В магазинах
Когда дама уезжает на лето, пусть даже в Париж, она непременно должна запастись всякой дрянью на всякий случай жизни.
А каких только случаев не бывает! Например, прогулка на лодке с мужем и детьми требует серенького платья и высоких башмаков.
Та же прогулка, но без мужа и детей, требует уже белого платья с открытой шеей и ажурных чулок.
Все нужно взвесить, все обдумать, все разыскать и купить.
А то подумайте, какой ужас: вдруг летом приедет к вам в гости Иван Степанович, тот самый Иван Степанович, который недавно сказал вам: «Я люблю голубой цвет – в нем есть что-то небесное», а вы как на грех ничего с собой голубого не взяли! Ну, подумайте только: в хорошеньком вы окажетесь положеньице?
Поэтому, удивительно ли, что все гостиные дворы и торговые ряды всего мира гудят в начале лета как улей, готовящийся строиться. С утра до ночи, то замирая, то снова ожесточаясь, жужжат по магазинам отъезжающие дамы.
Дамы бывают разные: дамы покупающие, дамы изнывающие, дамы просто созерцающие. Дамы с картонками, дамы с детьми, дамы со свертками, дамы с мужьями…
– Анна Николаевна! Вы куда бежите?
– Простите, дорогая, не узнала вас. Я так измучена… Шестой час, а я с утра здесь. Нужно было пол-аршина ленточки… Зонтик потеряла, не знаю, где… И кошелек, оказывается, дома забыла!
В магазинах давка и теснота. Покупательницы толкаются, наступают друг другу на шлейфы, и раздающееся при этом томное «pardon» звучит как самое грубое русское «о, чтоб тебе!»
Измученные приказчики к трем часам дня уже теряют всякую логику.
– Возьмите этот помпадур-с, – говорят они, развертывая материю. – Ново! Оригинально! Ни у кого еще нет – для вас начинаем. Будете довольны. Все хвалят. Вчера шестьдесят кусков продали этой самой материи, да сегодня восемьдесят, ей-Богу-с!
– Послушайте, я просила синюю, а вы мне показываете зеленую!
– Совершенно наоборот, – это зеленая-с.
– Да, что я не вижу, что ли? И вообще она мне не нравится.
– Совершенно наоборот, – очень нравится-с.
– Сударыня! – раздается сладостный голос. – Пожалте наверх. Получите разнообразие.
– Мальчик! Проводи мадам!
Несчастнее всех чувствуют себя в этой сутолоке мужья, сопровождающие своих жен. Сначала они еще пробуют острить и подшучивать над дамскими страстями.
– Бабы!.. Тряпки!.. Отчего нам не придет никогда в голову заниматься подобной ерундой?
Но они скоро теряют последнюю бодрость духа, смолкают, бледнеют, и глаза их приобретают невинно-фанатическое выражение прерафаэлистских девственниц.
– Мишель! Которая материя тебе больше нравится – вот эта голубая или сиреневая?
– Го-голубая… – раздается тихий стон.
– Ну, так отрежьте десять аршин сиреневой, – обращается дама к приказчику. – А ты, Мишель, не должен обижаться. Ты ведь сам знаешь, что у тебя нет вкуса!
И он не обижается! После четырехчасовой беготни по магазинам утрачиваются многие тонкости человеческой психики.
– Сколько стоит эта пряжка?
– Шесть рублей.
– Отчего же так дорого?
– Помилуйте, сударыня, – отвечает продавщица тоном оскорбленного достоинства, – В магазинах ведь это – настоящая медь! Чего же вы хотите?
– А камни плохие!
– Настоящее шлифованное стекло!
– Гм… Так нет ли у вас чего-нибудь попроще?
– Вот могу вам предложить.
И продавщица, с торжествующим видом, вынимает из ящика нечто в роде печной заслонки.
– Без всякого лишнего изящества – красиво, прочно, элегантно и дешево!
Но самый центр, самый пульс жизни представляют шляпные магазины. Перья, птицы, цветы, ленты и еще многое, «чему названья нет», вертится, поднимается, опускается, примеряется…
Странные шляпки бывают на белом свете! Иная, посмотришь, шляпа как шляпа, а вглядись в нее – целая трагедия: на отогнутых полях, конвульсивно поджав лапы, беспомощно раскрыв клюв, умирает какая-нибудь белая или желтая птица, а тут же рядом, «сияя наглой красотой», расцветает букет гвоздики.
Прямо – гражданский мотив!
Или представьте себе совершенно невинную шляпку с ленточками, цветочками, и вдруг вы видите, что из этих ленточек торчит маленькая золоченая лапка. Вдумайтесь в эту лапку! И вам покажется будто туда, в самые недра шляпы, провалилась несчастная птица; ее уже не видно, только простертая вверх лапа отчаянно взывает о помощи.
Жутко!
Но на психологию шляпок мало обращают внимания.
– Послушайте, отчего это здесь какой-то неподрубленный лоскут болтается?
– Это самая последняя французская неглижа! – отвечает приказчик.
А как прельщают покупательниц продавщицы хороших магазинов. Они поют, как сирены, и как соловьи, сами закрывают глаза, заслушавшись своего пения.
Они заставят вас купить, вместо намеченной вами хорошенькой розовой шляпки, какой-нибудь коричневый ужас, и вы даже не заметите этого!
Им ничего не стоит водрузить над бледным, измученным лицом пожилой женщины яркий зеленый колпак, с угрожающими перьями, и потом замереть в экстазе, словно они очарованы представшей пред ними красотой.
И несчастная, загипнотизированная женщина покупает колпак и делается на весь сезон предметом издевательств уличной толпы, злорадства знакомых и стыда своих родственников.
И, натешившись вдоволь над одной жертвой, сирены принимаются за другую.
– Да, но се тре-шер, слишком дорого, – слабо обороняется жертва.
– Вы, вероятно, хотите сказать: слишком дешево, – издевается сирена. – Взгляните! Ведь это натуральное воронье перо! Эта шляпка ничего не боится. Вы можете надевать ее и под дождь, и в концерт, и везде она будет одинаково хороша! Мы только потому и уступаем ее так дешево, что она приготовлена в нашей мастерской.
Через пять минут другая сирена поет над той же самой шляпкой, но уже перед другой покупательницей:
– Взгляните, какая работа! Здесь все подклеено, ничего нет натурального. Это наша мадам привозит из Парижа.
Поет, а воронье перо трепещет в ее руках, – трепещет и не знает, что ему думать о своем происхождении: подклеено ли он в Париже, или произошло натуральным путем в России?
А дама смотрит на него в тоскливом недоумении: когда оно должно стоить дороже – когда натуральное и ровно ничего не боится, или когда подклеено со всей искусственностью, на какую способен Париж?..
Дама просит, пока что, отложить для нее эту шляпку, потому что ей надо посоветоваться с мужем, подругой, теткой, женой брата и двумя сестрами. Потом она выходит на улицу, долго моргает, приложив палец к виску, и не может понять – кто она, зачем сюда попала, что нужно еще купить и, главное, где она живет.
– Извозчик! Алло! 127-51, тридцать копеек… Ну, чего смотришь? Не хочешь – не надо. Другого возьму.
