Карусель
Маляр
(Загадка бытия)
Тебе, пришедшему ко мне на рассвете дня,
Тебе, озарившему мое тусклое время,
Тебе, рыжему маляру с коричневой бородавкой,
Посвящаю я, благодарная, эти строки.
Он пришел действительно рано, часов в девять утра.
Вид у него был деловой, озабоченный. Говорил он веско, слегка прищуривал глаза и проникал взглядом до самого дна души собеседника. Губы его большого редкозубого рта слегка кривились презрительной улыбкой существа высшего.
– Аксинья говорила – нужно вам двери покрасить. Эти, что ли? – спросил он меня.
– Да, голубчик. Вот здесь, в передней, шесть дверей. Нужно их выкрасить красной краской в цвет обоев. Понимаете? Он презрительно усмехнулся.
– Я вас очень понимаю.
И, прищурив глаз, посмотрел на дно моей души.
Я слегка смутилась. Никто не любит, когда его очень понимают.
– Так вот, не можете ли вы сейчас приняться за дело?
– Сейчас?
Он усмехнулся и отвернул лицо, чтобы не обидеть меня явной насмешкой.
– Нет, барыня. Сейчас нельзя.
– Отчего же?
Ему, видимо, неприятно было объяснять тонкости своего ремесла перед существом, вряд ли способным понять его. И, вздохнув, он сказал:
– Теперича десятый час. А в двенадцать я пойду обедать. А там, то да се, смотришь, и шесть часов, а в шесть я должен шабашить. Приду завтра, в семь, тогда и управлюсь.
– А вы хорошо краску подберете?
– Да уж будьте спокойны. Потрафим.
На другое утро, проснувшись, услышала я тихое пение:
Последний нонешний дене-очек!
Оделась, вышла в переднюю.
Маляр мазал дверь бледно-розовой краской.
– Это что же, голубчик, верно, грунт?
Он презрительно усмехнулся.
– Нет, это не грунт, а окраска. Это уж так и останется.
– Да зачем же? Ведь я просила красную, под цвет обоев.
– Вот эту самую краску вы и хотели.
Я на минутку закрыла глаза и обдумала свое положение. Оно было довольно скверное.
Неужели я вчера сошла с ума и заказала розовые двери?
– Голубчик, – робко сказала я. – Насколько мне помнится, я просила красные, а не розовые.
– Энто и есть красные, только от белил оне кажутся светлее. А без белил, так оне совсем красные были бы.
– Так зачем же вы белила кладете?
Он смерил меня с ног до головы и обратно. Усмехнулся и сказал:
– Нам без белил нельзя.
– Отчего?
– Да оттого, что мы без белил не можем.
– Да что же: краска не пристанет или что?
– Да нет! Какое там не пристанет. Где же это слыхано, чтобы масляная краска да не пристала. Очень даже вполне пристанет.
– Так красьте без белил.
– Нет, этого мы не можем!
– Да что вы, присягу, что ли, принимали без белил не красить?
Он горько задумался, тряхнул головой и сказал:
– Ну, хорошо. Я покрашу без белил. А как вам не пондравится, тогда что?
– Не бойтесь, понравится.
Он тоскливо поднял брови и вдруг, взглянув мне прямо на дно души, сказал едко:
– Сурику вам хочется, вот чего!
– Что? Чего? – испугалась я.
– Сурику! Я еще вчерась понял. Только сурику вы никак не можете.
– Почему? Что? Почему же я не могу сурику?
– Не можете вы. Тут бакан нужен.
– Так берите бакан.
– А мне за бакан от хозяина буча будет. Бакан восемь гривен фунт.
– Вот вам восемь гривен, только купите краску в цвет.
Он вздохнул, взял деньги и ушел.
Вернулся он только в половине шестого, чтобы сообщить мне, что теперь он «должен шабашить», и ушел.
«Последний нонешний дене-очек» разбудил меня утром.
Маляр мазал дверь тусклой светло-коричневой краской и посмотрел на меня с упреком.
– Это что же… грунт? – с робкой надеждой спросила я.
– Нет-с, барыня, это уж не грунт. Это та самая краска, которую вы хотели!
– Так отчего же она такая белая?
– Белая-то? А белая она известно отчего – от белил.
– Да зачем же вы опять белил намешали?
Красили бы без белил.
– Без бели-ил? – печально удивился он. – Нет, барыня, без белил мы не можем.
– Да почему же?
– А как вам не пондравится, тогда что?
– Послушайте, – сказала я, стараясь быть спокойной. – Ведь я вас что просила? Я просила выкрасить двери красной краской. А вы что делаете? Вы красите их светло-коричневой. Поняли?
– Как не понять. Очень даже понимаю. Слава Богу, не первый год малярией занимаюсь! Краска эта самая настоящая, которую вы хотели. Только как вам нужно шесть дверей, так я на шесть дверей белил и намешал.
– Голубчик! Да ведь она коричневая. А мне нужно красную, вот такую, как обои. Поняли?
– Я все понял. Я давно понял. Сурику вам хочется, вот что!
– Ну, так и давайте сурику.
Он потупился и замолчал.
– В чем же дело? Я не понимаю. Если он дорого стоит, я приплачу.
– Нет, какое там дорого. Гривенник фунт. Уж коли это вам дорого, так уж я и не знаю.
Он выразил всем лицом, не исключая и бородавки, презрение к моей жадности. Но я не дала ему долго торжествовать
– Вот вам деньги. Купите сурику.
Он вздохнул, взял деньги.
– Только сурик надо будет завтра начинать. Потому теперь скоро обед, а там, то да се, и шесть часов. А в шесть часов я должон шабашить.
– Ну, Бог с вами. Приходите завтра.
Последний нонешний дене-очек…
Он мазал дверь тускло-желтой мазью и торжествовал.
– Я же говорил, что не пондравится.
– Отчего же она такая светлая? – спросила я, и смутная догадка сжала мое сердце.
– Светлая?
Он удивлялся моей бестолковости.
– Светлая? Да от белил же!
Я села прямо на ведро с краской и долго молчала. Молчал и он.
Какой-то мыслитель сказал, что есть особая красота в молчании очень близких людей.
«Он» очнулся первый.
– Можно кобальту к ей подбавить.
– Кобальту? – чуть слышно переспросила я и сама не узнала своего голоса.
– Ну, да. Кобальту. Синего.
– Синего? Зачем же синего?
– А грязнее будет.
Я встала и молча вышла. А он пошел шабашить.
На следующее утро я встала рано, раньше, чем он пришел. Пошла в переднюю и стала ждать.
Было около шести утра. Меня слегка знобило, щеки горели и руки тряслись. Кажется, охотники на тетеревином току испытывают нечто подобное.
Наконец он пришел.
Он шел, деловито сдвинув рыжие брови. Он нес большое ведро белил.
– Стой! – крикнула я. – Это что?
– А белила.
– Ставьте тут за дверь. Давайте краску сюда. Это сурик?
– Сурик.
– Это бакан?
– Бакан.
– Мешайте вместе.
Он взглянул на меня, как смотрят на забравшего власть идиота: «куражься, мол, до поры, до времени». Нехотя поболтал кистью.
– Видите этот цвет? – спросила я.
– Вижу. Ну?
– Ну, вот этим цветом вы мне и выкрасите все шесть дверей.
– Ладно, – усмехнулся он. – А как вам не пондравится, тогда что с вами заведем? А?
– Красьте двери этим цветом, слышите? – твердо сказала я и вся задрожала. – Это я вам заказываю. Поняли?
– Ладно, – презрительно скривился он и вдруг деловито направился к ведру с белилами.
– Куда-а! – закричала я не своим голосом. Он даже руками развел от удивления.
– Да за белилами же!
* * *
С тех пор прошла неделя. Двери выкрасил другой маляр, выкрасил в настоящий цвет, но это не радует меня.
Я отравлена.
Я целые дни сижу одна и мысленно беседую с ним, с рыжим, бородавчатым.
– Голубчик, – говорю я, – почему же вы не можете без белил?
Он молчит, и жуткая мистическая тайна окутывает это молчание.
Ему, – о, слабое утешение! – ему, неизъяснимому, озарившему странной загадкой мое тусклое время, непонятно зачем пришедшему, неведомо куда ушедшему, рыжему маляру с коричневой бородавкой, посвящаю я эти строки.
И как перед тайной, равной тайне смерти, склоняюсь и благоговейно шепчу:
– Я ни-че-го не по-ни-маю!
