Легенда и жизнь
В начале июня мадам Гужеедова стала делать прощальные визиты своим светским приятельницам.
Прежде всего отправилась к Коркиной, с которой так мило провела вместе прошлое лето в третьем Парголове.
– Ах, дорогая моя! – воскликнула Коркина. – Неужели же вы опять обречены на прозябание в этом моветонном Парголове! Как я вас жалею!
– Почему же непременно в Парголове? – обиделась Гужеедова. – Точно свет клином сошелся. Найдутся и другие места.
– Уж не за границу ли собрались? Хе-хе-хе!
– Почему ж бы мне и не поехать за границу?
– А на какие медные? Хе-хе-хе!
– Отчета в своих средствах, дорогая моя, я вам отдавать не намерена, – надменно отвечала Гужеедова. – И довольно бестактно с вашей стороны говорить таким тоном, тем более, что киснуть в Парголове будете именно вы, а я поеду за границу.
– Куда же вы едете? – даже испугалась Коркина.
Гужеедова на минутку растерялась.
– Куда? Собственно говоря, я еще не… А, впрочем, я еду в Берлин. Ну, да, в Берлин. Чего же тут удивительного? По-французски я говорю очаровательно…
– Да кто же с вами в Берлине по-французски говорить станет? Хе-хе-хе! В Берлине немцы живут.
– Я просто оговорилась. Я хотела сказать: Париж, а не Берлин. Я еду в Париж.
– В Париж – теперь, в такую жарищу?
– Пустяки. Париж именно теперь и хорош. Я обожаю Париж именно теперь.
– О вкусах не спорят. А я еду в Карлсбад.
– Да что вы? А как же Парголово-то?
– Далось вам это Парголово! Я и в прошлом году попала туда совершенно случайно. Мужу не дали отпуска. А вообще я каждое лето провожу в Карлсбаде. Там у нас чудная вилла! Ее так и называют: вилла русских аристократов.
– Это кто же аристократы-то? – с деланной наивностью спросила Гужеедова.
– Как кто? Мы! Я с мужем, моя сестра с мужем, сестра мужа с мужем, и мадам Булкина.
Все это Гужеедову так горько обидело, что дольше сидеть она уже не могла.
– Прощайте, дорогая моя.
– Чего же вы так торопитесь? Посидим, поболтаем.
Гужеедовой, собственно говоря, очень хотелось сказать ей, что беседа с такой вруньей и хвастуньей не может доставить удовольствия даже самому грубому вкусу, но, вспомнив, что она – светская дама, отправляющаяся освежиться в Париж, сморщилась в самую утонченную улыбку и отвечала, картавя, как истинная парижанка:
– Ах, я так тороплюсь! Вы знаете, перед отъездом всегда так много дела: туалеты, визиты…
– Ах, я вас вполне понимаю, дорогая моя! – впала и Коркина в светский тон. – У меня тоже такая возня с модистками.
– Как жаль, что мы не встретимся за границей!
– Ах, да, ужасно жаль. Приезжайте, дорогая, к нам в Карлсбад, прямо на нашу виллу. Организуем пикники, поедем на Монблан… Я вам потом пришлю адрес. Так бы обрадовали!
– Мерси! Мерси! Непременно! Но, к сожалению, назад я собиралась ехать прямо через Испанию…
От Коркиной Гужеедова отправилась к Булкиной.
– Дорогая моя! Вот еду за границу…
– Да что вы! Ах, счастливица! Впрочем, я, вероятно, тоже поеду.
– Куда?
– Конечно, в Рим. Вечный город! Красота! Чуткая душа, понимающая задачи искусства, должна каждый год ездить в Рим. Я и без того так виновата, что прошлом году не собралась. Знаете, прямо поленилась.
– А Коркина собирается в Карлсбад.
– Ах, ненавижу эти курорты. Пыль, доктора, толкутся все на одном месте, как мухи на блюдечке. Тоска! Нет, я признаю только вечный город.
– Я всегда в Париже останавливаюсь в самой лучшей гостинице. Ее так и называют: гостиница русских аристократов, – сказала Гужеедова, и вдруг сразу почувствовала себя удовлетворенной, словно отомстила Коркиной.
– Ах, не верьте им, дорогая моя, – успокоила ее Булкина. – Эти французы такой продувной народ. Может быть, у них остановился когда-нибудь какой-нибудь русский генералишка из самых завалящих, а уж они сейчас рады раструбить по всему свету, что у них аристократическое общество. Хвастунишки – французишки, ветрогонный народ.
Гужеедова, увидев, что ее не поняли, глубоко вздохнула и поникла головой. Тяжело быть непонятой близкими людьми!
* * *
Прошло недели три.
Солнце высоко поднялось над третьим Парголовым и палило прямо в спину мадам Гужеедовой, возвращавшейся с купанья.
Она уже свернула на боковую дорожку и поднималась по косогору к своей дачке, как вдруг ее поразил знакомый голос.
Она оглянулась и увидела разносчика с ягодами и около него даму. Лицо дамы было прикрыто зонтиком, но из-под зонтика раздавались очень знакомые звуки:
– Нет, милый мой! Этакой цены тебе никто не даст. Не уступишь – не надо. Куплю у другого.
И вдруг, опустив зонтик, дама обернулась. Гужеедова тихо ахнула и даже присела от ужаса. Перед ней стояла Коркина.
– Боже мой! – думала Гужеедова. – А я не за границей! Какой срам! Какой позор!
Но Коркина сама была страшно сконфужена. Сначала отвернулась и сделала вид, что не узнает Гужеедову, потом передумала и, заискивающе улыбаясь, стала подходить ближе.
– Дорогая моя! Как я рада, что вижу вас здесь! Вы знаете, я раздумала ехать в Карлсбад. Откровенно говоря, я совсем не верю в эти курорты. Какая там вода! Все вздор. Нарочно выдумали, чтобы русские деньги грабить. Сплошное мошенничество.
– Как я счастлива, что вы здесь, – оправилась Гужеедова. – Как мы заживем очаровательно. Вместо того, чтобы тащиться в пыльном и душном вагоне, как приятно подышать нашим чудным северным воздухом. Вы знаете, одному человеку, заболевшему на чужбине, доктора сказали: «Дорогой мой, вас может вылечить только воздух родины». А мы разве ценим воздух родины? Нам всякая дрянь дороже…
– Ну, как я рада! Пойдемте, я вам покажу чудный вид. Вот здесь, около коровника.
– Тут? Да тут какое-то белье висит…
– Чье бы это могло быть? Посмотрите метку. А? Н.К.? Ну, это верно Куклиной. Бумажные кружева! Какая гадость! Нос задирает, говорит, что от арбуза у нее голова кружится, а сама крючком кружева вяжет для рубашек.
– Возмутительно! А где же пейзаж?
– Ах, пейзаж – вот сюда. Вот, посмотрите в щелочку забора. Ну, что?
– Гм… Да там что-то бурое…
– Бурое? Позвольте-ка… Ну, да, конечно, это – корова. А вот когда она отойдет, то там бывает видно: береза и закат солнца. Феерично! А знаете, кого я вчера здесь встретила? Можете себе представить, – Булкину!
– Да что вы! А как же Рим-то?
– Хе-хе-хе! Трещала-трещала: «вечный город, вечный город», а сама радехонька, что хоть в Парголово-то попала! Хвастунья!
– Возмутительно! И к чему было сочинять? Ведь все равно все открылось.
– Удивительно пустая душа. Выделывает из себя аристократку. И непременно, куда мы, туда и она. Мы за границу, так и ей сейчас же надо.
– Подождите, кажется, корова отошла. Смотрите, смотрите, вот сюда, левее. Видите березу? Феерично!
– Ах, феерично! Только, это, кажется, не береза, а баба.
– Господи, да никак это Булкина? Уйдем скорее!
