнозии (неспособности распознавать знакомые лица или даже вообще видеть в лице именно лицо). Если говорить о «представлении» в этом смысле, мы могли бы сказать, что при прозопагнозии человек теряет «представление» о том, как выглядят другие люди.

2. Узнав человека, вы на основе долговременной памяти (куда входит память на лица и на факты) формируете «представление» о том, что это Эд Мак-Махон, знаменитый оратор компании Publishers Clearing House. Повреждение коры околоносового участка и около гиппокампа ведет к неспособности формировать подобные «представления». См.: See R. R. Davies et al., The Human Perirhinal Cortex in Semantic Memory: An in Vivo and Postmortem Volumetric Magnetic Resonance Imaging Study in Semantic Dementia, Alzheimer’s Disease and Matched Controls, Neuropathology and Applied Neurobiology 28, no. 2 (2002): 167–78 [abstract], A. R. Giovagnoli et al., Preserved Semantic Access in Global Amnesia and Hippocampal Damage, Clinical Neuropsychology 15 (2001): 508–15 [abstract].

3. Вы все еще не уверены в том, что это не надувательство (допустим, нас с Мак-Махоном при этом снимают скрытой камерой, чтобы потом показать в телепередаче), вы снова изучаете человека, стоящего в дверях. Тон его голоса, взгляд и многое другое позволяют вам сформировать представление о том, что ему можно доверять и здесь нет никакого подвоха. Чтобы производить такую оценку – куда входит, в частности, способность выявить подозрительные признаки, – вам требуется хотя бы одна работоспособная амигдала (R. Adolphs et al., The Human Amygdala in Social Judgment, Nature 393 [June 4, 1998]: 470–74), малюсенькое миндалевидное ядро, расположенное в средней части височной доли коры.

4. Мак-Махон сообщает, что вы выиграли «большой джекпот». С помощью памяти на слова (которая работает иначе, чем память на лица) вы формируете «представление» о том, что выиграли какие-то деньги, а не какой-то большой предмет под названием «джекпот». Чтобы вы могли понять эту фразу, требуется работа верхней и средней височных извилин, особенно левого полушария. См.: A. Ahmad et al., Auditory Comprehension of Language in Young Children: Neural Networks Identified with fMRI, Neurology 60 (2003): 1598–605, М. H. Davis and I. S. Johnsrude, Hierarchical Processing in Spoken Language Comprehension, Journal of Neuroscience 23 (2003): 3423–31.

5. Далее Эд Мак-Махон протягивает вам листок бумаги и предлагает прочитать, что на нем написано. Последнее он делает, указывая на бумагу пальцем. У вас создается «представление» такого рода, какие принято относить к категории «теория ума» (D. Premack and G. Woodruff, Does the Chimpanzee Have a Theory of Mind, Behavioral and Brain Sciences 1 (1978): 515– 26) – если бы ветка качнувшегося дерева указала на бумагу, вы бы не сделали вывода о том, что вам что-то «указывают». Анатомическая основа этого действия мозга на сегодняшний день не ясна, вероятнее всего, в ней участвуют передняя поясная кора и участки лобной и височной долей. Это способность приписывать психические процессы (включая формирование представлений) другим существам. См. К. Vogeley et al., Mind Reading: Neural Mechanisms of Theory of Mind and Self-perspective, Neuroimage 14 (2001): 170–81; C. D. Frith and U. Frith, Interacting Minds – A Biological Basis, Science’s Compass 286 (1999): 1692–95; P. C. Fletcher et al., Other Mind in the Brain: A Functional Imaging Study of Theory of Mind’ in Story Comprehension, Cognition 57 (1995): 109–28.

6. Сканируя бумагу глазами, вы видите свое имя, за которым идут следующие символы: «$10 000 000». Обработка арабских цифр и других подобных знаков (которая, возможно, совершается в левой теменной доле – G. Denes and М. Signorini, Door But Not Four and 4 a Category Specific Transcoding Deficit in a Pure Acalculic Patient, Cortex 37, no. 2 [2001]: 267–77) порождает у вас «представление» о том, что вы держите в руках чек на десять миллионов долларов.

Как видите, представление о том, что вы выиграли необъятную сумму денег, появилось в результате множества различных процессов в клетках центральной нервной системы. Однако именно эта идея – которую можно выразить словами – определяет бурные изменения в работе вашей нервной системы и в вашей жизни. Быть может, вы закричите от приступа благодарности к Мак-Махону или даже зарыдаете, а пройдет несколько часов, и вы начнете с необычайной щедростью делать покупки. Представление о том, что вы только что выиграли десять миллионов, стоит за всеми этими и многими другими поступками, осознаете вы это или нет. В частности, если вас спросят: «Вы в самом деле выиграли десять миллионов?» – вы (если, конечно, пожелаете быть откровенным) ответите: «Да».

В этом смысле представление есть то, что философы называют «пропозициональной установкой». У нас множество подобных установок, и обычно в их описании есть слово «что»: например, я думаю, что… я верю, что… я боюсь, что… я имею в виду, что… мне нравится, что… я надеюсь, что… и т. п.

Вероятно, формирование некоторых примитивных представлений невозможно отделить от процесса подготовки моторного ответа. См.: J. I. Gold and М. N. Shadlen, Representation of a Perceptual Decision in Developing Oculomotor Commands, Nature 404 (March 23, 2000): 390–94, and Banburismus and the Brain: Decoding the Relationship between Sensory Stimuli, Decisions, and Reward, Neuron 36, no. 2 (2002): 299–308, где содержится дискуссия о связи оценки визуальной информации с глазодвигательной реакцией.

Нам не нужно привлекать «к суду» членов Аль-Каиды в силу того, что произошло 11 сентября 2001 года. Мы не поможем тем мужчинам, женщинам и детям, что погибли в руинах Всемирного торгового центра, – а акты возмездия, хотя они удовлетворяют желания каких-то людей, здесь ничего не изменят. Наши последующие действия в Афганистане и других странах оправданны, потому что если члены Аль-Каиды будут и дальше жить в свете своих представлений, появятся новые невинные жертвы. Ужас 11 сентября должен быть нашим стимулом – не потому, что это событие причинило нам боль, за которую надо мстить, но потому, что оно совершенно явно показало, что некоторые мусульмане XXI века действительно верят в самые опасные и фантастические положения своей веры.

Судя по структуре нашей речи, это не исключительный случай, поскольку все употребляемые нами слова взаимно объясняют друг друга.

Философ Дональд Дэвидсон в своем труде о «радикальной интерпретации» опирается на это положение. Из взаимоотношений между представлением и смыслом следует один интересный вывод: чтобы попытаться понять речь любого человека, необходимо допустить, что он по существу рационален (Дэвидсон это называет «принципом благожелательности»).

По крайней мере, на том «классическом» уровне, на котором мы живем. То, что квантовый мир не ведет себя таким образом, объясняет то, почему его реалистичное «понимание» невозможно.

D. Kahneman and A. Tversky, On the Reality of Cognitive Illusions, Psychological Review 103 (1996): 582–91; G. Gigerenzer, On Narrow Norms and Vague Heuristics: A Reply to Kahneman and Tversky», ibid., 592–96; K. J. Holyoak and P. C. Cheng, «Pragmatic Reasoning with a Point of View», Thinking and Reasoning 1 (1995): 289–313; J. R. Anderson, «The New Theoretical Framework», in The Adaptive Character of Thought (Hillsdale, N. J.: Erlbaum, 1990); K. Peng and R. E. Nisbett, «Culture, Dialectics, and Reasoning about Contradiction», American Psychologist 54 (1999): 741–54; К. E. Stanovich and R. F. West, «Individual Differences in Rational Thought», Journal of Experimental Psychology: General 127 (1998): 161.

A. R. Mele, «Real Self-Deception», Behavioral and Brain Sciences 20 (1997): 91–102, «Understanding and Explaining Real Self-Deception», ibid., 127–36, Self-Deception Unmasked (Princeton: Princeton Univ. Press, 2001); H. Fingarette, Self-Deception (Berkeley: Univ. of California Press, 2000); J. P. Dupuy, ed., Self-Deception and Paradoxes of Rationality (Stanford: CSLI Publications, 1998); D. Davidson, «Who Is Fooled?» ibid.; G. Quattrone and A. Tversky, «Self-Deception and the Voter’s Illusion», in The Multiple Self ed. J. Elster (Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1985), 35–57.

Это означает, что многие представления имеют общие элементы, что мы действительно всегда находим в представлениях людей.

Данный пример взят из книги W. Poundstone, Labyrinths of Reason: Paradox, Puzzles, and the Frailty of Knowledge (New York: Anchor Press, 1988), 183–88.

Недавно среди физиков появились новые теории, которые предсказывают появление квантового вычисления в бесконечном количестве параллельных вселенных (D. Deutsch, The Fabric of Reality [New York: Penguin, 1997]) или возможность в будущем превратить всю материю в один «всеведущий» суперкомпьютер (F. Tipler, The Physics of Immortality [New York: Doubleday, 1995]), использующий расширение пространства и времени из-за гравитационного коллапса вселенной. Я не использовал эти и подобные им теоретические священнодействия в настоящей дискуссии.

Можно описать те логические и семантические ограничения, о которых мы здесь говорим, и другими словами: сказав, что наши представления должны быть систематичными. Наш язык, логика и мир в целом неизбежно должны делать представления людей единой системой. Как одни слова обретают смысл благодаря другим, так и каждому представлению нужны другие, чтобы оно заняло свое место в общей картине мира. Как начинает действовать ткацкий станок мышления, собирающий отдельные нити в цельную ткань, пока остается загадкой, но можно с уверенностью сказать, что человек приходит в мир с протолингвистическими и протодоксическими (от греческого корня докса – «представление») способностями, которые позволяют интерпретировать шум органов чувств в окружении и в самих себе. Овладение языком – это не запоминание набора отдельных фраз, а формирование картины мира – это не усвоение ряда не связанных между собой представлений. О систематической природе языка см. J. A. Fodor and Z. W. Pylyshyn, «Systematicity of Cognitive Representation», excerpt from «Connectionism and Cognitive Architecture», in Connections and Symbols, ed. S. Pinker and J. Mehler (Cambridge: MIT Press, 1988). Чтобы любое представление вообще стало представлением о чем-либо, ему необходимы взаимосвязи с другими представлениями. (Пока я откладываю в сторону вопрос о существовании представлений, которые обретают свой смысл вне связи со всеми остальными. Если такие атомарные представления и существуют, очевидно, что большинство наших представлений к таковым не относится.)

Логика должна носить систематичный характер в силу следующего факта: если данное представление «истинно», любое представление (или умозаключение), которое ему противоречит, должно быть «ложным». Это требование, как бы отражающее расположение предметов в нашем мире, налагает логические ограничения на наше поведение. Если я верю в утверждение «печенье лежит в шкафу», оно становится основанием для моих действий – то есть когда я пожелаю поесть печенья, я буду искать его в шкафу. В этом случае противоречащее первому утверждение «шкаф пуст» помешает мне сформировать план действий. Чтобы я мог беспрепятственно осуществлять поведение по поиску печенья, необходимо, чтобы мои представления не вступали в логические противоречия.

S. Pinker, The Blank Slate (New York: Viking, 2002), p. 33.

Эти мои замечания перекликаются с «ментальными моделями» мышления некоторых авторов – см. Р. N. Johnson-Laird and R. М. J. Byrne, Deduction (Hillsdale, N. J.: Erlbaum, 1991), chaps. 5–6. Я только добавил бы к их рассуждениям, что наши ментальные модели окружающих объектов действуют определенным образом именно потому, что так же действуют и сами эти объекты. См. L. Rips, «Deduction and Cognition», in An Invitation to Cognitive Science: Thinking, ed. E. E. Smith and D. N. Osherson (Cambridge: MIT Press, 1995), 297–343, где авторы высказывают сомнение в том, что концепции вроде смысла «и» можно освоить с помощью обучения.

Конечно, мы можем вспомнить примеры, в которых некоторые слова не ладят с законами обычной логики. Скажем, невозможно положить тень яблока и тень апельсина в коробку для завтрака, закрыть крышку и ожидать, что к концу дня их можно будет оттуда достать.

Еще одно свойство представлений прямо связано с природой языка: как практически не существует предела предложений, которые может построить человек (язык очень «продуктивен» в этом смысле), так нет предела и для потенциальных утверждений о мире. Скажем, если я полагаю, что в моем шкафу нет совы, я также думаю, что там нет двух сов, трех сов… и так далее, до бесконечности.

По мнению специалистов, количество нейронов, которым каждый из нас располагает, составляет от 1011 до 1012 клеток, и у каждого нейрона есть в среднем по 104 связи с соседними. Это означает, что мы располагаем 1015–1016 синапсами. Это огромное число, но оно все же имеет пределы.

См. N. Block, «The Mind as the Software of the Brain», in An Invitation to Cognitive Science: Thinking, ed. E. E. Smith and D. N. Osherson (Cambridge: MIT Press, 1995), 377–425.

D. J. Simons et al., «Evidence for Preserved Representations in Change Blindness», Consciousness and Cognition 11, no. 1 (2002): 78–97; M. Niemeier et al., «А Bayesian Approach to Change Blindness», Annals of the New York Academy of Sciences 956 (2002): 474–75 [abstract].

R. Kurzweil, The Age of Spiritual Machines (New York: Penguin, 1999).

Возьмем такое математическое представление, как 2 + 2 = 4. Большинство из нас не просто принимает это утверждение, оно кажется нам априорно верным в любой момент. Казалось бы, мы не конструируем его для отдельных случаев, но это такое основополагающее представление, которое позволяет нам строить многие другие. Но что мы можем сказать об утверждении 865762 + 2 = 865764? Большинство из нас ранее ни разу не задумывалось о сложении таких чисел, и мы в него поверим только тогда, когда убедимся в его соответствии законам арифметики. Однако, проделав эту проверку, мы можем использовать его точно так же, как и утверждение 2 + 2 = 4. Есть ли какая-то принципиальная разница между этими двумя математическими утверждениями? На феноменологическом уровне, несомненно, есть. Вам, например, трудно говорить (или думать) о больших числах, тогда как утверждение два плюс два равно четыре кажется чем-то почти рефлекторным. Тем не менее с эпистемологической точки зрения два эти утверждения «истинны» в равной мере. Фактически наша жизнь зависит от куда более сложных (и куда менее очевидных) математических утверждений – и мы это испытываем каждый раз, когда садимся в самолет или пересекаем мост. По сути, большинство из нас верит в то, что сложение дает истинные результаты, какие бы огромные числа мы ни использовали. Но это не дает ответа на вопрос, создаем ли мы представление 2 + 2 = 4 каждый раз, когда им нужно воспользоваться, или нет. Другими словами, действительно ли мы верим в него априорно? Если мы скажем, что это представление заново создается всякий раз, когда оно нам нужно, мы можем спросить: создается из чего! Из правил сложения? Но трудно поверить в то, что человек освоил законы сложения, если он еще не верит в то, что 2 + 2 = 4. В то же время можно с уверенностью сказать, что, проснувшись утром, вы не обладаете представлением о том, что восемьсот шестьдесят пять тысяч семьсот шестьдесят два плюс два равно восемьсот шестьдесят пять тысяч семьсот шестьдесят четыре. Чтобы это убеждение действительно существовало в вашем мозгу, его надо создать на основе уже существующего убеждения в том, что два плюс два равно четыре. Очевидно, подобное происходит и со многими другими представлениями. Мы не можем верить во многие наши представления о мире, пока не скажем, что мы в них верим.

См. D. Т. Gilbert et al., «Unbelieving the Unbelievable: Some Problems in the Rejection of False Information», Journal of Personality and Social Psychology 59 (1990): 601–13; D. T. Gilbert, «How Mental Systems Believe», American Psychologist 46, no. 2 (1991): 107–19.

Этим объясняется тот факт, что представления, которые иногда оказываются верными, не формируют наших знаний о мире, даже когда их подтверждают факты. Как уже много лет назад говорил философ Эдмунд Гетье, мы можем верить в истинность какого-то утверждения (скажем, что сейчас ровно 12:31 ночи), у нас могут быть все основания так думать (мои часы сейчас действительно показывают 12:31 ночи) и это утверждение может быть истинным (сейчас действительно 12:31 ночи), но оно не составляет знания о мире (потому что, например, мои часы сломаны и показывают правильное время лишь иногда). Философы могут здесь спорить о тонкостях, но для нас достаточно главного: чтобы наши представления действительно отражали картину мира, они должны находиться в правильной позиции относительно мира.

Похоже, здесь мы снова натыкаемся на вопросы эпистемологии. Каким образом, в конце концов, мы можем реально познавать мир? В зависимости от нашего понимания слов «реально» и «мир» такого рода вопросы могут казаться нам либо бесконечно сложными, либо тривиальными. Для наших целей достаточно их тривиального понимания. Какова бы ни была природа реальности, миру нашего опыта, несомненно, присущ определенный порядок. Этот порядок проявляется по-разному, и иногда в форме устойчивых причинно-следственных связей между событиями. Между простой корреляцией и причинно-следственной связью есть большая разница. И это, по знаменитому замечанию шотландского философа Давида Юма, удивительная загадка, поскольку в мире мы сталкиваемся не с причинами, но только с устойчивой корреляцией. Почему мы в одном случае считаем явление причиной чего-то, а в других так не делаем? Это все еще предмет споров. (См. М. Wu and P. W. Cheng, «Why Causation Need Not Follow from Statistical Association: Boundary Conditions for the Evaluation of Generative and Preventative Causal Powers», Psychological Science 10 [1999]: 92–97.) Тем не менее, как только у нас сформировались представления о мире, они направляют наши действия, и в этом нет никакой тайны. И при этом некоторые закономерности (в которых мы находим причинно-следственные связи), которые мы кладем в основу действий, нам прекрасно служат, а другие закономерности (просто корреляции, эпифеномены) служат нам дурно. Когда мы этому удивляемся, мы просто совершаем пересмотр списка тех явлений, которые могут быть причиной других, и формируем новые представления. Нам не надо мучиться вопросами Юма, чтобы понять: если ты хочешь согреться, нужно держаться поближе к огню, а не к дыму; нам не нужно знать все возможные критерии для поиска причин, чтобы оценить логические и практические последствия веры в то, что А есть причина В, а С таковой не является. Как только мы приняли некое представление (неважно, насколько разумное), наши слова и поступки начинают выдвигать требование устранять все противоречия по мере нашего столкновения с ними.

См. Н. Benson, with М. Stark, Timeless Healing: The Power and Biology of Belief (New York: Scribner, 1996).

Туринская плащаница – это, возможно, наиболее почитаемая реликвия христианского мира, потому что христиане думают, что именно в нее завернули тело Иисуса в момент его погребения. В 1988 году Ватикан позволил провести углеродный анализ возраста ткани трем независимым лабораториям (Оксфорда, Университета Аризоны и Федерального технического института в Цюрихе) для изучения слепым методом, которое координировал Британский музей. Все три лаборатории пришли к выводу, что плащаница – средневековая подделка, созданная между 1260 и 1390 годами.

О. Friedrich, The End of the World: A History (New York: Coward, McCann & Geoghegan, 1982), 122–24.

Цитата взята из: The Profession of Faith of the Roman Catholic Church.

Это представление косвенно влияет на нашу нервную систему и поведение и, несомненно, сохраняется на генетическом уровне. Следует отметить, что и животные не прыгают вниз с утесов.

К. Popper, The Logic of Scientific Discovery (1959; reprint, London: Routledge, 1972), and Objective Knowledge (1972; reprint, Oxford: Clarendon Press, 1995).

T. Kuhn, The Structure of Scientific Revolutions (1962; reprint, Chicago: Univ. of Chicago Press, 1970).

Как Поппер, так и Кун говорят интересные и ценные вещи о философии науки и о проблемах научного познания, но благодаря их трудам у людей (особенно у тех, кто эти труды не читал) появилось насмешливое отношение к науке. Однако, несмотря на все действительно трудные проблемы эпистемологии, которые нужно ставить, существуют степени разумности, о которых имеет представление любой человек в здравом уме. Не все знания равноценны по надежности своих оснований.

В. Russell, Why I Am Not a Christian, ed. P. Edwards (New York: Simon and Schuster 1957), 35.

J. Glover, Humanity: A Moral History of the Twentieth Century (New Haven: Yale Univ. Press, 1999) говорит о том же. См. также А. N. Yakovlev, A Century of Violence in Soviet Russia (New Haven: Yale Univ. Press, 2002).

Что же касается squassation, это делается следующим образом. Руки заключенного связывают за спиной, к ногам его привязывают груз, а затем его высоко поднимают, так что его голова касается ворота. После того, как он повисит так какое-то время, благодаря тяжести груза, привязанного к ногам, все его суставы и конечности медленно растягиваются. Затем веревку внезапно отпускают, так что он падает вниз, но не касается земли, и благодаря такой встряске его руки и ноги выходят из суставов, а он испытывает самую острую боль; сотрясение, когда он падает и резко останавливается, не касаясь земли, и груз, привязанный к ногам, растягивают его тело сильнее и причиняют большие муки. John Marchant, цитируется по J. Swain, The Pleasures of the Torture Chamber (New York: Dorset Press, 1931), 169.