Пекальчук Владимир
Жестко и быстро
Эта книга посвящается людям, которые доказалии продолжают доказывать:человеческим возможностям предела нет.
Я знал, что мне не выйти живым из этого боя: противник слишком силен и велик, а я уже слишком стар. Лет сорок-пятьдесят назад я еще имел бы какие-то шансы на победу, но уж точно не на девятом десятке.
Картины моей жизни проносятся перед глазами, пока враг пытается прийти в себя после того, чем я его угостил: он не привык получать отпор, особенно от безоружных людей, так что его шок, боль и страх мне почти понятны. Почти - потому что сам я не боюсь. Если я когда-то и знал, что такое страх за себя - то давно забыл, когда это было, в старческой забывчивости есть свои плюсы.
Мое детство пришлось на тяжелые военные годы, и потому ничего удивительного, что все, чему меня обучал отец, было убийство врагов. Вообще-то, тренировки начались в четырехлетнем возрасте, но призрак войны витал над моей родиной уже тогда. К тому же, отец совершенно правильно полагал, что боевые искусства - путь к самосовершенствованию, и позаботился, чтобы я и все пятеро моих братьев изучили хотя бы один стиль. Было жестко и туго, в день приходилось делать по пятьсот ударов руками и ногами - в четыре-то года, восклицали те, кому я рассказывал о своем детстве. Это действительно выматывало, но таков был фундамент, на котором выстроилась вся моя жизнь.
А врагов убивать мне так и не пришлось. Напротив, я каждый день носил еду летчикам упавшего возле города самолета, которых отец разместил на своей маленькой фабрике: у полиции не было помещения для пленных американцев, вот они и обратились к отцу. Американцы, в общем-то, оказались вовсе не такими чудовищами, какими их рисовало мое воображение. Отец обращался с ними так хорошо и великодушно, как мог, хотя многие жители, обозленные бомбежками, требовали пыток или даже казни. Для меня же общение с пленниками было полезным опытом, я впервые сумел взглянуть на привычные вещи с точки зрения человека из совершенно иной культуры.
А вот следующая картина. Горы, мы с друзьями охотимся на кабанов, все, что у нас есть - наши кулаки и заостренные палки. Когда я рассказываю об этом, больше всего удивляются те, кому приходилось охотиться на кабана с ружьем или крупнокалиберным пистолетом. Мол, с палками - да на кабана?! Просто ружей у нас не было, а кушать хотелось. Война, голодно, такие дела.
Как правило, люди, привыкшие к оружию, не мыслят, как можно без него обойтись. Свои собственные руки они не воспринимают как оружие. В чем-то они правы: чтобы кулак стал равен мечу или молоту, надо приложить очень много усилий.
В двенадцать лет я, желая проверить свою мощь, устроился на скотобойню. Свиней, многие из которых были под двести кило, там убивали деревянным молотом, но я убивал их кулаком. Одним ударом любой руки. Все удивлялись, как я, двенадцатилетний мальчик, метр в сандалиях, так могу. Они не знали, что в четыре я начинал с пятисот ударов в день.
Медведь поднимается на задние лапы, возвышаясь надо мною почти вдвое, жить остается всего ничего, и картины моей жизни начинают проноситься перед глазами быстрее.
В тринадцать я приехал в Токио. Послевоенный город встретил меня беспорядками и нищетой. Приходилось туго, у меня не было ни жилья, ни денег. Спал на вокзалах и в храмах, приходилось заглядывать и в мусорники. Не скажу, что этот год мне вспоминать приятно, но лишения только закалили мой характер так же сильно, как тренировки - тело.
Затем произошла судьбоносная встреча. Я стоял в очереди за бесплатной едой, случилась ссора. У подоспевших полицейских возникло затруднение с буяном, и я им помог. Конечно же, им было крайне удивительно получить помощь от тринадцатилетнего паренька, который смог то, чего не смогли они. Так я встретился с человеком, который принял немалое участие в моей судьбе. Я некоторое время жил у него, в благодарность за кров и еду давая ему уроки тайходзюцу. Инспектор же помог мне закончить обучение и устроил работать преподавателем в полицию.
Да, я стал знаменитостью уже тогда. В четырнадцать лет я обучал профессиональных полицейских, и, глядя на это со стороны, теперь понимаю: да, это было необычно и удивительно для любого, кто не знал, что в четыре года я делал в день по пятьсот ударов руками и ногами. А тогда мне все казалось нормальным, ведь я мог и умел то, чего не могли полицейские.
Мой стиль, жесткий, но эффективный, показался им идеальным для послевоенного Токио, где банды якудза нередко превосходили полицию по части боевой подготовки. Чтобы проверить и доказать эффективность моей методики, я вовлекался в операции полиции. Одно из самых ярких воспоминаний - как меня во время беспорядков высадили в самой гуще событий, а час спустя за обезвреженными бунтарями приехало шесть грузовиков. Неудивительно, что вскоре я наработал себе прозвище «подразделение подавления беспорядков из одного человека».
И пошло-поехало. В семнадцать я открыл свое додзе и обучал полицейских самообороне. В девятнадцать - основал «Общественную Ассоциацию Каратэ». В двадцать один я уже преподавал в Америке, а затем и по всему миру, включая интерпол. Мой стиль, быстрый, жесткий и эффективный, принимали все. Люди, не обученные владеть своим телом как мощнейшим оружием, искренне поразились, когда я, при росте едва ли полтора метра и весе в шестьдесят шесть кило, на показательном выступлении сломал руку американскому копу, который был на тридцать сантиметров выше и весил девяносто пять. И многие так и не поверили, что это была досадная нечаянная случайность. Что я не нарочно это сделал, а просто немножко перестарался, слегка переоценив рост и вес противника.
Дальше моя жизнь пошла по закономерному пути. Признание, ученики, додзе во многих странах мира, собственный стиль, лишенный украшательств, совершенно неэффектный, но эффективный. Я получил десятый дан, который в большинстве случаев присуждается посмертно. Мне присвоили звание живой легенды. Заслужил ли я? Не мне судить, ведь не я себя так назвал. Всю мою жизнь, довольно долгую, я посвятил тому, чтобы научить людей защищать себя в любых ситуациях и не имея никакого оружия. Я учил их, как стать лучше. Учил быть воинами телом и душой.
И вот пришел мой последний экзамен. Экзамен не учителя - но воина.
Так уж вышло, что на горной дороге моя машина сломалась, а мобильный телефон - не привык я к этой новомодной штуке - разрядился. Меня подвезла молодая семья - муж, жена и двое мелких малышей. Правда, у них тоже с техникой не заладилось: машина заглохла на узкой горной дороге десятью километрами дальше.
Мы оказались не в том месте не в то время, потому что и медведь тоже забыл что-то на этой дороге. Что - не знаю, он не сказал, а я не спрашивал.
Выйти из машины, когда рядом беснуется придурковатый зверь? Глупо, правда? Будь я в машине один - конечно же, я бы не вышел. Это в молодости я однажды дрался со стокилограммовым медведем и убил его одним ударом в голову, сейчас мне уже за восемьдесят, и этот медведь куда крупнее того.
Однако объяснить орущим от ужаса малышам, что медведь не доберется до них в машине, не удалось ни мне, ни бледным от страха родителям. Чем это кончится для них? Ничем хорошим, детские травмы - самые тяжелые. Это, разумеется, если медведю не удастся забраться в машину и они выживут.
И тогда я принял решение. Я не только учитель, я воин в первую очередь. А быть воином - значит жить, когда нужно жить, и умереть, когда нужно умереть.
Нет, я никогда не горел желанием пожертвовать своей жизнью. Разве что задумывался об этом в детстве, когда видел пролетающие над головой вражеские бомбардировщики. Смерть, которой умирали камикадзэ - самая доблестная из всех смертей на свете, но я думал об этом исключительно отвлеченно, так как ясно понимал, что в камикадзэ меня не возьмут. Не потому, что десятилетний пацан не справится с управлением - просто желающих записаться в тэйсинтай всегда было втрое больше наличествующих самолетов. И даже прими меня кто каким-то чудом - я должен был бы подложить себе на сидение истребителя что-то высокое, чтобы нормально смотреть из кабины, и в этом случае не достал бы ногами до педалей. Так что ни малейшего шанса стать камикадзэ я тогда не имел.
Но теперь я могу стать им. Нет, мысль о героической смерти меня не особо радует, но я должен исполнить свой долг. Я должен отдать свою жизнь, чтобы жили те, которые только начали жить.
Я потянул за ручку и открыл дверцу. Медведь бросился ко мне вокруг машины, разъяренный и нетерпеливый, и тут я удивил его в первый раз. Силы, конечно, уже не те, но мастерство я шлифовал всю жизнь. Сейчас я, наверное, уже не смог бы убить свинью одним ударом, но медведя он, мой бесхитростный сэйкэн цуки, пронял, это я понял по его реву.
Шаг в сторону, мягкий разворот и снова в сторону. Зверь полон ярости и желания со мной расквитаться, но теперь он уже не так слепо напорист. От его ударов лапой я ухожу, разрывая дистанцию, и увожу его все дальше от машины. Медведь теряет осторожность, подставляется - и я атакую. Быстро и жестко, без изящества, но эффективно. Удар и в сторону. И его рев - наилучшая оценка моим ударам. Сломал ли я медведю что-то? Не знаю, не те уже мои удары, не те... Но он идет за мной, прочь от машины - это главное.
Мое сердце пытается выскочить из груди, колотясь, словно птица в клетке, из последних сил. Перед глазами картины моей жизни и круги... Я на свое сердце не в обиде - оно верой и правдой служило мне больше восьмидесяти лет. Медведь словно чувствует, как я стремительно слабею, начинает наглеть, а мои ноги уже налились свинцом. Я все еще заставляю его уважать мою силу, но время на исходе, ноги не желают отрываться от асфальта.
Теперь я просто добыча, так он думает.
Он ошибается. И пока еще не знает, чего будет стоить ему эта ошибка.
И вот медведь поднялся в полный свой рост, почти три метра злобы и силы. Пытается запугать, но... я его не боюсь. Я ничего не боюсь, ведь моя жизнь, долгая и насыщенная, уже и так позади. Как и его.
Я не знаю, почему медведи так любят подниматься в полный рост на задних лапах. Наверное, чтобы выглядеть больше и сильнее... На меня это не действует, я давным-давно доказал, что можно убивать медведей и свиней одним ударом кулака даже при росте в полтора метра.
Да, я уже стар, но кое-что у меня еще есть в запасе. Я атакую исполина быстро и жестко. Так я жил, так я дрался, так я учил жить и сражаться моих учеников, так я и умру.
Все силы - в один рывок. Вся воля - в одно движение, в один удар. Да, медведь смотрит на меня свысока, как на букашку, которую вот-вот раздавит.
Но он не учел, что выиграв в росте, сильно проиграл в устойчивости.
И забыл, что стоит на самом краю.
Я налетаю на него, впечатывая кулак в брюхо, жестко и быстро, а затем по инерции налегаю плечом. Я не вижу, как опускаются на мою спину и голову его когтистые лапы: медведь переваливается через ограждение, и я вместе с ним.
Нас ждет короткий путь вниз, на камни у подножия скалы. Полный ужаса для него и умиротворения - для меня. Я прожил свою жизнь правильно, и смерть моя достойна воина.
Падая вниз, успеваю улыбнуться - жестко и быстро.
* * *
Очень жарко, словно в духовке. Жарко и хочется пить. Где я?
Открываю глаза. Песок и камни. Сколько хватает глаз - вокруг в зыбком мареве только песок и камни, и чуть поодаль - скалы. И солнце над головой, яркое и жгучее.
Нет, серьезно, почему я здесь? И вообще, «здесь» - это где?
Пытаюсь встать, но тело не слушается. Дрожь, предательская дрожь в конечностях, язык распух, едва ворочается в пересохшем рту. Поднимаюсь, вначале на колени, упираясь руками в горячий песок, затем с трудом ставлю ногу, руки - на колено. Усилие - и я стою в полный рост, шатаясь от слабости.
Оглядываюсь вокруг. Песок, камни, валуны. Над головой солнце, яркое, горячее. Что это за место? Закрываю на миг глаза. Медведь, удар, полет, приближающиеся камни. Я помню все четко и ясно, но это не дает ответа на простой вопрос: где я? Горный массив, прижавшаяся посреди высокой скалы узкая дорога, заглохшая машина на этой дороге - куда они подевались? Я еще помню, как в момент падения глаз выхватил внизу камни и деревья - но тут деревьев нет. Вообще. Ни одного.
Делаю шаг, потом второй. В какую сторону идти? Да мне без разницы, потому что я не знаю, ни где я, ни почему я тут. Для меня все стороны равны. Хотя нет, не равны. Не совсем. Вон впереди скала, высокая, выцветшая на солнцепеке. Мне туда. Не знаю почему, но уверен, что надо туда. Хотя все логично: вокруг ведь больше нет ничего, только эта скала - и до самого горизонта лишь песок, камни и валуны.
Шаг, еще шаг. Песок, который так обжигал руки и колени, щадит мои ступни. Опускаю глаза - сандалии. Простые сандалии, из кожи и ремешков. Надо думать, не «Адидас» и не «Пума», скорее кустарщина, хотя на вид довольно неплохи, даром что поизносились малость. Ну да, ручная работа.
Перед глазами круги, но я иду вперед. К скале. Может быть, там хотя бы тень найду, ибо солнце словно взбесилось. А в голове все крутятся вопросы: где я? Как сюда попал? И... кто я? Я... я помню, все помню. Пятьсот ударов в день, охота на кабана с палками, скотобойня, Токио, полицейские, мое додзе, мои дети, внуки... Горная дорога, плачущие дети, медведь, удар, толчок, полет... Это не может быть сном или горячечным бредом, не бывает снов длиною в жизнь.
Впрочем... да, все на своих местах. Я упал вниз, на камни, но не умер мгновенно, и все, что сейчас вокруг меня - всего лишь предсмертная галлюцинация. Жарко и хочется пить - потому что я истекаю кровью, а раненым всегда хочется пить. И весь этот фантасмагорический пейзаж - просто образы, которые перематывает мой умирающий мозг. Хотя... если верить ученым, предсмертные видения - неуправляемая агония мозга, люди, пережившие клиническую смерть, рассказывали, что все происходило независимо от них, и даже над откровенно бредовыми образами они не задумывались, так как возможности осознанно думать у них не было. А я - думаю. Я критически осмысливаю происходящее, я контролирую и направляю свои мысли. Мыслю - следовательно, существую.
Только мое осознанное мышление по-прежнему отказывается дать ответ на простой вопрос: где я?
Вот и скала. Я без сил падаю с той стороны, где на песке - узкая полоска тени. Здесь не так ужасно, но все равно мучительно жарко, все тело горит от солнечных ожогов. Есть одно объяснение, которое дает ответы на все вопросы, кроме одного - я в аду. Но если так - то за что? Чем я заслужил это?
Проматываю в голове картины из прошлой жизни. Вот я охочусь на кабана - просто я хочу есть. Скотобойня... Я пошел туда не только чтобы заработать, но и чтоб проверить свою силу. Но свиней убили бы так и так, и не всегда деревянный молот дарил им мгновенную смерть, а я неизменно убивал их с первой попытки. Вот я путешествую в горах, дерусь с медведем и получаю от него шрам на всю жизнь - но не я напал на него. Моя работа в Токио? Я никогда в жизни не нарушил святой принцип каратэ - не применить свою силу против другого человека иначе, чем для защиты себя и других. Я никогда не проявлял жестокости. Жесткость - да, ровно столько, сколько было нужно, но никогда ни с кем не поступил излишне жестоко. Весь мой путь был примером того, чему я учил своих учеников. Я никогда не отнял человеческую жизнь, хотя мне пару раз выпадали и возможности, и достаточные моральные причины для этого, и юридические основания - но я ни разу не нанес смертельного удара другому человеку.
Так за что я здесь? Не брал чужого, уважал и чтил ками, поклонился духам павших в храме Ясукуни, всю свою жизнь жил как воин и умер как воин, защищая других. Разве не заслужил я места в храме Ясукуни? Или хотя бы просто тихого местечка среди других ками?
Никто не ответил мне. Что ж, я снова, как тогда в Токио, один-одинешенек во враждебном окружении, мне не привыкать. Правда, там это были разъяренные бунтовщики, с которыми я мог справиться. Здесь это солнце и жара - противники, для кулака неуязвимые и недостижимые.
Ладно, надо встать и идти дальше. Даже если я мертв и смерть мне уже не грозит - валяться на этой жаре бесконечность не вариант. Надо что-то делать, я пока не знаю, что именно, но не собираюсь сдаваться.
Я никогда не сдавался при жизни, не сдамся и после смерти.
С трудом поднимаюсь и иду вдоль скалы, стараясь держаться в тени. В голове шум, ноги слушаются с трудом, но я иду. У меня выбора-то нет, надо идти. Если повезет - найду место, где смогу забраться повыше и осмотреться.
Но прямо за небольшим выступом меня ждал сюрприз: в скале зияла чернота пещеры. Проем - три метра в высоту, четыре в ширину. Прямо подарок, внутри наверняка будет не только полная тень, но, должно быть, и чуточку прохлады. Все относительно, конечно, сорок в плюс - это пекло страшное, но когда находишься на солнцепеке в пятьдесят - сорок по Цельсию все равно что райский уголок.
Внутри действительно чуть прохладнее, и радости моей пределов нет. Передышка, хвала местному ками. Избавление от жуткой жары - сказочное облегчение, даже несмотря на то, что жажда терзает похлеще медведя.
Сажусь у стены, она кажется прохладной, но попытка прислониться спиной вызывает неприятную боль: кожа спины обожжена беспощадным солнцем. Прислоняюсь все равно: надо дать отдых уставшим мышцам тела, а боль... Для того, кто закалял свое тело ударами бейсбольной биты, это пустяк.
Закрываю глаза, измученные слепящим светом, после яркой пустыни в пещере темнее, чем ночью безлунной. Измотан так, что вставать и куда-то дальше идти не хочется, но придется, если только я не собираюсь просидеть здесь, страдая от жажды, до конца времен. Буддистам и христианам в этом плане получше, первые верят в последний приход Будды, вторые - в Армагеддон. А я синтоист, да и то не особо рьяный, так что не уверен, наступит ли конец времен вообще. Перспектива не радужная.
Постепенно шум в ушах идет на убыль, сердце успокаивается, к жажде я постепенно начинаю привыкать, как и к боли в обожженных, израненных конечностях и спине. Начинают обостряться другие чувства - и вот мои ноздри начинают чуять нечто знакомое. Запахи детства. Ничего приятного, просто запах разложения плоти, очень слабый. Он знаком мне по военным годам и скотобойне, не спутаю. Где-то есть что-то гниющее, но запах едва заметен, либо источник далеко, либо очень старый и потому слабо пахнет.
Хм... А ведь признак нехороший. Пещера, запах разлагающейся плоти... неужели логово зверя? Я без понятия, какая тварь может обитать в этом раскаленном аду, но... Правда, есть и второй вариант: где-то поблизости труп другого путника, который нашел здесь укрытие и скончался. И в обоих вариантах для меня есть важная догадка: запах разложения - это и есть запах смерти. Однако в аду, где все уже и так мертвы, смерти нет. Я не знаток по загробным мирам, но... Логика, чтоб ее.
Открываю глаза и вглядываюсь во мрак. Глаза немного отвыкли от яркого света и потому начинают что-то видеть. Точнее - очень слабый свет, исходящий из сталактитов. Раньше я не видел его, так как для зрения, приспособившегося к ослепительному дню, свечение сталактитов больно уж слабое.
Однако одно я вижу точно: пещера есть лишь начало хода вглубь скалы. Исследовать? А почему бы и нет, альтернатива все равно только одна - наружу, в пылающий ад... Кстати!! Ведь сталактиты образованы благодаря стекающим каплям влаги, а это значит, что их можно полизать. Здесь, у самого входа, они высоко и короткие, влаги тут мало, воздух сух. Но в глубине, может быть, я смогу найти влагу или даже ручеек. Знаю, что размечтался, но... а вдруг?!
Поднимаюсь с трудом, но с удивлением отмечаю, что за этот непродолжительный отдых сумел немного восстановиться. Будь мне лет тринадцать, я бы не удивился, но для восьмидесяти лет это как-то слишком... С другой стороны, в экстремальных ситуациях человек способен на многое из того, что в обычных условиях кажется запредельным, и если бортмеханик русского полярного летчика, выпрыгнувший на высокое крыло самолета при встрече с белым медведем, еще не очень удивляет, то старушка, встретившаяся с бурым и забравшаяся на двадцатиметровую сосну - это уже что-то чуть более поразительное. А я, если вдуматься, в такой же передряге, что и та бабулька.
Медленно и осторожно иду вглубь. Видно плохо, но чем дальше в пещеру, тем длиннее сталактиты, и тем светлее. Ход часто поворачивает туда-сюда, вот появляются и сталагмиты, пока маленькие, но тоже светящиеся. Становится еще светлее, читать бы не получилось, но видно в этом полумраке уже вполне сносно. Пробую пальцем сталагмит - сухой, а до сталактита пока не достать. Надо идти дальше.
Поворачиваю за очередной изгиб прохода, здесь тоннель расширяется, образовывая некое подобие зала, совсем небольшого. Ничего примечательного на первый взгляд нет, но в углу у стены я замечаю темную массу. Подойдя ближе, я понял, что передо мною - источник запаха.
На полу лежал человеческий труп, и если б не свечение сталагмитов, я бы его не нашел.
Подхожу ближе и осматриваю. Лежит давно, потому что запах слабый, это заметно и по состоянию тела, оно иссушено и чуть ли не мумифицировано. Покойник - мужчина крупного, по сравнению со мной, роста, я не могу рассмотреть, во что он одет, но вижу, что на его груди - нечто похожее на бронежилет, точнее - на кирасу, но не металлическую. Керамика? Кевлар? Я не особый знаток в материалах для бронежилетов. Причина смерти не ясна, но рот широко раскрыт, глаза усохли, но на месте.
Мне становится жутко. Нет, дело не в самом мертвеце - в глазах. Труп с выклеванными глазами - да, приходилось видать еще в детстве, так что этим меня не удивить и не пронять - сущая ерунда по сравнению с мумифицированным трупом, у которого сохранились глаза. Я как-то смотрел по телевизору передачу об итальянских катакомбах, где монахи какого-то ордена сохраняли трупы умерших, взрослых и детей, сортируя отдельно чиновников, адвокатов, военных и так далее. Нет, я не боюсь взгляда пустых глазниц, но вот высохшие, мумифицированные глаза - в них есть что-то очень жуткое.
И вот такое я сейчас наблюдаю. Правда, лицо покойника обращено к потолку и потому мне не кажется, что он смотрит прямо на меня, но... Жутковато.
Делаю вдох-выдох. Труп трупом, а мне надо что-то делать дальше. Продолжаю осмотр и внезапно замечаю округлый предмет у пояса мертвеца... Фляга?!!
Да, фляга. Берусь за нее, начинаю тянуть - и ощущаю, как внутри переливается жидкость. Хвала всем восьми мириадам ками и лично Аматэрасу, она не пустая! Начинаю дергать с безумным остервенением, откуда и силы взялись. Рывок, что-то трещит, и вот металлическая фляга с болтающимся ремешком у меня в руке. Отвинтить пробку оказалось нелегко, плотно закручена, должно быть, оттого и сохранила внутри влагу. На заднем фоне сознания мелькает мысль, что вода внутри может быть либо затхлой, либо вообще непригодной к питью, но мне уже все равно, я сейчас не то что бензин - сырую нефть хлебнул бы.
Жидкость обжигает горло и бьет в нос запахом спирта. Вода, притом нормальная. В нее добавлено небольшое количество спирта - именно поэтому она не стала затхлой, пролежав тут кто знает сколько.
Я выпиваю все и, запрокинув голову, стряхиваю в рот последние капли. Показалось очень мало, но я сделал, вроде бы, десять или одиннадцать больших глотков. То есть, стакана два-три. А это в моем положении уже что-то. Сглатываю, отправляя в утробу последние капельки, прислушиваюсь к ощущениям. Вроде бы и горло уже не деревянное, и распухший язык как-то ожил. Ну ничего, еще чуть поживу, значит... Поживу. Интересный оксюморон из уст того, кто свалился в пропасть с медведем в обнимку, хех.
Посидев немного на полу с пустой флягой в руке, я почувствовал, что мне уже значительно лучше, даже не столько в физическом плане, сколько в психологическом. Я, конечно, по-прежнему в полной заднице, сижу в пещере посреди раскаленной пустыни, истощенный и обожженный солнцем, без запасов воды и еды. К тому же желудок проснулся и напомнил, что я также безумно голоден - так это скорее добрый знак... пока. Самую главную проблему, которая могла бы убить меня очень быстро - жажду - я уже сбросил со счетов. Воды, правда, нет, и вскоре жажда вернется, но несколько часов я выиграл и сейчас чувствую себя довольно уверенно. Надо как-то решать остальные проблемы, и они уже не кажутся мне такими уж неразрешимыми, возможно, тут и некоторая заслуга алкоголя: он притупляет чувство страха.
Осматриваю труп: мне сейчас не до гадливости. На нем помимо чего-то, похожего на бронежилет, штаны характерного военного образца и легкие военного же типа ботинки. Я осмотрел свою одежду - раньше мне было не до этого - и пришел к неутешительному выводу, что для прогулок по пустыне я как-то больно уж слабо экипирован. Короткие штаны, сандалии, легкая футболка, на голове... ничего, только густая копна длинных волос. Однако я не очень удивился, как сумел не схватить тепловой удар, гораздо больше меня заинтересовали волосы. Я всю жизнь коротко стригся или брился на лысо, откуда настолько длинные волосы? Сроду не носил таких, это ж надо несколько месяцев их не стричь, чтобы такие отросли... Сразу же вопрос: где я был все эти месяцы между падением в пропасть и этим моментом?
Выбрасываю любопытство из головы: здесь мне ответов не найти. Вот выберусь куда-то, сам не знаю куда - может, что и прояснится.
Шарю по карманам покойника - ничего. Остается его одежда и обувь. Ботинки мне великоваты будут, бедолага - метр семьдесят, а я - едва полтора, но все равно, лучше чем сандалии, в которых скрипит песок. Стаскиваю их с мертвеца - вонь изнутри страшная, но я чего-то такого и ожидал. Правда, все оказалось не так уж и плохо: в этом аду труп не сгнил, а высох, так что кроме запаха, проблем возникнуть не должно.
Штаны я рассматривать не стал в принципе: после смерти у человека расслабляются сфинктеры, со всеми вытекающими последствиями. Причем вытекающими в самом буквальном смысле слова.
При попытке снять с покойника рубашку-бронежилет я обнаружил причину смерти: бедолага, видимо, пятился, споткнулся - и упал затылком на невысокий сталагмитик. Смерть на месте.
Тем не менее, я снял с него нагрудник - он оказался каким-то ну очень уж легким как для бронежилета, едва ли полкило - и рубашку, которая была под ней. Она, ясное дело, жутко воняла, когда я ее потормошил, как и весь покойник, но на вид продуктами разложения не запачкана. Само собой, что одевать ее можно будет только после тщательного осмотра при свете солнца.
Еще на шее трупа я обнаружил кожаный ошейник с замочком, который не поддавался раскрыванию. Он показался мне ну очень знакомым, но я никак не мог вспомнить, где его видел. Ладно, пока имеем рубашку и ботинки, уже что-то. Надо вернуться к выходу и хорошенько рассмотреть трофеи.
Подойдя к выходу, где солнце бросало на пол пещеры свои лучи, я, сам оставаясь в тени, выставил на свет один ботинок и целых несколько секунд пытался понять, что тут не так.
А потом понял. Мои руки - они... они совсем чужие. Это не мои руки!
Длинные, тонкие пальцы, кожа потрескалась и покраснела - но это кожа не старого бойца, а паренька-подростка. И главное - где мои мозоли?!! Где мои мозоли на костяшках размером в пятак, которые образовались у меня еще в детстве благодаря нормативу в пятьсот ударов?!! Даже если я поверю на миг, что это загробный мир, в котором я помолодел и отрастил волосы - это не мои руки! У меня никогда в жизни не было таких руки! Где мои мозоли, набитые бесчисленными тысячами ударов?!!
- Что это за?!! - попытался воскликнуть я и осекся.
Голос - он тоже не мой.
Совершенно чужой голос, и дело даже не в том, что горло и язык все еще не оклемались от страшной жажды. Я бы узнал свой мальчишеский голос, а этот, звонкий и какой-то чрезмерно громковатый - он чужой. Такой голос просто не может быть моим.
Я уронил ботинок и выставил на свет эти чужие руки, которые почему-то растут из моих плеч, повертел так и сяк. Ладони, в общем-то, тоже гладкие, к работе или тренировкам непривычные, у основания большого пальца левой руки маленький шрам, которого у меня никогда не было. Забавная шутка, и мне безумно хочется узнать, кто же этот хренов шутничок. Ведь я, оказывается, на самом деле совсем не я.
Я попытался почесать затылок и внезапно наткнулся рукой на что-то. Кожаный ошейник, вроде бы такой же, как и у трупа. И чем больше я его ощупывал, тем сильнее он мне не нравился, внутри стремительно нарастало желание поскорее его снять.
Однако попытки расстегнуть замок успеха не принесли, а порвать его, скорее всего, не удастся: под кожаной оболочкой я нащупал твердую цепочку, скорее всего, металлическую. Кто бы ни надел на меня эту хрень, он позаботился, чтобы я не смог от нее избавиться. По мере того, как я прислушивался к своим ощущениям, ошейник казался мне все более мерзким и отвратительным. Чтоб ему...
И в этот момент позади меня раздались шаги. Негромкие, они доносились из-за ближайшего поворота.
Я обернулся и увидел очертания человеческой фигуры, появившейся из-за угла, но из-за того, что глаза снова привыкли к яркому свету, не смог сразу рассмотреть.
- Э... Коничива? - сказал я, мысленно посетовав на чужой голос.
А силуэт, пошатываясь и шаркая ногами, сделал еще несколько шагов ко мне и вышел в более освещенный участок прохода.
И тогда я понял, от кого пятился тот несчастный, напоровшийся затылком на сталагмит.
Передо мною стоял мертвец. Точнее, не стоял, медленно, но целеустремленно он пер прямо на меня, не отрывая застывший взгляд своих иссохших глаз.
Меня пробрала дрожь, когда в кровь выплеснулась дикая порция адреналина. Этого не может быть, я либо брежу в бессознательном состоянии, либо... Ну да, ад. Как минимум ходячего мертвеца это объясняет.
Он шел прямо на меня, отводя назад руку для удара. В его пальцах - рукоять какого-то странного оружия, похожего на дубинку или булаву. Шестопер? Нет, у того ударная часть в виде шестиперьевого стабилизатора минометной мины. Буздыган? Да, это уже ближе к истине... Равно как и само оружие - ко мне.
Решение я принял моментально, благо подходящий опыт у меня был. Как-то я обезвредил шестерых грабителей, вооруженных ножами, используя в качестве оружия собственную обувь. Нагнулся и схватил в руки ботинки покойника - это уже что-то.
Вот он совсем близко, его корпус начинает разворот, в мою сторону по дуге летит удар буздыгана. Но медленно очень, и я, хоть и уставший, легко уклоняюсь. Замах для ответного удара...
О, это мерзкое, страшное чувство!
Мне кажется, будто кто-то разрезал мои руки, вырезал мышцы и вместо них напихал под кожу мочалок. Это чужое, незнакомое тело - оно совершенно не годится для рукопашного боя! Я знал, что так оно и получится, как только осознал, что это тело - не мое, закаленное в тренировках на протяжении семидесяти пяти лет, знал... Но одно дело знать, что тело непригодно к бою, и совсем другое - почувствовать это при попытке нанести удар.
Ботинок угодил каблуком по плечу мертвеца - совсем не туда, куда я пытался ударить, да и вообще, это не удар. По крайней мере, теперь я знаю, что ощущает охотник, обычный человек, на которого несется разъяренный медведь, а у него в ружье только холостые патроны.
Я никогда не чувствовал себя беззащитным и безоружным. Ни когда в одиночку усмирял толпу, ни когда дрался с медведем в молодости, ни даже когда пару часов назад - только пару ли? - дрался с медведем уже стариком. Мои кулаки - сокрушительное и безотказное оружие. Мое тело - моя броня, мой самый лучший доспех, который я «выковал» ударами бейсбольной биты. Пусть оно не могло устоять против острого ножа или когтей, но в своей шкуре я никогда не ощущал себя беззащитным и голым. Только... где оно теперь?! Шутник, провернувший со мной этот издевательский фокус, каким-то образом запихнул меня в тело сопляка, который не то что никогда не трудился до изнеможения - вообще вряд ли поднимал что-то тяжелее ложки. Но все восемь мириадов ками свидетели, что прямо сейчас я предпочел бы встретить неупокоенного монстра в своем собственном старом, но проверенном теле. Всего одна минута - и даже если мертвого во второй раз не убить, я переломаю нежить вдоль и поперек так, словно его скелет пропустили через мельницу... Точнее, переломал бы, ведь сейчас я в таком положении, что меня самого можно соплей перешибить надвое.
Замах буздыгана, я уворачиваюсь, беспокойный покойник теснит меня наружу. В голове одна мысль: не дать себя выставить, я должен оставаться в пещере! Снова замах - и мощный удар сверху вниз. Наметанным глазом я замечаю, что ударная часть летящего вниз буздыгана чуть отклоняется на рукоятке - значит, рукоять гибкая... Резиновая?
Отскакиваю в сторону, мертвец промахивается, я пытаюсь ударить его ботинком по запястью... Воистину, я не в состоянии назвать кошмар страшнее, чем тот, в котором оказался сам. Ситуация фантасмагорическая, и хоть плачь, хоть вскачь: боец-грандмастер, десятый прижизненный дан, живая легенда, создатель собственного стиля - заперт в немощном теле изнеженного подростка. Я знаю, как одним ударом сломать этому неуклюжему кадавру обе руки, хребет, как снести голову, как без труда отобрать у него оружие... Я знаю, как уложить урода мордой в пол и удержать в таком положении ногой и двумя пальцами!
Знаю - но не могу. Ничего не могу. Тело, которое мне кто-то подсунул, непригодно для нанесения простейшего удара.
Снова удар, я снова отпрыгиваю в сторону и обхожу противника, чтобы не дать выгнать себя под палящие лучи. Правда, отступать вглубь тоже не вариант, проход там сужается, и если там нигде нет кольца или широкой комнаты - я буду приперт к стенке в тупике в два счета. Что же делать?!
А мой противник не проявляет ни злости, ни гнева, ни нетерпения, ни усталости. Он просто идет ко мне, размахивается и неуклюже бьет. У меня все же есть одно преимущество: может быть, предыдущий хозяин тела увлекался танцульками, так как подвижность весьма неплоха, похуже, чем у меня в этом возрасте, но тут надо сделать скидку на истощение.
Однако ни один бой нельзя выиграть, только уклоняясь и защищаясь. Нужен удар, который я не могу нанести. Проклятье, танцевать туда-сюда бессмысленно, враг неживой и, скорее всего, не устает, значит, время играет против меня.
Надо решаться на что-то.
Я снова отскакиваю, буздыган задевает стену... Кррак! Вот это вспышка! Оружие, оказывается, электрическое, стоит ему лишь задеть меня - и на этом все кончится.
- Ладно же, - говорю я скорее себе, чем врагу.
Ва-банк.
Я поворачиваюсь и быстро отступаю вглубь пещеры. Да, будет просто замечательно, если мононокэ, зомби, йокай или что это за мертвяк, тут не один...
Вот и расширение пещеры с покойником, наколовшим свою голову на сталагмит. Здесь не так просторно, но места для того, что я задумал, должно хватить.
Пока он неспешно бредет, шаркая по полу, ко мне, выстраиваю примерный план боя. Я стану тут, он идет ко мне, быстрый маневр... Если получится - хорошо, если нет - отсюда я могу отступать направо, после чего понадобится один раз уклониться от удара, чтобы выйти на позицию, аналогичную стартовой... И тогда еще одна попытка, благо враг, судя по всему, не блещет интеллектом.
Он все ближе, я тем временем восстанавливаю дыхание. Мертвец входит в комнатку и шаркает ко мне именно тем путем, каким я и предвидел. Главнейший вопрос теперь - как он ударит, справа налево или сверху вниз.
Буздыган уходит вверх, поднимаемый для удара - идеально! Делаю шаг навстречу и в сторону, а затем, пока враг скован инерцией летящего вниз оружия, стремительно пробегаю мимо него ему за спину, резко торможу и бросаюсь в обратную сторону. Моя нога в движении вперед резко наступает ему на левую икроножную мышцу, сразу под коленом, я подкрепляю натиск весом собственного тела, одновременно толкая мертвеца в спину рукой.
Получилось! Он заваливается вперед и влево, не сумев восстановить равновесие. И падает как раз туда, куда я и хотел его уронить.
На невысокие, но острые сталагмиты.
Хруст и скрежет костей по камню - это сейчас как музыка для меня. Пара каменных зубов торчит из вражьей спины, он больше не двигается. Странно, он, по идее, и так был мертвый, что ему пара дыр и переломов?
Приглядевшись, я понял, в чем дело: он также умудрился налететь на небольшой сталагмит глазницей. Не совсем логично, конечно, но я принимаю как данность. Да, повезло, что все вышло, как вышло.
Мысленно посылаю поклон Морихею Уэсибе: именно его учение, легшее в основу айкидо, и его боевая система помогли мне победить. Мастер не раз подчеркивал, что его невозможно одолеть при помощи физической силы, потому что сам он таковую вообще не использует. Некоторое преувеличение в этом есть, но вот сейчас я спасся из очень плохого положения, обойдясь без силы, которой у меня просто нет. Все-таки, не зря у меня пятый дан в айкидо.
Я подобрал с пола оружие противника. Килограмма два, рукоять действительно резиновая, есть и переключатель. Я пару раз тыкнул буздыганом в поверженного врага. Треск и вспышка, но тело не реагирует. Ну да, оно ведь не особо свежее.
Пахнет, конечно - Небеса, спасите. Обшариваю карманы и вытаскиваю из одного плоский предмет, заключенный в прозрачную пленку, из другого - ключи. Обычные себе такие ключи, только не современные плоские, а старомодные флажковые односторонние. Они мне без надобности.
Выхожу обратно, чтобы рассмотреть находку на свету. Выглядит как что-то съестное. На серой бумажной обертке под пленкой - черные буквы странного вида. Смотрю на них несколько секунд, а затем внезапно понимаю - это же шоколад из военного сухпайка, на нем именно это и написано!
Разрываю пакет руками и зубами - шоколад, плотная черная плитка без квадратиков. Ее не стало в считанные секунды, желудок приятно потяжелел, и я даже поймал себя на мысли, что безумно благодарен тому мертвяку за шоколадную плитку, словно это не он только что пытался припечатать меня электрической дубинкой.
Затем меня начало клонить в сон, типичная реакция истощенного организма, который наконец-то утолил голод и жажду, но спать сейчас нельзя, вначале необходимо исследовать пещеру до конца, если она не очень большая. А чтоб не заблудиться - помнить правило любой руки.
С электродубинкой я почувствовал себя намного увереннее, не факт, что оно действует на мертвых, но хоть какое-то оружие. Миновав комнату теперь уже с двумя трупами, я прошел дальше, свернул несколько раз и внезапно вышел в довольно большой зал высотой метров восемь, с крупными сталактитами и сталагмитами. Они светились даже ярче, чем предыдущие, потому в пещере было не совсем как днем, но все же светло. Кроме того, желтоватый свет исходил также из небольших грибов, растущих на камнях.
А прямо перед входом возвышался уступ в два человеческих роста, почти отвесный, и за ним, суя по всему, тупик. Я внимательно осмотрел стену на предмет выступов или щелей и решил, что смогу туда взобраться без особых проблем, если сниму сандалии.
Меня не покидало странное чувство, что именно туда, наверх, мне и надо.
Ладно, отчего бы и нет? Как минимум, наверху я смогу спокойно поспать, не опасаясь, что мертвяки каким-то образом воскреснут и нападут на меня во сне. Я снял сандалии, выключил булаву, сунул ее за пояс и полез.
Дело оказалось несложным, несмотря на вернувшуюся боль от солнечных ожогов. Выбравшись наверх, я сразу же обнаружил местную двойную достопримечательность.
В самом центре площадки, у стены, из потолка росли несколько некрупных, но ярких сталактитов, с которых мерно стекали капельки, а под ними водой была выдолблена небольшая выемка, до краев полная воды.
Но гораздо сильнее меня порадовало то, что лежало на дне. Огромная вещь, выглядящая как жемчужина, по форме - капля, по размерам - крупная груша.
И она мерцала, несильно, но красиво.
Я немедленно протянул руку и схватил жемчужину. Гладкая, красивая, но... дело было не в этом. Я испытал непоколебимую уверенность, что именно за ней я сюда и пришел, и что дальше все будет хорошо.
С этой же уверенностью я и уснул, лежа на голом камне и прижимая жемчужину к груди.
* * *
Моргнул, открыл глаза, шевельнулся... Больно. Болит спина, болят израненные ноги, болят руки, все тело затекло от сна на твердом камне, мышцы ломит. Хочется есть и пить.
С другой стороны, я все еще жив и чувствую себя несколько отдохнувшим. Покрутил головой, похрустел позвонками, подвигал конечностями, разгоняя кровь. Дела мои, конечно, не сахар, но уж точно лучше, чем раньше. Теперь, когда охранявший Слезу Бога мертвец окончательно мертв, мое новое тело оборачивается уже не недостатком, а временным преимуществом, старик не сумел бы так быстро восстановиться, и обратный путь мог бы стать неодолимым...
Стоп. Откуда я знаю, что жемчужина называется Слезой Бога, почему я точно уверен, что пришел именно за ней и что с ней мне надо вернуться обратно, а не пойти вперед, направо, налево или еще куда-то? Вопросы без ответа. Но если я буду делать так, как велит подсознание, то, может быть, получу свои ответы, тем более что другого плана у меня все равно нет.
А еще я сожалею, что если - или когда - приду обратно туда, откуда пришел, у меня не будет моего старого, но тренированного тела. Потому что впервые в жизни - или послежизни? - я испытал жгучее желание нарушить принцип пользоваться своими навыками только для защиты, ради ублюдка, который отправил меня, или, точнее, предыдущего владельца тела, в пустыню чуть ли не голышом и без припасов. Уверен, приложи я этому засранцу в голову удар-другой из тех, которыми я убивал свиней - ни ками, ни Небеса, ни Аматэрасу не разгневались бы. И даже будь он бог этого странного загробного мира - я бы не побоялся клепануть в рожу и божеству. Но с этим вот желатиновым тельцем это будет не удар, а посмешище.
Я засунул жемчужину в карман штанов, хлебнул из выемки - солоновато, но ничего - и принялся спускаться. Внизу надел сандалии, пошел в пещеру с трупами, взял флягу и снова полез наверх.
Здесь я погрузил сосуд в воду - набралось почти доверху, пока вода не опустилась до уровня горлышка. Остальное я выхлебал так почти досуха и оставшуюся влагу вылизал. Во рту солено с минеральным привкусом, может, оно и к лучшему, я с потом истратил, небось, немеряно соли из организма.
Конечно, поесть бы еще чего - но, видимо, придется потерпеть, ибо светящиеся грибы мне незнакомы, рискованно.
Иду к выходу, но яркий проем в адскую пустыню все не появляется. Ночь! Я не знаю, сколько я спал, только до ночи или до следующей ночи, но в любом случае надо этим воспользоваться. Если хорошенько налечь на ноги, я смогу вернуться, потратив на обратный путь всю ночь и несколько утренних часов... Не знаю, откуда я это знаю - ха-ха, да я в этой заднице еще и шутить способен! - но знаю. И если сейчас не начало ночи, то тем более надо поспешить, чтобы как можно быстрее добраться... Куда? Куда надо. Медлить нельзя, ведь я... нет, не я, прежний владелец тела добрался до скалы в очень плохом состоянии, хотя я и не знаю, сколько времени он шел и в какое время суток отправился в путь.
Что ж, спешить так спешить. У входа я нашел оброненные ботинки и рубашку. Ноги вошли в ботинки легко, сама обувь неплоха, удобна, хоть и велика. Сразу видно, военка. Рубашку я надел, предварительно вывернув наизнанку, чтобы не касаться к телу стороной ткани, которая прилегала к мертвой плоти.
Чуть подумав, я снова вернулся к трупу, напоровшемуся затылком на сталагмит. Возле него, если меня не подводит зрительная память, лежала упавшая с головы кепка.
Кепка с камуфляжными разводами действительно лежала там и даже не воняла, поскольку свалилась с головы еще живого человека, или как минимум не воняющего. Вот, совсем другое дело.
Выйдя из пещеры, я убедился, что воздух теплый, но не душный, а на чистом небе - россыпь звезд. Пришел я вон оттуда, над тем местом... Большая медведица? Похоже, но... Не она. Какие-то тут звезды другие. Хотя о чем это я, меня едва не угробил зомби, а я о звездах удивляюсь.
Сделав несколько шагов, я вынул из-за пояса дубинку и бросил в песок: лишний груз мне не нужен, так я буду с каждым шагом перемещать в пространстве на два килограмма меньше, если умножить на множество тысяч предстоящих шагов - вес получается похлеще танкового взвода.
* * *
Я был готов к тому, что путь окажется нелегким - и убедился в своей правоте. Ночью было еще сносно, однако у меня начали заканчиваться внутренние резервы. Мне не привыкать к лишениям и крайним напряжениям, однако борьба была труднее, чем когда-либо: в этот раз мне приходилось бороться не только с трудностями изнуряющего пути и неблагоприятными условиями, но и со своим новым телом. Я стойко переносил боль в стертых еще вчера и воспаленных ступнях, терпел жажду и делал шаг за шагом по предательскому песку, но колени начали предательски дрожать еще до того, как забрезжил рассвет, и я с этим уже ничего не мог поделать. Приходилось садиться на ближайший камень и отдыхать, теряя драгоценное время относительно прохладной ночи.
Вместе с тем, я не мог не отметить, что при таком истощении шаги все равно получаются легкими и быстрыми, по крайней мере, пока не начинают подгибаться колени. Паренек, надо думать, любил подвижные игры, это крепко выручило меня в поединке с мертвецом и все еще продолжало выручать в пути.
Заря занялась довольно нескоро, мне крупно повезло, что я проснулся в начале ночи, а не в конце. Когда солнце поднялось чуть повыше, я выпил из фляги последние шесть глотков, выбросил ставший ненужным сосуд и опорожнил мочевой пузырь. Все, я избавился от того ненужного веса, от которого можно избавиться. Я мог бы растянуть воду еще немного, но моя стратегия выживания базировалась на том, чтобы как можно дольше оставаться в максимально возможной кондиции и идти быстро, а в конце сделать рывок из последних сил и надеяться, что их, этих сил, хватит. Вариант цедить воду крохотными глоточками и страдать от жажды почти с самого начала пути я счел заведомо невыгодным.
Итак, только вперед, и так быстро, как могу. Предыдущий владелец тела свалился, совсем немного не добравшись до цели, мне будет обидно вдвойне умереть, не добравшись столько же до спасительной исходной точки.
Пустыня стремительно превращалась в гигантский гриль, но в этот раз у меня хотя бы была какая-никакая защита. Кепка и рубашка спасали от прямых солнечных лучей, ботинки, уже насквозь пропитанные изнутри сукровицей и кровью - все же получше сандалий, в которых песок стирал мои ноги, словно наждачка. Но у паренька, который шел «туда», этого не было изначально, и я могу только догадываться, почему. Если бы он, предположим, сбежал в пустыню без ничего, почти голышом - откуда непоколебимая уверенность в том, что надо вернуться?
Ладно, гадать не резон, это все равно что писать хаси по бульону, бессмысленно и некрасиво. Доберусь - может быть, узнаю.
Снова начала мучить жажда, стремительно усиливаясь. На пути «туда» у тела был некоторый запас влаги в тканях - так он израсходовался сразу, а все, чем я пополнил его - два стакана из фляги покойника и вода из выемки. Я очень сильно сглупил, что не набрал воды до того, как заснул, тогда за время сна в выемку могло бы накапать еще немного. Но увы, после боя кулаками махать глупо, облажался - сам виноват.
Поднявшись на бархан, чтобы осмотреться, я увидел впереди горную гряду, идущую поперек моего пути. И чуть левее курса виден перерыв в сплошной каменной стене. Стало быть, решил я, туда и надо идти, возможно, там ущелье, по которому я миную гряду, другого пути может и не быть, а взобраться на скалу мне, скорее всего, не удастся.
И я припустил из последних сил: даже если это еще не конец моего пути, солнце висит сбоку, а не над головой, и вертикальные стены ущелья могут стать для меня укрытием от палящих лучей.
Часом позже я дохромал до скалы и убедился: действительно ущелье, шириной метра три. Что ж, поглядим, что ждет меня на той стороне.
Войдя в спасительную тень, я пошел дальше и обнаружил, что на песке остались следы. Их было довольно много, я насчитал не менее десяти разных следов от обуви разного типа и размера. Никакого сомнения, я иду верным путем.
Впрочем, ущелье, возможно, не такое уж и проходное, как кажется, ветер по нему не гуляет. И если так, то следы, теоретически, могут оставаться на песке довольно долго... Мою догадку подкрепил след гладкой обуви небольшого размера, который, где бы я его ни замечал, неизменно отпечатан поверх любых других следов. Кожаные сандалии, и я даже догадываюсь, на чьих ногах они были...
Колени снова предательски дрожат, я сажусь на камень - тут он не так горяч, как в пустыне - и сижу, мысленно считая до трехсот. Пять минут - все, что я могу выделить на отдых. Вот время прошло, я снова усилием воли заставляю себя встать и идти дальше. Здесь ущелье чуть изгибается, я прохожу поворот - и чуть ли не упираюсь носом в широкую спину в чем-то похожем на спортивный костюм.
И это довольно-таки вонючая спина.
Владелец треника и спины, услыхав мои шаги, разворачивается, одновременно нанося удар, я успеваю присесть и откатиться в сторону, так что сверкающее лезвие проходит над моей головой.
Еще один перекат, вскочить, сжимая зубы и пошатнувшись от изнеможения, разорвать дистанцию. А мертвец, относительно свежий и еще не успевший ссохнуться до состояния мумии, начинает наступать, замахиваясь для очередного удара. Делает он это не совсем так, как давешний буздыганщик, тот был неуклюж и механичен, а движения мечника выдают несколько большее прижизненное мастерство.
Дела мои очень плохи, ибо главный козырь - подвижность - практически сошел на нет. Как хорошо, что перед встречей я передохнул пять минут, иначе сейчас все было бы еще хуже, чем есть.
Покойник надвигается, и у меня, скорее всего, только одна попытка, я не уверен, хватит ли сил на вторую. Что ж, будь что будет.
Он поднимает руку с мечом на уровень живота - то есть на уровень моей груди - и разворачивает лезвие горизонтально. Я иду на сближение. Ну же, танцор немощный, покажи, что можешь!
Два шага вперед, мой и его, я в пределах досягаемости клинка. Вот он, удар. Не получится, что задумал - я труп снова.
Ноги танцора выручают, мне удается очень резко изменить передний ход на задний, меч промелькнул так близко от моей груди, что, кажется, даже задел рубашку, но противник уже раскрыт.
Я бросаюсь вперед, мимо него, снова упираюсь ногой в песок и отталкиваюсь, метнув свое тело в спину противнику, моя нога, на этот раз уже в ботинке, четко ставится под колено.
Мы летим наземь оба, но я сверху - и я быстрее, и руки мои, к счастью, не так утомлены, как ноги. Я отталкиваюсь ладонями от его спины, мягкой и слегка напухшей, вскакиваю на ноги и правой наступаю на его запястье, наклоняюсь и изо всех сил вцепляюсь в рукоять оружия.
Мертвец оказался необычно сильным. Он потянул руку к себе с такой мощью, что его посиневшая, вздутая кожа прямо слезла с плоти, однако к этому моменту я успел вывернуть его кисть так, чтобы меч уже находился вертикально, и я крепко держал его под крестовиной.
Поворот кисти против большого пальца сделал свое дело: под моим ботинком мертвец протащил уже обезоруженную руку. А я тем временем отступил на два шага и перехватил оружие поудобнее.
Меч - странный гибрид. Клинок - прямой, один в один как у нинзято , но полноразмерной длины, как у катаны. Рукоять из наборной кожи, но овальная форма и длина - тоже как у катаны. Однако на конце - противовес, у японских мечей отсутствующий, и вместо круглой цубы - крестовина. Сойдет.
Вот теперь все совсем наоборот, и у противника еще меньше шансов, чем было у меня.
Потому что, как-никак, в кендзюцу у меня тоже черный пояс.
Руки с желатиновыми мышцами - не самый лучший вариант, но мастерство, как говорится, пропить нельзя. Я выбрал идеальный в этой ситуации замах, угол и точку удара и выполнил движение настолько филигранно, насколько мне позволила немощная сила истощенного танцора. Все остальное сделали вес и острота меча.
Мертвец, успевший подняться только наполовину, лишился верхней половины головы и, расплескав гниющее содержимое черепной коробки, распластался в песке.
А все-таки, почему поражение мозга упокаивает их? Ведь он, этот мозг, распухший и истекающий гнилостными соками, и так в откровенно нерабочем состоянии... Ладно, отложу этот вопрос на потом, если «потом» у меня вообще будет.
Сил сделать энергичный взмах, чтобы стряхнуть с клинка в песок то, что на нем осталось, нет, потому кое-как вытираю меч о спину покойника, взваливаю на плечо и хромаю дальше. Ноги дрожат пуще прежнего, но зато боли в ободранных и окровавленных ступнях не чувствую: привык.
Еще немного, еще чуть-чуть. Если я миную ущелье и на выходе не увижу конечной цели своего кошмарного пути - брошусь на меч, потому что сил уже нет совсем, а способ умереть быстро как раз появился.
Но миновать ущелье я не мог. Просто потому, что пятью минутами спустя наткнулся на десятиметровую стену, полностью перегородившую проход, и ворота. Наверху - пара часовых в странных красных одеяниях, у ворот - какой-то тип в форме цвета хаки. Вот он поднимает руку с зажатой саблей и бьет по воротам. Поднимает и бьет. Поднимает и бьет.
Еще один покойник, я догадываюсь об этом еще до того, как он поворачивается ко мне.
Последний поединок - и я спасен. Кажется. На ногах уже стою только каким-то чудом, но падать не намерен. По крайней мере, живым я не упаду.
Мертвец, волоча саблю по песку, медленно двигается ко мне. Я становлюсь в стойку, самую устойчивую, какую только знаю. Ноги дрожат, а вот руки, вроде бы, не очень. Поднимаю меч и жду. В кендо недаром есть поговорка: «кто делает первое движение, тот проигрывает». Я, вообще-то, кендо всегда считал забавой детишек, ведь эта дисциплина ставит во главу угла «до» - путь. Путь меча - не совсем боевое искусство, это метод патриотического и волевого воспитания. Другое дело кендзюцу: это настоящая боевая дисциплина, тоже с мечом, но тут главную роль играет именно мастерство боя. Потому кендзюцу - всегда более зрелищный спорт, с агрессивными энергичными ката и приемами.
Но вот сейчас у меня нет никакой энергии и сил на агрессивное наступление. Я просто поднимаю меч и жду. И хотя принцип «кто делает первый ход - проигрывает» на самом деле миф, заблуждение - в случае с медлительным мертвецом может и сработать.
Вот он делает шаг вперед и отводит правую руку с оружием для кругового удара. Пора. Я бью сверху вниз, одновременно приседая, клинок хоть и слегка затупленный, но удар наискось и вниз с легкостью отделяет голень противника от бедра. Мертвец падает на правую руку, лишаясь возможности нанести ответный удар, а я обхожу его сбоку и точным ударом вгоняю клинок в шею, отделяя голову.
Теперь - не упасть, просто не упасть. Оставляю меч торчать в песке, бреду к воротам и задираю голову. Я смотрю на охранников, они - на меня, словно ждут чего-то. Пароль? У меня нет сил крикнуть им, да и... есть ли смысл?
Вспоминаю о жемчужине, достаю ее из кармана, поднимаю вверх, чтобы им было лучше видно.
Обоих сразу же словно подменили. Сдержанные и неподвижные прежде, они повернулись на ту сторону и что-то закричали, жестикулируя.
Вот оно!! Створки ворот со скрипом приотворяются, и я из последних сил хромаю к проему, пока они не передумали.
Вхожу на обширный двор - ба, да тут целая делегация меня встречает.
Ближе всего - полукруг солдат. Слева - несколько пехотинцев со странного вида автоматами, но в остальном их сине-серая форма и шлемы с прозрачными щитками напоминают американскую группу захвата «SWAT» . Справа от меня - четверо необычного вида штурмовиков в черно-желтой броне и с еще более необычным оружием. За ними дальше - целая площадь монахов в красных робах, а сбоку - две группы людей в гражданской одежде.
Ко мне спешит, путаясь в полах сутаны, толстый красно-позолоченный монах, должно быть, главный. Эту ему я должен отдать жемчужину?
Он опускается на колени, принимает от меня эту штуку с благоговейным выражением лица, а затем вскакивает и поднимает мерцающую каплю над головой.
- Узрите же ее! - закричал он. - Узрите! Теперь вы все знаете волю Господа нашего!!
Но я волю его господа узреть не сумел. Мир качнулся и начал стремительно переворачиваться, ко мне бросились штурмовики в желто-черном.
А потом я погрузился во тьму.
* * *
Выныриваю из полудремы, покачиваясь на мягких волнах, открываю глаза.
Слева и справа попискивают какие-то хитрые приборы, сверху спускаются прозрачные трубки, висит пакет с жидкостью. И ничего не болит, красота-то какая... Приподнимаю голову - ноги в бинтах. Да я весь в бинтах и мазях. И кровать качается. Больница, только с убаюкивающей кроватью? Слева шторка, за которой проносятся неясные очертания... Скорая помощь... Нет. Медицинский блок, в котором я нахожусь, великоват для автомобиля. Поезд?
А, что гадать, проще позвать кого-то, кто рядом.
- Есть кто живой? - слабым голосом спрашиваю я и напрягаюсь.
Я сказал это не по-японски.
За дверью с окошком в узком коридоре появились двое, при этом один сделал другому предостерегающий или запрещающий жест и оставил его за дверью, а сам вошел.
Я смотрю на него, он на меня. Я на него с удивлением, он на меня - как на... да, на пациента, хоть и немного странно. Затем он делает жест, вызывая на приборчиках серию вспышек и огоньков, проводит какой-то палочкой надо мной с ног до головы, сам себе кивает и показывает мне кулак с тремя оттопыренными пальцами.
- Сколько пальцев ты видишь?
Он очень странно выговаривает слова. Паузы между звуками короткие, между словами - такие же, кажется, что он произносит фразу как одно слово, но вместе с тем я хорошо разбираю, что говорит мой доктор. У него идеально симметричное белое лицо, прямой нос, голубые глаза с абсолютно однородными радужками и зрачки с едва заметной вертикальной овальностью. Губы тонкие и бледные. Пальцы - длинные, изящные, холеные.
- Три, доктор... Мне сильно досталось?
Он тыкает в меня пальцами - в щеку и висок, понятия не имею, зачем. Активные точки?
- Все хорошо. Теперь. Раньше было плохо, но это уже позади. - Он сказал это почти как одно слово.
- Спасибо, доктор... У меня есть пара вопросов...
- Ответы сейчас будут.
Он вышел и обратился к тому, который ждал в коридоре.
- Пятнадцать минут, пока действует лекарство. Не. Более. - Два последних слова были сказаны подчеркнуто раздельно, мягко, но с непоколебимым нажимом.
Второй кивнул и вошел в тесный медотсек.
- Приветствую вас, сэр Рэмм. Счастлив видеть вас в сносном здравии и при хорошем имени.
Он выглядел как обычный человек лет сорока пяти, с наметившейся лысинкой, некрасивый, но и не урод. Человек как человек... какой разительный контраст с идеальным доктором.
- Простите... Что вы имеете в виду насчет имени?
- Ваше доброе имя восстановлено, конечно же, с чем я и поздравляю вас, сэр Рэмм.
- А оно было запятнано?
У него на лице появилось беспокойство:
- Как? Вы не помните?
Помню ли я? Уместно ли слово «помнить», если я в этом теле гость? Или... не гость? Кто я?
- Я совсем ничего не помню... Сумбур в голове... Я даже имя свое вспомнил только после того, как вы его назвали... Даже вот сам удивляюсь - как я мог забыть свое имя... Смешно, правда?
- Надо позвать докто...
- Нет-нет, незачем. Я сразу же вспоминаю все, что вы мне говорите, как будто разбросанные кубики сами на место становятся... давайте я буду спрашивать, а вы - отвечать, хорошо?
- Давайте попробуем, сэр Рэмм, - ответил он с некоторым сомнением.
- Славненько. Так что с моим именем?
- Вы были ложно обвинены в убийстве своего двоюродного брата.
Секунду раздумываю. Наверное, я все же Такаюки Куроно, а не «сэр Рэмм», потому что смерть двоюродного брата, который на самом деле не мой, меня абсолютно не печалит. Но надо бы изобразить грусть...
- Так, значит, мой братик... убит? - актер из меня так себе, играю, как могу.
- И... вас это расстраивает? - осторожно спросил собеседник.
- А вы как думали? Вот если б вашего брата...
- Вы и правда сильно повредили память, сэр Рэмм... Спешу вас утешить: вы очень сильно ненавидели вашего двоюродного брата. Очень. В суде было показано аж четыре видеозаписи в интервале трех лет, на которых вы обещали вашему двоюродному брату, что убьете его.
- Ах, вот оно что... неудивительно, что подумали на меня...
- Да не только потому. Все доказательства были против вас. Вас застали у трупа, покойный был убит принадлежащей вам статуэткой, на вас была кровь, на орудии - ваши отпечатки.
О как... Зашибись...
- И... каким образом я был оправдан, в таком случае?
- Как, вы и этого не помните?! Вы настаивали на вашей невиновности, согласились на божий суд и принесли Слезу Бога. К тому же, Господь наш явил миру двойное чудо, так что все обвинения с вас полностью сняты, вы не убивали вашего брата.
- Хм... боюсь показаться еретиком, но я совершенно забыл, что такое Слеза Бога?
- Когда Господь наш взглянул с небес на землю, то увидел, как часто творится несправедливый суд, и обронил слезинку. С тех пор любой несправедливо обвиненный может доказать свою невиновность, пройдя испытание и достав Слезу Бога из того места, где она хранится. Настоящий же преступник не сможет ни добыть ее, ни вернуться живым, и обречен стать стражем, охраняющим Слезу от неправедных злодеев.
- А, вспомнил... А второе чудо?
- Вы умерли, сэр Рэмм. Ваш душехват - ошейник, который на вас надели и который блокировал ваши магические способности - перестал передавать энергию на две минуты. Вы были мертвы, но через две минуты воскресли, и двое суток спустя вернулись со Слезой Бога, сразив неупокоенных грешников на вашем пути. Воля Господа нашего еще никогда не была выражена столь ясно и однозначно - он не позволил вам умереть, лично вмешавшись в вашу судьбу и правосудие.
Забавно... вера в божий суд и бога - в технологически развитом мире? Хм. Сам я как-то не заметил никакой помощи от божества, в том, что я выжил - только моя заслуга... или заслуга старого мастера? Кажется, у меня проблемы с самоидентификацией. Хотя с другой стороны, как такое могло случиться? Чья заслуга, что мне в самый последний момент пришла подмога в виде души бойца из другого мира?
- А ошейник не мог... временно сломаться?
- Исключено. Рунные оковы не ломаются, знаете ли.
Так я, значит, еще и маг?! Я задал этот вопрос собеседнику.
- Ну разумеется, как и любой другой рыцарь из любого благородного Дома.
- А, так я еще и рыцарь?
- Разумеется, как и любой другой боевой маг из любого благородного Дома. Или, если быть точным, вы - младший рыцарь Реджинальд Рэмм, в прошлом из Дома Рэммов. Правда, последние два дня вы уже принадлежите к Дому Сабуровых.
Не понял... Что значит - принадлежу?!!
- Это как так?
- Дом Рэмм отказался от вас, когда вы убили старшего сына этого Дома. Его глава, ваш дядя, брат вашего покойного отца, изгнал вас и требовал казни.
- Это еще не объясняет, как меня присвоили Сабуровы.
- Тут все просто. Ваш отец - Рэмм. После его смерти вы оставались в Доме Рэмм, пока не были изгнаны. Однако как только ваша невиновность была доказана Господом, Дом Сабуровых заявил свои права на вас. Это ваша родня по линии матери, понимаете? Дом Рэмм добровольно отказался от своих прав, в силу вступили права Дома Сабуровых.
Тут в коридоре появился доктор и сделал красноречивый жест - закругляться.
Я попытался удержать собеседника, но тот помотал головой:
- Лекарство заканчивает действовать, я должен уйти.
- Что за лекарство? Чем меня накачали?
- Психоделиком. Он не позволяет вам испытывать негативные эмоции.
Серьезно? А я испытываю!
- У меня всего несколько вопросов...
- Смилуйтесь, сэр Рэмм, вы же не хотите, чтобы меня отсюда вышвырнули гвардейцы? В конце концов, за ваше здоровье отвечает магистр, а не я...
- Ладно, тогда позовите доктора...
- Сию минуту, только... Кхм... он магистр-целитель, а не врач. Вы задеваете его, называя просто доктором.
- Понял, спасибо. А сами не уходите далеко.
Как только магистр вошел, я поблагодарил его за медицинскую помощь и попросил продолжить сеанс посещения.
- Нельзя. Вам необходимо избегать сильных эмоций и восстанавливаться в тишине и спокойствии.
- Магистр, могу ли я быть спокоен, если у меня образовались пробелы в памяти, а человека, который так славно их латал, вы выставили в коридор? Как вы полагаете, что нанесет мне больше вреда, спокойный и полезный разговор с приятным собеседником или мои попытки встать, выдрать из вен иглы и сорвать бинты, сопровождаемые битьем аппаратуры и ожесточенным сопротивлением? Нет, я знаю, у вас там гвардейцы на подхвате, но тот господин удержит меня в постельке с куда меньшими проблемами, вы не находите?
Лицо доктора осталось идеально-безмятежным, но в глазах что-то промелькнуло.
- Ладно, - внезапно согласился он и показал мне странную вещь, похожую на градусник: - если эмоциональный фон поднимется выше нормы - я высажу его из автобуса, и следующие километров сто он будет ехать пешком .
- Да ладно, Спокойствие - мое второе имя!
- Ваше второе имя - Рюиджи, - ответил магистр и вышел.
Его слова внезапно приподняли мне настроение. Рюиджи. Вот так штука, оно или японское, или звучит почти как японское. Мелочь... а приятно, пусть всего лишь совпадение. Хм... Реджинальд Рюиджи Рэмм...Три «Р». Забавно.
* * *
Ответы я получил. Не все, но более чем достаточно для первого раза. Ответы господина Уэйна, «завершателя» - так тут душеприказчики называются - моего отца, стали первыми камешками лавины. Словно человек у огромного книжного шкафа, я попытался стащить с полок парочку лежащих на краю томиков, но за парочкой соскользнули соседние, и соседние, и соседние, пока меня не накрыло книгами-воспоминаниями, а в конце я еще и опрокинул на себя шкаф.
Я вспомнил если не все, то многое. Картина мира и моего места в нем обрела приемлемую целостность. Казалось бы, можно только радоваться, что все закончилось хорошо... Обвинения с меня, Реджинальда Рэмма, сняты, я больше не принадлежу к ненавистному Дому Рэмм, Сабуровы - в числе коих мой дед, отец матери, которую я не помню, мои дядя и тетя, мои двоюродные братья и сестры - забирают меня к себе...
Хорошо? Да, но не очень. Неизвестно, кто и зачем убил моего ненавистного двоюродного брата Томаса. Я его не убивал, и дело даже не в пройденном испытании, я просто вспомнил, как вошел в его комнату, намереваясь расхреначить статуэткой его коллекции пластинок и бабочек, а если придется - то и его голову, и сразу вляпался в лужу крови. Кто-то успел расхреначить голову Томаса до меня, и я не знаю, кто. Безусловно, убийца оказал всему миру огромную услугу, избавив его от записной сволочи... всему миру, кроме меня, мне это вылезло боком.
А еще я знаю, зачем дед заявил свои права на меня, и мне не нравится уже сам факт, что я - фактически чья-то собственность. Мне это всегда не нравилось, еще до событий в пустыне, но когда я... прикоснулся, скажем так, к душе старого мастера из иного мира, я понял, что это такое - свобода и независимость.
Но особо беспокоит, что я до сих пор не могу решить, кто я такой. Я - душа Такаюки Куроно в теле умершего в пустыне Реджинальда Рэмма? Или же - Реджи Рэмм? Я не в состоянии ответить на этот вопрос. В моей голове память двух разных людей, двух разных жизней, но которая из них моя?
Вполне логично допустить, что душа старика, неся с собой свои воспоминания, оставила в моей памяти неизгладимый след. Я очень ясно помню его жизнь и его мир, я знаю, что в его мире есть религия, настаивающая на переселении душ. И если душа человека переселяется в животное - животное не сохраняет ни интеллекта, ни памяти человека.
Так что существуют равновероятные возможности, каждая со своими аргументами. Первая - Реджи мертв, скончался там, в этой адской пустыне, а я - Такаюки Куроно, который просто получил доступ к памяти того, чье тело «унаследовал». Это объясняет почти все. Правда, в таком случае свою собственную память я могу утратить, я уже теряю ее, ведь мои воспоминания всего лишь отпечатались в мозгу Реджи «из третьих рук», через посредника, и теперь начинают казаться сном. Очень длинным и четким сном длиной в жизнь, но... сном.
Второй вариант - я и есть настоящий Рэджи Рэмм. Каким-то образом, когда я находился на грани гибели, умерший воин из другого мира пришел ко мне на помощь и помог выжить, или, прямо скажем, выжил вместо меня, а его воспоминания сохранились в моей памяти, словно дивный сон о мире, где есть дома высотой в пятьсот метров и транспорт, летающий по небу, но нет ни магии как таковой, ни альвов со свартальвами, поскольку на мировое дерево Иггдрасилль там не налетала буря, сбросившая миры с его ветвей в кучу.
И лично я склоняюсь ко второму варианту. Просто потому, что я пессимист. Я - Рэджинальд Рэмм, мне всегда не везло, или, скорее, я просто слабак и неудачник. И я привык к этому. Привык к своей ничтожности и жил, как получится, не трепыхаясь и терпеливо снося невзгоды.
Но сейчас меня пугает такая перспектива. Старый мастер невольно оказал мне сомнительную услугу. Он помог мне остаться в живых, но при этом отнял волю к жизни, которой и так было не бог весть сколько.
Смогу ли я, такой жалкий и слабый, влачить и дальше свое существования, если уже знаю, каково это - быть сильным?!
С другой стороны, я точно помню, как я, Такаюки Куроно, прихожу в себя в пустыне, а господин Уэйн говорит, что Реджинальд Рэмм умер. Две памяти - та еще загадка, но тут вопрос, наверное, все же в душе. Факт вселения души Куроно в тело Реджинальда бесспорен, при этом у меня нет никаких причин полагать, что затем Куроно покидает свое новое тело, как нет причин полагать, что душа малыша Реджи вернулась.
Должно быть, я все-таки Куроно, а моменты, когда мне кажется, что я Реджинальд - влияние его памяти, ведь и мозг мой - мозг Реджинальда.
... Но на самом деле, все это имеет сугубо академический интерес. Важны три вещи: я слаб, я ненавижу себя за свою слабость - и я знаю, как стать сильным.
* * *
Двухэтажный автобус, принадлежащий Дому Сабуровых, который привез меня из Монастыря в пустыне, неспешно и величественно пробежал восемьсот километров за три с половиной дня, и этого мне оказалось достаточно, чтобы полностью залечить раны. Ну, точнее, не мне, а магистру: альвы, или как они требуют себя величать, эльдар - великолепные целители. Многие из них посвятили этому мастерству всю свою жизнь и достигли таких высот, что в Льюсальвхейме, как они по старой привычке называют свою новую родину, целителей стало слишком много, и некоторые из них стали перебираться в Европу, где с легкостью нашли себе теплые и уютные места при дворах королей и императоров. А кто не столь искусен - не страшно, те же Сабуровы, как поведал мне господин Уэйн, платят «своему» целителю около ста тысяч империалов в год - то есть немногим меньше некоторых королей.
Когда автобус въехал в пригород столицы, с меня сняли последние бинты и наконец-то накормили по-человечески, а не глюкозой и аминокислотами внутривенно. Я обнаружил, что вполне себе уверенно стою на ногах, и на память о моих приключениях в пустыне у меня осталась только старая кожа, слезающая со спины и рук. Одна купель - и не останется ничего.
Ничего, что мог бы заметить посторонний наблюдатель, а изменения внутри меня вряд ли можно выявить каким-либо прибором.
После обеда появился камердинер. Да, в этом автобусе предусмотрены даже кухонька для повара-виртуоза и места для пяти душ обслуживающего персонала, это не считая шести посадочных мест для тяжеловооруженных гвардейцев-штурмовиков. А также - кабинет на две персоны, хозяина и секретаря, комната для отдыха и обедов и спальня. При этом места персонала также раскладываются в спальные. Ну и мой медблок приплюсовать. И все это - в двух этажах десятиколесного монстра.
Конечно, когда такой, с позволения сказать, экипаж, посылают за шестнадцатилетним пареньком - тут недолго и крупной шишкой себя почувствовать, правда, я отлично понимаю всю подноготную. Я сызмальства ее понимал, и она мне, разумеется, не нравилась. Пока отец был жив - жизнь была прекрасна, по моим меркам, конечно. Я знал, что он не даст меня в обиду - и он не дал.
Но теперь его уже нет. На душе горько, когда я вспоминаю его: то ли Реджи тоскует по отцу, то ли Куроно сочувствует бывшему владельцу своего нового тела.
Камердинер помог мне облачиться в рубашку, брюки, туфли и сюртук, как будто я не мог сделать этого сам. В какой-то мере подобная забота оправдана: мне предстоит своеобразное торжественное мероприятие, хотя знакомство со своей новой «семьей» я бы так не назвал. В принципе, пока отец был жив, я часто бывал в доме Сабуровых, и с моими здешними двоюродными братьями и сестрами вполне себе ладил. Ну не то чтоб ладил - просто при наличии такого братца, как Томас, можно считать, что я ладил с любым человеком, кому никогда не хотел разбить голову бронзовой статуэткой.
Но теперь я иду туда не как гость, увы.
Конечно, для меня ничего глобально не изменилось, из младшего сына одного дома я стал младшим сыном другого. Но стоит мне прикрыть глаза - и я вижу картины той, другой жизни, чья бы она, эта жизнь, ни была. Вижу разрушенный послевоенный Токио, и я, тринадцатилетний мальчик Такаюки, иду по нему в поисках работы и пропитания. Нищета - это жутко, и можно только порадоваться, что я как Реджи Рэмм никогда ее не знал.
Но вместе с тем, я никогда не знал, что такое свобода.
Автобус катит по улицам в зеленой волне: система опознавания в кабине водителя взаимодействует с автоматическими светофорами, сообщая им, что едет транспорт особы благородного сословия, которую негоже заставлять ждать. Я с любопытством смотрю в окно: все это, в общем-то, мне знакомо, я ведь в этом городе родился и вырос, но чувство такое, словно воспоминания замылены и неясны, и только когда взгляд падает на какое-то строение, площадь, скульптуру - воспоминания о предмете очищаются, обретают четкость.
Вот и Заречье, часть пригорода, застроенная роскошными усадебными комплексами аристократов, а также всем необходимым для их жизни и быта. Среди простолюда бытуют слухи, что здесь в самой последней школе для лишенных Дара детей самых бедных дворян - даже унитазы золотые, или как минимум позолоченные. На самом деле, это полнейшая выдумка, однако она более-менее точно отражает здешние дороговизну и шик. В забегаловках готовят лучше, чем в ресторанах для простолюда, школьного учителя без научной степени не встретить, и на автостоянках служащие в настолько шикарных ливреях, что какой-то африканский королек, из тех, кому свартальвы позволили остаться на троне, по сей день облачается в одну из подобных ливрей по большим торжествам.
Само собой, что район закрытый, попасть сюда могут только жильцы, гости и обслуживающий персонал. Обычного человека полицейская охрана завернет на входе, а кто проскользнет и попадется охране какого-нибудь Дома - ну, пусть пеняет на себя. Так что большинство баек о Заречье - от закрытости.
Автобус притормозил на повороте, чуть поднатужившись, выбрался на горку и въехал в широко открытые стальные ворота.
Вот я и «дома», чтоб его.
Я вышел из автобуса и в сопровождении камердинера двинулся по дорожке к дому.
Камеры у входа открыли передо мною двери - значит, я уже в базе данных. Предусмотрительно.
Камердинер проводил меня к холлу. Там, за дверью, меня уже ждут, по старой аквилонской традиции, глава Дома и все остальные члены семейства из тех, которые в данный момент в усадьбе. Мы не виделись с ними с тех пор, как отец умер и дядя Вольфар Рэмм полностью исключил все мои контакты с Сабуровыми, то есть, уже пять лет, и это будет, фактически, знакомством заново, потому что они помнят меня только одиннадцатилетним мальчиком. Как разыграть партию? По правилам? В тартары правила, в них для таких, как я, ничего хорошего не прописано.
Я сам удивился этой мысли и даже ужаснулся тому, что задумал. Точнее, ужаснулся прежний я, робкий слабый малыш, а тот, новый Реджинальд, прошедший пустыню смерти, только улыбнулся. Да, я по-прежнему слабак, которого можно перешибить соплей, но если вдуматься, то сила - она не в кулаке начинается. Недаром самурайская пословица гласит: «одержи победу, готовя ее, и только потом, если надо, дерись». Кулак - лишь вспомогательное средство на случай, если противник не понимает, что проиграл, по-хорошему. Во многом моя судьба будет определена тем, как я себя представлю, входя в клетку с хищником, показать страх или слабость - приговор.
А меня ждет этих хищников целая свора.
Я подождал, пока камердинер отворит передо мною дверь, и шагнул вперед.
Большой зал, в котором напротив двери стоит длинный стол поперек. По центру восседает патриархально-монументальный мужчина лет шестидесяти с виду, хотя на самом деле ему далеко за семьдесят - Александр Сабуров-старший, мой дед по матери. Слева и справа - Николас и Александр-младший, мои дяди, подле них - тети, дальше по старшинству в обе стороны - мои двоюродные братья и сестры. Удобная традиция так встречать: сразу видно, кто есть кто.
Делаю два шага вперед вместо положенных по этикету трех и останавливаюсь.
- Здравствуйте, дедушка. И вы будьте здравы, родственники.
По эмоциям на лицах хорошо виден произведенный эффект: у старших мужчин - любопытство и интерес, у женщин - скорее непонимание и возмущение.
Ну еще бы, я ведь не поклонился, ни в пояс, как полагается, ни даже головы не склонил. Хотя это стоило мне почти нечеловеческого усилия, но я выдержал, подбадривая себя тем, что мастеру Куроно это был бы вообще пустяк. Конечно, он - сильнейшая личность, легенда в своем мире, а я - слабак... Но Сабуровы этого не знают.
Мой выпад дед принял шутя, даже не поморщился. Хорошо, что по традиции он говорит первый, как глава Дома, а все остальные молчат, таким образом, в этом испытании у меня пока только один противник, иначе было бы куда тяжелее.
Правда, одна из сестер, Анна, попыталась украдкой жестом показать мне, чтобы я поклонился, но я сделал вид, что не заметил.
- И ты здравствуй, внук, - пробасил Старший, - приветствую тебя в моем доме. А скажи-ка, у Рэммов такие новаторские обычаи - главе Дома не поклониться?
Я выдержал его взгляд, не отведя глаз, и мои слова, я готов поклясться, были самыми последними из тех, что все присутствующие ожидали услышать.
- Не хочу показаться невоспитанным - но, дедушка, а с какой стати я должен вам кланяться?
Я сам в шоке от своих слов, хоть и готовил их заранее - а уж они-то! Камердинер за дверью буквально икнул, я ясно это услышал. И пока глаза и брови собравшихся ползут вверх, начинаю добивать.
- Нет, я знаю, вы глава теперь уже моего Дома, частью которого, кстати, меня сделали, не спросив... Но мне-то что с того? Вы ведь своими интересами руководствовались, а не моими. Знаете, я бы вам поклонился, заяви вы свои права до того, как меня голышом швырнули в пустыню, а не после. Но нет, вы просто выждали, что будет, убедились, что я невиновен и серьезных осложнений не предвидится - и только тогда соблаговолили оказать мне «милость», подобрав выброшенное другим Домом. И мы с вами, дедушка, оба прекрасно знаем, зачем. Просто чтобы в геральдический список внести еще одного мага-рыцаря и прибавить Дому веса. Правда, с теми, кто знает мои истинные возможности, а точнее, их отсутствие, этот номер не пройдет.
А дальше что, дедушка? Я попаду в какую-нибудь спецшколу, чтобы у Дома появился новый специалист, скажем, по безопасности? Или вы меня выменяете на союзный договор с другим Домом, отдав в примаки, не спросив, а видел ли я свою будущую жену хотя бы один раз, не говоря уже о том, нравится ли она мне.
Я вас не осуждаю, господь упаси, интересы Дома - это святое... Но мои интересы где? Они вас не интересуют, я для вас ресурс, а не близкий родственник. Вещь. Так что с таким же успехом вы можете ожидать поклона от шкафа или стула.
Моя тирада, высказанная подчеркнуто ровно, удивила всех не меньше, чем если бы я выплюнул изо рта «огненный смерч» седьмого уровня. Пожалуй, кроме деда, он свои эмоции на лицо не выпустил. Что ж, его репутация вполне заслуженна.
- Хорошо сказано, Реджи, - спокойно сказал он, - и, врать не буду, по существу. Узнаю в тебе Рюиджи, по уму ты весь в отца пошел. Правда, его мудрости тебе пока недостает, а язычок острый - весь в мать, к сожалению.
Я пожал плечами:
- Вам виднее, я, знаете ли, вашу дочь, мать мою, совсем не помню, она меня трехлетним малышом бросила и удрала к своей темной родне, отца и вас за таковую не посчитав. Как, впрочем, и ее мать с ней поступила. Но если вы ставите мне в вину сходство с вашей дочерью - позвольте напомнить, что когда вы сорок лет назад выбрали себе любовницу из свартальвов, меня вообще на свете не было, я тут не при делах. Кстати, что я рос без матери и что я на четверть свартальв - это, просто между прочим, чья вина? Моя или ваша? Так что, дедушка, все, чем я вам обязан - так это самим фактом своего существования. Но с учетом того, как сложилась моя жизнь, желания кого бы то ни было за это благодарить я не испытываю.
Славно «добил», ничего не скажешь. Все просто шокированы таким поворотом церемонии, да и я сам слегка вспотел. Но при этом - мне безумно понравилось говорить то, что я думаю, громко и с гордо поднятой головой. Конечно, грань между собственным достоинством и наглостью переступить очень легко даже в разговоре с равным, а в данном случае я не мог ее не переступить, потому что, по мнению этих людей, своего достоинства у меня не должно быть и один намек на него - уже наглость. А вот вам, получите и распишитесь. Меня буквально распирает от гордости: я уверен, что так с Александром Сабуровым, главой Дома Сабуровых, не говорил никто и никогда. Разве что император, да и то очень вряд ли.
Правда, на заднем фоне сознания боязливо маячит мысль о том, чего мне будет стоить такая прямота, но если раньше я пришел бы в ужас от таких своих высказываний, то после того ада, через который я прошел, начиная с каталажки, суда и до пустыни, уже как-то не особо боязно. Хуже, чем было, уже не будет. Если меня пинками вышвырнут отсюда - буду только рад, хотя простолюдину без рода, у которого в смертельных врагах два знатных Дома, позавидовать нельзя. Впрочем, насколько я знаю своего деда, он не из тех, кто будет разбрасываться активами, каковым я в его глазах и являюсь.
В целом, моя оценка деда оказалась близкой к истине. Во время моего бунтарского выступления он сохранил железное самообладание, даже выпад в сторону личной жизни броню его самоконтроля - или толстокожести? - пробить не смог. Чего нельзя сказать обо всей остальной семейке. Главное, чтобы не поплохело никому, а то ведь если у кого сердце прихватит - крайним буду я.
Дед тем временем расплылся в улыбке, которая меня, впрочем, не обманула.
- Что ж, внук, должен признать, что ты меня весьма удивил, весьма. Оно и неудивительно, пять лет ведь не виделись, срок большой... К тому же, тебе кой-чего пришлось вынести, люди в таких ситуациях не могут не измениться... Словом, эффектно ты... представился, ну да оно и не удивительно, осознание своей правоты - сила. В общем, церемония пошла совсем не по плану, но будем считать ее на этом завершенной. Полагаю, в ближайшее время мы начнем отстраивать мосты родственных связей заново, а покамест - отдыхай, восстанавливай силы. Михаил покажет тебе твои апартаменты.
- Спасибо на добром слове, дедушка.
Я ему улыбнулся в ответ, позаботившись, чтобы и он моей улыбкой не обманулся.
* * *
Апартаменты мои оказались четырьмя комнатами на втором этаже во флигеле, довольно просторными и хорошо обставленными. Как и сам дом, комнаты были выполнены в старомодном стиле, характерном для восточных областей Аквилонии, вплоть до декоративных мраморных колонн. Имелись, помимо комнат, ванная и санузел, в общем, неплохое жилье. Конечно, после своего «шоу» я бы не удивился, если б меня поселили в какой-то подвальной каморке, но дед, если и затаил камень за пазухой - а я предполагаю, что затаил - то на мелочи размениваться не стал.
Я отпустил слугу и прошелся по комнате, размышляя, до чего я докатился и мог ли вообще хоть как-то повлиять на свою жизнь. Я часто задумывался о своих возможностях самоопределения и неизменно приходил к одному выводу: нет, я не мог. Моя судьба неудачника была предопределена еще до моего рождения.
Мой отец, младший из двух сыновей Дома Рэмм, неожиданно для всех оказался первым уровнем. Предрасположенности к магии и сила очень часто в значительной мере наследуются у одного из родителей, а иногда и у обоих сразу, но порою, очень редко, бывают и казусы, вроде «монстра» седьмого уровня у двух «затупленных», лишенных капли Дара простолюдинов. Гораздо чаще случается обратное, вот как с отцом: дед - четвертый уровень с предрасположенностью к защитным техникам любого рода, бабушка владела исключительно начальными техниками воды, но обладала пятым уровнем силы. Старший сын, мой дядя - «четверка» с полным набором способностей мага-рыцаря. А отец родился единичкой с самой бесполезной и убогой предрасположенностью - к пустоте.
Его семья не отказалась от него, ему повезло: дедушка Норман был редкий добряк и был известен своим кредо «семья - все, Дом, финансы, политика - по остаточному принципу». Деда я помню не очень хорошо, но - исключительно хорошее. Он любил и своих детей, и внуков, не расставляя приоритетов по уровню Дара.
Дед Норман сделал для меня все, что мог, еще до моего рождения. Отцу, родовитому, но никакущему магу без перспектив, была сосватана сногсшибательная во всех отношениях жена, и можно только догадываться, чего это стоило деду. Моя мать, внебрачная дочь Александра Сабурова, обладала потрясающим шестым уровнем и не имела предрасположенностей в наилучшем смысле слова: ей были покорны все стихии и большинство школ боевых техник. Стать завидной невестой, достойной кронпринца, матери помешал тот факт, что она была полукровкой-свартальвом. Ее великий Дар, унаследованный от ее матери, любовницы деда Александра, не сумел перекрыть этот недостаток, который в случае с политическим браком стал решающим.
Так что дед Норман для еще не существующего внука расстарался по полной программе. Сосватав своему сыну такую жену, он вполне резонно полагал, что их дети будут иметь огромные шансы унаследовать Дар своей матери. Увы, титанические усилия обернулись прахом.
Я заметил у двери трюмо и подошел к нему, взглянув на свое отражение. Удлиненное, элегантно-утонченное лицо да стройность - вот все, что выдает во мне четвертинку темной крови, ну еще подвижность, может быть. И на этом список полезных черт, унаследованных от матери, заканчивается. А в пассиве - вспыльчивость, для свартальвов весьма характерная. И все.
А в том, что касается магии - я пошел в отца, полностью и бесповоротно. Убогий первый уровень - мой потолок, единственный уверенный «полезный» навык - зажигание свечи, единственная предрасположенность - пустота.
Но до десяти лет я и подумать не мог, что со мной что-то не так - пока были живы отец и дед Норман. Затем они погибли в автокатастрофе - и я стал балластом Дома еще до того, как высохли на моих щеках слезы. Мать, подняв свой уровень благодаря наилучшим учителям - хотя куда ж там выше? - удрала в Свартальвсхейм еще за четыре года до того, посчитав свою дальнейшую жизнь среди людей бесперспективной. Так что я остался сиротой.
Мои дядя и тетя поначалу относились ко мне хорошо, но их сын, мой двоюродный брат Томас, с годами становился все большим уродом, и в нашем конфликте новый глава Дома, мой дядя, предсказуемо принял сторону своего сына. В конечном итоге это кончилось, чем кончилось.
Каковы мои перспективы? В общем-то, есть свои плюсы. Я могу стать лояльным членом Дома и делать то, что скажут. Спецшкола, где из меня сделают штурмовика, спеца по сетям или любого другого специалиста, в чьей работа важна верность - не самый плохой вариант, если стану труднозаменимым профессионалом - получу привилегии, к примеру, отказаться от брака, который мне не нравится. Или, если не стану, меня сосватают какой-нибудь девице из другого Дома, которая будет либо некрасивой, либо такой же бездарной, как я, и там, в чужом Доме, у меня по-прежнему не будет никаких прав.
В активе - достаток и роскошь, в зависимости от специальности - спокойная или не очень жизнь, какой-никакой статус в обществе... Так что все могло бы быть не так уж и плохо...
Но я всегда мечтал о свободе, а теперь еще и знаю, какая она - свобода.
Я снова подошел к зеркалу и приблизил к гладкой поверхности свое лицо, чтобы как можно лучше заглянуть себе в глаза.
Глаза - мои. Но такого взгляда у меня никогда не было. Бесконечно чужой - и вместе с тем такой знакомый и близкий. И чувство, будто я вижу собственный взгляд - но из чужих, непривычно широких глаз.
Я подошел к селектору на стене и нажал кнопку вызова.
- Камердинер слушает, - донеслось из динамика.
- Апартаменты Реджинальда Рэмма. Принесите бельевую веревку, будьте любезны.
* * *
Однако вместо бельевой веревки черти принесли сестрицу Анну. Она вошла, предварительно постучав, но не дожидаясь ответа, и оглянулась вокруг, отыскав меня глазами.
- Пришла поглядеть, как ты устроился, - объяснила она свой визит. - Что ж, будем знакомы. Я...
- Я тебя помню, сестрица Анна. К слову, хочу поблагодарить тебя за участие, но, на будущее, я не нуждаюсь в суфлерах. Особенно немых.
Анна - моя ровесница, дочь дяди Николаса, и в детстве мы с ней были довольно дружны. Мои о ней хорошие воспоминания основывались главным образом на том, что она, будучи прогрессирующим третьим уровнем с отличными перспективами уже в десять лет, никогда не выпендривалась передо мною, безнадежной единичкой, в отличие от своих братьев, уступавших ей в одаренности и мастерстве. Ничего удивительного: сильные не выпендриваются перед слабыми, это удел слабых - форсить своей силой перед теми, кто еще слабее.
Анна на мою довольно едкую реплику ответила не менее скептическим выражением лица.
- Вижу, особого желания поладить хоть со своей новой семьей, хоть со мной у тебя нет, Реджи. Я тебя совсем другим помнила, но ты сильно изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз, и, кажется, ничему не учишься.
Я кивнул.
- Ты права, я не ставлю перед собой задачу непременно подружиться с кем бы то ни было. Даже с тобой, не восприми как колкость. И если мы поладим - то при условии, что твоих усилий на это будет потрачено не меньше, чем моих, насильно мил не будешь, знаешь ли, дружба и симпатии - это двустороннее явление. А вот что ты имела в виду, говоря, что я ничему не учусь - я не понял.
Анна сделала неопределенный жест.
- Плохо быть на ножах со своей семьей. Ты не ладил всего лишь с одним Томасом, я, правда, не знаю, чего вы не поделили и кто там виноват, но... Вспомни, чем это для тебя кончилось.
Я улыбнулся в ответ:
- Я-то жив и здоров. Ты лучше вспомни, чем это закончилось для него.
Проняло. Анна внимательно смотрела на меня несколько секунд, потом сказала:
- Не надо пускать пыль в глаза. Это не ты его убил.
- Ты права, - согласился я, - но есть кое-что, чего ты не знаешь. Я не убил Томаса по той простой причине, что опоздал. Статуэтка, которой якобы он был убит - это была моя статуэтка, и на место преступления принес ее я. Я собирался расколотить в его комнатах все, что представляло для него ценность, в первую очередь винтажные пластинки, и попадись мне под руку он лично - то и его тоже. Но - пришел, вляпался, офигел, поскользнулся...
- Хм... Как ты собирался с ним справиться? Он вроде как собирался уже сдавать испытание на третий уровень, нет?
- Мне на тот момент было все равно, ты же не думаешь, что я шел к нему со статуэткой совершенно спокойный такой и с планом в голове? Я не хладнокровный убийца, просто кровь темных альвов закипела. К тому же, Томас был ленив в обучении и при своем втором уровне плохо владел техниками как атаки, так и защиты. Потому еще не факт, что смог бы что-то противопоставить грубому физическому удару. Но дело не в этом.
В этот момент отворилась дверь и вошел камердинер Михаил, держа в руках моток.
- Ваша веревка, сэр. Простите за задержку - ходил в кладовую за новой.
- Спасибо, Михаил. Это все.
Он повернулся на пятках и вышел, притворив за собой дверь.
- Зачем тебе веревка? - подозрительно спросила Анна.
Хе-хе. Я раскусил вас, родственнички. Михаил, конечно же, заподозрил неладное и доложил, а сестрица пришла на разведку.
- Сейчас сама увидишь. Хорошо, что дед тебя сразу прислал, не пришлось просить слуг подсобить, а то они бы могли подумать лишнее. - Я взял с кровати подушку, приложил ее к мраморной колонне и сказал: - вот так ее подержи, пожалуйста.
Анна, держа подушку и глядя, как я приматываю ее веревкой к колонне, не утерпела:
- С чего ты взял, что меня кто-то прислал?
- Хочешь, я скажу, что подумали все, услышав про веревку? Что я осознал, что наговорил, ужаснулся и решил повеситься. Я прав?
- Хм... Да. К слову, ты реально с Александром Тимофеевичем перегнул палку.
- Нет, я ничего не перегибал. Просто не лицемерил.
- Ну тебе виднее, братец... Это... А зачем ты подушку привязал?
Я улыбнулся:
- Я люблю привязывать вещи в неожиданных местах. А беспокоиться, что я наложу на себя руки, не надо: если вдруг я решу сделать это, то уж точно в петлю не полезу. Задыхаться долго и мучительно - зачем оно надо? Еще ведь и снять могут успеть, и тогда начинай сначала. Бросок головой вниз из окна, а лучше с крыши - это куда надежнее. Хрясь - голова разбита, шея сломана. Две несовместимые с жизнью травмы, каждой из которых достаточно, и, что главное, любая из них убивает мгновенно. Никогда не понимал людей, которые лезут в петлю. Мазохисты, наверное. Кстати, это не единственный известный мне способ быстрого ухода из жизни.
- Знаток? Частенько об этом подумывал?
- Нет, - честно ответил я, - просто узнал случайно.
В самом деле, не читать же ей лекцию об отношении к смерти в Японии, стране, которую она себе представить не сможет.
- Ну ладно. В общем, осваивайся, обед, если что, тебе сюда принесут. - Она подошла к шкафу и открыла его так, чтобы мне было видно: - вот тут у тебя так называемая домашняя парадная одежда. Вечером, скорее всего, тебе от совместного ужина отвертеться не удастся, потому что у Александра Тимофеевича к тебе есть разговор.
- Догадываюсь.
- Нет. Не о твоей выходке. У него тема была еще до того, как тебя привезли из монастыря в пустыне. Переход аристократа из Дома в Дом - процесс порою сложный.
- Ладно, к вечеру я буду готов.
Когда за Анной закрылась дверь, я остановился напротив подушки, привязанной к колонне. Мне не суждено было родиться сильным, но теперь я знаю, как сильными становятся. Я начал в четыре года с пятисот ударов...
Стоп. Внутреннее противоречие. Я знаю, как стать сильным, или я становился сильным, начав в четыре года? Это говорит во мне память Такаюки Куроно, мастера из другого мира, или это я сам и есть?
Чуть поразмыслив, я внезапно понял, что и Такаюки, и Реджинальда все устраивает: у Реджи Рэмма теперь есть учитель «с того света», а у мастера Куроно появился новый ученик. Так что я больше не буду заниматься самокопанием, приму как аксиому, что меня зовут Реджинальд Рэмм в этой жизни, а в прежней звали Куроно. Пусть все будет, как есть.
Снова смотрю на подушку, подсчитывая в уме. От начала в четыре до убиения свиньи одним ударом - восемь лет тяжелых тренировок, от пятисот ударов и дальше по нарастающей. Но четыре - возраст, когда организм податлив и находится на пике приспособляемости. Я же начинаю - или заново начинаю? неважно, впрочем - на двенадцать лет позже, когда лучшие годы для начала тренировок упущены. Что ж, чтобы догнать мастера Куроно к двадцати годам, я должен начинать с двух тысяч ударов... Господи, я всерьез подумал эту цифру?! А ведь потом и возрастание пропорционально...
Медленно, чтобы прочувствовать движение, выполняю сэйкэн-цуки. Удар мастера Куроно идеален, ведь я выполнял его в той жизни бессчетное множество раз и отточил до совершенства. Да, догнать отставание в двенадцать лет будет очень трудно, если вообще возможно, но все же сейчас у меня тоже есть определенная фора. Десятый прижизненный дан.
Я выполняю в замедленном темпе ката «Дзиттэ». Медленно - потому что нет ни силы, ни сноровки, ни скорости для правильного выполнения. Однако все движения знакомы и выполняются так естественно, словно они в моем ДНК закодированы, по другому это не назвать. Рыба не учится плавать. Я не в состоянии продемонстрировать даже простейшие элементы, однако главный момент в том, что техникой я владею и так. Мне не понадобится нарабатывать мастерство десятки лет, оно у меня уже есть. И потому я сберегу массу времени на том, что не буду работать над техникой. С этой точки зрения намерение догнать физическую форму мастера уже не выглядит таким безнадежным, потому что время, потраченное в прошлой жизни на изучение техник, в этой я потрачу на закалку тела.
Устремляю взгляд на мишень-подушку, выбрасываю вперед кулак. Удар в высшей мере жалкий, но он - первый.
Конечно, у любого наблюдателя со стороны будет повод посмеяться вволю. Что такое искусство рукопашного боя в мире, где боевые маги пятого-шестого уровня способны в считанные секунды расправиться с взводом отлично экипированных солдат?! Казалось бы, пшик и только...
Но другого способа стать сильнее я не знаю.
Удар. Удар. Удар. Удар. Удар.
Дальше: СЛОВАРЬ ТЕРМИНОВ БОЕВЫХ ИСКУССТВ
