Долг и честь
Марья Павловна была женщина энергичная, носила зеленые галстуки и резала в глаза правду-матку. Она пришла к Мединой в одиннадцать часов утра, когда та была еще не причесана и не подмазана и потому должна была чувствовать себя слабой и беззащитной.
– Так-с! – сказала Марья Павловна, глядя приятельнице прямо в среднюю папильотку. – Все это очень мило. А не потрудишься ли ты объяснить мне, кто это вчера переводил тебя под ручку через улицу? А?
Медина подняла высоко неподмазанные брови, развела руками, повела глазами, – словом, сделала все, что было в ее скудных средствах, чтоб изобразить удивление.
– Меня? Вчера? Под ручку? Ничего не понимаю!
– Не понимаешь? Она не понимает! Вот вернется Иван Сергеевич из командировки – он тебе поймет!
Медина собралась было снова развести руками и повести глазами, да как-то ничего не вышло. Поэтому она решила обидеться.
– Нет, я серьезно не понимаю, Мари, о чем ты говоришь!
– Я говорю о том, что ты, пользуясь отсутствием мужа, бегаешь по улицам с дураком Фасольниковым. Да-с! Мало того, полтора часа у подъезда с ним разговаривала. Очень умно!
– Уверяю тебя, – залепетала Медина, – уверяю тебя, что я его совсем не заметила.
– Не заметила, что под руку гуляешь? Ну, это, мать моя, ври другим!
– Даю тебе честное слово! Я такая рассеянная!
– Другой раз смотри, что у тебя под локтем делается. Два часа у подъезда беседовала. Швейцар хихикает, извозчики хихикают, Анна Николаевна проезжала – все видела. Я, говорит, еще с поперечного переулка заметила, что Медина влюблена. Теперь ездит и трещит по всему городу.
Медина всплеснула руками:
– Я? Влюблена? Что за вздор!
– Ври другим, – деловито заметила Марья Павловна и закурила папироску. – Завтра на вечере он у тебя будет?
– Разумеется, нет. Впрочем, я пригласила его, – нельзя же было не пригласить. Так что, может быть, и будет. Ведь на именинах был, так почему же вдруг теперь… Разумеется, придет.
– Поздравляю! Это чтобы все гости за вашей спиной перемигивались? Чрезвычайно умно! Подожди, то ли еще будет! Вернется Иван Сергеевич, станет анонимные письма получать.
Медина притихла.
– Да что ты!
– И очень просто. Анна Николаевна первая напишет. «Откроет глаза».
– Как же мне быть?
– А уж это твое дело. Ты должна поступить, как тебе подсказывают долг и честь.
– А как они подсказывают?
– Ты должна написать своему Фасольникову, что, во-первых, ты – порядочная женщина, а, во-вторых, что он не должен больше у тебя бывать.
– Неловко как-то выходит. Я, мол, порядочная женщина, так что, пожалуйста, у меня не бывайте. Точно он должен только к непорядочным ходить!
– Виляй, виляй! А потом и рада бы, да поздно будет. Впрочем, мне все равно.
Марья Павловна встала, демонстративно отряхнула платье и поправила зеленый галстук. Медина взволновалась:
– Подожди, Мари, ради Бога! Продиктуй мне, как написать!
Медина села и снова закурила папироску.
– Пиши: Милостивый государь!
– Воля твоя, но я не могу писать «милостивый государь» человеку, который бывал у меня запросто!
– Ну, пиши: «Многоуважаемый Николай Андреич».
– Это такому-то мальчишке писать «многоуважаемый»? Да он себе невесть что в голову заберет. По-моему, нужно написать просто «дорогой».
– Ты думаешь? Ну, хорошо; это, пожалуй, можно. Итак: «Дорогой Николай Андреич! Честь имею уведомить вас, что я – честная женщина…»
– Воля твоя, не могу так писать. Это точно официальная бумага!
– Ну, пиши просто: «я – женщина честная, и прошу вас…».
– Воля твоя, нехорошо выходит.
– Ну, так пиши: «спешу уведомить вас, что я – честная женщина».
– А он скажет: чего ж она четыре месяца молчала, а теперь вдруг заспешила… Мари, дорогая, не сердись на меня! Может быть, можно это в конце поместить? Знаешь, это даже эффектно выйдет. Уверяю тебя!
– Ну, хорошо. Теперь пиши так: «не истолкуйте плохо моей просьбы, но я умоляю вас – не приходите ко мне завтра».
– Воля твоя, ужасно грубо выходит. Может быть, лучше и на самом деле завтрашний вечер отменить?
– Делай, как тебе велят долг и честь.
– А как же они велят? Нужно отменить вечер?
– Конечно, отмени. Тогда пиши так: «не приходите завтра, так как вечер отменен, и никого не будет. Не требуйте от меня объяснений, – ваша чуткость поможет вам догадаться». Вот и все. Подпишись: «готовая к услугам такая-то», и посылай.
– Воля твоя, как-то грубо! Может быть, немножко смягчить?
– Мягчи, мягчи! Вот приедет Иван Сергеевич, он тебе помягчит!
– Ах, какая ты, право! Всегда умеешь все так неприятно повернуть. Письмо, конечно, очень хорошо, только, – ты уж не сердись, – у тебя совсем нет стиля. Понимаешь, – иногда достаточно переставить или вычеркнуть какое-нибудь самое пустое слово, – и все письмо приобретает особый колорит. А у тебя все как-то так аляповато, уж ты не сердись!
– Дура ты, дура! Сама двух слов слепить не умеешь, а туда же – сти-иль!
– Пусть дура, пусть не умею. Ты зато очень умна. Смотри сама: в четырех строчках четыре раза «не» повторяется. Это по-твоему хороший стиль?
– Разве четыре?
– Четыре.
– Ну, вычеркни одно «не» – и делу конец. А мне пора. Надеюсь, ты поступишь, как тебе велят долг и честь. Отошли письмо сейчас же.
Марья Павловна снисходительно потрепала подругу по щеке и вышла. Медина тяжело вздохнула и села переписывать письмо набело.
– Вычеркну одно «не», – вот и делу конец.
Вычеркнула, переписала, перечитала:
– «Дорогой Николай Андреич! Не истолкуйте плохо моей просьбы, но я умоляю вас – приходите ко мне завтра, так как вечер отменен и никого не будет. Не требуйте от меня объяснений, – ваша чуткость поможет вам догадаться. Готовая к услугам В. Медина».
Перечитала еще раз и немножко удивилась.
– Странно! Теперь получается как-то не совсем то… но ведь Мари сама сказала, что из четырех «не» зачеркнуть одно всегда можно. И, во всяком случае, стиль от этого только выиграл.
Надушила письмо «Астрисом», отправила, подошла к зеркалу и улыбнулась просветленной улыбкой.
– Как, в сущности, легко повиноваться голосу долга и чести!
